Текст книги "Атлант расправил плечи"

ГЛАВА X. ФАКЕЛ УАЙЭТТА

– Помилуй бог, мэм! – проговорил клерк архивного бюро. – Никто не знает, кому этот завод принадлежит теперь. И спросить некого.

Клерк сидел за столом находившегося на первом этаже кабинета, куда редко заходили посетители; пыль на окружавших его папках лежала густым слоем. Он то глядел на блестящий автомобиль, стоящий перед его окном на грязной площади, образующей центр некогда процветавшего городка, столицы округа, то переводил тусклый, рассеянный взгляд на двоих неизвестных посетителей.

– Почему? – спросила Дагни.

Клерк беспомощным движением указал на массу бумаг, извлеченных им из папок:

– Решить, кому все принадлежит, может только суд, но достаточно компетентный суд, по-моему, едва ли найдется. Если только бумаги эти вообще когда-либо попадут в суд. Но так едва ли случится.

– Почему? Что произошло?

– Ну, она продана… «Двадцатый век». То есть моторостроительная компания. Она была продана одновременно двум разным владельцам. В свое время, два года назад, это был крупный скандал. А теперь все – он указал на груду документов – превратилось в бумагу, дожидающуюся судейского рассмотрения. И я не вижу, каким образом какой-нибудь судья сумеет установить по ней права собственности или вообще какие-нибудь права.

– Пожалуйста, расскажите, что произошло?

– Ну, последним законным владельцем завода была Народная ипотечная компания, город Рим, штат Висконсин. Городок находится по ту сторону от завода, в тридцати милях к северу отсюда. Эта Ипотечная компания была довольно бойкой конторой, повсюду трубившей о выгодных кредитах. Возглавлял ее некий Марк Йонтц. Никто не знал, откуда он взялся, никому не известно, куда он делся теперь, однако на следующее утро после того как Народная ипотечная компания лопнула, выяснилось, что Марк Йонтц продал «Двадцатый век» кучке молокососов из Южной Дакоты, а заодно передал в качестве залога под займ одному из банков Иллинойса. Когда они явились, чтобы посмотреть на завод, оказалось, что Йонтц вывез все станки и распродал их поштучно, один Бог ведает кому. Итак, завод принадлежит многим и никому. Словом, сейчас дела обстоят так: ребята из Южной Дакоты, банк и адвокаты кредиторов Народной ипотечной компании подают в суд друг на друга, претендуя на владение этим заводом, и никто из них не имеет права вывезти оттуда даже колеса, если не считать того, что ни единого колеса там уже не осталось.

– А при Марке Йонтце завод работал?

– Боже мой, нет, мэм! Йонтц был не из тех, кто способен руководить заводом. Он не хотел работать, ему нужно было только получить деньги. И ведь сорвал куш – взял за этот завод куда больше, чем кто угодно мог за него дать.

Клерк не мог понять, отчего светловолосый, суровый с вида мужчина, сидевший рядом с женщиной перед его столом, то и дело поглядывает через окно на свой автомобиль, вернее, на большой, обернутый брезентом предмет, выглядывавший из-под крышки багажника.

– А что произошло с заводской документацией?

– Что именно вы имеете в виду, мэм?

– Производственные отчеты. Рабочие документы. Э… личные дела.

– Ну, их вообще не сохранилось. На заводе шел настоящий грабеж. Предположительные владельцы хватали все, что могли… мебель и все движимое, даже если шериф вешал на дверь замок. Бумаги и все прочее – их, наверно, забрали шакалы из Старнсвилля, это там, в долине, им приходится трудно. Скорей всего, бумаги забрали на растопку и сожгли.

– А нет ли здесь бывших работников этого завода? – спросил Риарден.

– Нет, сэр. Здесь их не стоит искать. Все они жили в Старнсвилле.

– Все-все? – прошептала Дагни, вновь видя перед собой руины. – И… инженеры тоже?

– Да, мэм. Это был заводской городок.

– А вы случайно не запомнили имени какого-нибудь человека, который там работал?

– Нет, мэм.

– А при каком из владельцев завод еще функционировал? – задал вопрос Риарден.

– Не могу сказать вам, сэр. Там много было всякой суеты, потом завод столько раз переходил из рук в руки после смерти старины Джеда Старнса. Он-то и построил завод. А вместе с ним, можно сказать, привел в порядок и весь край. Старнс умер двенадцать лет назад.

– А вы можете назвать нам имена всех последующих владельцев?

– Нет, сэр. Старое здание суда сгорело примерно три года назад вместе со всеми архивами. Не знаю, где теперь можно найти эти сведения.

– А вы не знаете, каким образом Марку Йонтцу удалось приобрести завод?

– Это я знаю. Он купил его у Баскома, мэра Рима. А уж как завод достался ему, мне не известно.

– А где сейчас мэр Баском?

– По-прежнему командует в Риме.

– Весьма вам благодарен, – проговорил Риарден, вставая. – Мы поедем к нему.

Они уже были возле двери, когда клерк спросил:

– А что вы разыскиваете, сэр?

– Нашего друга, – ответил Риарден. – Старого друга, следы которого мы потеряли. Он работал на этом заводе.

* * *

Мэр города Рима из штата Висконсин откинулся назад в своем кресле; под засаленной рубашкой его грудь и живот образовывали нечто похожее на грушу.

Террасу его дома наполнял густой, пропитанный пылью и солнцем воздух. Мэр махнул рукой, блеснув перстнем с крупным, но низкокачественным топазом.

– Бесполезно, бесполезно, леди, совершенно бесполезно, – проговорил он. – Опрашивать здешних жителей значит попусту тратить время. Заводских больше не осталось, нет и таких, кто мог бы подробно рассказать о них. Отсюда уехало столько семей, а осталась такая шваль! Вот я и твержу себе все время, что превратился в мэра одной только швали.

Он предложил обоим своим гостям сесть, но не стал обращать внимания на то, что леди предпочла остаться стоять возле парапета террасы. Откинувшись назад, Баском принялся изучать стройную фигуру визитерши: высший класс, решил он, и спутник ее определенно из богатых.

Дагни рассматривала улицу этого Рима. На ней были дома, тротуары, фонарные столбы, даже щит с рекламой прохладительных напитков; однако казалось, что городу этому остались считанные дюймы и часы до погружения в состояние Старнсвилля.

– Нет, никакого фабричного архива здесь не осталось, – проговорил мэр Баском. – И если вы, леди, хотите найти именно его, то можете оставить свои попытки. Это все равно теперь, что ловить листья на ветру. Да-да, листья на ветру. Кого сейчас интересуют бумаги? В подобные времена люди озабочены добротными, прочными материальными объектами. Надо быть практичным человеком.

За пыльными окнами они видели обстановку гостиной: персидские ковры на покоробившемся деревянном полу, приставленный к стене барный столик с хромированными полосками, дорогой радиоприемник, на котором стояла старая керосиновая лампа.

– Да, это я продал завод Марку Йонтцу. Он был хорошим парнем, таким живым, энергичным. Конечно, он ловчил, но кто этого не делает? И зашел слишком далеко… Этого я не ожидал. Я полагал, что ему хватит ума остаться в рамках закона… то есть, того, что от него сейчас осталось.

Мэр Баском улыбнулся, с кроткой откровенностью глядя на своих гостей. В глазах его угадывалась примитивная, лишенная интеллекта проницательность, улыбка казалась добродушной – без доброты.

– Не думаю, чтобы вы, друзья мои, были детективами, – проговорил он, – но даже если так, мне все равно. Я не тянул с Марка никаких комиссионных, он не посвящал меня в свои сделки, и мне неизвестно, куда он исчез, – он вздохнул. – Парень этот мне нравился. Хорошо бы он остался здесь. Конечно, не ради воскресных служб. Ему же надо было заработать себе на жизнь, так ведь? И он не был хуже других, только посмышленей. Кто-то залетел бы на такой афере, а он – нет, в этом вся разница… Не-а, я не знаю, что он намеревался делать, покупая этот завод. Конечно, он заплатил мне малость побольше, чем стоила эта старая мышеловка. Конечно, он оказал мне любезность, купив ее. Не-а, я никак не понуждал его к этой покупке. Это было излишне. Просто я тоже оказал ему несколько услуг. Некоторые законы, сэр, они как бы сделаны из резины, и мэр всегда может чуть растянуть их, чтобы угодить другу. Зачем волноваться? Как еще можно разбогатеть в этом мире? – он бросил взгляд на роскошную черную машину. – Вам это лучше знать.

– Вы рассказывали нам о заводе, – напомнил Риарден, постаравшись взять себя в руки.

– Чего я терпеть не могу, – проговорил мэр Баском, – так это людей, которые любят поговорить о принципах. Ни одним принципом молочную бутылку не наполнишь. В жизни существенна только ее солидная, материальная сторона. А когда все вокруг рушится, на теории просто не остается времени. Что касается меня – оказаться внизу я не намерен. Пусть идеи будут у других, а у меня будет завод. Идеи мне не нужны, мне нужно три раза в день плотно поесть.

– Зачем же вы тогда купили этот завод?

– А зачем вообще покупают предприятия? Чтобы выжать из них все, что еще можно. Когда мне предоставляется шанс, я его не упускаю. Была распродажа после банкротства, и покупателей на это старье особенно не наблюдалось. Поэтому я и прихватил заводишко – за горсть жареных каштанов. Долго я им не владел – Марк избавил меня от этой головной боли уже через два или три месяца. Конечно, сделка оказалась удачной, а я этого и не скрываю. Ни один деловой воротила не мог бы распорядиться им лучше.

– А завод работал, когда вы купили его?

– Нет. Он уже был закрыт.

– А вы пытались вновь открыть его?

– Только не я. Я человек практичный.

– А не вспомните ли вы имена работавших на нем людей?

– Нет. Никогда не встречался с ними.

– А вы что-нибудь забирали с завода?

– Что ж, отвечу. Я там хорошенько огляделся – и понравился мне стол старины Джеда. Джеда Старнса, то есть. В свое время он действительно был крупной шишкой. Чудесный стол, из цельного красного дерева. Ну, я и отгрузил его домой. Кроме того, у кого-то из чинов, не знаю, у кого именно, оказалась в ванной комнате шикарная душевая кабинка, какой я еще не видел. Со стеклянной дверкой, а на ней русалка, настоящее произведение искусства, и потом такая соблазнительная, какой даже на картинах не бывает. Вот, значит, и этот душ я тоже перевез сюда. И какого черта… ведь все это принадлежало мне, так ведь? Стало быть, я имел полное право вывезти с завода ценные вещи.

– А после чьего банкротства вы купили завод?

– O, это был великий крах, лопнул Национальный общественный банк в Мэдисоне. Боже, вот это был крах! Он едва не прикончил весь штат Висконсин – ну уж, во всяком случае, наш край добил. Некоторые говорят, что этот завод и разорил банк, другие утверждают, что он стал последней каплей в протекавшем ведерке, потому что Национальный общественный банк делал вложения в трех или четырех штатах. Возглавлял его Юджин Лоусон. Банкир и подлинно сердечный человек, как его называли. Он был весьма знаменит в наших краях два или три года назад.

– Значит, это Лоусон управлял заводом?

– Нет. Он просто вложил в него кучу денег, куда больше, чем можно было надеяться извлечь из старой рухляди. И когда завод разорился, это стало последней соломинкой, сломавшей спину Джина Лоусона. Банк загремел через три месяца, – мэр вздохнул. – Это был настоящий удар для здешнего люда. Все они хранили свои сбережения в Национальном общественном.

Мэр Баском со скорбью глянул за парапет – на свой городок.

Он ткнул большим пальцем в сторону седовласой уборщицы, которая, тяжело опустившись на колени, оттирала ступени дома.

– Возьмем, например, эту женщину. Солидная была, респектабельная семья. Муж ее держал здесь магазин тканей. Работал всю жизнь, чтобы обеспечить ее старость, и перед смертью добился своей цели – только деньги положил в Национальный общественный банк.

– А кто руководил заводом, когда он разорился?

– O, какая-то скороспелая корпорация под названием «Объединенные услуги». Воздушный шарик. Возникла из ничего и исчезлав никуда.

– А где сейчас ее члены?

– А где обрывки воздушного шарика после того, как он лопнет? Ищи их по всем Соединенным Штатам. Попробуй, найди.

– А где Юджин Лоусон?

– Ах этот? С ним все в порядке, нашел себе работу в Вашингтоне – в Бюро экономического планирования и национальных ресурсов.

Поддавшись все-таки эмоциям, Риарден порывисто вскочил, но тут же взял себя в руки и вежливо произнес:

– Благодарю вас за информацию.

– Рад был встрече с вами, мой друг, рад был встрече, – кротко промолвил мэр Баском. – Не знаю, чего вы ищете, но, поверьте моему слову, не стоит трудиться. Из этого завода ничего более не извлечешь.

– Я же сказал вам, что мы ищем старого друга.

– Ну, будь по-вашему. Должно быть, очень хороший друг был, если вы так усердно ищете его с этой очаровательной леди, которая вам явно не жена…

Дагни увидела, как побледнел Риарден, даже губы его побелели:

– Держите за зубами свой грязный… – начал было он, но Дагни шагнула вперед.

– А почему вы решили, что я ему не жена? – невозмутимо осведомилась она.

Реакция Риардена немало удивила мэра Баскома; реплику свою он произнес не со зла, просто демонстрируя свою проницательность, и как дружескую подначку товарища по греху.

– Леди, я успел многое повидать за свою жизнь, – вполне добродушным тоном проговорил он. – Когда женатые люди глядят друг на друга, в их глазах не читается мысль о постели. В этом мире ты или блюдешь добродетель, или наслаждаешься жизнью. Но того и другого одновременно просто не бывает.

– Я задала ему вопрос, – обратилась она к Риардену, чтобы не дать тому снова вспылить. – И он дал мне вполне разумное объяснение.

– Если хотите совет, леди, – проворчал мэр Баском, – купите себе обручальное кольцо в грошовой лавчонке и носите его. Гарантии не дает, но помогает.

– Спасибо, – ответила она, – до свидания.

В ее подчеркнуто строгом спокойствии крылся приказ, заставивший Риардена последовать за ней к машине.

Когда между ними и городком осталась не одна миля, не глядя на нее, голосом негромким и полным отчаяния, Риарден произнес:

– Дагни, Дагни, Дагни… мне так жаль!

– А мне нет.

Через несколько мгновений, заметив, что на лице его воцарилось прежнее самообладание, она сказала:

– Никогда не сердись на человека за то, что он сказал правду.

– Именно эта правда не имела к нему никакого отношения.

– Его мнение никоим образом нас с тобой не задевает.

Он произнес сквозь зубы, не в качестве ответа, но так, словно терзавшая его мысль невольно превратилась в слова:

– Я не смог защитить тебя от этого мелкого, подлого…

– Я не нуждаюсь в защите.

Риарден промолчал, не взглянув на нее.

– Хэнк, когда ты сможешь забыть про гнев – завтра или на следующей неделе, – вспомни слова этого человека и подумай: быть может, он в чем-то прав?

Он повернулся к ней, однако снова ничего не сказал.

Заговорил Риарден лишь по прошествии долгого времени, усталым и ровным голосом.

– Мы не можем позвонить в Нью-Йорк и вызвать сюда своих инженеров, чтобы обыскать завод. Мы не можем встретиться с ними здесь. Мы не можем признать, что нашли двигатель вместе… Я позабыл обо всем этом… там… в лаборатории.

– Давай я позвоню Эдди, когда мы найдем телефон. Я скажу, чтобы он прислал двоих инженеров из нашей фирмы. Я отдыхаю здесь одна, нахожусь в отпуске – другого они не знают, да им и не положено знать.

Лишь через пару сотен миль они отыскали междугородный телефон. Когда она поздоровалась с Эдди Уиллерсом, тот охнул, услышав ее голос.

– Дагни! Ради бога, где ты сейчас?

– В Висконсине. А что случилось?

– Я не знал, где тебя искать. Возвращайся немедленно. Так быстро, как только сможешь.

– Что-то стряслось?

– Пока ничего. Но начались такие события, что… Тебе лучше немедленно вмешаться, если ты только сумеешь это сделать… Если это вообще возможно.

– Какие события?

– Разве ты не читала газет?

– Нет.

– Я не могу сказать тебе всего по телефону. Не могу тратить время на детали, их слишком много. Дагни, ты скажешь, что я рехнулся, но, по-моему, они планируют убить Колорадо.

– Возвращаюсь немедленно, – проговорила она.

* * *

В граните Манхэттена под вокзалом «Таггерт» были пробиты тоннели, использовавшиеся как боковые линии во времена, когда поезда, стуча колесами, разбегались по всем артериям терминала в любой час дня. С годами по мере ослабления движения потребность в них сократилась, заброшенные боковые тоннели превратились в подобие пересохших речных русел, и лишь несколько фонарей еще горело на гранитных сводах над оставленными ржаветь внизу рельсами.

Дагни оставила обломки двигателя в устроенном в одном из тоннелей подвале, некогда использовавшемся для размещения резервного электрического генератора, который уже давным-давно убрали. Она не доверяла никчемным молодым парням из исследовательского отдела своей фирмы; среди них она могла насчитать только двоих толковых инженеров, способных оценить ее открытие. Поделившись с ними своим секретом, она отправила обоих в Висконсин – обыскивать завод. А потом спрятала двигатель так, чтобы никто не мог заподозрить о его существовании.

После того как рабочие спустили двигатель вниз, в подвал, и отправились восвояси, она собралась было последовать за ними и запереть стальную дверь, но остановилась с ключом в руках, как если бы тишина и одиночество вдруг поставили ее перед проблемой, которая уже давно нависала над ней, как если бы настало время принимать решение.

Служебный автомобиль ожидал ее на одном из путей вокзала, на платформе, присоединенной к поезду, через несколько минут отправлявшемуся в Вашингтон. Дагни договорилась о встрече с Юджином Лоусоном, однако подумала, что отложит ее, да и само предстоящее путешествие, если сможет придумать хоть какую-нибудь форму противостояния тем проблемам, которые обнаружила после возвращения в Нью-Йорк, тем событиям, на борьбу с которыми ее звал Эдди.

Она лихорадочно соображала, но не могла найти ни образа битвы, ни ее правил, ни оружия. Она ощущала совершенно непривычную для себя беспомощность; ей никогда не было трудно встречать события лицом к лицу и принимать решения, однако сейчас она имела дело не с событиями и не с людьми – с каким-то туманом, не имеющим имени и определения, в котором клубилось, обретая форму, нечто незримое, похожее на некие квазисгустки в вязкой жидкости – словно она вынуждена была смотреть лишь краем глаза и только угадывать очертания надвигающегося несчастья, но не имела возможности обратиться к нему лицом, шевельнуться, сфокусировать взгляд.

Профсоюз машинистов локомотивов требовал, чтобы максимальная скорость всех поездов на ветке «Линия Джона Голта» была ограничена шестьюдесятью милями в час. Профсоюз железнодорожных кондукторов и тормозных рабочих считал необходимым сократить длину всех товарных составов на той же ветке до шестидесяти вагонов.

Штаты Вайоминг, Нью-Мексико, Юта и Аризона требовали, чтобы количество поездов, направленных в Колорадо, не превышало количество составов, проходящих по территории каждого из этих соседних штатов.

Группа, возглавляемая Орреном Бойлем, требовала принятия Закона о гарантии средств к существованию, ограничивающего производство риарден-металла объемом, равным производительности любого сталелитейного завода той же мощности. Группа мистера Mоуэна требовала принятия Закона справедливой доли, позволяющего каждому, изъявившему таковое желание потребителю, получать равную долю риарден-металла.

Группа Бертрама Скаддера требовала принятия Закона об общественной стабильности, запрещающего перемещение производств из восточных штатов на новые места.

Уэсли Моуч, Верховный координатор Бюро экономического планирования и национальных ресурсов, то и дело выступал с различными заявлениями, содержание и смысл которых не поддавались никакому разумному толкованию, если не считать того, что словосочетания «экстренные меры» и «несбалансированная экономика» возникали в этих текстах через каждые несколько строк.

– Дагни, по какому праву? – спрашивал ее Эдди Уиллерс голосом спокойным, но тем не менее готовым перейти в крик. – По какому праву они делают всё это? Откуда у них это право?

Разговаривая с Джеймсом Таггертом в его кабинете, она сказала:

– Джим, эта битва – твоя. Свою я выиграла. Тебя считают мастером общения с грабителями. Останови их.

Таггерт проговорил, не глядя на нее:

– Неужели ты надеешься управлять национальной экономикой в собственных интересах?

– Я не стремлюсь управлять национальной экономикой! Я хочу, чтобы те, кто правят ею, оставили меня в покое! Для управления мне хватает собственной дороги… кроме того, мне прекрасно известно, что произойдет с вашей национальной экономикой, если моя дорога разорится!

– Я не вижу оснований для паники.

– Джим, неужели мне надо объяснять тебе, что только доход от линии Рио-Норте спасает нас от краха? Что нам необходим каждый полученный с нее цент, оплата за каждый провоз, за каждый отправленный через нас вагон – причем сразу, как только мы получаем эти деньги?

Таггерт промолчал.

– В то время как нам приходится выжимать все возможное из каждого из наших едва живых дизелей, когда нам не хватает локомотивов, чтобы дать Колорадо столько поездов, сколько необходимо, что произойдет, если мы уменьшим скорость и длину поездов?

– Но ведь претензии профсоюзов тоже в чем-то оправданны. Когда одна за другой закрываются железные дороги и люди остаются без работы, они, конечно, начинают считать, что те повышенные скорости, которые ты установила на линии Рио-Норте, ущемляют их интересы, что должно быть больше поездов, чтобы работы хватало на большее число их членов, они считают, что мы несправедливым образом воспользовались привилегиями, которые предоставляют новые рельсы. И они хотят получить свою долю.

– Свою долю? Долю чего и за что?

Таггерт молчал.

– На кого лягут расходы, когда два поезда заменят один?

Таггерт молчал.

– Откуда ты возьмешь вагоны и локомотивы?

Таггерт молчал.

– И что намереваются делать эти люди после того, как разделаются с «Таггерт Трансконтинентал»?

– Я намереваюсь в полной мере защитить интересы «Таггерт Трансконтинентал».

– Каким образом?

Таггерт молчал.

– Каким образом… если ты убьешь Колорадо?

– На мой взгляд, прежде чем предоставлять людям возможность расширить свое производство, следует позаботиться о тех, кто не имеет возможности попросту выжить.

– Если вы убьете Колорадо, что останется для того, чтобы могли выжить любимые тобой грабители?

– Ты всегда протестовала против любой прогрессивной социально-направленной меры. Помню, как ты предсказывала несчастье, когда мы приняли Правило против хищнической конкуренции, однако твоя катастрофа так и не разразилась.

– Потому что я спасла вас, идиот ты несчастный! Но на этот раз я не сумею этого сделать!

Не глядя на сестру, Джеймс пожал плечами.

– И кто сможет вас спасти, если я не сумею этого сделать?

Он опять промолчал.

Здесь, под землей, сценка казалась ей нереальной. Размышляя на эту тему, Дагни понимала, что не способна участвовать в битве Джима. Не было такого средства, которое она могла бы использовать против людей, не имеющих конкретной логики действий, провозглашенных во всеуслышанье мотивов, конкретных побуждений, четкой и строгой морали. Ей было нечего сказать им – такого, что они могли бы услышать, на что могли бы дать ответ. Что может послужить оружием там, где сам разум уже бессилен? В этот край она ступить не могла. Ей приходилось оставлять эту область Джиму и рассчитывать на его личную заинтересованность. Тем не менее Дагни ощущала легкий холодок от мысли, что личный интерес как раз и не является мотивом, определяющим поведение Джима.

Дагни посмотрела на предмет перед собой – стеклянный колпак, под которым покоились остатки двигателя. «Человек, создавший этот двигатель…» – вдруг вспомнила она; мысль эта явилась к Дагни криком отчаяния. На мгновение она загорелась беспомощным желанием отыскать его, прислониться к нему и позволить ему делать с собой все, что ему заблагорассудится. Ум такого масштаба должен знать, как выиграть эту битву.

Она огляделась по сторонам. В этом лишенном всего наносного, чистом и рациональном мире подземных тоннелей не было ничего столь же важного и срочного, как поиски человека, создавшего мотор. Дагни думала: стоит ли откладывать эти поиски ради споров с Орреном Бойлем?.. Ради попыток уговорить мистера Mоуэна?.. Ради словесного состязания с Бертрамом Скаддером? Она видела перед собой этот двигатель в его завершенном виде поставленным на локомотив, который потянет по колее из риарден-металла состав в две сотни вагонов со скоростью двести миль в час. И если такая перспектива реальна, если она находится в пределах ее досягаемости, неужели она должна отказываться от нее и тратить свое время на рассуждения о шести десятках миль в час и таком же количестве вагонов? Дагни не могла снизойти до бытия, где сам мозг ее разлетится на части, когда его заставят ни в коем случае не обгонять посредственности. Она просто не могла существовать согласно жизненному правилу: молчи и не рыпайся, сиди тихо и не лезь из шкуры вон – стараться сделать лучше не надо, этого никто от тебя не ждет!

Решительно повернувшись, Дагни вышла из подвала, направляясь к поезду на Вашингтон.

Когда она запирала стальную дверь, ей показалось, что вдалеке раздаются отзвуки чьих-то шагов. Дагни попыталась вглядеться в темный изгиб тоннеля. Она никого не заметила; лишь цепочка голубых огоньков поблескивала на сырых гранитных стенах.

* * *

Риарден не мог сражаться с требовавшими правосудия бандами. Приходилось выбирать: или биться с ними, или поддерживать завод на плаву. Он израсходовал весь свой запас железной руды. И ему приходилось выбирать: заниматься либо одним, либо другим. Совмещать оба удовольствия у него просто не было ни времени, ни желания, ни сил.

По возвращении он обнаружил, что плановая партия руды не была получена. От Ларкина не было никаких объяснений – ни слова. Получив приглашение в кабинет Риардена, Ларкин явился через три дня после назначенного времени, даже не извинившись. Не глядя на Риардена, он буркнул с выражением оскорбленного достоинства:

– В конце концов ты не вправе приказывать людям являться к тебе по первому зову.

Риарден ответил неторопливо, чеканя каждое слово:

– Почему руда до сих пор не поставлена?

– А я-то здесь причем? И слушать ничего не стану, здесь моей вины нет. Я могу управлять рудником не хуже тебя, ничем не хуже, я делал все, что делал и ты, но я не знаю, почему все время что-то складывается не так. Я не могу отвечать за непредвиденное стечение обстоятельств.

– Кому ты отправил руду в прошлом месяце?

– Я намеревался отправить тебе твою долю, самым серьезным образом намеревался, но что мне оставалось делать, если мы потеряли десять рабочих дней из-за ливня на всем севере Миннесоты – я хотел отправить тебе руду, и поэтому ты не вправе обвинять меня, мои намерения были совершенно искренними.

– Если мне придется остановить одну из моих доменных печей, можно ее будет загрузить твоими намерениями?

– Вот поэтому никто не хочет иметь с тобой дела, даже разговаривать! В тебе нет ничего человеческого!

– Я узнал, что последние три месяца ты отправляешь руду не по воде, озерными баржами, а по железной дороге. Почему?

– Ну, в конце концов, я имею право вести свое дело так, как считаю нужным.

– Почему ты считаешь возможным идти на дополнительные расходы?

– Какая тебе разница? Я же не возлагаю их на тебя.

– Что ты будешь делать, когда окажется, что цены железной дороги тебе больше не по карману, а озерное судоходство ты загубил собственными руками?

– Не сомневаюсь, что иных соображений, кроме своих долларов и центов, ты просто не в состоянии понять, однако некоторым людям приходится считаться со своим общественным и патриотическим долгом.

– Каким долгом?

– Хорошо, я полагаю, что такая железная дорога, как «Таггерт Трансконтинентал» играет существенную роль в обеспечении благосостояния страны, и вижу свой долг перед обществом в том, чтобы помочь Джиму удержать на плаву его убыточную ветку в Миннесоте.

Риарден наклонился над столом; он начинал видеть звенья последовательности, которой раньше не понимал.

– Итак, кому ты продал руду в прошлом месяце? – ровным тоном повторил он.

– Ну, в конце концов, это мое личное дело, которое…

– Оррену Бойлю, так ведь?

– Ты не имеешь права ожидать, что люди принесут всю сталелитейную промышленность страны в жертву твоим эгоистическим интересам и…

– Убирайся отсюда, – совершенно бесстрастно молвил Риарден. Вся цепочка теперь была перед ним, как на ладони.

– Ты неправильно понял меня, я не хотел…

– Убирайся.

Ларкин убрался.

А затем начались дни и ночи прочесывания всего континента с помощью телефона, телеграфа, самолета – обследование заброшенных рудников и шахт, стоящих на грани банкротства; напряженные, скорые переговоры за столиками в темных уголках не пользующихся хорошей репутацией ресторанов. Глядя через столик на собеседника, Риарден должен был решить, какими деньгами он может рискнуть в данном случае, полагаясь единственно на его лицо, его манеру держаться и говорить, ненавидя обстоятельства, заставляющие надеяться только на честность как на подарок, и все же идя на риск, отдавая деньги в неизвестные руки в обмен на ничем не подкрепленные обещания, передавая нигде не зарегистрированные суммы подставным владельцам разорившихся рудников – суммы, вручавшиеся и принимавшиеся украдкой, словно между преступниками; анонимные суммы, вкладывавшиеся в ненадежные контракты, когда обе стороны понимали, что в случае обмана наказан будет обманутый, а не жулик и вор, суммы, отданные для того, чтобы поток руды втекал и втекал в печи, чтобы те изливали ручьи добела раскаленного металла.

– Мистер Риарден, – спросил коммерческий директор его собственного завода, – если такое положение продлится, куда уйдет ваш доход?

– Возьмем тоннажем, – ответил Риарден усталым голосом. – Мы располагаем неограниченным рынком для риарден-металла.

Коммерческий директор, человек пожилой, седеющий и сухой, обладал сердцем, которое, по словам людей, было исключительным образом предано делу выжимания максимального дохода с каждого пенни. Он стоял перед столом Риардена, молча, обратив к хозяину холодный, мрачный взгляд. Более глубокой симпатии, чем в этих глазах, Риардену еще не приходилось видеть.

«Другого пути мне не осталось», – думал Риарден, как думал уже дни и ночи напролет. Он не умел жить иначе, чем платить за то, что было ему нужно, давать цену за цену, не просить ничего у природы, не расплатившись с ней своими усилиями, не просить ничего у людей, не расплатившись с ними своим трудом. «Где взять другое оружие, – думал он, – если стоимость перестала быть им?»

– Неограниченный рынок, мистер Риарден? – сухо переспросил коммерческий директор.

Риарден посмотрел на него.

– Наверно, мне уже не хватает ума, чтобы заключать сделки в той манере, которая необходима сегодня, – произнес он, отвечая на невысказанный, повисший над столом вопрос.