Текст книги "Атлант расправил плечи"

– Что с вами, девочка моя? Отчего вас так дергает? Вы дрожите?.. Что? Говорите громче, я не слышу вас… Как сработал наш план? Охотно скажу. Получилось достаточно плохо, и с каждым годом становилось все хуже. Все это стоило мне веры в человека как такового. За каких-то четыре года план, рожденный не холодными ухищрениями ума, но чистой любовью, чистым сердцем, закончился в постыдном обществе полисменов и адвокатов судебными процессами по банкротству. Но я поняла свою ошибку и исправила ее; я освободилась от мира машин, предпринимателей и денег, от мира, порабощенного материей. Я учусь раскрепощению духа, которое открывает нам в своих тайнах Индия, освобождению от рабства плоти, победе над материальной природой, триумфу духа над материей.

Сквозь ослепительный, раскаленный добела гнев Дагни видела длинную полосу бетона, прежде бывшую дорогой, торчащие из трещин растения и фигуру человека, согнувшегося над сохой.

– Но, девочка моя, я же сказала вам, что не помню… Но я не знаю их имен, я не знаю никаких имен и не представляю, каких авантюристов мой отец мог держать в своей лаборатории!.. Вы не слышали меня?.. Я не привыкла, чтобы меня допрашивали в подобной манере и… Перестаньте повторять одно и то же. Неужели вы не знаете другого слова, кроме «инженер»?.. Вы не слышите меня?.. Что с вами происходит? Мне… мне не нравится ваше лицо, вы… Оставьте меня в покое. Я не знаю вас, я не делала вам ничего плохого, я старая женщина, и не смотрите на меня такими глазами… Не подходите! Не подходите ко мне, или я позову на помощь! Я… ах да, да, его я, конечно, знаю! Главный инженер. Да. Он возглавлял лабораторию. Да. Уильям Гастингс. Так его звали – Уильям Гастингс. Помню. Он переехал в Брэндон, штат Вайоминг. Ушел на следующий день после того, как мы начали реализовывать план. Он оставил нас вторым… Нет. Нет, я не помню, кто был первым. Какой-то совершенно незначительный человек.

* * *

Ей открыла дверь женщина с седеющими волосами, державшаяся с таким врожденным достоинством, что Дагни лишь через несколько секунд заметила, что хозяйка одета в простой домашний халат.

– Могу ли я поговорить с мистером Уильямом Гастингсом? – спросила Дагни.

Женщина окинула ее коротким взглядом, внимательным, пытливым и серьезным.

– Могу ли я узнать ваше имя?

– Я Дагни Таггерт из «Таггерт Трансконтинентал».

– O! Пожалуйста, входите, мисс Таггерт. Я миссис Уильям Гастингс.

В каждом произнесенном этой женщиной слоге звучала, словно предупреждение, вежливая настороженность. Она держалась любезно, но не улыбалась.

Скромный дом ее находился в предместье промышленного города. Голые ветви деревьев врезались в яркую холодную синеву неба над ведущим к дому подъемом. Стены гостиной украшала серебристо-серая материя; солнце играло на хрустальной подставке лампы под белым абажуром; видная за открытой дверью кухня была оклеена белыми в красный горошек обоями.

– Вас связывало с моим мужем деловое знакомство, мисс Таггерт?

– Нет. Я не была знакома с мистером Гастингсом. Но мне хотелось бы переговорить с ним по вопросу, имеющему для меня чрезвычайно большое деловое значение.

– Мой муж скончался пять лет назад, мисс Таггерт.

Ощутив тупой удар разочарования, Дагни закрыла глаза; вывод был однозначен: значит, здесь и жил человек, которого она искала, и Риарден оказался прав: он умер, и двигатель оказался в куче мусора именно по этой причине.

– Мне очень жаль, – сказала она и себе, и миссис Гастингс.

В тени улыбки, чуть смягчившей черты миссис Гастингс, угадывалась печаль, но на лице ее не было отпечатка трагедии, на нем читались твердость, принятие своей судьбы и спокойная ясность.

– Миссис Гастингс, не позволите ли задать вам несколько вопросов?

– Конечно. Садитесь, пожалуйста.

– Вы что-нибудь знали о научной работе своего мужа?

– Очень немногое. Точнее, ничего. Он никогда не говорил дома о своей работе.

– Одно время он являлся главным инженером моторостроительной компании «Двадцатый век»?

– Да. Он проработал у них по найму восемнадцать лет.

– Я хотела расспросить мистера Гастингса об этом и о причинах, по которым он оставил компанию. Если вы в курсе, я бы хотела узнать, что произошло на заводе.

На лице миссис Гастингс появилась печальная, чуть насмешливая улыбка.

– Мне и самой хотелось бы знать, – проговорила она. – Однако боюсь, теперь это навсегда останется для меня тайной. Причина, по которой муж оставил завод, мне известна. Ею стала та кошмарная организация труда, которую учредили наследники Джеда Старнса. Он не мог работать с этими людьми на подобных условиях. Но там было что-то еще. Мне всегда казалось, что на заводе произошло нечто такое, о чем он не хотел мне говорить.

– Мне было бы чрезвычайно интересно услышать любой намек на суть случившегося.

– У меня нет ни малейшего намека на разгадку. Я пыталась вычислить ее, но сдалась. Я не могу ничего понять или объяснить. Но я твердо знаю – там что-то произошло. Когда мой муж расстался с «Двадцатым веком», мы перебрались сюда, и он занял место главы инженерного отдела в «Акме Моторс». В то время это был растущий, преуспевающий концерн. Мой муж получил такую работу, которая пришлась ему по вкусу. Он был не из тех, кого раздирают внутренние противоречия, он никогда не сомневался в своих поступках и жил в мире с самим собой. Но после того как мы оставили Висконсин, мне целый год казалось, будто его что-то мучает, что он пытается справиться с личной, неразрешимой проблемой. В конце того года, однажды утром, он явился ко мне и сказал, что ушел из «Акме Моторс» и намеревается полностью отойти от дел. Он любил свою работу, она воистину была для него жизнью. Тем не менее он казался спокойным, уверенным в себе и счастливым – впервые с того времени, как мы перебрались сюда. Муж попросил меня не задавать вопросов о причинах такого решения. Я не стала ни расспрашивать, ни протестовать. У нас был этот дом, были сбережения – достаточные, чтобы скромным образом дожить до конца своих дней. Я так и не узнала причину. Мы жили здесь тихо, спокойно и счастливо. Он как будто пребывал в глубоком довольстве. Такой странной ясности духа я никогда в нем не замечала. В его поведении и действиях не было ничего странного – разве что иногда, очень редко, он уходил из дома, не говоря мне, куда ходил и с кем встречался. В последние два года жизни он всегда летом уезжал из дома на месяц, но не говорил мне, куда. Во всех прочих отношениях он жил, как прежде. Много работал, проводил время за самостоятельными научными исследованиями в подвале нашего дома. Не знаю, как он поступил со своими бумагами и экспериментальными моделями. После смерти мужа я не нашла никаких признаков их существования. Он скончался пять лет назад, подвело сердце, с которым у него и раньше были неприятности.

Полным безнадежности тоном Дагни спросила:

– А вы знали, чем именно занимался ваш муж?

– Нет. Я совершенно ничего не понимаю в технике.

– А вы не были знакомы с его коллегами или сотрудниками, которые могли иметь представление о его исследованиях?

– Нет. Когда он работал в «Двадцатом веке», то задерживался на заводе так долго, что у нас оставалось совсем немного времени для себя, и мы всегда проводили его вместе. Мы не вели никакой светской жизни. И он никогда не приглашал своих сотрудников домой.

– А когда он работал в «Двадцатом веке», то не упоминал ли при вас об изобретенном им двигателе, моторе совершенно нового типа, способном изменить все развитие техники?

– Мотор? Да. Да, несколько раз он говорил о нем. Говорил, что это изобретение имеет невероятное значение. Но изобрел этот мотор не он, а его молодой помощник.

Заметив выражение лица Дагни, она неторопливо, без укоризны, просто с легкой грустью добавила:

– Понимаю… вас.

– Ох, простите! – растерялась Дагни, поняв, что внезапное предчувствие удачи превратилось в улыбку, столь же неуместную, как и вздох облегчения.

– Все правильно. Я все понимаю. Вас интересует изобретатель этого нового двигателя. Я не знаю, жив ли он сейчас, но, во всяком случае, у меня нет причин подозревать обратное.

– Да я полжизни отдам, чтобы узнать, кто он, и найти его. Это чрезвычайно важно, миссис Гастингс. Как его зовут?

– Я не знаю. Я не знаю его имени, как и всего остального. Я не была знакома с подчиненными моего мужа. Он сказал мне только, что у него работает молодой инженер, который однажды перевернет мир. Мой муж не ценил в людях ничего, кроме их одаренности. Мне кажется, что он любил только этого парня. Он не говорил так, но я угадывала это по тому, как он рассказывал о своем молодом помощнике. Помню, как именно в тот день, когда работы над двигателем подошли к концу, с какой гордостью он сказал: «А ведь ему всего двадцать шесть лет!» Это было примерно за месяц до смерти Джеда Старнса. Но после этого он ни разу не упоминал при мне о моторе, изобретенном этим молодым инженером.

– А вы не знаете, что случилось потом с этим молодым человеком?

– Нет.

– Есть ли у вас хотя бы малейшее представление о том, где можно искать его?

– Нет.

– Есть ли у вас хотя бы какой-то намек, ключ, способный помочь мне в моих поисках?

– Нет. Скажите, а этот мотор действительно представляет собой чрезвычайную ценность?

– Стоимость его не описать ни одной цифрой, которую я могла бы назвать вам.

– Странно, потому что, видите ли, однажды, через несколько лет после того, как мы оставили Висконсин, я спросила мужа, что стало с тем изобретением, которое он так нахваливал. Он только как-то странно посмотрел на меня и ответил: «Ничего».

– Почему?

– Он не сказал мне.

– А вы не можете вспомнить кого-нибудь из бывших работников «Двадцатого века»? Которые знали этого молодого инженера? Были его друзьями?

– Нет, я… Погодите! Погодите, кажется, я кое-что припоминаю. Я попробую помочь вам найти одного из его друзей. Я не знаю имени этого человека, но мне известен его адрес. Странная история. Но я лучше объясню вам, как все произошло. Однажды вечером, примерно через два года после того, как мы приехали сюда, муж собирался куда-то, а в тот вечер машина была мне нужна, и он попросил меня забрать его после ужина из ресторана на железнодорожном вокзале. Он не сказал мне, с кем ужинает. Подъехав к вокзалу, я увидела его около ресторана в обществе двоих мужчин. Один из них был молодым и высоким. Другой оказался пожилым, но очень достойным с виду человеком. Я могла бы узнать этих людей даже сейчас; такие лица невозможно забыть. Увидев меня, муж распрощался с ними. Они прошли к станционной платформе; поезд уже подходил. Указав в сторону молодого человека, муж сказал: «Видишь его? Это и есть тот самый парень, о котором я тебе рассказывал». «Великий изобретатель?» – спросила я. «Он самый».

– A больше ничего он вам не говорил?

– Ничего. Это было девять лет назад. Прошлой весной я отправилась погостить к своему брату в Шайенн. Однажды он повез меня на длинную прогулку. Мы заехали в совершенно дикие края, в сердце Скалистых гор, и остановились перекусить в придорожном кафе. За прилавком стоял достойный седовласый мужчина. Пока он подавал нам сандвичи и кофе, я все разглядывала его, потому что лицо этого человека показалось мне знакомым, хотя я и не сразу вспомнила, откуда. Мы поехали дальше, и память вернулась ко мне, только когда мы отъехали от кафе на несколько миль. Так что лучше поезжайте туда. Кафе это расположено в горах к западу от Шайенна, на дороге 86, возле небольшого промышленного поселка медеплавильного завода «Леннокс». Как ни странно, я уверена в том, что поваром в том кафе работал мужчина, которого я видела на железнодорожном вокзале вместе с молодым идолом моего мужа.

* * *

Кафе находилось на самой вершине длинного и трудного подъема. Стеклянные стены его ярко поблескивали на фоне скал и сосен, неровными рядами спускавшихся к закату. Внизу было темно, однако ровный неяркий свет еще задерживался в кафе – словно тихая лужица, оставленная отливом.

Сидя в конце стойки, Дагни доедала гамбургер.

Ничего более вкусного ей еще не приходилось есть, сандвич этот был приготовлен из простейших ингредиентов, но с необыкновенным мастерством. Рядом заканчивали ужинать двое рабочих; она дожидалась их ухода.

Дагни разглядывала человека за стойкой. Он был высок и строен; его словно окутывало облако достоинства, более подобавшее старинному замку или интерьеру банка, однако манеру его отличало то, что достоинство это казалось на месте и здесь, за стойкой кафе. Белая поварская куртка сидела на нем, как фрак. Движения его были исполнены уверенности, свойственной мастеру – легкость дополнялась продуманной лаконичностью. Сухое лицо и седеющие волосы удивительно гармонировали с холодной синевой глаз, но за строгой любезностью скрывалась насмешливая нотка, столь слабая, что исчезала при малейшей попытке разглядеть ее.

Закончив трапезу, рабочие расплатились и отправились восвояси, оставив на чай. Она следила за тем, как хозяин убирал за ними тарелки, как опускал монеты в карман белой куртки, как точными и ловкими движениями вытирал стойку. Потом он повернулся к Дагни и посмотрел на нее взглядом бесстрастным, не приглашающим к разговору, и тем не менее она не сомневалась, что он заметил ее нью-йоркский костюм, лодочки на высоких каблуках, сам облик женщины, не привыкшей попусту тратить время; холодные внимательные глаза открыто говорили ей, что он прекрасно понимает, что его последняя клиентка не имеет отношения к здешним краям и ждет, пока она сама назовет причину своего визита.

– Как идут ваши дела? – спросила она.

– Довольно скверно. На следующей неделе должны закрыть литейку Леннокса, поэтому мне тоже придется свернуть свое заведение и уехать отсюда, – проговорил он профессионально чистым, сердечным тоном.

– Куда же?

– Я еще не решил.

– Но чем вы намереваетесь заняться?

– Не знаю. Подумываю, не открыть ли гараж, если сумею найти подходящее местечко в каком-нибудь городе.

– O нет! Вы слишком большой мастер своего дела, чтобы менять профессию. Вы должны оставаться поваром.

Рот хозяина кафе изогнула странная улыбка.

– Вы действительно так считаете? – немного натянуто спросил он.

– Еще бы! Как насчет того, чтобы открыть свое дело в Нью-Йорке? – он с удивлением посмотрел на нее. – Я говорю совершенно серьезно. Я могу предложить вам место на крупной железной дороге, будете работать в вагоне-ресторане.

– Могу ли я осведомиться о причинах столь неожиданного предложения?

Она взяла с тарелки обернутый белой бумажной салфеткой гамбургер.

– Вот одна из этих причин.

– Благодарю вас. А как насчет остальных?

– Едва ли вам приходилось жить в крупном городе, иначе вы бы знали, насколько трудно отыскать там компетентного человека на любую должность.

– Мне приходилось сталкиваться с этой проблемой.

– В самом деле? Тогда вы меня поймете. Как вам понравится работа в Нью-Йорке с жалованьем десять тысяч долларов в год?

– Никак.

Уже охваченная чудесной перспективой открыть и вознаградить мастера, Дагни оторопело посмотрела на него.

– Наверно, вы не поняли меня, – сказала она.

– Прекрасно понял.

– И вы отказываетесь от подобной возможности?

– Да.

– Но почему?

– Это мое личное дело.

– Зачем же вам прозябать здесь, если можно подыскать себе лучшую работу?

– Я не ищу лучшей работы.

– И не хотите получить возможность заработать большие деньги?

– Нет. Но почему вы так настаиваете?

– Потому что я терпеть не могу, когда человек разбазаривает свои способности!

Неторопливо и искренне он ответил:

– Я тоже.

То, как он произнес эти два коротких слова, заставило Дагни ощутить нить глубинного родства между ними; чувство это заставило ее нарушить неписаный закон: никогда никому ни на что не жаловаться.

– Меня просто тошнит от них! – собственный голос испугал ее, сорвавшись на непроизвольный крик. – Я просто изголодалась по человеку, по-настоящему умеющему делать то, за что взялся!

Прижав руку тыльной стороной к глазам, Дагни попыталась справиться с порывом отчаяния, в котором не хотела признаваться и себе самой; она не подозревала о его истинных масштабах и о том, как мало выдержки оставили ей эти отчаянные поиски.

– Простите, – негромко сказал хозяин кафе. Слово это не было извинением, в нем слышалось подлинное сочувствие.

Дагни посмотрела на него. Он улыбнулся, и она поняла, что улыбка эта была призвана разорвать замеченную и им связь между ними: в улыбке угадывалась любезная насмешка. Он проговорил:

– Однако я не верю, чтобы вы проделали весь путь от Нью-Йорка до Скалистых гор лишь для того, чтобы найти повара для вагона-ресторана.

– Нет. Я приехала сюда с другой целью, – упершись обеими руками в стойку, Дагни наклонилась вперед, вновь почувствовав холодное самообладание перед лицом опасного противника. – Вам не приходилось примерно десять лет назад знавать молодого инженера, который работал тогда в моторостроительной компании «Двадцатый век»?

Пауза затянулась на секунды; Дагни не понимала смысла обращенного к ней взгляда, полного какого-то особо пристального, настороженного внимания.

– Да, приходилось, – ответил наконец ее собеседник.

– Не могли бы вы назвать мне его имя и адрес?

– Зачем?

– Мне настоятельно требуется отыскать его.

– Этого человека? Какое он может иметь значение?

– Сейчас он – самый важный человек на свете.

– В самом деле? Почему же?

– Вы знаете о его работе?

– Да.

– Вам известно, что он натолкнулся на идею, имеющую самое колоссальное значение?

Он опять ответил не сразу.

– Могу я узнать ваше имя?

– Дагни Таггерт. Я – вице-през…

– Да, мисс Таггерт. Я знаю, кто вы.

Собеседник ее произнес это с чисто формальным уважением, однако ей показалось, что он отыскал ответ на докучавшую ему загадку и избавился от сомнений.

– Тогда вы можете понять, что я испытываю к нему далеко не праздный интерес, – сказала Дагни. – Я в состоянии предоставить ему нужный шанс и готова заплатить столько, сколько он запросит.

– Позвольте спросить, что именно пробудило в вас интерес к нему?

– Его двигатель.

– А каким образом вы узнали о нем?

– Я обнаружила сломанную модель среди руин завода «Двадцатый век». Слишком поврежденную для того, чтобы можно было восстановить ее или полностью понять конструкцию, но все-таки достаточную, дабы понять принцип действия и то, что это изобретение способно спасти мою железную дорогу, мою страну, экономику всего мира. Только не спрашивайте теперь, по какому следу мне пришлось пройти в поисках изобретателя. Все это не имеет никакого значения, даже моя жизнь и работа теперь не играют для меня существенной роли… теперь мне важно только одно: я должна найти его. Не спрашивайте, каким образом я нашла вас. Цепочка обрывается здесь. Назовите мне его имя.

Хозяин кафе слушал ее, не шевелясь, глядя прямо в глаза; внимательный взгляд его, казалось, впитывал каждое слово и аккуратно отправлял в архив памяти, не давая понять, зачем. Он надолго застыл на месте, а потом произнес:

– Ваши поиски окончены, мисс Таггерт. Вам не удастся найти его.

– Как его зовут?

– Я не вправе рассказывать вам о нем.

– Он жив?

– Я ничего не могу сказать вам.

– Как ваше имя?

– Хью Экстон.

Едва не расставшись со здравым смыслом, в полной растерянности, она, борясь с немым, необъяснимым ужасом, повторяла себе: «У тебя истерика… нет, просто глупость какая-то… это всего лишь совпадение…» – прекрасно понимая и ни секунды не сомневаясь в том, что перед ней стоит сам Хью Экстон.

– Хью Экстон? – наконец выдавила она. – Филoсоф?.. Последний из адвокатов разума?

– Ну конечно, – любезно ответил он. – Или первый предвестник их возвращения.

Испытанное Дагни потрясение не удивило ее собеседника, хотя он явно находил его излишним. Держался он просто и дружелюбно, не видя никакой необходимости скрывать свое имя и не сожалея, что оно стало известно приезжей.

– Вот уж не думал, что в наши дни такая молодая леди, как вы, способна узнать мое имя или придать ему какое-либо значение, – проговорил он.

– Но… но что вы делаете здесь? – она обвела заведение взглядом. – Это же не имеет никакого смысла!

– Вы уверены?

– Что это? Шутка? Эксперимент? Секретная миссия? Или вы проводите какие-нибудь особые исследования?

– Нет, мисс Таггерт. Я зарабатываю себе на жизнь, – последовал ответ, в искренности которого было просто невозможно усомниться.

– Доктор Экстон, я… это непостижимо, это… вы же… вы же – филoсоф… величайший среди ныне живущих… вы обессмертили свое имя… почему вы делаете все это?

– Потому что я – философ, мисс Таггерт.

И Дагни с полной обреченностью поняла – как и то, что ее упрямству и самоуверенности нанесен суровый урон: она не получит никакой помощи от этого человека, все ее вопросы бесполезны, он ничего не скажет ей ни об изобретателе, ни о своей дальнейшей судьбе.

– Поиски ваши закончены, мисс Таггерт, – негромко повторил он, словно бы подтверждая – как она и предполагала, – что способен читать ее мысли. – Поиски ваши безнадежны, тем более что вы не имеете ни малейшего представления о том, за какое невыполнимое дело взялись. И я советую вам не трудиться, изобретая аргументы и уловки, с целью получить от меня необходимую вам информацию; уговаривать меня тоже бесполезно. Поверьте мне на слово: бес-по-лез-но. Вы сами сказали, что цепочка заканчивается на мне. Это тупик, мисс Таггерт. И не стоит тратить время и деньги на прочие, привычные способы расследования: не надо нанимать никаких детективов. Им ничего не удастся узнать. Вы вправе пренебречь моим предупреждением, но я считаю вас человеком, наделенным высоким интеллектом, способным понять, что я знаю, о чем говорю. Сдавайтесь. Тот секрет, который вы пытаетесь раскрыть, связан с тайной, существенно большей, значительно большей, чем изобретение двигателя, работающего на атмосферном электричестве. Я могу дать вам только один полезный намек: благодаря сути и природе бытия, противоречий не может существовать. Если вы считаете непостижимым, что гениальное изобретение остается брошенным среди руин и что философ готов работать поваром в забегаловке, проверьте свои предпосылки. Одна из них может оказаться ложной.

Дагни вздрогнула: она вспомнила, что уже слышала такие слова, и слышала их от Франсиско. А ведь этот человек был одним из его учителей.

– Как вам угодно, доктор Экстон, – проговорила она. – Я не стану более расспрашивать вас. Но позволите ли вы задать вам вопрос на совершенно другую тему?

– Безусловно.

– Доктор Роберт Стадлер однажды сказал мне, что когда вы с ним преподавали в университете Патрика Генри, у вас было три любимых студента, три блистательных молодых человека, которым вы предрекали великое будущее. Одним из них был Франсиско д’Анкония.

– Да. Другим был Рагнар Даннескьолд.

– А третьим?

– Его имя ничего вам не скажет. Он не стал знаменитым.

– Доктор Стадлер говорил, что вы конфликтовали с ним из-за этих парней, потому что видели в них своих сыновей.

– Конфликтовали? Куда ему… Он проиграл соперничество.

– Скажите мне, гордитесь ли вы тем, как проявили себя эти молодые люди?

Экстон глядел на пламя заката, угасавшее на далеких горах; на лице его застыло выражение, подобающее отцу, чьи сыновья исходят кровью на поле боя. Он проговорил:

– Горжусь, и притом в большей степени, чем когда-то надеялся.

Уже почти совершенно стемнело. Экстон резко повернулся, извлек из кармана пачку сигарет, достал одну, но остановился, вспомнив о присутствии Дагни, словно успел позабыть о ней на мгновение, и предложил ей закурить. Дагни взяла сигарету, он поднес горящую спичку и тут же погасил ее, оставив две светящихся точки в застекленной комнате и на всем пространстве вокруг.

Поднявшись с места, Дагни заплатила по счету и сказала:

– Благодарю вас, доктор Экстон. Я не стану досаждать вам мольбами и хитростями. Я не стану нанимать детективов. Но я считаю себя обязанной сказать вам, что не сдамся и продолжу поиски изобретателя мотора. Я найду его.

– Лишь в тот день, когда он сам захочет встретиться с вами.

Пока она шла к своей машине, Экстон погасил свет в зале; посмотрев на стоявший возле дороги почтовый ящик, она обратила внимание на совершенно немыслимую подробность – на нем так и было написано: «Хью Экстон».

Дагни успела далеко отъехать по извилистой дороге, и вывеска кафе давно исчезла из виду, когда она обратила внимание на то, что вкус сигареты ей приятен: он заметно отличался от всего, что ей приходилось курить. Поднеся оставшийся окурок к светящейся приборной доске, она попыталась прочитать имя производителя. Имени не было, его заменяла торговая марка. На тонкой белой бумаге золотом был оттиснут знак доллара.

Дагни с любопытством уставилась на него: ей не приводилось встречать ничего подобного.

А потом она вспомнила о старике в сигаретном ларьке на Терминале, или вокзале «Таггерт», как его называли раньше, и, улыбнувшись, подумала, что прибережет этот экземпляр для его коллекции. Загасив окурок, она опустила его в сумочку.

Поезд номер 57 уже вытянулся на пути, собираясь отправиться в путь до «Узла Уайэтт», когда она добралась до Шайенна, оставила автомобиль в том гараже, где взяла его напрокат, и вышла на платформу таггертовского вокзала. До прибытия направлявшегося на восток нью-йоркского экспресса оставалось полчаса. Подойдя к самому концу платформы, Дагни устало прислонилась к фонарному столбу; она не хотела, чтобы станционные работники заметили и узнали ее. На полупустой платформе собрались несколько групп людей; шел живой разговор, и газеты фигурировали в нем чаще обычного.

Она посмотрела на освещенные окна 57-го, видя в них уют и отдых, память о великом достижении. Поезду номер 57 предстояло вот-вот отправиться по ветке «Линия Джона Голта», сквозь города, мимо крутых склонов гор, мимо зеленых огней семафоров, возле которых стояли веселые люди, и долин, откуда в летнее небо взмывали ракеты… Теперь к крышам вагонов тянулись голые ветви, на них крючилась последние сухие листья; поднимавшиеся в вагоны пассажиры кутались в меха и теплые шарфы. Для них это стало уже обычным, повседневным делом, свою поездку они воспринимали как данность…

«Мы сделали это, – подумала Дагни, – сделали по крайней мере это».

Она почти замкнулась в себе, когда ее внимание вдруг привлек разговор двоих оказавшихся за ее спиной мужчин.

– Но законы просто нельзя принимать подобным образом, настолько быстро… Слишком быстро!

– Но это не законы, это директивы.

– Значит, они незаконны.

– Нет, потому что законодатели в прошлом месяце приняли закон, разрешающий им издавать директивы.

– Не думаю, что директивы можно обрушивать на людей вот так… как гром среди ясного неба.

– Ну разве есть время на пустые разговоры, когда речь идет о национальных интересах.

– Едва ли это справедливо, потом, ничего ведь не стыкуется! Как выйдет из положения Риарден, если здесь сказано…

– Что тебе до Риардена? Он достаточно богат. Он найдет способ выпутаться.

Бросившись к ближайшему киоску, Дагни купила вечернюю газету.

Все было на первой странице. Уэсли Моуч, Верховный координатор Бюро экономического планирования и национальных ресурсов, предупреждая события и во имя общенациональных интересов, гласила газета, выпустил ряд директив.

Железным дорогам страны было указано ограничить максимальную скорость поездов шестьюдесятью милями в час, ограничить максимальную длину составов шестьюдесятью вагонами и пускать равное количество поездов в каждых пяти соседних штатах, причем для этой цели страна поделена на соответствующие зоны.

Сталелитейные заводы страны получили предписание ограничить максимальное производство любого металлического сплава объемом, равным производительности других предприятий той же мощности, и предоставлять долю своей продукции любому покупателю, желающему ее получить.

Всем производственным предприятиям страны вне зависимости от их размера и природы было запрещено оставлять места нынешней дислокации без особого на то разрешения Бюро экономического планирования и национальных ресурсов.

Чтобы компенсировать железным дорогам дополнительные расходы и смягчить процесс перестройки, был объявлен пятилетний мораторий на выплату процентов и вкладов по всем ценным бумагам железнодорожных компаний – гарантированным и негарантированным, конвертируемым и неконвертируемым.

Чтобы получить средства для содержания чиновников, следящих за выполнением указанных директив, штат Колорадо был обложен особым налогом как наиболее крепкий среди всех прочих и способный выдержать всю тяжесть экстренной ситуации в размере пяти процентов от общей суммы продаж всех его промышленных концернов.

И тут Дагни вскрикнула, позволив себе те запретные слова, произносить которые не позволяла ей гордость, требовавшая, чтобы она самостоятельно находила выход из любой ситуации… В нескольких шагах от нее оказался мужчина, она даже не заметила, что это простой оборванец, и воскликнула только потому, что происходящее было немыслимо, а он случайно оказался рядом:

– Что же нам теперь делать???

С безрадостной ухмылкой опустившийся тип молвил:

– А кто такой Джон Голт?

Особый ужас в нее вселяло не положение «Таггерт Трансконтинентал», не мысль о раздираемом на части Хэнке Риардене – она боялась за Эллиса Уайэтта. Заслоняя собой все остальное, делая его не столь острым, второстепенным, перед ней стояли две картины: невозмутимый Эллис Уайэтт, бросающий ей упрек перед ее столом: «Теперь вы можете погубить меня; возможно, мне придется уйти, но, если это произойдет, я постараюсь захватить с собой и всех вас…», и та ярость в движении Эллиса Уайэтта, с которой он швырнул бокал в стену.

Картины эти создавали в душе ее единственное ощущение – ощущение близкого, немыслимого несчастья и того, что она обязана его предотвратить. Надо было найти Эллиса Уайэтта и остановить его. Дагни не знала, с чем именно придется ей столкнуться, она понимала только одно: Уайэтта надо остановить.

И твердо помня, что первейшая обязанность человека заключена в действии – лежи он под развалинами здания, будь он разорван на части при воздушном налете, что бы он ни чувствовал, – Дагни бросилась бежать по платформе, и, завидев начальника станции, крикнула ему:

– Задержите Пятьдесят седьмой, я приказываю! – а потом метнулась к прятавшейся в темноте телефонной будке и назвала оператору междугородней связи номер Эллиса Уайэтта.

Она стояла с закрытыми глазами, привалившись к стене будки, прислушиваясь к мертвому жужжанию металла, превращавшемуся в далекий звонок. Ответа не было. Гудок ввинчивался в ухо, новыми и новыми спазмами сотрясая все ее тело.

Дагни вцепилась в трубку так, словно именно из-за нее Уайэтт не подходит к телефону.

Ей хотелось, чтобы звонок стал громче. Она совсем забыла о том, что раздававшийся у ее уха сигнал совсем не тот, что звучит сейчас в доме Уайэтта. Она не замечала, что кричит: «Эллис, не надо! Не надо! Не надо…» – пока не услышала полный холодной укоризны голос телефонистки: