Текст книги "Мародер"

– Э, сапер, ты это… че с тобой? У, смотри, у тебя по полпальца снесло… Да кончай ты ржать, борода!

– Да хуйня, – не обиделся Сумкинс. – Это отходняк у него. Я на боевых сто раз видел. Щас, поржет мальца, отойдет. Пакет есть? Дай ему. – Склонился над Олегом, пытаясь определить пульс. Подержал руку на шее, взял безжизнено висящую руку, бросил. – Все, похоже, отбегался капитан Фоменко… Э, сапер, он че сделал-то?

– Щ-щаф-ф, – промычал пришедший в себя Ахмет, затягивая зубами узел на забинтованном обрубке. – Погофь, замофаюфь…

Но давать объяснения ему не пришлось. На краю провала снова появился Максимыч, площадку сотрясло приземление двоих незнакомых гоблинов. Началась суета, и Ахмет немного отключился, превратившись в мешающую всем чурку с глазами. Пришел в себя только у костра в знакомой комнатенке проходной. Так же, как и полдня (полвека?) назад, воняло горелым ДСП, только на стенах появились красные мазки рассвета и жутко саднила раненая рука. Чего-то не хватало. Ахмет вспомнил об Алике, спросил, подняли его или нет. Оказалось, нет. Максимыч распорядился, и назначенные гоблины заскрипели по промороженному насту в сторону ствола.

– Скажи честно, ты знал? – глядя в красные от недосыпа глаза Максимыча, спросил Ахмет.

– Информация была кое-какая, – съехал с ответа Максимыч.

– Зачем тогда сам на вилы полез? Зачем меня потащил – не спрашиваю. Мне непонятно – зачем сам полез. Ты же настоящий безопасник у Коня?

– Полковника Конева, салага. И не у него, а у временной администрации города. Признаю, промашку дал, они еще не собирались… Впрочем, забудь. А как ты-то допер… Ладно, вернемся – расскажешь. Пока запомни временную версию случившегося. Этот, – Максимыч ткнул в лежащий у стены труп Фоменки, – попал при разминировании, без уточнений. От шока у него инфаркт случился или что-то типа него, – короче, мотор схватило. Это, кстати, правда. Все уточняющие вопросы отсылаешь ко мне лично или к моим людям. Запомнил их?

– Да. Эти четверо – все твои на взвод?

– Нет. Но тебя, сам понимаешь…

– Понимаю. Не мое дело. А как Сумкинс с Бетменом? Жирик еще?

– С теми, кто был внизу, мои работают.

– Жалко, этот уже стынет… Я бы напросился послушать, как он на ТАПе визжит…

– А с чего ты взял, что стынет? Живой он. Мы с ним еще пообщаемся, как отойдет. Главное, донести. На, кстати, тебе от него наследство. Или трофей, – невесело усмехнулся Максимыч, протягивая кобуру с АПБ.

Привели продрогшего до синевы Алика. Едва отогревшись, бедолага рухнул где сидел.

– Сколько спать можно, Максимыч? Когда назад? – наивно спросил Ахмет, и впрямь подзабывший армейский разговорник. Заслуженно нарвался:

– Спи сколько хочешь, а к сумеркам выходим.

Удивительно, но вырубающемуся на ходу Ахмету еще хватило сил сообразить, что спать у костра возле сумки с азидом[71]71
  Азид – азид свинца, мощное ВВ, применяемое для снаряжения капсюлей-детонаторов.


[Закрыть] довольно легкомысленно. Еле переставляя ноги, он заставил себя отнести к ящикам капсюли-детонаторы и аккуратно разложить по пеналам.

Солнце садилось, к лесу протянулись три свежие расходящиеся лыжни. …Опа, вовремя я встал. Разведка с охранением уже выдвинулись. Хоть соберусь при свете да без аврала, с одной-то рукой… Краем глаза, залепленного снегом при умывании, Ахмет отметил красный снег на соснах и лимонно-желтое небо. Собирая в ящики из-под потраченной инженерки свои богатства, получивший боевое крещение взрывник расстроенно хмурился – ушло неожиданно много детонационного шнура. …Сука, ну идиот, нет?! На хера потащил ДШВ, скажи-ка, лось ефремовский?! Три с половиной бухты теперь в остатке! А сраного белого хоть жопой жри! Не, ты баран, Ахметзянов, бара-а-ан…

– Готовность доложить! Старшие, не слышу! Все, пошли!

Над лесом гулял верховой ветер, осыпая лыжников сбитым снегом. Идти, несмотря на одну палку, было легко – туда шли в гору, да с грузом. Сейчас же он непринужденно скатывался налегке с невысоких холмиков и даже находил в марше некоторое удовольствие. У моста ждали те же самые «Уралы». Ахмет внагляк залез во второй, к Максимычу, картинно помахав перемотанной рукой. Расчет на посидеть и повымуживать еще что-нибудь не оправдался: Максимыч был здорово напряжен, а перед Пыштымом вообще выгнал из машины, посадив с собой одного из своих. …Видимо, разведка докладывает неутешительные вещи. Интересно, че еще на нашу голову там валится… – гадал, трясясь в кузове, Ахмет. – С пыштымскими что-то не ладится, наверно. Туда пропустили, а обратно, поди, хотят поделиться заставить. Иди докажи, что порожняком возвращаемся. Когда во время очередной остановки в головную забрали пулеметчиков, напрягся уже не он один. Спецура прекратила базары и сидела подобравшись, со стволами на локте, и начала расслабляться только у самого дома, перед первым постом.

Пришедшие «Уралы» никто не встречал, но некоторая суета во внутреннем дворе Пентагона все же образовалась. Понимая, что его, самое большее, через час-полтора посадят на допрос, Ахмет предпринял некоторые шаги. Недешево договорившись с водилой, он организовал перемещение избранных ящиков в кузов «Урала» и отправился проведать жену.

Выделенные охранники оказались нормальными парнями и, перекидав прибывшую поклажу, все вместе отправились обратно. Ахмет опрометчиво пообещал жене скоро быть и хлопнул дверцей «Урала».

Его допрашивали весь день, до темноты, пообещав сводить в санчасть заделать культи. Не сводили. Пожрать, конечно, тоже не дали. Он описал во время перерывов между допросами все, что помнил, – письменно. Не помогло. Листки тотчас куда-то делись, и никто не знал – куда. Наконец, когда терпение его лопнуло окончательно и он, заорав слова, которые здесь просто не привести[72]72
  Очень, очень грубые. Поверьте.


[Закрыть], разбил об пол симпатичное офисное креслице, его препроводили к Коню.

– Ну, здорово, сапер.

Заебанный до предела сапер молча плюхнулся на первый попавшийся стул.

– Бля, я че вам тут, малолетний пре…

– Ма-алчать! – грохнул Конев, едва не закашлявшись.

Подняв на Конева взгляд, Ахмет поразился усталости, скомкавшей жесткие черты Коня и налившей мутной кровью его белки. Конь выглядел как только что подавивший путч диктатор – «пистолет в нагаре, сапоги в крови». Кем, собственно, и являлся. Представив, какой сегодня денек выпал этому человеку, тут же переобулся и втянул обратно толпящиеся на кончике языка претензии.

– Простите, товарищ полковник. Готов ответить на все вопросы.

– Ладно, ладно. Что, замурыжили мои?

– Не без этого.

– Ничего. – Конь устало поднялся, подошел, шаркая, к тумбочке с чайным припасом, давая понять, что зла не держит и хочет поговорить без спешки. – Ничего, сапер. Меня, бывало, не так еще мордовали… Чай будешь? …когда на полковом… ну, неважно. Ни за хуй, понял? Четыре дня, в прокуратуре гарнизонной… Рыла, бля. До сих пор как живые стоят – только глаза закрыть… На, осторожно, горячий.

Посидели, хлюпая горячим чаем – тогда еще настоящим.

– Николай Сергеич. Я чем могу?

– Торопишься? А, ты ж дома не был еще, у тебя ведь жена… – оборвал сам себя Конь, но Ахмет про себя достроил фразу за него – «живая». …У-у, товарищ полковник, понял я тебя. Сочувствую… Вслух сказал, кляня свою мягкотелость:

– Да заезжал я уже домой. Я это не к тому, что «давай быстрей че надо и отъебись». На полном серьезе – могу чем-то помочь?

– Можешь. Я тебя зачем позвал – хочу твою версию услышать. Во всех, сам понимаешь, деталях. Что доложат – это одно, а живой разговор ничем не заменишь. Согласен?

Ахмет согласился и тщательно описывал события больше двух часов. Конь часто останавливал, уточняя по ходу, возвращаясь к некоторым моментам и тщательно их препарируя. Что-то даже черкал. Наконец отпустил:

– Ладно, беги к своей… Утром сюда, клешню покажешь начмеду. Как закончишь чиниться, подходи. Еще вопросы остались. Все, давай.

Едва не забыв забрать на входном посту свой новый пистолет, Ахмет поплелся по сугробам ночной Тридцатки. После двух этих веселых деньков мертвый город ощущался едва ли не родной кухней. …Все в сравненье, да. Подходя к родному дому, он обнаружил, что его бодания с местными оболтусами кажутся теперь смешными, как плюшевые тычки, которыми обмениваются в песочнице румяные карапузы. Даже мозги, вмерзшие в штукатурку на крыльце его подъезда, ничего не могли с этим поделать – Ахмету становилось все яснее, что плохие времена не позади. Настоящие плохие времена – только наступают. Есть враги, которые на клоунов совсем не похожи, которые могут непринужденно смахнуть его со стола. И что с ними таки придется встретиться; и может быть, даже скоро.

Поутру, разобрав и спустив в подвал свои сокровища, Ахмет понесся в Пентагон выбивать обещанное по горячим следам. Прикинув ситуацию, просьбу Коня подойти чего-то там поуточнять решил проигнорировать – весенний день год кормит. …Надо шибко будет, сами придут, – нашел себе отмазку, – присягу я Союзу давал, мир его праху, а они мне никто… На один только пулемет убил весь день: мечтая о новом, в транспортировочных ящиках, аппарате, Ахмет взвыл дурниной, когда увидел подготовленное для него начвором убоище – ни прицела, ни зипа, ни переставки, ни станка… Начвор, оказавшийся не дураком поорать, дал Ахмету достойную оборотку, и весь день они упорно бодались, на радость охране и снаряжальщицам. Со страшным боем поменяли расстрелянный ствол, с еще более страшным – подобрали запаску, тоже сильно поюзанную, сняли-таки короткую пружину… Полутора тысяч МДЗ Ахмет тоже не получил и еле добился возмещения недостающей тысячи БС. Лент и коробок дали только две. «А вот снаряжалку – хуй! Раз ты такой мозгоеб, – злорадно шипел начвор. – Я тебе сначала хотел дать, но ты как баба на базаре. Так что ручками, ручками будешь, про снаряжалку команды не было!» Не возникло зато проблем с минерским припасом – начвор, истинный оружейник, чем-то особо ценным его не считал, даже боялся, и Ахмет с удовольствием использовал его профессиональную деформацию, под зловещие байки о самопроизвольной инициации просроченного тетрила набивая ящики будущим дефицитом.

– Здорово, Ахметзянов. – Командуя погрузкой, Ахмет умудрился под вечер нарваться на Конева, столкнувшись нос к носу в вестибюле Пентагона. – Ты что, нюх потерял? Охуел сего числа?! Я, бля, кому сказал зайти? Ты смотри, а то сейчас дам команду обратно разгружать. Ишь, разошелся! Грузит тут, понимаешь, апельсины бочками!

Конев, видимо, куда-то собрался – бушлат затянут портупеей, сзади охрана, у дверей фырчит «уазик».

– Здравжла. Товарищ полковник, ничего сверх списка. И то еле выгрыз у вашего скупердяя.

– Давай увози, кулачье отродье, и ко мне. Я буду через час, чтоб ждал в предбаннике.

– Есть, тащщполник.

Глава 5

Разговор с Коневым не получился. Как Ахмет и предполагал, Конь позвал его работать, налаживать общую жизнь в новых условиях. Будучи человеком благородным, он мерил людей по себе, и будь люди хоть на йоту такими, как он, – все бы сложилось, сто пудов. Ахмет же, не умея сформулировать смутно ощущаемые принципы, на его взгляд лишающие затею Конева каких-либо перспектив, вяло отбрехивался, понимая, что выглядит – да и является, чего там, – эдаким туповатым трусом. Ему было стыдно – непонятно от чего конкретно, но уши горели в течение всего разговора, и слова подбирались самые неподходящие. Словно вялые слизни, они масляно шлепались на стол, сползаясь в отвратительную кучу лжи – хотя ни слова неправды Ахметом сказано не было. Конь, поняв, что все бесполезно, унижаться не стал. Отпуская Ахметзянова, он даже ввернул какую-то шуточку и велел через неделю явиться за обещанным продуктовым гонораром; только смотрел уже как-то иначе, какими-то помертвевшими глазами. Ахмет понял: Конь вычеркнул его из какого-то важного списка, для Коня он умер.

Годом позже, когда новые коневские помогальники завалили его и попилили немалый общак, Ахмет, бродя по трещащему от мародерских монтажек Пентагону, признался сам себе – судьба тогда давала ему шанс. Пусть даже он был прав и никаких перспектив в самом деле не виделось, но у него лично шанс был – встать рядом с достойным человеком за достойное дело. Даже умереть – но по-человечески, а не огрызаясь, как хомяк из норы. …Кто знает, может, именно из-за таких крыс, как я, Коня и грохнули. Один умник вот так вот съехал, другой, третий. Кто останется-то, ежу понятно кто. И зачем. И спину Коня в результате прикрыть было некому. А он ведь тогда намекал, намекал, что лажу не всю вытравил… Эх, урод я. Он же не мог мне сказать – пропаду ведь, Ахметзянов, выручай… Не мог. Настоящий был человек. А я… Чмо я по ходу, фуфел и крыса… Ахметзянов запоздало признал: ему открыли возможность остаться человеком, которую он отбросил. Он выбрал себе крысиную нору, крысиную жизнь и крысиную смерть.

А тогда он несся домой, не замечая сугробов, – ведь так преуспел! Ему даже пришлось присоединить еще пару комнат – кладовка разрасталась, радуя его сердце. Почти весь март мело, и Ахмет, никуда не вылезая, колотил стеллажи, заливал полы в подвале, собирал и отжигал известку. Работа была в радость – на ближнем горизонте не маячило ни одной серьезной угрозы.

Наметившаяся весна заставила его плотно заняться домом в целом. С первыми оттепелями Ахмет обошел весь десяток квартир, где еще жили. Где по-хорошему, банкой давно забытой тушенки, а где и пинками выгнал всех способных к труду на «субботник». Поработав, люди переменились – совместная работа, похоже, избавила их от постоянно гнетущего страха, и они заметно повеселели. Дом от чердака до подвала был тщательно очищен от хлама и неожиданно многочисленных бесхозных трупов. Находили их в основном в постелях, только одну бабку срезали с веревки в красиво заросшей инеем ванной. Окончив работы, Ахмет, нащупывая в кармане гранату, обратился к присутствующим с речью:

– Вот что, товарищи соседи. Из этого дома вам всем надо валить. Тут будет опасно.

Приготовившись жестко обозначить перспективы для упершихся, Ахмет сделал паузу, давая высказаться. Однако народ молчал, хоть лица и вытянулись от такого захода. Первой нашлась Даниловна – неплохая такая, нормальная бабка из первого подъезда.

– Че, соседи мешать стали? Ишь ты, умный какой! С чего это вдруг на старости лет я мыкаться пойду?

– А поджариться живьем ты на старости лет не хочешь? Или пулю шальную получить? Ладно, если в голову: брык, и отмучилась. А если в брюхо? Три дня загинаться и выть на весь двор – надо оно тебе? И че это вдруг – мыкаться? Вон квартир пустых сколько – выбирай не хочу, без ордера. Если у нас все сложится полюбовно, на каждую хату выделю компенсацию. Есть возражения?

– Да какие возражения, гранату, что ль, в окно охота… А че дашь-то? – поинтересовался Мухалыч, бывший пожарник из первого подъезда.

– По три пачки сигарет, или по две сиськи пшена, или по полпачки патронов.

– Ну-у-у, маловато будет… Это ж переезжать сколь еботни-то. Добавить бы надо, а, сосед?

– Кто не хочет, может не переезжать. Жить насрать – оставайтесь. Я уже сказал – этот дом будут пытаться взять, не завтра, так послезавтра. Хочешь заживо сгореть – давай, оставайся. Все все поняли? Завтра с утра – по одному! не толпой, понятно? – подходим ко мне в тридцать третью и объявляем. Половину даю сразу, за второй приходите с нового места. И да, кстати, – кто хочет поработать, скажете. Только это мужиков касается. Валер, ты вот, Мухалыч, ну и все, пожалуй. Тут работа будет. У меня все.

Ахмет нащупал сзади ручку подъездной двери и скрылся, дома тут же бросившись к кухонному окну – послушать реакцию. Да, матом крыли, не без того, но крови в голосе не было, безальтернативность предложения, похоже, дошла до всех.

Весна в том году началась практически безмятежно: коневские парни вбили в землю беспредельщиков и не давали поднять головы новым – красота. Собаки тогда лишь начинали свой рывок, по подвалам только-только открывало слепые глаза первое вскормленное человечиной поколение. Народ дружно принялся ковырять землю – по всему городу запахло пашней, на торжке за ДК самым популярным товаром стали семена и инструмент. Население за зиму здорово проредилось, по торжку это было особенно заметно. …Пропали, что характерно, главным образом те, кто пропасть сам был не прочь, – отмечал Ахмет, бродя по толкучке. – Те, кто бодрились и держали хвост пистолетом, – вот они, все здесь… Дровенюки только грустные, да, лафа отходит…

Немалый обменный фонд позволял проводить весьма прибыльные операции, и копошение в Ахметкином угловом не прекращалось – было на что. Долговязый Валерик на стройке века как-то не прижился, зато перед исчезновением привел неплохого корешка, с которым они то ли работали до Этого, то ли синячили. Отзывался он на Витьку и жил в подвале расположенного неподалеку почтамта. Работником оказался неплохим, его можно было оставить что-то делать, и он делал, а не плюхался отдыхать на солнышке, как суетливый, но хитрожопый Мухалыч.

За лето Ахметов дом, вернее, Дом, прозванный соседями Ахметкиным Угловым, приобрел много новых свойств. Подвал под жилым и соседним подъездом был тщательно гидроизолирован и утеплен – получилась зимняя нора, окруженная четырьмя огромными кладовками. Дом также был обвалован – вдоль наружних стен, до заложенных окон первого этажа, вырос откос из строительного мусора на цементе. Из печи на первом этаже поднялась труба, растаскивающая дым по комнатам четвертого, крайние подъезды лишились лестниц и были наглухо заложены. Изначально рассчитывая быстренько укрепиться, Ахмет не на шутку увлекся фортификацией и потратил куда больше, нежели собирался, – остановиться в этом процессе оказалось труднее, чем начать. Достигнув неуязвимости от стрелкового оружия, требовалось защитить помещения от гранатометных выстрелов и крупного калибра. По окончании этого этапа всплывала следующая угроза, за ней – другая, и конца этому видно не было. А подходы, это ж едва ли не более важная вещь, нежели сам Дом, – и Ахметова бригада затаскивала и валила друг на друга десятки выжженных кузовов, затыкая ими проходы между домами. Кузова стягивались обычной проволокой и опутывались егозой – выходило очень недурно; при попытке как-то форсировать такую преграду и ноги переломаешь, и шухер подымется. Фишкой обороны служили мины – на двадцатиметровом удалении Дом окружали семьдесят вторые озээмки, заведенные на две параллельные КПМ. Кроме того, под перекрытиями вторых этажей окружающих трех домов легли инженерные заряды, чтоб в случае штурма завалить к едрене фене всех, кто вздумает устроить там огневые. Словом, Ахмет сполна использовал передышку, выдавшуюся так кстати.

Однако тишина эта была явно беременна чем-то нехорошим, это здорово чувствовалось по коневским патрулям, почти ежедневно забредавшим на «Ахметкину стройку». С конца лета в их повадке появились некоторые довольно тревожные нюансы – Администрация, начав собирать нечто вроде налога, стремительно менялась, превращаясь потихоньку в обычную братву. Конь сохранял подобие порядка со все возрастающими усилиями, по бойцам это было все более заметно: если раньше, заходя к Ахмету, они вели себя эдак покровительственно, ощущая себя частью огромной, по тридцатовским меркам, силы, то к осени все переменилось. Бойцов резко стало заботить все, касающееся материальной стороны жизни. До этого они были как-то свободны от «житейского попечения»: кормила, одевала, согревала их Администрация, и они не то что были уверены в незыблемости этого порядка вещей, но хомячьи инстинкты были приглушены. В центре внимания бойцов оставались чисто военные вещи, и авторитетом они наделяли лучших стрелков, рукопахарей, да просто «нормальных пацанов». С осени четко выделились авторитеты иные, не упоминавшиеся ранее в разговорах: Мирошниченко, Мироха, новый коневский начштаба, и выдвинувшийся после смерти Фоменки прапор Нигматуллин, он же Нигмат. Ахмет понял – Администрации пришла хана: «Царство, внутри себя разделившееся, не устоит». Ну, или как-то так… Раньше бойцы заходили к Ахмету как равные к равному, даже порой сочувствовали: на хрена тебе, мол, этот хомут, шел бы к нам – мы, типа, сила, и пожрать всегда, и не ссым никого. Теперь же в их взглядах проскакивал довольно прозрачный интерес к созданному Ахметом имущественному комплексу. Шуточки стали эдакими… Не то что двусмысленными, но… Раз, в последний теплый день сентября, вообще дошло до нехорошего.

Зашел патруль. Все как обычно: подошли к дому, эй, хозяин, ты дома, здорово-здорово, и все такое. Ахмет бросил работу и пригласил бойцов присесть за столик во дворе. Убрал со стола инструменты, протер стаканы, расставил, баба винцо вынесла, смородиновое, холодненькое – все честь по чести. Беседа вышла какая-то мутная; впрочем, отдельные фрагменты новизну утратили даже не вчера, но сведенные воедино и рассказанные тоном «рэкетирский задушевный» образца девяносто третьего года, произвели на Ахмета впечатление самое удручающее. Да как к Нигмату относишься, и сколько под ним народу – знаешь? и все как один – отморозки, прикинь? а со жрачкой че-то хуже стало, и Конь че-то дурит, да и население охуело – ему тут жизнь райскую, понимаешь, на наших костях выстроили, а оно не ценит; налог собирать заебешься – все шхерятся по норам своим, суки…

– А ты вот, кстати, живешь непло-о-охо, неплохо так живешь… Мы – покой обеспечили, а ты – живешь. Ну так че думаешь, Ахметка? Мы – покой, а ты – живешь. Годится, как думаешь? – Ободренный Ахметовым поддакиваньем, старший патруля, Леха, вопросительно-наезжающе уставился прямо ему в глаза.

…О-о-о, как все запущено… Знают же, суки, прекрасно – с меня Конь брать не велел. Зря, кстати, не велел – вот оно боком и выходит. А далеко у них уже зашло, смотри-ка – по хую, велел Конь, не велел… Уже сами беспредельничать пытаются. Ладно, с этими спорить – ну нах, четыре ствола. Щас съеду, а ночью к Максимычу сгоняю…

– Да как тебе, Лех, сказать… Ты, говоришь, покой, а я, получается, живу… Вроде как оно и так, так оно… Да, надо тут это, репу чесать, так вот оно как-то…

– Ну, чеши, чеши. А я зайду как-нибудь, покурим за это. Лады? – облегченно выдохнув, поднялся из-за стола Леха. – Ну, давай, пока. Пошли, пацаны. Смотри, Ахмет, мы сейчас сменимся, и через три на четвертый опять наш график, зайдем.

– Давай, давай… Заходите, ребятушки… заходите, козлятушки. – Ахмет проводил угрюмым взглядом выходящий с его двора патруль. Обернулся к выглянувшим со второго этажа Мухалычу и Витьке Почтарю: – Ну, че, пацаны. Слышали?

– Да уж… – невесело протянул Мухалыч, почуявший нехороший поворот в жизни работодателя. – И че теперь? Сходил бы ты до Коня, а, Ахмет?

– Да хули им этот Конь, Мухалыч, – презрительно фыркнул Витька. – Смотри, Ахмет, решишь отмахиваться, можешь на меня рассчитывать.

– Не, Вить, рано еще кипешить. Может, еще не так все херово. Ладно, значит, так. Бросайте на хер эти полы, щас пойдем за нашей пушкой. Мухалыч, ты помнишь, на четвертом плиты валялись, ну, газовые эти, старинные? Ты их не скинул, часом? Э, Мухалыч! Ты че скис-то?

– Ахмет, ты знаешь, я, пожалуй, все. Отработал я свое у тебя. Пошли, отдашь мне, че там полагается, да пойду я.

– Мухалыч, ты че? Хуйня все это, пробздится! Че ты напрягся-то?

– Не, Ахмет. Мне эти дела на хер не нужны. Пробздится – пожалуйста, а пока – не.

– Ну, смотри. Не маленький, че тебя уговаривать. Дуру-то поможешь наверх затащить?

– Да помогу, че не помочь-то…

– Вот это я понимаю, Аппарат… – восхищенно выдохнул Витька, охлопывая лоснящуюся жилистую тушу НСВ. Полутораметровая дура неловко вцепилась струбцинами в края двух старых газовых плит, хищно глядя на площадь перед ДК. – Это он на сколько херачит?

– Да я че, пулеметчик, что ль. Я из него ни разу не стрелял, видел-то и то несколько раз. Но, помню, на сколько видишь – на столько и лупит.

– У, бля, это ж че, на километр по прямой сможет?

Как трехлинейка?[73]73
  Пример живучести стереотипов. Отчего-то молва наделяет мосинскую винтовку и ее патрон какими-то совершенно чудесными баллистическими характеристиками.


[Закрыть]

– Думаю, курит твоя трехлинейка в сторонке. Все ж двенадцать и семь, да ствол – вон, смотри, больше метра. На километр, наверное, только пушка может. Бля, вечереет уже, смотри-ка… Эт сколько мы с ней проеблись? Три часа? Четыре?

– Да не меньше. Слушай, а ты в самом деле собрался, по этим-то? Если че?

– Честно – не хотелось бы. Кровь, она штука такая, стрельнуть легко, а отвечать вот… Но, если буровить начнут – против лома есть приема. Вон она у нас какая, приема-то, дудухнет – я думаю, Вить, даже поверх голов им хватит обосраться, больно уж она по-взрослому дудухает.

Дождавшись полной темноты, Ахмет рысцой сквозанул к Пентагону. Караулы у Пентагона вели себя как пионеры в тихий час – на службу было положено накрест. Курят, ржут чуть ли не в голос. Ахмет предполагал нечто подобное, но действительность оказалась заваренной малость погуще – к примеру, на главном входе вообще никого не было. Подобравшись вплотную, Ахмет сделал рывок и встал спиной к входной двери, потянулся, закурил, изображая только что вышедшего и стараясь уловить, нет ли среди доносящихся из вестибюля голосов знакомого. Нет. Ну и ладно. Бросил почти целый бычок, вошел, сразу направившись к сидящим за низеньким столиком. Двое, незнакомые, не из патрулей – типа блатные, значит. Сидят, в нарды играют, волыны на кресло сложили.

– Здорово, товарышши военные.

– Те че тут надо? – с ходу начал буровить тот, что помельче. – Все вопросы днем! Будешь тут на ночь глядя шарахаться, дошарахаешься – кто-нибудь подстрелит, ясно? Давай, топай, топай.

– У меня информация для Худякова, – многозначительно приглушил голос Ахмет, рассчитывая проехать на остатках субординации. Прокатило.

– А-а-а, да ты стукачок у нас! Ну, тогда иди вон там стань, придут за тобой, – протянул коротышка и принялся спорить с напарником, кому идти звать дежурного.

…«Был оши-и-ибкой», – с горечью передразнил Максимыча Ахмет. – Приговор это был, а не ошибка. Ведь взрослые люди, бля, должны понимать… А уши предательски горели на ночном холодке. Возвращаясь домой, Ахмет проявил незаурядные адвокатские способности, всячески отмазав себя от малейшей тени вины за то, что вскоре произойдет. Выходило все правильно: ему предложили – он отказался. Жопой не крутил, не переобувался, четко и сразу ответил – нет. Какие к нему могут быть претензии? Ежу понятно – никаких. В непонятках никого не оставлял? Тоже нет. Хоть это вообще не его ума дело. И Коню, и Максимычу было сказано – заведете у себя денежную движуху – все, пиздец. Никто его, конечно, не спрашивал, а сказано было, и не раз. Про то, что надо делать, тоже говорено было. В самом деле, Ахмет неоднократно заводил с Максимычем базар о том, что было бы умно Коню не пытаться носить воду в решете – все равно всем не поможешь, а вот семейку[74]74
  Семейка – термин, означающий объединение осужденных в небольшой (2–5 человек, редко более) коллектив, служащий для решения оборонно-хозяйственных задач. В данном случае Ахмет имеет в виду то, что позже назовется Домом.


[Закрыть] можно собрать нехилую. Ни Конь, ни Максимыч слушать об этом не желали, хотя было видно, что ситуацию оба просекают до дна. Со своим вечным идиотским заходом, типа: «А кто будет выбирать, а, Ахметзянов, кому жить, кому умереть?» – Ахмету эта лирика казалась тупым слюнтяйством, и он даже начал немного, самую чуточку, но презирать их. …Да в самом деле, кто я такой, чтоб старшим офицерам указывать, а? Конь – целый полковник, под полтинник мужику; Максимыч вон еще старше, хоть и подпол. И ладно бы не понимали – все ж понимают, быки упертые!.. Результат, естественно, долго ждать себя не заставил – власть Коня как-то незаметно подрастворилась. Нет, все, конечно, продолжали ждать его решений и даже выполняли их, но… В общем, было ясно – все это ненадолго, Акела промахнулся. …Ну и че? Ну валился бы еще и я с ними сейчас, че бы поменялось? Одним на ножи поставленным больше, вот и все, – заговаривал Ахмет свои горящие уши, но уши жгли – видимо, отмазки не шибко годились.

…Ладно, все эти страдания молодого Вертера, все это здорово – а как вот мне-то, грешнику, живот за други своя положить не пожелавшему, дальше живот этот самый сохранить? Раз уж он мне так дорог. Причем в разрезе, так сказать, дня завтрашнего… Вот это уже помогло – злободневные вещи махом выдавливают из дурной башки всякие абстракции. Ахмет мысленно метался по выросшему вокруг него загону – ни выхода, ни пятого угла, кругом одна дорога – под молотки. Конечно, он здорово переоценивал значимость своего имущества, неверно прогнозировал степень накала страстей при будущем разделе наследства Администрации – ну кому он нужен, когда делятся даже не штабеля жратвы в КСК[75]75
  КСК – стоящий рядом с комплексом зданий Пентагона культурно-спортивный комплекс.


[Закрыть] и даже не ящики с новенькими автоматами – а Власть, возможность жить, контролируя вокруг себя важное. Ну что мог значить Ахметов подвальчик по сравнению с контролем над росрезервовской шахтой, однако мы не зря уже как-то упоминали – Ахмет был изрядным мизантропом и параноиком, вследствие чего судил людей по себе. Прикинув, как поступил бы сам, он практически не сомневался, что на его хозяйство уже точит зубы какой-нибудь ушлый беспредельщик, не желающий остаться с голым задом при распиле Аминистрации.

…Дать оборотку – ну если дам, положу даже их, дальше-то че? Завалить этих все равно что на дом табличку прикрутить – я, типа, тут крутой, пуп на ровном месте, а взять у меня есть чего, и знает об этом слишком много народа… Их валить надо, базара нет, но как-то так, чтоб я краем остался[76]76
  Краем остаться – быть как бы ни при чем; искаженное «остаться с краю». Прототип Ахмета так выражается.


[Закрыть], – а как? Четыре обстрелянных урода с волынами. И сорок четыре в получасе отсюда. Если решат за своих рассчитаться, никакой пулемет не поможет – притащат АГС[77]77
  АГС – автоматический станковый гранатомет АГС-17, калибр 30 мм.


[Закрыть], вон, через дом поставят, прижмут из автоматов и раскурочат за одну ленту[78]78
  За одну ленту – т. е. за 29 выстрелов; лента в коробке гранатомета состоит из трех кусков по 10 выстрелов с первым пустым гнездом. Надо сказать, что расход на подавление огневой точки в городском бою гораздо больше.


[Закрыть]. Или тот же РПО, один хороший выстрел – и пиздец. Н-да, бля, раскладец…

До набитой стрелки оставался день. Ахмет нарезал бестолковые петли по Дому – из-за так и не принятого решения в башке царил жуткий кавардак, все валилось из потных рук, даже табак пах жженой тряпкой. Трудно сказать, что было бы, вздумай он сначала перетереть с наезжалами, – скорее всего, наша история этим бы и закончилась, однако Ахмету подфартило – от метаний его избавили. Пришли раньше – за день до стрелки, с утреца, и весьма оригинально поздоровались. Отчего визитеры так поступили, выяснить уже невозможно – то ли предыдущим вечером пили что-то совсем уж психоделическое, то ли удача какая у них случилась, да много чего теперь можно думать, правды все равно не узнать – только поздоровались они с Ахметом очередью. Короткой очередью в четыре патрона, метров со ста. Заметили его в окне четвертого – Ахмет с Витькой ковырялись в стенах, выдергивая из штроб проводку, – и влупили правее и выше. Одновременно с выстрелами по жестяному водостоку вдоль крыши звонко хлестнули пули. Ахмет с Витькой присели, испуганно переглянувшись. Терять лицо нельзя – хозяин тут же подскочил к окну. Позже, вспоминая этот эпизод, Ахмет часто спрашивал себя – а не случись рядом Витьки, что бы я сделал? Как хорошо, что умница история сослагательное наклонение за мясо не держит…