Электронная библиотека » Бенджамин Вайсман » » онлайн чтение - страница 10

Текст книги "Господин мертвец"


  • Текст добавлен: 14 ноября 2013, 07:54


Автор книги: Бенджамин Вайсман


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Я набрасываюсь на него как вепрь. Деннис меня ловит. И сжимает в своих объятиях. Мне кажется, я сошла с ума. У меня кружится голова и вдруг становится дурно. Я оседаю и начинаю плакать, черт возьми.

БОМБА ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ

Я ХОЖУ НА ЭТИ СОБРАНИЯ для тех, кто увлекается выпивкой раз-два в неделю. Группа называется «Вагончик Ванды». Там я и познакомился с нашим восхитительным белокурым лидером – Вандой. Мы садимся в круг и даем друг другу возможность выговориться. Выпускаем пар. Все зовут меня Бомбой Замедленного Действия. Я крушу стулья. «Машина, заряженная гневом», – говорит Ванда. Группа выражает мне поддержку. Я смеюсь. «Вытесненную боль, – продолжает она, – а не цветущую улыбку – вот что я хочу наконец увидеть». Стулья, по правде сказать, не очень-то и ломаются. Они металлические. Зато это производит много шума. Звук насилия, приносящий радость.

Ванда очень красива. По меркам «Плейбоя» она не эталон. У нее совсем не такие формы как у звезд с обложек, и ее задница не торчит задорно кверху, как у несущейся на всех парах машины. Зато она всегда отменно одета. Красное платье, черное платье, узкие брюки, бриджи. У нее сильные ноги породистого животного и грива непослушных волнистых волос. Когда она смотрит на меня, по всему моему телу прокатываются разряды электрического тока, но каждый раз каким-то образом я остаюсь в живых. Если откровенно, то она приводит все мои эрогенные зоны в полное расстройство. Она-такая горячая, что заставляет мое хозяйство увеличиваться в размерах, даже не прикасаясь ко мне. А все потому, что она обладает тайной эротической магией. Она говорит, единственное, что имеет значение, – это чтобы я выздоровел, начал заботиться о себе и «оставался в Вагончике»[10]10
  Игра слов. Выражение «остаться в вагоне» по-английски имеет второе значение: «бросить пить».


[Закрыть]
. Что ж, у меня для нее хорошие новости: мне очень нравится хозяйка «Вагончика». Более того, мне так и хочется остаться в пей и нестись галопом всю ночь.

Конченым неудачникам, то есть тем, кто делает вид, что намерен покончить со своей жалкой жизнью, Ванда дает свой домашний номер телефона. На всякий пожарный случай. Но, так как я – одинокий, загнанный и несчастный, я считаю себя вправе звонить ей несколько раз в день, обычно после закрытия баров. В эти минуты у меня появляется потребность поболтать с моим эмоциональным тренером, подпитаться социальными витаминами. К этому часу уровень моего гнева на этот поганый мир уже упал со 110 до 50 процентов. Она начинает с того, что уже поздно, что не стоит злоупотреблять своей привилегией, увидимся завтра, хороший сон все лечит. Это меня заводит. Какой тут может быть сон. Она сама сказала мне однажды, что я привлекателен. Это подействует на любого мужика. Вскоре на мои звонки начинает отвечать ее муж. Он требует, чтобы я перестал трезвонить, иначе он сообщит в полицию (ой, я сейчас же лягу в постельку). Однако все, на что они способны, – это включить автоответчик с сообщением, что их якобы нет дома (вранье!) и, пожалуйста, оставьте ваше имя, дату и время звонка после сигнала. Это приводит меня в бешенство. Я наговариваю на пленку свое имя, дату, время, год, а также сообщаю им о размере и цвете своих яиц. Я говорю до тех пор, пока пленка не заканчивается. Я знаю, что она все слышит. Слышите, она нужна мне. Кто-нибудь способен понять, что это значит? И мне кажется, что она тоже меня любит. Когда она смотрит на меня, ее глаза готовы выскочить из орбит, словно предназначены только мне. Просто она стесняется.

Таким поведением она хочет сказать: «Приди и возьми меня! Порви меня, варвар!» Так что однажды поздно ночью я действительно пришел. Положившись на интуицию, которая уже далеко меня завела, я выбрал день, когда ее мужа не было в городе. Мне даже не приходится выламывать дверь. Она сама меня впускает, пятится назад, смотрит на меня, словно говоря: «Наконец-то, любимый!», а потом вдруг приказывает уходить, убираться ко всем чертям, потому что она устала и завтра у нее тяжелый день – консультации с самого утра. Она выглядит напуганной. Это так сексуально. Я отвечаю ей, что больно занятые люди пафосны. Все чем-то заняты. Я, например, в данную минуту занят по уши. Но мы это поправим. В горизонтальном положении. Когда я беру ее за голову и пытаюсь поцеловать, она отворачивается. Весьма отзывчиво. Она отбегает в другой конец комнаты, как будто мы играем в салки и я – водящий, но вместо игрушек достает из шкафа пистолет. Двадцать второго калибра. Она направляет на меня эту игрушку, а сама вся дрожит. Дежа вю: никто не наставлял на меня пушку с самой войны. Положившись на собственное чутье, я медленно и осторожно продвигаюсь вперед. С поднятыми руками, улыбаясь своей неподражаемой улыбкой. А она все твердит: «Стой, где стоишь! Я делаю тебе предупреждение! Уходи по-хорошему!» Тут я уже просто не могу удержаться от смеха. Оборжаться можно: Ванда заговорила как легавый! Я отбираю у нее ствол. Она практически отдает его сама. Процедура стыковки иногда бывает такой сложной. Я заявляю, что хочу войти в нее прямо сейчас. Я услышал эту фразу в порнофильме, та актриса от нее прямо завелась. Но Ванда бросается к двери. Я стреляю ей в спину. Хоп! Я же должен был как-то ее остановить. Вполне здравое решение. Она оборачивается и называет меня кретином. Я стреляю в нее еще два раза. Сейчас скажу, куда: в левую сиську и в промежность. По крайней мере, именно там проступают и начинают расползаться кровавые пятна. Не то чтобы я специально туда целился. Просто так вышло. Мне нужен был это чертов пистолет, чтобы она не сбежала и чтобы перестала обзывать меня обидными словами. Это кого угодно сведет с ума.

Эта женщина ведет себя так, как будто ее научили, как быстрее умереть. Впрочем, почему это меня Удивляет? Все, что она делает, грубо и предсказуемо. Она покачивается в одну, потом в другую сторону и наконец-хлоп! – падает. Беззвучное бормотание и стоны. Интересуюсь у нее, где лежат ключи от машины.

Однако английский она уже успела позабыть. Хорошо хоть моргать не разучилась. Она доползает до двери и даже выбирается на дорогу, подходящую к дому. На куче листьев она замирает. Как раз в тот момент, когда я галопом проношусь мимо. Я стараюсь не смотреть на шестиметровый кровавый шлейф, который тянется из дома. Я просто сажусь в ее желтый «пейсер» и уезжаю. И вот я уже дома – в баре, – и до закрытия еще уйма времени. Мужики мне не верят. Они говорят: «Нет, дружище. Не похож ты на убийцу. Походка у тебя совсем не такая». Как будто у убийц она особенная! «И глаза не такие».

СЕЛЬДЕРЕЙ

ВСЯКОЕ ЛЕЗЕТ МНЕ В ГОЛОВУ, не спрашивая моего разрешения. Моя мать – всегда первая в списке тех, кто готов влезть туда любым способом, пусть даже проломив мне при этом череп. Она вваливается без стука, располагается поудобнее и велит мне хорошенько почистить кору головного мозга и не забыть про обонятельные луковицы. Я родился девятого декабря. Должно быть, я доходил до готовности с самого марта. Папаша дрючил мамашу весеннюю порой. И вот он я – результат научного эксперимента. Правда, временно расквартированный в животе у матери, словно эскимос, пережидающий бурю в своем иглу. Сидел долго: все лето и всю осень. Сладкий Рей Робинсон[11]11
  Боксер, выступал в среднем весе с 1946-го г.


[Закрыть]
был чемпионом в среднем весе. Когда некуда деваться и делать тоже нечего, надо бить и становиться в стойку. В мамкином животе было тепло. За пятнадцать месяцев до меня у нее родилась моя сестра. Движение за гражданские права еще только набирало обороты. Пассивное сопротивление постоянно натыкалось на реакционное применение силы. Двадцатью годами ранее страна была воодушевлена Джессом Оуэнсом, унизившим Гитлера[12]12
  Знаменитый чернокожий легкоатлет-спринтер; олимпийский чемпион на Играх в Германии 1936 г. На церемонии награждения «представителя низшей расы» Гитлер покинул стадион.


[Закрыть]
. Добро пожаловать в мир. Мать говорила мне, что не планировала еще одного шалопая так скоро. Однако вот он я. И этот опыт продолжается в моей жизни по сей день. Еще рано. Пожалуйста, обожди. Еще пару минут. «Нет, – всегда думаю я, – я не могу ждать ни секунды, чтобы начать жрать этот дерьмовый пудинг». Однако я замечаю, как из моего рта вылетает: «Да-да, конечно». Я беру пучок сельдерея, кладу в рот и начинаю жевать. Это сочное, мясистое двулетнее растение из семейства зонтичных. Ставлю энциклопедию на место, как и полагается пай-мальчику. Я не рассаживаю вокруг игрушки. Поиск в энциклопедии сведений о том, чего я не знаю (а я не знаю почти ничего), помогает мне быстрее расти. Ага. Небольшой кусочек сельдерея застрял в зубах. Между нижним передним и боковым резцом. А если быть совсем точным, как раз между теми зубами, которыми я пользуюсь для откусывания, отпиливания, для идентификации объектов во рту и обгрызания. Они дополняются неподвижным набором зубов верхнего ряда. Ставлю том «СОРД-Техас» обратно в книжный шкаф. Зубы работают, словно пестик и ступка. Тридцать два у взрослых, двадцать у детей. Пятьдесят штатов, пятьдесят звезд на флаге. Соединенным Штатам пришлось отчаянно бороться за свою независимость от Англии, однако это вылилось лишь в отчаянное подражание ей. Такова американская жизнь. Передирай, прежде чем стереть с лица Земли. Трахайся по высшему разряду. Совокупляйся как ненормальный. Женщина, эта инверсия мужчины, утопала жопой в кресле, на ней был голубой бюстгальтер. Мисс Океания. А я стоял рядом, словно мистер Эрекция. Она сказала: «Можешь меня трахнуть». Эти слова, естественно, меня напугали. Я держал ее ноги широко раздвинутыми, а свои – согнутыми в коленях, исполняя при этом что-то вроде непристойного танца измученного насоса, добившегося своего обманным путем. Чем мы при этом занимались? Половой акт, знаете ли, может показаться ужасно глупым, но в этом проглядывает некая грандиозность. Я чувствовал себя добытчиком нефти. Полезных ископаемых ее души. Да, сэр. Мы корчились в обоюдном желании вывернуться наизнанку. Она засунула мне палец в рот и приказала: «Откуси!» Я сосал его несколько секунд, а затем отдернулся и завопил: «Боже!» Позже я набивал рот виноградом, захлебывался им, но все равно пытался поддерживать беседу. Мне казалось, кто-то хлопнул меня по спине, но я предпочел бы маневр в Геймлиха[13]13
  Способ быстрого удаления инородного тела из дыхательных путей.


[Закрыть]
. Кстати, его звали Генри Джеймс[14]14
  Выдающийся американский писатель (1843–1916).


[Закрыть]
. Впрочем, он еще жив, однако в целях объективизации суждения будем считать, что он умер. После Геймлиха в словаре идет отличное слово – «говнюк». Представьте себе, у него иностранное происхождение. Кусочек сельдерея основательно застрял между ранее обозначенными зубами и торчит там уже несколько дней. В некотором смысле он даже изменил мою внешность. Не то чтобы я рассматривал себя в зеркало, чтобы уяснить это. Я просто знаю. Я стал мрачнее чем обычно, щеки впали, нечто странное приключилось с моей верхней губой, даже форма подбородка, и та изменилась. Кончиком языка (этого важного вспомогательного органа) ощупываю застрявший кусочек сельдерея. Двигаю этот крошечный овощной фрагмент вверх-вниз. Это приносит мне облегчение и помогает думать. Продолжаю представлять себя в главной роли в фильме под названием «Моя сексуальная жизнь». И есть сельдерей. В надежде на то, что новые куски помогут высвобождению застрявшего. И вот наконец (думаю, пошел уже пятый день) моему языку, перед которым теперь помимо его непосредственных обязанностей по опробованию пищи встала новая задача, моему языку, охваченному навязчивой идеей этой бледно-зеленой игрушки, моему языку, становившемуся сильнее с каждым часом, удалось внезапно, без предупреждения вытолкнуть злосчастный кусок сельдерея, и теперь мой рот был на тысячу процентов чист. И когда он вернулся на прежнее излюбленное место, там уже не было ничего, что трепетало бы от его прикосновения и дразнило, лишь гладкая поверхность бокового резца. И мой язык вернулся к своему прежнему бездеятельному состоянию. Кто-нибудь другой наверняка просто воспользовался бы зубочисткой, но я выбрал путь менее исхоженный и потому познал удовольствия другого, высшего порядка.

СОУЧАСТНИК

В ЭТОТ ДЕНЬ РОВНО ГОД назад, четвертого числа гибельного месяца июля мне надо было пойти пешком и добираться до дома целую вечность или не выходить из автобуса и просто подождать, пока он обогнет земной шар и вернется обратно в наш старый квартал в Санта-Розе. Это был один из тех дней, когда мои родители были сыты мной по горло, что моя мать любила продемонстрировать мне наглядно, отчеркивая у себя на шее линию ребром ладони. Я, бывало, смотрел на обозначенный ею уровень, а потом на макушку ее головы и думал, что кое-какой запас у меня все же имеется. Мне было тогда восемнадцать – чудесный возраст, достижения которого я ждал всю свою жизнь. По закону тебе можно все, кроме спиртного. Этот пункт меня всегда смешил. Я систематически нарушал правила, установленные родителями, так что они в свою очередь «сняли с себя все обязательства в отношении меня» (отцовское выражение). И не желали терпеть меня ни секунды дольше. Они чувствовали себя так, будто я их использовал. Будто они давали пристанище уголовнику. Однако самым ужасным моим проступком на тот момент было курение травки, которая сопровождает человека с тех далеких времен, когда по земле ходили динозавры.

Все свободное время я проводил в курятнике, где и покуривал. Куры сидели на своих насестах и откладывали яйца. И знаете, со своими маленькими красными глазками и неподвижным взглядом, направленным в никуда, выглядели они куда более обкуренными, чем все укурки моей школы, вместе взятые. А петухи и цыплята в это время носились вокруг, протестуя против моего вторжения. Я, бывало, сидел на полу, окруженный стопроцентно натуральным запахом куриного дерьма, и ни о чем не думал. Я читал, что такое бывает, когда мы проходили в школе экзистенциализм и дзен. Идеальные предметы для какого-нибудь зомби типа меня. А случалось, я думал о будущем, и оно представлялось мне пугающим, но клевым. То, что произойдет несмотря ни на что. В этом и был весь смысл.

Весь ганджубас я держал заныканным в кармане старого плаща, валявшегося у меня под письменным столом, штакеты – в металлической коробочке из-под пластыря, а готовые косяки с гашишным маслом – в пустом пенале для карандашей, который неприметненько лежал позади обычных вроде карандашей. Пока мать не нашла все это и не выбросила. Она сказала мне, что больше не желает видеть ничего этого. Приходилось сидеть на тоннах безникотиновых с «Визином». Но через пару дней я вернулся домой из летней школы обкуренным вусмерть. Отец послал меня на курсы осваивать технику быстрого чтения. Он говорил, что каждый образованный человек должен прочитывать книгу за полтора часа. И вот я на кухне, ловлю зеленых человечков, почти с ног валюсь. Тут мать учуяла аромат и командует: «Вон отсюда!»

Ее палец недвусмысленно указывал на дверь, а потом подошла поддержка в лице отца, спокойного как айсберг, багрового от злости и вооруженного лопатой… Но все это был прогон. Отец стоял там для придания ситуации оттенка сюрреализма. Все вылилось в абсурдную психопатическую разборку. Человек, одетый наподобие моего отца, может только изредка держать в руках лопату, например позируя для снимка земельного участка. Поэтому он всего-навсего врезал мне по яйцам, съездил по коленям и дал в левое ухо. Когда твои родители размахивают полотенцем или, как в моем случае, отделывают тебя лопатой, это конец. Настало время жести. Я пытался было перетереть с ними на эту тему. Кровь сочилась у меня буквально отовсюду. Но они не стали слушать. Они сказали, что сдадут меня в полицию, если я не уберусь. Так что я свалил.

Сел в автобус до Грейхаунда. Очень живописное место. Билл, мой школьный приятель, встретил меня на автобусной остановке. Это в самом центре Голливуда.

Билл – странный тип. Первый раз я увидел его, когда один парень из футбольной команды делал из него отбивную. Билл неудачно сострил в его адрес, сказав, что футболисты вовсе не такие крутые, как хотят показать. Что на деле все они гомики. Последнее слово буквально повисло в воздухе. А за базар приходится отвечать.

Этот комментарий явно пробудил в футболисте кое-какие чувства. Он облизал губы и стал методично расстегивать свою куртку, пуговицу за пуговицей. Затем он повесил ее на забор за воротник и потер руки. Он приблизился к Биллу, как к вкусному ужину. И наконец съездил ему кулаком по лицу как минимум десять раз в очень бодром темпе. А Билл просто стоял как ни в чем не бывало до тех пор, пока чувак не закончил.

Я наблюдал за этим с другой стороны сетки. Это было мерзко и в то же время неординарно. Это было по-своему великолепно. Затем Билл повернулся ко мне. Я подумал: «Черт! Чего он от меня-то хочет?» Его лицо было улыбающимся кровавым месивом. Он был неподвижен, но, похоже, невероятно горд собой: тем, что выстоял или что мог бы выдержать и не такое, а может быть, тем, что это, как ни странно, приносило ему удовольствие. Его губы были так сильно разбиты, что он даже не мог закрыть рот. Я еле сдерживался, чтобы не засмеяться. Он был очень рад тому, что я оказался свидетелем произошедшего.

Я помог ему дойти до кабинета медсестры. Если бы он окочурился, а я бы его бросил, для меня это могло обернуться неприятностями. Он знал, как меня зовут, что было не просто удивительно, а удивительно приятно. Однако разговаривать с ним мне все равно не хотелось. Этот футбольный монстр мог бы наброситься и на меня, если бы только узнал, что мы-друзья. Так что я подумал, что могу ему помочь просто своим присутствием, желательно никем не замеченный. Нос у него оказался не сломан. Насилие сделало нас несколько ближе.

Голливуд всегда поражает многообразием. Куда ни глянь, везде барыги, алконавты, одинокие мамаши с детишками и горы мусора. Впрочем, на самом автовокзале было чисто. Мы обогнули его и направились к дому Билла. Он жил за углом.

Билл жил вдвоем с Бобо – огромным чуваком с черной бородой. Ростом Бобо, наверное, был два десять. Такой полубаобаб-полугорилла. Думаю, эти два фактора объясняют, почему он был основным. Мне позарез нужно было вписаться. Бобо сказал, что я могу переночевать на диване. Я согнул затекшую в автобусе шею и «поблагодарил» от души. «Одно неверное движение, – рассуждал я, – и мне кранты». И выплюнул через левое плечо.

На следующий день Бобо сказал мне, что я могу оставаться, сколько захочу, и что подвал в моем распоряжении, если я реальный чувак. Что за дикий вопрос. Может, я и не был таковым. Но Бобо был из тех, кто разбирается. В реальности и никчемности.

Бобо заявил, что, пока я тут, мне надо на что-то жить. Я вынул кошелек и посчитал свою наличность. Я спросил, на сколько мне хватит восемьдесят пять долларов. Бобо выхватил у меня купюры, заявив, что ненадолго. Он спросил меня, чем я собираюсь теперь заняться. Я ответил, что не знаю. Я чувствовал свою неопытность в подобных вещах. Он сказал, что ищет таланты, а что ты вообще умеешь делать?

Так я начал свою карьеру в шоу-бизнесе. А там, как говорится, главное – связи. Бобо сказал, что проще всего начать с работы моделью. Вначале мне казалось, что я никогда не соглашусь сниматься голышом. Нет, я не стесняюсь своего члена, но я не из тех, кто обожает его и зовет Питоном или Чаки.

Бобо сказал: «Давай посмотрим на твой член». Мне показалось, что я что-то неправильно расслышал, однако на самом деле я прекрасно понимал, что он имел в виду. Для разнообразия я решил не говорить «Что?» и не делать ноги. Я стал развязывать шнурок, но он воскликнул: «К черту этот стриптиз, просто покажи член». Я повиновался и разделся мигом. Бобо посмотрел на него и сказал: «Потряси им немного. Хорошо. А теперь подними». Я подчинился. Он кивнул, а затем прибавил: «Отличные яйца. Теперь повернись. Превосходно: никаких волос, сойдешь за подростка. Прыщи тоже очень кстати».

Ладно, теперь перенесемся в настоящее. Теперь я работаю моделью и даже снимаюсь в художественных фильмах, как на прошлой неделе. Они назывались: «Зеркало заднего вида» и «Пирожные с глазурью». Мой сценический псевдоним – Стив Южный. Мне хотелось чего-нибудь поприкольней, однако Бобо сказал: «Спокойно, приятель, надо быть проще».

Снимают, как правило, либо в полный рост, либо твой торс, либо просто твой член напротив женской или мужской зияющей промежности. Фотограф делает много снимков очень-очень быстро. Поначалу я чувствовал себя, как на приеме у врача. Куда ни глянь, везде спирт и вата, чтобы поддерживать поверхности в чистоте. Модели едва прикасаются друг к другу. Я сам держу свой собственный член, а они просто открывают рты, словно птенцы, требующие червей. Иногда, согласно сценарию, я должен кончить, а иногда нет, а мне, как назло, именно в этот раз очень хочется. Другие модели получают прибавку, если я кончаю им налицо. Сто баксов. Они называют их «приз за меткую стрельбу». Именно поэтому журнал раскупается. Один фотограф сделал серию фотоснимков моей спермы. При помощи специальной штуковины и раскадровки он разложил процесс семяизвержения на последовательность кадров. Он сделал десять фотографий на специально подобранной для этого пленке. В журнале снимки выложены по порядку на одном листе, так что моя сперма путешествует из одного квадратика в другой словно НЛО, в результате разбивающийся о поверхность Земли.

К настоящему моменту я успел попасть на страницы восьми журналов. Пять реклам и три разворота с краткими историями о том, как я потерялся, или был украден по дороге из школы, или стал победителем конкурса штата по правописанию и свалил. У меня есть экземпляры каждого журнала. Я был вынужден их купить. Бобо они достаются бесплатно, но разве он поделится! Я даже не узнаю собственный член. Измени угол зрения, с которого обычно смотришь на себя в зеркало, и глядь – перед тобой незнакомец.

Я стараюсь опустошить свое сознание, словно мастер дзен, однако вместо этого в моей голове вспыхивают фантастические сцены. Передо мной разворачиваются события, которым, я надеюсь, суждено состояться. Я вижу себя знаменитым, в окружении других известных людей, все очень любезны и называют меня своим другом. (Это самое главное: любезная, дружеская атмосфера.) Телефон звонит весь день без перерыва. И как ни странно, половина всех звонков адресована мне. Я отношусь к этому на редкость равнодушно. Другая половина адресована Джеку Николсону, моему новому другу. Он считает, что я – настоящая звезда. И переживает, что его время прошло. Я уверяю его в том, что он – один из тех чуваков, что пришли навсегда. Он благодарен мне за эти слова. Мы смеемся.


А ВОТ другой фильм. Следователь швыряет меня на стул и начинает выпытывать, что мне известно. «Давай, начинай, – скажет он. Затем обойдет вокруг меня, положив руки в карманы. – Облегчи свою участь. Ты ведь неплохой парень. Итак, я тебя слушаю».

Я бы предпочел, чтобы это произошло на самом деле, прямо сейчас. Это лучше чем трястись в фургоне посреди пустыни, сжимая руль, и ждать, пока Бобо и Билл там закончат.

Уверен, всем парням моего возраста следователи говорят, что они «неплохие ребята». Если бы я был девчонкой, они назвали бы меня красавицей. Если я бы был упитанный, следователь сказал бы: «Слушай сюда, толстяк! Мы уморим тебя голодом, если не скажешь!» Только ведь я плохиш. И следователь это знает. Так что он начинает свою игру с вранья и ожидает, что я последую его примеру: навру чего-нибудь для начала, а через пару часов перейду к правде. Его работа заключается в том, чтобы выбить из меня эту правду. Получить признание в том, что я что-то сделал или видел, как это сделал кто-то другой.

Я вижу себя в пустой комнате, без окон. Мне в лицо бьет луч света. Типичный допрос. Как положено, все начинается с дежурных вопросов. Но стоит только перестать сотрудничать, как легавый наподдаст тебе по всей строгости закона. Когда я зеваю или смотрю в сторону, он возвращает мою голову в нужное положение своей здоровенной лапищей.

«Я хочу сотрудничать, сэр, просто у меня нет соответствующих полномочий. Я космонавт-стажер. Силы покидают меня, сэр», – говорю я следователю. А он мне: «Просто фантастика, сынок!» И я продолжаю думать, что он будет обходиться со мной по-отечески (только, пожалуйста, пусть он будет без усов).

Без разницы, как выглядит следователь; в твоих глазах он становится все симпатичнее и взглядом вытаскивает из тебя информацию. Но когда я запинаюсь или забываю что-то, он ведет себя нервно и грубо, как большинство отцов, когда сыновья их не слушаются. Словно ты – рядовой в их личных секретных военно-морских силах.

Мой отец – настолько типичный американец, что жуть берет. Однажды на бейсбольном матче, когда пели государственный гимн, он сорвал с моей головы бейсболку, процедив сквозь зубы: «Имей хоть немного уважения!» В его высказываниях редко набирается больше четырех слов. Не удивлюсь, если окажется, что большинство мужчин отождествляют себя с орлами, этими сильными, независимыми птицами, которые устремляются вниз, чтобы разодрать в клочья любое существо, которое окажется слабее, чем они.

Следователь говорит мне: «Слушай сюда, козявка. Ты в такой глубокой жопе, что благодари Бога, если после всего этого тебе вкатят двадцатку. А пока я буду бить тебя башкой об пол, после чего ты уже никогда не сможешь дышать через нос. И когда ты отсюда выйдешь, ни одна живая душа тебя не узнает. С другой стороны, если ты будешь сотрудничать… знаешь, все может измениться в лучшую сторону».

Фамилия у следователя наверняка будет типа Костоправ. Офицер Костоправ. Фамилия, в подлинность которой вы в жизни не поверите и поэтому никогда не забудете. И тем не менее она настоящая. Фамилия, при произнесении которой нельзя не рассмеяться, утопив в этом смехе свой последний шанс на спасение. Я буду изо всех сил стараться не смотреть на его жетон с фамилией. Костоправ. Или Хрендель. Или Мозго…б. Все, мне …уяк.


ПОЧТИ ВСЕ ВРЕМЯ я чувствую себя эмоциональным уродом. Я часами сижу в кресле без единой мысли, чувства или побуждения. За исключением одного, может быть, переживания: нервозности. Много месяцев без единого косяка. Я стал ужасно нервным. Припадков у меня пока, слава богу, нет. Понятно? Нет у меня припадков! И хочется верить, что я вообще спокойный человек (хоть я и знаю, что это не так). Просто когда я наливаю себе первую чашку кофе, я обычно вспоминаю о том, что было накануне, что натворили мои дружки прошлой ночью, и о том, чего бы пожрать. Еда помогает смотреть на вещи проще.

У меня круглосуточная потребность в чем-то сладком и мучном. В бельгийских вафлях, в оладьях с кусочками яблока, французских тостиках и блинчиках с ореховой пастой. Рука наклоняет чашку, но мой рот не готов к этому глотку. Все проливается мне на рубашку. Я встаю и направляюсь к двери. Не вписавшись в проем, разбиваю плечо о дверной косяк. Подавшись назад, налетаю задницей на угол стола, опрокидывая бутылку джина или переворачивая пепельницу.

Человек в заляпанной одежде не вызывает ни у кого доверия. Даже если эта одежда-спортивная. Люди всегда замечают грязь и начинают думать, что ты нищий, больной на голову преступный элемент. Моя мать верит, что грязь произошла от дьявола. Отбеливатель– вот ее Бог. Люди замечают грязь и задаются вопросом, что ты натворил. Они моментально превращаются в инквизиторов: «Какие именно противоправные действия привели к этим коричневым пятнам, зеленым полосам и красным брызгам? Разве это не очевидно? Убегая, прокатился по траве, потом получил удар ножом!» Но я же не совершил ничего плохого. Клянусь. Это всего-навсего кофе.

Когда случаются неприятности, я перестаю думать. Я мысленно удаляюсь в тихое место, залитое ярким, светом. Там растения по-настоящему зеленые, а воздух влажен и свеж. Красного цвета только розы, румянец на лицах и яблоки на палочке, облитые красной карамелью. Никакой крови – я держусь от этого подальше. Я заставляю себя верить в то, что я сижу под большущим всамделишным деревом, а не внутри автофургона Бобо. Я намеренно вдыхаю и выдыхаю воздух с легким сопением, чтобы быть уверенным, что я действительно дышу.

Я не слишком много думаю о том, что хорошо, а что плохо. Я могу не думать. Однако то, что происходит вокруг, кажется мне немного несправедливым. Это отвратительно, как ни посмотри. Впрочем, если у вас нарушение обмена веществ в мозгу, вы не согласитесь. Скажете, что их занятия вполне обоснованны, что цель оправдывает средства. Люди, склонные к насилию, всегда любят Ницше. Но именно с этим у моих дружков беда. Физиологические нарушения плюс не те книжки. Те, что были сляпаны наспех, но яростно отстаивают свои положения. Они огнеопасны.

В моей семье вроде не было психов, однако у каждого из нас имеются сдвиги. Похоже, кто-то просто уничтожил нашу историю душевных болезней.

Однажды мы с моим старшим братцем Фредом стояли на крыше, глядя по сторонам. Только мы начали взбираться, как тут же обнаружили себя стоящими на крыше. Мы ни о чем не говорили. Вокруг искрился и колебался дивный мир. Мы встали на самый край. И вот стоим мы, чувствуя себя могущественными властителями мира, как вдруг ни с того ни с сего брат хватает меня и сталкивает вниз. Я приземляюсь лицом в траву, поднимаю голову, не вполне соображая, сломано у меня что-то или нет, думая, что он сейчас начнет смеяться, мол, классная шутка, но он просто стоит и пристально смотрит на меня. А потом говорит: «Ты выиграл!» А я ему: «Что? Что я выиграл?» А он: «Выиграл, и точка».

Бобо, Билл и я пьем много кофе. Я отвечаю за его приготовление. Им я завариваю послабее. Они так любят. Им нравится, чтобы кофе выглядел, как чай. А я люблю покрепче, цвета вареной сгущенки. Чтобы вышибал меня на некоторое время из туманной и слякотной рутины моих мыслей. Если кофе слишком крепкий, чашка Бобо разлетается вдребезги от соприкосновения со стеной.

Убирать все приходится мне, потому что только я испытываю нелюбовь к беспорядку и грязи. А также потому, что, пока я выполняю роль горничной, я могу не платить квартплату. Беспорядок меня и вправду напрягает. Я начинаю нервничать. Но это ерунда. Не знаю, откуда у меня страсть к уборке. Легче всего сказать, что я научился этому дома, у сестер и у матери, однако мне кажется, что это появилось позже. Когда я жил дома, я был неряхой. Я боготворил беспорядок и неразбериху, царившие в курятнике. А теперь я навожу везде порядок, чтобы по комнате можно было спокойно передвигаться. Если бы я не беспокоился о таких элементарных мерах предосторожности, как уборка, я бы просто-напросто захлебнулся в воронке образовавшегося мусора. Я бы утоп.

Стиркой тоже занимаюсь я. Бобо и Билл носят преимущественно темную одежду. Черные футболки каких-нибудь групп в стиле хеви-метал, о которых они и слыхом не слыхивали, чтобы выглядеть как байкеры. Черные джинсы или жатые рабочие штаны, которые в народе зовутся «как из жопы». Одной-единственной ночи, проведенной вне дома, им достаточно, чтобы уделаться по полной программе. Домой они возвращаются грязные, вонючие, обляпанные с ног до головы буро-красными пятнами. Часто к штанам пристали клейкие лепешки. Или здоровенный ошметок на рукаве. Как из фильма ужасов. Словно кусок мяса просто взорвался. Вместо «Тайда» я перешел на «Олл» с улучшенной формулой. После него одежда кажется чище и приятней пахнет. Когда я перегружаю стиральную машинку или засыпаю слишком много порошка – две привычки, от которых мне, похоже, никогда не избавиться, – гранулы совершенно не желают растворяться. Они просто слипаются вместе и пристают к ткани, образуя тут и там белые порошковые залежи. Приходится перестирывать заново. Но самое страшное, это когда Билл и Бобо надевают что-то белое. Мне в руки эти вещи попадают ржаво-розовыми. Просто произведения современного искусства.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации