Текст книги "Демон, которого ты знаешь"

Кезия

Терпеть не могу опаздывать – в любой ситуации, но особенно тогда, когда предстоит трудный день. Кружа вокруг Бродмурской больницы в тщетных поисках свободного места для парковки, я думала о новом случае, который меня серьезно занимал и беспокоил. Теперь я уже была в Бродмуре на полной ставке, а дипломированным экспертом-психотерапевтом стала несколькими годами ранее. В мои обязанности в реабилитационном отделении входила работа с пятнадцатью-двадцатью пациентами-мужчинами с разными психическими отклонениями. На этот же раз меня попросили осмотреть молодую больную женского пола по имени Кезия. Количество пациентов-мужчин в Бродмуре намного превышало количество женщин. Это объяснялось тем, что подавляющее большинство заключенных в наших тюрьмах составляют именно мужчины, у которых гораздо чаще, чем у женщин, проявляется склонность к насилию. Так что с пациентами женского пола мне приходилось работать нечасто.

Во время работы в клинике для пациентов с посттравматическим синдромом меня заинтересовало, является ли наличие такого синдрома фактором риска с точки зрения проявлений склонности к насилию у женщин-преступниц. Я написала и опубликовала пару работ, посвященных этой теме, и мне показалось, что случай с Кезией может перекликаться с некоторыми идеями, которые я пыталась сформулировать. Из той информации о ней, которую я смогла добыть, следовало, что ее случай очень сложный и тяжелый – как для самой пациентки, так и для персонала больницы. Официально наблюдение за больными является обязательным только во время работы врача с пациентом, но я настояла на том, чтобы поговорить с коллегами заранее, до моей встречи с Кезией – это должно было помочь в случае, если бы впоследствии мне пришлось видеться с ней регулярно.

Я втиснула машину в узкую щелку между двумя другими автомобилями. К сожалению, это место находилось по меньшей мере в десяти минутах ходьбы от служебного входа в больницу, и именно в этот момент небеса разверзлись, обрушив на землю потоки воды. Вспомнив, что зонтика у меня нет, я поняла, что мне предстоит пробежка под дождем. Проходя через пост охраны, я была мокрая насквозь и выглядела, мягко говоря, не слишком элегантно. Когда один из охранников предложил мне рулон бумажных полотенец, чтобы я могла хоть немного привести себя в порядок, я поблагодарила его от всей души. Проверяя мою идентификационную карточку, он изо всех сил старался сохранить невозмутимое выражение лица. Пропуская меня внутрь, он ободряюще произнес:

– Хорошего дня, доктор!

Промокая на ходу бумажным полотенцем влажные волосы, я принялась жонглировать многочисленными ключами, не без труда открывая многочисленные двери, через которые нужно было пройти, чтобы попасть в мой кабинет. Просмотрев дневное расписание и проверив сообщения на телефоне, я успела на окончание отчета утренней смены, которая предупреждает нас о любых более или менее значительных происшествиях, случившихся накануне ночью, и информирует о состоянии дел в различных подразделениях больницы. Я появилась как раз в тот момент, когда заканчивался доклад о «ложке, пропавшей в приемном покое». Возможно, кому-то подобный разговор покажется смешным и ничтожным, но надо понимать, что ложка в руках человека с нарушениями психики может превратиться в оружие. Захватив блокнот и ручку, я отправилась в женское отделение, чтобы познакомиться со своей новой пациенткой.

Теперь Бродмурская больница является лечебным заведением исключительно для мужчин. Однако раньше в ней содержалось около сотни пациентов женского пола. Впрочем, уже тогда по всей стране набирала силу тенденция, суть которой состояла в сокращении количества психиатрических больниц со строгим режимом содержания и увеличением числа аналогичных государственных и частных заведений усиленного и общего режима – как для мужчин, так и для женщин. До приезда в Бродмур я работала в одном из таких, расположенном в южной части Лондона. Поскольку пациентов-мужчин было больше, психиатрические лечебные учреждения создавались поначалу в основном именно для них. В то время, когда происходили описываемые мною события, уже стали возникать больницы усиленного режима для пациентов-женщин и тех, которые содержались в Бродмуре (а многим из них требовалось длительное лечение), собирались постепенно переводить куда-то еще. В результате женское отделение больницы должно было закрыться. Кезию включили в первую группу больных, которых предполагалось отправить в другое лечебное учреждение. Однако как раз в тот момент, когда всем стало казаться, что она к этому готова, у врачей возникли сомнения по поводу истинных мотивов совершенного ею преступления и соответственно по поводу того, насколько в дальнейшем она будет опасна для окружающих. Наши специалисты-психотерапевты решили еще раз подробно проанализировать ее состояние и выяснить, могут ли ей помочь сеансы психотерапии.

Я прибыла в женское отделение за несколько минут до встречи – и, как всегда, отправилась отметиться у дежурной медсестры. Увидев, что это смена Мэри, я обрадовалась. Мы с Мэри были знакомы, и, когда я внесла нужную запись в настенную таблицу, она приветственно помахала мне рукой. Она была из так называемых старых бродмурцев – отец, мать и другие члены их большой семьи тоже работали в больнице и знали ее так же хорошо, как старый садовник знает сад, за которым ухаживает. Мэри с кем-то беседовала по мобильному телефону, зажав его между ухом и плечом. Она подтолкнула в мою сторону папку – в ней были заключения врачей, касающиеся Кезии. Каждый написал что-то о своем контакте с больной. Первые отчеты мало что сказали мне о ее состоянии, поскольку касались рутинных, в основном бытовых процедур: «Кезия пообедала с аппетитом»; «Сегодня Кезии объясняли правила поведения»; «Кезия соблюдает рекомендации по приему лекарств».

Я ждала, когда Мэри закончит говорить по телефону, – мне хотелось узнать ее мнение о моей новой пациентке. Мы, психотерапевты, появляющиеся в отделении эпизодически, очень ценим наблюдения тех, кто постоянно находится, так сказать, «на передовой». Мэри, однако, не смогла сообщить ничего существенного. Пожав плечами, она сказала:

– Ее трудновато прочитать… Она, знаете ли, просто образцовый пациент.

Я скорчила недовольную гримасу, и мы обе рассмеялись весьма удачному использованию жаргонного больничного термина: образцовым пациентом специалисты, общаясь между собой, называют того, за кем нужно присматривать особенно тщательно. Вероятно, подумала я, Мэри тем самым хотела особо подчеркнуть, чтобы во время знакомства с Кезией я не слишком доверяла первому впечатлению.

– Я лично никогда бы не подумала, что ей нужна психотерапия, – добавила Мэри нарочито нейтральным тоном. – Но вообще-то она не моя пациентка. Жан-Поль знает о ней больше моего.

С этими словами медсестра указала взглядом на одного из своих коллег, высокого, стройного молодого человека, который, стоя в дверях больничной палаты, о чем-то разговаривал с двумя пожилыми пациентками. Раньше я его ни разу не видела и решила, что позже обязательно с ним побеседую. Теперь же пора было знакомиться с Кезией.

Она ждала меня в коридоре. Подходя к ней, я улыбнулась. Она тоже ответила улыбкой и сразу же без всяких затруднений открыто посмотрела мне в глаза. Представившись, я повела Кезию в комнату, которую мне отвели для разговора с ней. Комната была небольшая, но казалась просторной благодаря высокому потолку и виду из окна, выходящего на покрытые деревьями холмы позади здания больницы. Стулья казались весьма удобными. Я видела фотографию на сопроводительных документах больной. Снимок был сделан лет десять назад, когда Кезию судили. На фото ей было лет двадцать с небольшим. На том снимке она, на мой взгляд, напоминала стеснительную школьницу, которую едва ли не силой усадили перед объективом и приказали не двигаться. Волосы у нее были аккуратно причесаны, белая блузка застегнута до самого воротника. Теперь прическа Кезии представляла собой беспорядочное нагромождение хохолков и кудряшек, создававших вокруг ее головы нечто вроде растрепанного черного венца из волос. На груди застиранной футболки красовалось изображение веселого мультяшного единорога. Вытянувшиеся мятые легинсы были в грязных пятнах. Обута Кезия была в ярко-розовые пушистые домашние тапочки. У нее был сонный вид, как у человека, которого только что подняли с постели. Меня, однако, сразу же заинтересовал тот факт, что она пришла на встречу вовремя и, судя по всему, весьма охотно. Это могло означать, что она согласна общаться с кем-то вроде меня и понимает, зачем я пришла.

Кезия появилась в больнице десять лет назад – вскоре после того, как ее арестовали по подозрению в убийстве сотрудника социальной службы по имени Марк. Он работал в реабилитационном центре для лиц с психическими отклонениями, в котором Кезия в то время находилась с диагнозом «параноидальная шизофрения со слуховыми и зрительными галлюцинациями». Когда приехала полиция, она заявила, что Марк – демон, что он пытался «завладеть ее мозгом» и поэтому ей пришлось его убить. Кезия настаивала на том, что после того, как ее взяли под стражу, она продолжала слышать голос демона, искушавшего ее. Она кричала и пыталась бросаться на некое невидимое для остальных существо, поэтому полицейские вызвали своего эксперта-психиатра, чтобы он ее осмотрел. Тот рекомендовал отправить Кезию в Бродмурскую больницу, где она ожидала суда и так в конце концов и осталась.

На суде психиатры, давая свидетельские показания, были единодушны в том, что Кезия в момент совершения убийства страдала острым психическим заболеванием. Очевидцы преступления тоже указывали, что она была страшно возбуждена и неадекватна. Выяснили также, что ее уже не раз временно клали в лечебные заведения для душевнобольных и пытались лечить специальными препаратами. В итоге Кезия признала себя виновной и была осуждена за непредумышленное убийство, что по английским законам далеко не то же самое, что убийство, совершенное преднамеренно. Суд решил, что Кезия не могла убить свою жертву осознанно, заранее спланировав свои действия, поскольку в момент совершения преступления была невменяема. Поэтому и наказание она получила несколько более мягкое, чем то, которое грозило бы ей, если бы она действовала, находясь в здравом уме (примерно такой же подход существует в США, где законодательство предусматривает разные санкции за убийство первой, второй или третьей степени). Согласно английским законам, отправлять преступника отбывать наказание в психиатрическую больницу можно только в том случае, если речь идет об убийстве. Многие такие же обвиняемые, как Кезия, получили длительные сроки и отбывают их в тюрьме. Но поскольку в ее случае имелись убедительные доказательства того, что в момент совершения преступления она была психически нездорова, судья решил последовать рекомендациям привлеченных для участия в процессе экспертов и отправить ее вместо тюрьмы в заведение для душевнобольных строгого режима.

Психиатрическая формулировка (медицинское объяснение ее поведения) была весьма простой и прямолинейной. В ней говорилось, что физическое насилие со стороны Кезии вызвано параноидальными иллюзиями, считающимися общепризнанными симптомами психического заболевания, которым она страдает. У нее не имелось реальных мотивов для убийства Марка; виновной в совершенном ею преступлении была ее болезнь, а не сама Кезия. Психиатры, которые в течение многих лет наблюдали за ней, согласились с этой версией. Они заверили пациентку, что она ни в чем не виновата и если будет аккуратно принимать прописанные ей препараты, то заболевание больше никогда не проявится и сама она не будет представлять опасности для других людей. Согласно данным всех отчетов и сложившемуся общему мнению, Кезия дисциплинированно выполняла все медицинские рекомендации, вела себя всегда хорошо и никогда больше не демонстрировала никаких проявлений жестокости. Когда в одном из новых лечебных учреждений для душевнобольных не строгого, как в Бродмуре, а усиленного режима появились места, медицинский коллектив больницы направил в Министерство внутренних дел ходатайство о переводе Кезии туда. Были основания полагать, что, возможно, со временем она сможет добиться новых успехов на пути реабилитации и даже выйти на свободу и вернуться к нормальной жизни.

Однако в какой-то момент Жан-Поль внес в эту картину тревожную ноту. Он работал в больнице сравнительно недавно и пришел в наш коллектив из общей службы психиатрии, но ему удалось быстро установить хорошие отношения с Кезией и стать ее ведущим санитаром. Такие санитары, как правило, оказывают всяческую поддержку «своим» пациентам и отстаивают их интересы, и поначалу Жан-Поль положительно относился к планам перевода Кезии в другую больницу с менее строгими порядками. Но во время общего совещания, на котором обсуждался ее случай, он высказал опасение, что Кезия становится слишком привязанной к нему. У него возникло впечатление, что она испытывает ревность, когда он уделяет внимание другим пациентам. Это натолкнуло его на мысль поинтересоваться у нее подробностями отношений с Марком, ее жертвой, который тоже заботился о ней, будучи работником социальной службы. Не все сотрудники младшего медперсонала стали бы задавать пациенту подобные вопросы – это, конечно же, не запрещается, но и не поощряется. Полагаю, любопытство Жан-Поля было вызвано тем, что он очень хотел как-то помочь Кезии.

На совещании он сообщил, что, по словам Кезии, она была влюблена в Марка, а значит, вполне могла его ревновать. Жан-Полю стало не по себе от мысли, что если она будет привязана к нему или к кому-то еще из мужчин, с которыми общалась в больнице, у нее снова может возникнуть вспышка ревности. А что, предположил он, если Кезия «плохая», а не безумная? (Если помните, леди Каролина Лэм сказала о лорде Байроне «плохой, безумный и опасный для знакомства».) Собственно говоря, такая постановка вопроса – типичный повод для широкой академической дискуссии специалистов в области психиатрии. Здесь налицо некий дуализм, который неизбежно возникает при обсуждении сложных философских вопросов. Например, о том, что больше определяет психическое здоровье или нездоровье человека, или, скажем, его гендерную идентификацию – природа или воспитание. Мне кажется, двойственность самих подобных споров и аргументов, приводимых их участниками, мешает предметно думать о том, что нам, людям, нужно делать, чтобы общество могло существовать спокойно и бесконфликтно в нашей среде обитания и в рамках нашей культуры и существующих правовых норм. Раздумывая об этом, я всякий раз невольно вспоминаю мудрую фразу, которую часто приписывают Карлу Юнгу: «Думать тяжело, поэтому большинство людей судят». Мне было знакомо это искушение облегчить себе жизнь. Как и Жан-Поль, я пришла в профессию с обширными теоретическими познаниями и свойственной молодежи самоуверенностью, что привело к возникновению у меня весьма незрелых, зачастую упрощенных суждений, которые впоследствии были скорректированы и отшлифованы временем и опытом. Работа с Кезией стала важной вехой на этом пути.

В сопроводительном письме, приобщенном к истории болезни Кезии, открыто говорилось о проблеме, о которой сообщил Жан-Поль и которая вызвала разногласия в нашем коллективе. Одни склонялись к тому, чтобы не обращать внимания на беспокойство, высказанное санитаром. Другие были убеждены в том, что Кезия могла представлять угрозу, которую невозможно устранить с помощью препаратов. Нельзя было исключать и того, что, несмотря на десять лет пребывания в больнице, мы просмотрели в ее поведении что-то важное, что могло стать основанием для пересмотра приговора и нового судебного процесса. Психиатр, координировавший мероприятия по лечению Кезии (ответственный куратор, или, на больничном жаргоне, ОК), сказал мне, что скептически относится к опасениям, которые высказал Жан-Поль. Впрочем, они все же вызвали у него некоторое беспокойство, достаточное для того, чтобы приостановить процесс перевода Кезии и потребовать ее нового психотерапевтического освидетельствования.

У меня тоже были кое-какие сомнения, базировавшиеся на исследовании, которое я тогда проводила [26]26
  Adshead, G. (1994) ‘Damage: Trauma and Violence in a Sample of Women Referred to a Forensic Service’, Behavioral Sciences & the Law, 12:3, 235–49.


[Закрыть]. В гораздо большей степени, чем в отношении мужчин, в то время существовала некая общественная потребность в объяснении женского насилия как результата посттравматического синдрома (несмотря на тот факт, что большинство женщин, подверженных этому синдрому – а их очень много, – никогда физического насилия не совершают). Я, помимо прочего, задавалась вопросом, могла ли Кезия на протяжении многих лет скрывать свою ревность. Впрочем, ее ОК говорил мне, что после того, как она попала к нам, потребовалось довольно много времени, чтобы стабилизировать ее ментальное состояние, и вполне могло оказаться, что никто ничего не заметил просто потому, что она была слишком плоха. Вполне логично было также допустить, что Кезия до сих пор никогда ни с кем не обсуждала свои чувства по отношению к Марку да и какие-либо другие темы по той причине, что у нее просто не было такой возможности. Как я уже отмечала, в то время господствовала идея, согласно которой главной причиной женского насилия является психологическая травма. А потому лишь очень немногих женщин, совершивших насильственные преступления, пытались лечить с помощью сеансов разговорной психотерапии – особенно если они были серьезно психически нездоровы. Поэтому меня не удивило, что с момента появления в больнице Кезии ничего подобного ни разу не предлагали. Конечно, это обстоятельство можно было списать на недостаток ресурсов и единичный характер совершенного ею преступления. Но у меня все чаще возникало ощущение, что женское насилие в целом было темой, обсуждать которую избегали – даже в таких лечебных учреждениях, как Бродмурская больница. Отчасти именно это подвигло меня в начале карьеры на проведение исследования, касающегося гендерных предрассудков и женского насилия. Во время учебы и практики слышать об этой проблеме доводилось нечасто, хотя случалось видеть женщин, которые меня по-настоящему пугали. Такой случай произошел, в частности, когда я стажировалась в одной из клиник. Там во время сеанса лечения пациент-женщина стала угрожать своему психотерапевту-мужчине. Услышав доносящиеся из его кабинета крики, я бегом бросилась туда, чтобы выяснить, что происходит. Свернув за угол, я увидела, что врач заперся в кабинете изнутри. Внешность пациентки я совсем не запомнила – мне только бросилось в глаза, что она, буквально рыча от ярости, кромсала дверь каким-то острым предметом, и от ее ударов от деревянной двери отлетали щепки. С перепуга я проворно запрыгнула в стоявший в холле большой буфет и заперлась в нем. Задним числом ситуацию можно было назвать довольно комичной. Кончилось все тем, что пациентка, поняв, что с дверью ей не справиться, с руганью побежала вниз по лестнице. Она никому не причинила никакого вреда. Обошлось без вмешательства полиции и каких-либо юридических последствий. У меня же осталось неудовлетворенное любопытство по поводу проявленных женщиной-пациентом ярости и жестокости. Если бы она была мужчиной, ее бы арестовали и, вероятно, посадили в тюрьму. Однако этого не случилось, и я невольно задумалась о том, не является ли способность женщин к насильственным действиям запретной темой в рамках нашей культурной традиции. Эта история, скорее всего, не засела бы так крепко в моей памяти, если бы впавший в буйство пациент был мужчиной, ведь мужские агрессия и насилие никого не удивляют. У меня возник еще один интригующий вопрос: можно ли утверждать, что будь я мужчиной, то вмешалась бы в происходящее, а не стала прятаться в буфете? У меня нет на него ответа.

Диагноз Кезии сыграл роль и в том, что ей ни разу не предлагали пройти курс разговорной психотерапии. Когда в начале 1990-х годов, еще в подростковом возрасте, ее впервые попробовали лечить от параноидальной шизофрении, акцент был сделан на препараты, а не на средства психотерапии. Отчасти это было связано с тем, что в то время было широко распространено убеждение, будто применять психотерапию к пациентам, страдающим психозом, бессмысленно. Я столкнулась с этим во время работы с Габриэлем. Моя попытка применить к нему психотерапевтическую методику, исходя из мнения большинства специалистов, была не чем иным, как бесполезным расходованием и без того ограниченных ресурсов. К сожалению, вполне возможно, что в таких вещах играла свою роль и расовая дискриминация. Статистика говорит о том, что раньше в Соединенном Королевстве сеансы психотерапии при лечении пациентов с небелым цветом кожи использовались реже, чем при оказании помощи их белым товарищам по несчастью. Рада сказать, что сейчас ситуация несколько улучшилась, но сделать предстоит еще немало. Речь идет о системной проблеме, пустившей глубокие корни, неотъемлемой части ведомственного расизма в более широком понимании. Пациенты с небелым цветом кожи и сегодня продолжают подвергаться дискриминации в плане предоставления психотерапевтической помощи [27]27
  См. Halvorsrud, K., Nazroo, J., Otis, M. et al. (2018) ‘Ethnic Inequalities and Pathways to Care in Psychosis in England: A Systematic Review and Meta-Analysis’, BMC Medicine, 16, 223.


[Закрыть].

Этот случай был сложным еще и с этической точки зрения. Ведь меня попросили попытаться определить состояние пациентки скорее для того, чтобы избавить от беспокойства медиков, нежели для того, чтобы помочь больной. На тот момент мне еще не приходилось сталкиваться с подобными проблемами, хотя в дальнейшем такое случалось не раз. Морально мне было трудно приступить к работе с Кезией, в результате чего могла измениться оценка ее состояния другими специалистами. Мне следовало внимательно обдумывать каждый свой шаг. Именно это стало главной причиной того, что я устроила все таким образом, что мои действия должен был контролировать куратор. В то утро, когда я кружила вокруг больницы в поисках места для парковки, мне в голову пришла удивительная мысль: похоже, меня попросили поработать детективом, побыть одновременно психотерапевтом и Шерлоком Холмсом, или, грубо говоря, установить в сознании другого человека некое увеличительное стекло – как будто это было возможно.

* * *

– Я получила ваше письмо, – произнесла она тихим, низким голосом. В ее речи ощущался акцент, типичный для Южного Лондона, а также едва заметный оттенок говора, характерного для уроженцев стран Карибского бассейна.

Женщина протянула мне конверт с приглашением, который я ей недавно отправила. Выглядел он так, будто письмо из него много раз вынимали, перечитывали и клали обратно, сложив то так, то эдак. Я собралась ответить именно в тот момент, когда она снова открыла рот.

– Извините, извините, – сказала женщина.

Я попросила ее продолжать.

– Нет-нет, говорите вы, – пробормотала моя собеседница. Она явно стеснялась и не хотела показаться невежливой.

Я разразилась обычной для таких случаев речью, в которой поблагодарила ее за согласие встретиться со мной и в общих чертах рассказала о том, как будет проходить наша совместная работа. Мне показалось, что женщина слушала очень внимательно. При этом она то и дело слегка кивала – словно бы в знак того, что ей абсолютно все понятно. Но взгляд ее карих глаз не был ни на чем сфокусирован. Я поинтересовалась, известно ли ей, почему ее направили ко мне для проведения сеансов психотерапии. Она снова кивнула, на этот раз энергично, словно добросовестная студентка, которой известен правильный ответ.

– От меня хотят, чтобы я поговорила с вами о том, что сделала… но это было так давно. Я должна оставить все позади и продолжать жить дальше.

Я словно эхо повторила слова пациентки – отчасти для того, чтобы дать ей понять, что я ее слушаю, но еще и для того, чтобы самой убедиться, что правильно понимаю ее слова.

– Значит, вы должны оставить все это позади? – переспросила я.

– Ну да, позади – и жить дальше, – подтвердила женщина. – Но они хотят, чтобы сначала я с вами об этом поговорила. Знаете, это было десять лет назад. Почти ровно десять лет назад.

Я припомнила дату, когда Кезия совершила преступление, – соответствующие документы я прочла совсем недавно – и поняла, что на текущей неделе действительно исполняется десять лет с того момента, когда это произошло.

Кезия опустила глаза. Проследив за ее взглядом, я поняла, что она смотрит на собственные руки, сложенные внизу живота. Когда я тоже взглянула на них, у меня почему-то возникла ассоциация с большим котом. Похоже, эта поза была для пациентки некой формой самоуспокоения. Я заверила ее, что в этот день мы вовсе не обязаны говорить о ее преступлении. Женщина подняла голову, явно сбитая с толку.

– Но, доктор, я думала, они хотят именно этого.

В этих словах явно чувствовалось желание угодить, и я сразу вспомнила загадочную фразу Мэри, заявившей, что Кезия – образцовая пациентка. Я предложила Кезии поговорить со мной о том, о чем ей уже доводилось разговаривать с другими врачами. Ответ был выдержан в том же духе, что и предыдущие фразы моей собеседницы:

– Я была психически больная и потому сделала то, что сделала. Мне сказали, что я не виновата и все дело в моей болезни, но мне надо принимать лекарство. Тогда мне станет лучше и я смогу оставить позади все, что случилось, и жить дальше. – Тут пациентка сделала небольшую паузу, а затем осведомилась: – Ну что, этого достаточно? Я думаю, от меня хотят, чтобы я поговорила о Марке, ведь так?

Я подумала, что упоминание Кезией ее жертвы – очень интересная вещь, но решила пока перевести разговор на другую тему. Еще во время обучения и стажировки я методом проб и ошибок, а также благодаря советам супервайзеров пришла к выводу, что торопиться начинать серьезный разговор о преступлении, совершенном вашим собеседником, контрпродуктивно, даже если он сам о нем упомянул. Важно было первым делом наладить контакт с Кезией, а потому я предложила поговорить о ее жизни в больнице и о том, что ее интересовало помимо ежедневной больничной рутины.

Она рассказала, что посещает уроки трудотерапии в больничном образовательном центре, и сообщила о том, что заключила в рамки несколько картинок, чтобы их можно было выставить на продажу в больничном магазинчике. Я узнала, что ей нравится регулярно ходить в часовню и что там она несколько раз общалась со священником. Услышав об этом, я вспомнила, что мне говорили о набожности Кезии и о том, что вся ее семья – убежденные христиане-евангелисты. Еще на начальном этапе профессиональной подготовки всех будущих психиатров приучают к мысли о разнообразии религий и культур. Понимание этого исключительно важно, когда специалист пытается разобраться, можно ли считать мысли и верования пациента «нормальными» или же они свидетельствуют о психическом нездоровье. Различные вероисповедания – важная часть сознания пациентов, которую психиатры должны изучать и принимать во внимание. Ученые, философы и священнослужители могут спорить об их обоснованности и состоятельности. Но для психиатров разновидности веры – это не иллюзии и не бредовые идеи, потому что все они базируются на определенных логических мотивах, на осознании пользы сомнения в познании мира, а также являются неотъемлемой частью различных культур, в то время как иллюзии и параноидальные идеи отличаются косностью и чужды любой культуре, поскольку никоим образом не опираются на нее. Я поинтересовалась у Кезии, не может ли она рассказать свою историю с самого начала.

– С чего именно? – спросила она. – С моего преступления?

Я ответила отрицательно и пояснила, что имею в виду ее рождение и ранние годы жизни.

– О…

Лицо у Кезии осветилось широкой улыбкой – ее явно порадовала возможность поговорить о раннем детстве на Ямайке. Она родилась в доме своей бабки, в небольшом поселке, расположенном вдалеке от столицы, и жила там с матерью и еще двумя детьми, которые были младше ее. Так было до того момента, когда мать, покинув их, отправилась на поиски работы в Великобританию. Дети остались на попечении бабушки, которую Кезия просто обожала. Когда она рассказывала про игры, в которые они играли, про то, как бродили босиком по залитым солнцем окрестностям поселка и плавали в море рядом с гигантскими черепахами, глаза у нее сияли. По словам Кезии, самые теплые из сохранившихся у нее воспоминаний были о том, как они вместе с бабушкой ходили в местную церковь – там замечательно пели. К моему удивлению, она закрыла глаза и наполовину просто процитировала, а наполовину пропела фрагмент из своего любимого псалма: «Он… водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою…» (Пс. 22: 2, 3).

Я невольно задумалась о бредовых идеях Кезии по поводу того, что некоторыми людьми управляет некий демон, а также о том, не подвергалась ли она воздействию каких-либо других верований помимо тех, что исповедовали в той христианской церкви, о которой она рассказала. Я знала – такое может случиться. Мне приходилось сталкиваться с пациентами, которые говорили о своей приверженности языческим культам обеа и вуду, но раньше времени строить какие-либо предположения не хотелось. Надо было сохранить полную непредубежденность, чтобы мой разум уподобился чистому листу бумаги. Китс описывает такое мысленное состояние как «отрицательную способность», имея в виду практически полное отсутствие когнитивной активности и доминирование сомнения как фактора, не дающего приходить к поспешным и чересчур очевидным выводам.

Таков мой пожизненный крест – мне как психотерапевту постоянно приходилось отрабатывать и совершенствовать этот навык в практической работе. Что же касается Кезии, то для меня наступил момент, когда следовало сделать паузу и поразмыслить о том, что демон или демоны, которые, по ее мнению, повелевали Марком, означали для нее, а не для меня. Вполне могло оказаться, что они в символической форме оказывали влияние на ее жизнь. К этому времени я в ходе своей работы успела повидать много пациентов, оторванных от реальности, но с идеей о том, что тем или иным человеком могут повелевать демоны, приходилось сталкиваться нечасто. Гораздо чаще доводилось иметь дело со случаями мании величия и гипертрофированного самомнения («я могу убить вас одним ударом», «я суперагент службы МИ-5», «я могу читать ваши мысли, мне известно, о чем вы думаете»). Другие потерявшие связь с реальностью пациенты страдали паранойей – они либо были уверены, что другие люди что-то против них замышляют и хотят нанести им какой-то ущерб, либо утверждали, что за ними постоянно кто-то следит. Я уже знала, что подобные параноидальные идеи не возникают на пустом месте, а уходят корнями в те или иные индивидуальные особенности восприятия окружающего мира и личного опыта. Так было, например, в случае с Габриэлем, чьи параноидальные настроения отражали его страхи и весьма травматичные воспоминания, последствия которых следовало купировать путем оказания психотерапевтической помощи [28]28
  Read, J., Bentall, R. and Fosse, R. (2009) ‘Time to Abandon the Bio-Bio-Bio Model of Psychosis: Exploring the Epigenetic and Psychological Mechanisms by Which Adverse Life Events Lead to Psychotic Symptoms’, Epidemiologia e Psichiatria Sociale, 18, 299–310.


[Закрыть].