Текст книги "Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны"

Гордиевский писал: «Я пребывал в эйфорическом состоянии от сознания того, что более не являюсь человеком нечестным, работающим на тоталитарный режим». Однако новая честность требовала от него эмоционального обмана, неправды в праведном деле, святой лжи. Он выдавал МИ-6 все секретные истины, какие мог обнаружить сам, и попутно лгал коллегам и начальникам, лгал лучшему другу, лгал разлюбленной жене и лгал новой возлюбленной.

Глава 5
Полиэтиленовая сумка и батончик Mars

На Вестминстер-Бридж-роуд в Ламбете, неподалеку от вокзала Ватерлоо, стояло большое и уродливое двадцатидвухэтажное деловое здание из стекла и бетона – Сенчури-хаус. Само здание было абсолютно непримечательное. Мужчины и женщины, входившие туда и выходившие оттуда, внешне ничем не отличались от других служащих, работавших в этом районе. Но любознательный прохожий мог бы заметить, что здесь охранник в вестибюле несколько более мускулист и гораздо более бдителен, чем бывает обычно. Возможно, любознательный прохожий также задался бы вопросом, почему в разное время суток рядом со зданием припарковано так много фургонов с телефонным оборудованием. Еще он мог бы заметить, что у здешних сотрудников явно ненормированный рабочий день, а въезд на подземную парковку ограждают особенно мощные электрифицированные тумбы. Впрочем, чтобы заметить все эти детали, такому любознательному прохожему пришлось бы замешкаться рядом с неприметным зданием, а если бы он там замешкался, его бы задержали.

Сенчури-хаус был штабом МИ-6 и самым секретным зданием во всем Лондоне. Официально его вообще не существовало, как не существовало и МИ-6. Это было место настолько неброское и нарочито заурядное, что новички, устроившиеся туда на работу, поначалу часто решали, что им сообщили неправильный адрес. «Бывало даже, что людей брали сюда на службу, – писал один бывший сотрудник, – и они понимали, куда устроились, только проработав здесь уже неделю или две»[15]15
  Бывало даже, что людей брали сюда на службу: Cavendish A. Inside Intelligence.


[Закрыть]. Широкая публика даже не догадывалась о подлинном предназначении этого невзрачного здания, а те немногие чиновники и журналисты, которые знали, что это такое, помалкивали.

Отдел, занимавшийся странами советского блока, занимал целиком двенадцатый этаж. В одном углу сидело бюро P5 – команда, отвечавшая за советские операции и агентов и державшая связь с московской резидентурой МИ-6. В Р5 о деле Гордиевского знали всего пять человек. Одной из них была Вероника Прайс.

В 1978 году Прайс было сорок восемь лет, она была не замужем и всей душой предана службе. Она относилась к тем проворным, практичным женщинам, англичанкам до мозга костей, которые терпеть не могут всякого вздора, особенно когда его мелют мужчины. Дочь адвоката, который получил тяжелое ранение на Первой мировой войне («из него до конца жизни выпадали осколки шрапнели»), она выросла с мощным внутренним стержнем патриотической морали, а от матери, бывшей актрисы, унаследовала тягу к драме. «Я не хотела идти в юристы. Я хотела поездить по миру». В Министерство иностранных дел Веронику не взяли, потому что ей не давалась стенография, и в итоге она устроилась секретаршей в МИ-6. Ей довелось поработать в Польше, Иордании, Ираке и Мексике, однако руководству МИ-6 понадобилось больше двадцати лет, чтобы понять, что знания и навыки Вероники Прайс отнюдь не ограничиваются печатанием на машинке и ведением архивов. В 1972 году она выдержала экзамен и стала одной из первых женщин в штате британской секретной службы. А через пять лет ее назначили заместителем главы Р5. Каждый день она ездила на работу в Сенчури-хаус из Хоум-Каунтиз [16]16
  Home Counties – общее название графств, прилегающих с разных сторон к Лондону.


[Закрыть], где жила вместе с овдовевшей матерью, сестрой Джейн, несколькими кошками и большой коллекцией английского костяного фарфора. Прайс любила всегда все делать правильно. Она мыслила чрезвычайно трезво и была, по словам одного коллеги, «совершенно несгибаема». Ей нравилось решать сложные задачи. Весной 1978 года Веронику Прайс ознакомили с делом Гордиевского. В итоге именно ей пришлось ломать голову над задачей, еще ни разу не встававшей перед МИ-6: каким образом тайно вывезти шпиона из СССР?

Несколькими неделями ранее Гордиевский пришел на явочную квартиру очень усталый и озабоченный.

«Ник, мне нужно подумать о своей безопасности. Первые три года я не задумывался об этом, но скоро мне предстоит вернуться в Москву. Вы сможете организовать для меня побег из Советского Союза – на тот случай, если я попаду под подозрение? Если я вернусь туда, то смогу ли как-то выбраться?»

Начали расползаться тревожные слухи: в московском Центре заподозрили, что внутри КГБ орудует шпион. Из этих сплетен невозможно было понять, откуда произошла утечка – из Дании ли, вообще из Скандинавии ли, – но одного намека на внутреннее расследование оказалось достаточно, чтобы Гордиевского охватила противная дрожь страха. А что, если в ряды МИ-6 просочился советский лазутчик? Быть может, в британской разведке окопался новый Филби, готовый в любой момент разоблачить Гордиевского? К тому же не было никакой гарантии, что Гордиевского еще когда-либо пошлют за границу, особенно если он разведется, – и тогда, вернувшись в СССР, он навсегда останется в ловушке. Гордиевский хотел узнать, не существует ли какого-нибудь способа сбежать, если в этом возникнет необходимость.

Тайно переправить русского шпиона из Дании было бы легче легкого: от него требовалось только позвонить по имевшемуся у него экстренному номеру, переночевать на одной из явочных квартир, а потом ему выдали бы фальшивый паспорт и билет до Лондона. Но устроить побег из Москвы, да еще в случае, если бы Годиевского расколол КГБ? Это была уже задача повышенной трудности – возможно, вовсе не имевшая решения.

Гаскотт дал отрезвляющий ответ:

– Мы не можем ничего обещать и не можем дать стопроцентную гарантию, что побег удастся.

Гордиевский понимал, что вероятность успеха обычно бывает гораздо ниже ста процентов.

– Конечно, – ответил он. – Это абсолютно ясно. Просто на всякий случай предоставьте мне такую возможность.

Советский Союз представлял собой, по сути, огромную тюрьму, где за строго охранявшимися границами содержались в заключении более 280 миллионов человек, а роль надзирателей исполняли сотрудники и осведомители КГБ численностью более миллиона. Население страны находилось под неусыпным контролем, и ни за одним сегментом общества не велось более пристальное наблюдение, чем за самим же КГБ: за внутренний надзор отвечало Седьмое управление, и в одной только Москве действовало около 1,5 тысяч его оперативников. При Леониде Брежневе, придерживавшемся несгибаемого курса на коммунизм, идеологическая паранойя обострилась настолько, что едва не вернулась к сталинскому уровню. Возникло шпионское государство в государстве, стравливавшее всех со всеми: телефоны прослушивались, письма вскрывались, граждан побуждали доносить друг на друга – повсюду и всегда. Советское вторжение в Афганистан и последовавший за ним всплеск международной напряженности привели к усилению внутренних проверок в КГБ. «Ночью – страх, а днем – лихорадочные потуги разыграть восторг перед вездесущей системой лжи: в этих двух состояниях постоянно пребывал каждый советский гражданин»[17]17
  Ночью – страх: CONQUEST R. The Great Terror: A Reassessment. Oxford, 1990.


[Закрыть], – пишет Роберт Конквест.

Внедрение, вербовка и поддержание контактов со шпионами на территории Советского Союза было делом чрезвычайно хлопотным. Немногочисленные агенты, набранные на службу на месте или заброшенные туда через «железный занавес», как правило, исчезали без каких-либо предупреждений и объяснений. В обществе, где постоянно велась охота на шпионов, средняя продолжительность жизни тайного агента была невелика. Когда КГБ опускал на кого-то свою ловчую сеть, он делал это молниеносно и беспощадно. Впрочем, поскольку Гордиевский сам служил в КГБ, он, вероятно, своевременно почуял бы, что ему грозит опасность, и успел бы предпринять попытку экстренного побега.

Ровно эту сложнейшую задачу и смаковала теперь Вероника Прайс – к тому времени она уже стала опытным специалистом по эксфильтрации. В середине 1970-х она провернула операцию «Инвизибл» («Невидимка») – тогда нужно было тайно переправить через границу в Австрию команду чешских ученых (мужа и жену). Еще она придумала, как вывезти из Венгрии сотрудника чешской разведки под кодовым именем Дисэррейндж («Вноси беспорядок»). «Но у чехов и венгров не было КГБ, – говорила Прайс. – с Россией все намного, намного сложнее». Да и расстояние, которое нужно преодолеть, чтобы достичь безопасного места, намного больше. Кроме того, даже не считая риска потерять самого агента, провальная попытка побега дала бы русским в руки мощное пропагандистское оружие.

Бежать можно было, во-первых, морем. Прайс принялась взвешивать этот вариант: мог ли беглец, используя подложные документы, сесть на коммерческий лайнер или торговое судно, выходившее из какого-нибудь советского порта. Однако приграничные гавани и доки охранялись столь же неусыпно, как и сухопутные границы и международные аэропорты, а предъявить фальшивый паспорт было бы практически невозможно, ведь официальные советские удостоверения личности имели водяные знаки, подобно денежным купюрам, и изготовить подделку было почти немыслимо. Теоретически по Черному морю шпион мог бы добраться на моторной лодке до берегов Турции или по Каспийскому – в Иран, но, скорее всего, патрульные катера советских пограничников догнали бы беглеца и потопили бы моторку. Протяженные сухопутные границы СССР с Турцией и Ираном находились в сотнях километров от Москвы и тщательно охранялись пограничными постами, минными полями, электрическими ограждениями и колючей проволокой.

Можно было бы задействовать дипломатический багаж: в нем через границу перевозились секретные материалы – чаще всего документы, но иногда и наркотики, оружие и, вполне возможно, даже люди. Вскрыть пакет с пометкой «дипломатический багаж» значило бы, строго говоря, нарушить Венскую конвенцию. Таким способом, например, ливийские террористы тайно ввезли в Британию огнестрельное оружие. Сами русские пытались расширить понятие дипломатического багажа, заявив, что девятитонный грузовик, под завязку набитый ящиками и направляющийся в Швейцарию, не должен подвергаться досмотру. Швейцарцы с этим не согласились. В 1984 году беглому дипломату в Лондоне, родственнику свергнутого незадолго до того президента Нигерии, вкололи снотворного, завязали глаза и поместили его в дощатый ящик. На ящик налепили ярлык «дополнительный груз» и указали получателя: Министерство внутренних дел в Лагосе. Бесчувственного пленника обнаружил и освободил сотрудник таможни в аэропорту Станстед. Так что дипломатический багаж размерами с человека, отправляемый из посольства Британии в Москве, едва ли остался бы незамеченным.

Так один за другим варианты побега отвергались как неосуществимые или сопряженные со смертельным риском.

Но была и другая традиция международной дипломатии, и вот к ней, вероятно, можно было прибегнуть для вывоза Гордиевского.

Согласно давнему соглашению, автомобили, на которых ездили сотрудники посольства, с особыми дипломатическими номерными знаками, при пересечении государственных границ обычно не досматривались. Это было продолжением дипломатической неприкосновенности – статуса, наделявшего дипломатов правом беспрепятственного передвижения и защитой от преследования по законам принимающей страны. Однако о свободе от досмотра говорилось в конвенции, а не в правовых нормах, и советские пограничники без малейших угрызений совести обыскивали все машины, вызывавшие у них подозрения. И все же это была небольшая лазейка в укрепленной стене, окружавшей СССР: шпион, спрятанный в дипломатическом автомобиле, теоретически мог выскользнуть через эту щель в «железном занавесе».

Советско-финская граница была ближайшей к Москве границей между Востоком и Западом, хотя и до нее от российской столицы было двенадцать часов езды. Западные дипломаты регулярно ездили в Финляндию для отдыха и развлечений, за покупками или на лечение. Чаще всего они передвигались на автомобилях, и советские пограничники привыкли к тому, что через их КПП проезжают дипломатические машины.

Но возникала другая трудность: как такой машине забрать беглеца? Британское посольство, консульство и все дипломатические резиденции тщательно охранялись сотрудниками КГБ в милицейской форме. Любого советского гражданина, который пытался туда проникнуть, задерживали, обыскивали и допрашивали. Кроме того, за автомобилями посольства Британии, куда бы они ни ехали, постоянно следовал кагэбэшный хвост, а обслуживанием дипломатических автомобилей занимались механики из КГБ, которые предположительно комплектовали их скрытыми «жучками» и отслеживающими устройствами.

Вероника Прайс несколько недель билась над решением этой задачи и потом наконец выработала план, уснащенный множеством «если»: если Гордиевский сможет предупредить агентов МИ-6 в Москве о том, что ему необходимо бежать; если он сможет самостоятельно добраться до места встречи неподалеку от финской границы и за ним не увяжется хвост; если дипломатический автомобиль, за рулем которого будет сидеть сотрудник МИ-6, сможет уйти от кагэбэшной слежки на достаточно длительное время, чтобы успеть подобрать Олега; если удастся надежно спрятать его внутри автомобиля; и если советские пограничники не решат нарушить дипломатическую конвенцию и дадут машине спокойно проехать без досмотра… тогда, пожалуй, Гордиевскому удастся бежать в Финляндию. (Где его все равно еще могут арестовать и отправить обратно в СССР по распоряжению финских властей.)

Это был рискованный план с очень дальним прицелом. Однако это был лучший план, какой смогла придумать Вероника Прайс. А значит, это был лучший из возможных планов.

Главе резидентуры МИ-6 в Москве было поручено найти подходящее место недалеко от финской границы, где можно было бы подобрать беглеца. Отправившись в Финляндию из Ленинграда, будто бы за покупками, глава резидентуры приглядел съезд, который вполне годился как место подбора, примерно в 6о километрах от границы, вблизи дорожного столба с километровой отметкой «836», указывавшей расстояние от Москвы. Движение всего транспорта, и особенно машин с иностранцами, отслеживали милицейские посты ГАИ (Государственной автоинспекции), располагавшиеся через промежутки примерно в 15 километров. Отрезок запасной полосы находился приблизительно на одинаковом удалении от обоих ближайших постов. Если автомобиль с человеком из МИ-6 задержится здесь на несколько минут (при условии, что за ним не будет кагэбэшного хвоста), то следующий пост ГАИ вряд ли заметит запаздывание. Дорога шла через густой лес, и в том месте от основного шоссе отходила вбок запасная полоса, образуя широкую D-образную дугу. Затем эта полоса, заслоненная от шоссе деревьями, снова сливалась с ним. У съезда на запасную полосу находился крупный валун – величиной с лондонский стандартный дом «террасного» типа. Сотрудник МИ-6 сделал из окна своей машины несколько фотоснимков и поехал на юг, в сторону Москвы. Если бы в тот момент за ним следили кагэбэшники, они наверняка встрепенулись бы: зачем это британскому дипломату понадобилось непонятно где фотографировать какой-то здоровенный валун?

Еще план Вероники Прайс предусматривал «условное место», где Гордиевский мог бы подать сигнал о том, что ему нужно передать сообщение или что ему необходимо бежать.

Многие из британских дипломатов в Москве, включая резидентуру МИ-6, состоявшую из двух сотрудников и секретаря, проживали в одном жилом комплексе на Кутузовском проспекте (для краткости они называли его Kutz), к западу от Москвы-реки. На другой стороне проспекта, возле гостиницы «Украина» – одной из «готических» московских высоток, – находился магазин «Хлеб», а рядом стояли уличные щиты с расписанием автобусов, концертными афишами и развешанными газетными листами «Правды». Обычно там толклись люди, подходившие почитать газеты, а в булочную часто захаживали иностранцы из хорошо охраняемого жилого дома напротив.

План состоял в следующем: в 7:30 вечера каждый вторник, когда Гордиевский будет находиться в Москве, кто-то из сотрудников МИ-6 будет совершать «контрольный выход» на условное место, которое видно из некоторых частей жилого дома. Сотрудник или будет отлучаться из дома, якобы за хлебом, или по дороге с работы домой будет проходить в нужном месте в условленное время.

План эксфильтрации можно было задействовать только одним способом: Гордиевский должен был стоять рядом с магазином «Хлеб» ровно в 7:30 вечера, держа в руках полиэтиленовую сумку из английского супермаркета Safeway. На этих фирменных пакетах красовалась большая красная буква S – мгновенно опознаваемый логотип, который должен был выделяться на унылом московском фоне. Гордиевский жил и работал на Западе, так что сам этот иностранный пакет у него в руках ни у кого не вызвал бы вопросов. В Советском Союзе такие полиэтиленовые сумки очень ценились – особенно заграничные. В качестве еще одного опознавательного знака Гордиевскому следовало надеть серую кожаную кепку (недавно им купленную) и серые брюки. Увидев Гордиевского рядом с булочной с обязательным пакетом от Safeway, сотруднику (или сотруднице) МИ-6 нужно было дать знать, что сигнал о необходимости бегства замечен: а именно – пройти мимо Гордиевского с зеленым пакетом от Harrods, на ходу откусывая от шоколадки – или от KitKat, или от батончика Mars. «Более внятного сигнала и не придумаешь», как заметил один сотрудник разведки. На едоке шоколада тоже будет надето что-нибудь серое – брюки, юбка или шарф, – и он (она) ненадолго встретится взглядом с Гордиевским, но не будет замедлять шага. «Серый – очень ненавязчивый цвет и полезный в том смысле, что не привлечет ненужного внимания, если рядом кто-то будет вести надзор. Но был у него и один минус: он почти без остатка растворялся в непроглядном мраке долгой московской зимы».

После подачи и приема условного сигнала на Кутузовском следовало переходить к выполнению второго этапа плана. Через трое суток, то есть в пятницу вечером, Гордиевский сядет в ночной поезд до Ленинграда. О том, что с ним вместе поедет Елена, в плане никак не упоминалось. Прибыв утром в Северную столицу, Олег возьмет такси до Финляндского вокзала (того самого, куда прибыл Ленин, намереваясь совершить революцию 1917 года), а оттуда первой же электричкой доедет до Зеленогорска на побережье Финского залива. Уже там он сядет в автобус, идущий в сторону финской границы, и сойдет неподалеку от условленного места встречи – приблизительно в 25 километрах к югу от приграничного города Выборга и в 40 – от самой границы. Свернув с шоссе на запасную полосу, он должен затаиться в подлеске и ждать.

Тем временем два сотрудника МИ-6 на дипломатическом автомобиле выедут из Москвы и переночуют в Ленинграде. Выбор точного времени их выезда диктовался – и осложнялся – капризами советской бюрократии: на получение официального разрешения на поездку уходило два дня с момента подачи заявления, а еще дипломатический автомобиль требовалось снабдить особыми номерными знаками для выезда за границу. Гараж, где можно было их установить, работал только по средам и пятницам. Поскольку Гордиевский подавал сигнал во вторник, оформление документов, связанных с выездом автомобиля, заканчивалось не раньше часа дня в пятницу, а значит, команда МИ-6 могла выехать чуть позже в тот же день, чтобы иметь возможность прибыть на место встречи в субботу ровно в половине третьего дня, то есть почти через четыре дня после получения сигнала. с шоссе машина завернет за запасную полосу – как будто для пикника. Когда станет понятно, что слежки нет, один из сотрудников откроет багажник машины: это послужит для Гордиевского сигналом, что можно выходить из укрытия. Он немедленно заберется в багажник, его закутают в термоодеяло (призванное отклонять лучи инфракрасных камер и детекторов тепла, которые, как предполагалось, применялись на советских погранпунктах) и выдадут ему таблетку-транквилизатор. А потом перевезут через границу в Финляндию.

План бегства получил кодовое название «Пимлико» (см. карту на с. 374).

В МИ-6, как и в большинстве секретных служб, кодовые имена и названия, по идее, выбирались наобум из некоего официально одобренного списка. Обычно использовались реально существующие слова, причем нарочито нейтральные: они не должны были никак намекать на то, к чему относились. Но часто шпионы не могут побороть соблазн и все-таки выбирают слова, которые как-то резонируют с обозначаемой ими действительностью или содержат на нее тонкий – или даже не очень тонкий – намек. Хранительницей кодовых слов в МИ-6 была секретарша по имени Урсула (это ее настоящее имя). «Ты звонил Урсуле и спрашивал ее, какое там следующее слово в списке. Но если оно тебе не нравилось, можно было сделать вторую попытку, чтобы она нашла что-нибудь получше. Или можно было набрать целую кучу кодовых слов для разных сторон дела, а затем выбрать из них самое подходящее». Во время войны кодовым именем Сталина в МИ-6 было Глиптик: глиптикой называют искусство резьбы по камню, и тут явно просматривается намек на ассоциацию его фамилии со сталью. Немцы же дали Британии кодовое название Гольфплац – поле для гольфа. Кодовые слова могли даже использоваться как завуалированное оскорбление. В Сенчури-хаус послышалось недовольное фырканье, когда из телеграммы от ЦРУ случайно выяснилось, что американцы называли МИ-6 кодовым словом Аптайт («Чванливые»).

Название «Пимлико» звучало очень по-британски[18]18
  Пимлико – название одного из районов Лондона.


[Закрыть] – а именно в Британию должен был попасть Гордиевский в случае удачного выполнения плана.

На очередной встрече с куратором Гордиевский вежливо выслушал Гаскотта, вкратце изложившего ему суть плана «Пимлико». Потом рассмотрел фотоснимки предлагавшегося места встречи, вник в детали, связанные с подачей сигнала на Кутузовском проспекте.

Гордиевский долго и напряженно размышлял над планом побега, разработанным Вероникой Прайс, а потом заявил, что он совершенно непригоден.

«Это был очень интересный, изобретательный план побега – но очень уж сложный. В нем было очень много мелких деталей, нереалистичных условий, выдвинутых для места подачи сигнала. Я не воспринял этот план всерьез». Однако Гордиевский заучил план наизусть – и мысленно пожелал, чтобы у него никогда не возникла необходимость снова его вспоминать. Между тем в Сенчури-хаус скептики заявили, что план «Пимлико» ни за что не сработает. «Я относилась к этому серьезно, – вспоминала позднее Прайс. – А многие другие – нет».

В июне 1978 года Михаил Любимов пригласил Гордиевского в свой кабинет в советском посольстве в Копенгагене и сообщил, что скоро ему предстоит вернуться в Москву. Завершение второй, продлившейся три года служебной командировки в Данию не стало для Гордиевского неожиданностью, но поставило его лицом к лицу с рядом проблем, связанных с его браком, карьерой и шпионской деятельностью.

Елена, теперь уже хорошо знавшая о давнем романе мужа с секретаршей, согласилась дать ему развод, как только они вернутся в Москву. Работа Лейлы в ВОЗ тоже подходила к концу, через несколько месяцев ей тоже предстояло возвращение в СССР. Гордиевский хотел жениться на ней как можно скорее, но полностью отдавал себе отчет в том, что развод повредит его карьере. Гордиевский поднимался по служебной лестнице КГБ быстро и энергично, и теперь, когда ему было сорок лет, начальство уже подумывало снова повысить его и назначить заместителем главы Третьего отделения, отвечавшего за Скандинавию. Однако попутно он успел обзавестись соперниками и врагами, и сплетникам-пуританам в московском Центре наверняка не терпелось поскорее подставить «выскочке» подножку. «К вам, конечно же, теперь станут цепляться, – предупредил Любимов, наученный горьким личным опытом. – Не только осудят вас за развод, но и обвинят в любовных связях на стороне, что значительно усложнит ваше положение». Резидент отправил в Москву донесение, в котором отлично характеризовал Гордиевского как «добросовестного, политически грамотного сотрудника, отлично разбирающегося во всех аспектах работы, превосходного лингвиста, компетентного составителя аналитических отчетов и служебных записок». К этой официальной характеристике Любимов приложил личное письмо начальнику отдела, где описал семейные неурядицы Гордиевского и попросил не обходиться с ним слишком сурово – в надежде, что такая просьба поможет «смягчить удар». Однако и Любимов, и Гордиевский, зная о лютом ханжестве, царившем в Центре, понимали, что Олегу, скорее всего, грозит долгое прозябание в немилости.

Поскольку отъезд в Москву неминуемо приближался, а профессиональные перспективы представлялись довольно туманные, Гордиевский мог бы воспользоваться возможностью прекратить шпионскую деятельность и просто залечь на дно. В МИ-6 всегда давали ясно понять, что он может выйти из игры и в любой момент попросить убежища в Великобритании. Он вполне мог бы решить, что чем возвращаться к унылой советской жизни с ее лишениями и запретами, лучше уж переметнуться на Запад и, если получится, взять с собой возлюбленную. Но, похоже, мысль о перебежке даже не мелькала тогда в его голове. Гордиевский намеревался вернуться в Россию, сохраняя в тайне верность Британии, собирать там секретные данные, какие удастся заполучить, и терпеливо ждать.

– Что вы собираетесь делать в Москве? – поинтересовался Гаскотт.

– Я хочу докопаться до самых тайных, самых важных, основополагающих звеньев советской власти, – ответил Гордиевский. – Я хочу выяснить, как работает эта система. Конечно, всего я не смогу разузнать, потому что ЦК держит многое в тайне даже от КГБ. Но что-то я все-таки обнаружу.

К этому и сводилась суть бунта Гордиевского: он собирался разузнать как можно больше об устройстве ненавистной ему системы, чтобы легче было ее разрушить.

Как и бег на длинные дистанции, успешный шпионаж требует терпения, выносливости и умения рассчитывать время. Следующую должность Гордиевскому, скорее всего, предстояло занять в Третьем отделе, который занимался Британией и Скандинавией. Итак, он будет изучать КГБ изнутри, собирать любую информацию, какая может представлять интерес для Британии и Запада в целом. Когда шумиха вокруг его развода и повторной женитьбы уляжется, он, скорее всего, вновь начнет подниматься по служебной лестнице КГБ, как это произошло с Любимовым. Возможно, уже года через три его снова отправят куда-нибудь за границу. Он просто умерит скорость бега на следующем витке. Что бы ни случилось в Москве, он будет хранить верность британцам. Он не сойдет с дистанции.

Шпион, укорененный глубоко в КГБ, был заветной мечтой любой западной разведки. Но, как заметил глава ЦРУ Ричард Хелмс, внедрить агента в самую толщу КГБ было «все равно что заслать разведчиков-резидентов на Марс»[19]19
  все равно что заслать разведчиков-резидентов на Марс: HELMS R. A Look Over My Shoulder, цитируется в: HOFFMAN D. E. Billion Dollar Spy.


[Закрыть]. У Запада было «ничтожно мало советских агентов внутри самого СССР», а потому «надежные разведданные о долгосрочных планах и намерениях противника практически отсутствовали»[20]20
  надежные разведданные: оценка ЦРУ, 1953 г., цитируется в: HOFFMAN D. Е. Billion Dollar Spy.


[Закрыть]. Теперь же у британской разведки появился шанс использовать своего человека в КГБ на полную катушку и выжимать из него все до одного секреты, на какие тому случится напасть.

Вместо этого в МИ-6 решили поступить ровно наоборот.

Проявив выдержку и самоотречение, почти неслыханные в истории разведки, руководители британской шпионской сети не стали упрашивать Гордиевского, чтобы, находясь в Москве, он оставался на связи или пытался снабжать их новыми секретами. Напротив, кукловоды из Сенчури-хаус предпочли «оставить под паром» своего ценного шпиона. Как только Гордиевский окажется в Москве, его просто оставят в покое.

Соображения, стоявшие за выбранной тактикой, были предельно просты – и безупречны: в России курировать Гордиевского так, как это делалось в Дании, было бы невозможно. В Москве не было явочных квартир, не было дружественной местной разведки, готовой подсобить в случае чего, не было надежного пути отступления на случай провала. Уровень надзора в СССР был слишком высок, за каждым британским дипломатом – не только за теми, в ком подозревали сотрудников разведки, – велось пристальное наблюдение. Судя по истории ведения агентов в Советском Союзе, чрезмерное усердие почти всегда оборачивалось фатальным исходом (вспомнить хотя бы мрачный конец Пеньковского). Рано или поздно (обычно – рано) всевидящее государство выслеживало, хватало и ликвидировало шпиона.

Один сотрудник МИ-6 высказался об этом так: «Олег был слишком хорош, нельзя было рисковать им. В его лице у нас появилась такая ценность, что имело смысл проявить выдержку. Был огромный соблазн продолжать с ним контакты и в Советском Союзе, но у нашего руководства отсутствовала уверенность в том, что мы сможет поддерживать связь достаточно часто и безопасно. Риск, что мы попросту спалим Олега, был слишком высок».

Гаскотт сообщил Гордиевскому о том, что МИ-6 не станет искать контакта с ним в Москве. Не будут предприниматься попытки устраивать тайные встречи и забирать у него разведданные. Но если сам Гордиевский пожелает установить контакт, такую возможность ему обеспечат.

В 11 часов утра, в каждую третью субботу каждого месяца, МИ-6 будет высылать своего сотрудника к большим часам на московском Центральном рынке рядом с Садовым кольцом. Это было оживленное место, где иностранец не привлечет ненужного внимания. Опять-таки он (или она) будет держать в руках фирменный пакет магазина Harrods, а из одежды наденет что-нибудь серое. «Эта предосторожность имела двоякий смысл: если Олегу хотелось заверения в том, что мы постоянно действуем в его интересах, то он мог видеть нас, при этом сам не показываясь на глаза. Если же он вдруг захочет установить контакт и передать какое-нибудь сообщение, ему достаточно пройти в условленное время под теми же часами в серой кепке и с сумкой от Safeway».

Если он появится там в кепке и с сумкой, план контакта («моментальной передачи») перейдет во вторую фазу. Через три недели, в воскресенье, ему следует пойти на Красную площадь, зайти в собор Василия Блаженного и ровно в три часа дня подняться по винтовой лестнице в задней части храма. Чтобы его легко было опознать, он должен был опять-таки надеть серые брюки и серую кепку. Навстречу ему будет спускаться сотрудник МИ-6 – скорее всего, сотрудница, – тоже в чем-то сером и с чем-нибудь серым в обеих руках. Когда они поравняются и слегка соприкоснутся (ведь лестница узкая), он передаст ей записку.

Эту возможность следовало задействовать только в том случае, если Гордиевский обнаружит информацию, имеющую важнейшее значение для национальной безопасности Британии: например, если выяснится, что в британском правительстве окопался советский шпион. Ответить на подобное сообщение МИ-6 не сможет.