Текст книги "Мародер"

…Не, че-то я где-то облажался. Блин, рынки полез перекраивать, дурила. С тремя стволами за спиной. Мудак. Ой, муда-а-ак… – держался за голову Ахмет. – Но отступать уже некуда. Ни рыбаки, ни дровяные мне не простят, если я эту ситуацию прямо сейчас не разверну. Окончательно и бесповоротно. И быстро, главное – быстро, тогда пожужжат, да и схавают. Заварил кашу, молодой, бля, реформатор. Хоть колдуна из Караболки вызывай, чтоб места ихних торжков проклял, или че они там делают… О! Может, и впрямь? Надо перетереть с Магомедычем, когда Кирюху представлять буду…

Дела хреново – улыбайся. Совсем хреново – улыбайся еще шире. С широкими улыбками парней, все решивших, схвативших, купивших и продавших, Ахмет с Кирюхой, наряженные, как на смотрины, перешагнули порог Магомедычева особнячка. Отдав начищенные волыны молчаливым плечистым парням, разулись, продемонстрировав новенькие носки.

– Вот, сюда проходите, сюда, – неумело, но очень старательно улыбаясь, заботился о гостях немолодой башкир с такой угрожающе-хищной мордой, что сразу вспомнились монгольские сотники из фильма Тарковского.

В комнате, завешенной коврами, за низеньким столиком сидел важный Магомедыч. Приветливо кивнул, встал, поздоровался за обе руки. …Как все-таки отточена на Востоке эта процедура, – мелькнула мысль у представившего нового партнера Ахмета. – Смотри, сколько без «цивилизации» живем? И как все быстро встает на круги своя, а? Только б Жирик не накосорезил… Но Жирик вполне проникся атмосферой, попал в темп и чинно, неторопливо, как и полагается хозяину большого Дома, беседовал с Магомедычем на светские темы. Прибежала симпатичная девчонка, слила гостям на руки, подержала полотенце. Официально, как на губернаторском приеме, съели шорпу, похваливая хозяина и его гостеприимство. Потом пошло уже полегче, по-советски, когда съели по паре шашлыков, выжрали полустаканами три пузыря дагестанского коньяка. Магомедыч аж прослезился – коньяк-то с родины… Наконец, приступили к чаю под сказочно вкусный чакчак. …Ну че, по всем восточным поняткам можно поговорить без особых протоколов, – решил Ахмет. – Как бы только не задолжать сверх меры. Хотя это теперь Жириковы головняки, пусть рассчитывается… Вклинился в базар, навел тему на то, как До Этого жили, вспомнил рыбалку на Кожаном, ввернул случай из жизни, как раз и про рыбалку, и про странные дела, изредка на Кожаном происходящие, словом, замотивировал, как умел:

– Кстати, Исмаил-абый, тут эти белемле[109]109
  Белемле – «разбирающийся», человек, владеющий методами взаимодействия с другим миром (тат., башк.).


[Закрыть] до сих пор, поди, живут. Как от них, нет беспокойства?

– Да какое от них беспокойство, улым[110]110
  Улым – сынок. Доброжелательно-фамильярное обращение к младшему.


[Закрыть]. Люди хорошие, тихие. – Магомедыч немного помолчал, видимо задумавшись, углубляться в тему, нет ли. Продолжил, однако: – Сейчас им вообще хорошо стало, никому они не нужны, спокойно живут. Я по молодости, участковым еще когда там работал, ездил к ним – выборы там. Помнишь же, как в советский время, выборы все ходили? Не дай бог. Ну, я им ящик возил, бумажки эти. Паспорт перепишу, за них там кого-то подчеркну, увезу. Им неприятно все это было. Но они ниче, вид не подавали. И не просили, я сам все делал, из уважений, они же как суфи.

– А как на них ваш хазрэт смотрит? Они ж ислам не уважают, – легонько, как ему казалось, спровоцировал Ахмет, раскачивая собеседника. – В ат-Тауба сказано же, что муслимлар обязаны сделать, чтоб все рядом, кто не приняли ханифа, или чтоб джизья платили, или воевать с ними[111]111
  В суре ат-Тауба есть слова о том, что не принявшие единобожия (ханифа) должны быть обложены налогом в пользу правоверных (джи-зья) либо принуждены к принятию единобожия силой.


[Закрыть].

Магомедыч даже крякнул от такой глупости.

– Э, ерунду ты сказал. Знаешь, Ахметзян, я когда дома, на Кавказе еще, жил – у нас в райцентр суфи жили. Ну, на них, что они – суфи[112]112
  Суфи – эзотерическое направление в исламе. Но если честно, то совсем не в исламе; просто некоторые тарикаты (духовные ордена) суфиев используют исламскую понятийную базу и идеологически исламу близки, а некоторые – нет.


[Закрыть], табличк не был, мечет они ходили, ураза держали – но все равно все райцентр знал. Вот. К ним, точней, к их старшему, знаешь, какие люди приезжали? Не то что республикански начальство, Магомедов даже был, неважно этот, а самые главные мулло, имомлар[113]113
  Муллы, имамы – мусульманские священнослужители.


[Закрыть], понял? Советский время! Во дворе, перед воротм, ботинк, шапк сымали! Вот какие уважаемые люди был! – Магомедыч раскраснелся, даже привстал.

Помолчал. Покосился на Жирика, с наслаждением грызущего чакчак, на Ахмета. …Ага. Мент в Магомедыче проснулся. Да, правильно говорится: умер – надолго, мент – навсегда. Пора колоться…

– Ахметзян, а тебе зачем они? Только мне не рассказывай, что без интереса все это спрашивал. – Магомедыч выперся на Ахмета сверлящим оперским взглядом.

– А разве ты не сам рассказывал? – для проформы поупирался Ахмет, не сдаваться же сразу. – Я че, имена и факты тряс? Так, разговор просто зашел, нет? Ладно, ладно. Расколол. Есть маленькая проблемка.

Ахмет вкратце набросал расклад с маленькими базарами.

– Как думаешь, Исмаил-абый, помогут?

– Не знаю, улым, не буду врат. С ними заранее никогда ниче не знаешь. Вот я возил к ним иногда людей. В основном баб. То родить не может, то еще че, ну, сам знаешь – у баб постоянно какие-то проблем. Ну, и мужиков тоже. И знаешь че? Тебе вот кажется, что везешь человека с ба-а-альшым проблемам, а оказывается – тьфу. Или с мелочью, а они разворачивают. Или вообще – привез им как-то девку, маленькую совсем, и пропала девка, представь себе. И никакого шума, родители без претензий, никто слова не сказал. Прививки приезжали – не спрашивали, школа пора идти – тоже не спрашивали.

– А ты?

– А че я. Пацан, младш летнант. Честно скажу – боялся я этот вопрос подымать. Нет, не в том смысле, что мне хвост наступят, нет. Дураком побоялся стать. Родители не ищут, родня там, бабай-абика[114]114
  Бабай-абика – дед и бабка (тат.).


[Закрыть] спокойно ходят, а мент шум подымает, понимаешь? Спросил так, между делом как бы, мне говорят – к родне уехал, и весь разговор.

– Понимаю.

– Вот. Я к чему говорю – вот скажешь, надо мне три базар разогнать, а че они тебе скажут, неизвестно.

– Ну че, Магомедыч, когда съездим?

– Хе, съездим. Сначала сходим. Тут у нас живет один ихний, сначала к нему зайдем. Ты ему все доложишь, и идите домой. Следший раз придете, он скажет, как че. Пошли, сразу дело сделаем.

– Пошли, в самом деле, че тянуть. Кирюх, ты посиди, покушай, мы щас.

Глава 6

Ахмет с Магомедычем брели по темной улочке Веникова, слегка заносясь на поворотах – из головы коньяк давно уж вылетел, а в ногах малость подзадержался.

– Слышь, Магомедыч. А этот, к кому идем, он кто вообще?

– Да просто дед старый, не в себе малость, но тихий, веселый. Абдулло его зовут. Как я сюда приехал, он все на агростанции дворником работал, потом больниц сторожил.

– А к этим какое отношение имеет?

– Да не разбери-поймешь. Они его жалеют, что ли, что он тронутый, не знаю. Но с ним только дела имеют, ни с кем больше. Раньше к нему еще родственники какие-то ездили, чужие, не наши, еще до Горбачева, а теперь один совсем. Я так присматривался, они его, похоже, посылают, эти-то. Ну, по своим делам каким-то. Помню, еду на мотоцикле, по службе, а он идет. То оттуда, то отсюда. Ну, остановлюсь, подвезу. И то, когда сядет, когда нет. Говорю же, со странностями он. Но безобидный, оланнар[115]115
  Оланнар – дети (тат.).


[Закрыть] всегда какую-нибудь игрушку сделает, они играют, и он с ними.

– А он поймет, че мне надо-то?

– Не знаю, честн скажу. Но его дело маленькое, доложить, я так понимаю. Ну, ты веди себя вежливо и не дергайся, если че даст – бери, отнекиваться не вздумай. Он мне че давал, я ниче не выкинул, так и лежит.

– А че давал?

– Да когда че. То листок из тафсир[116]116
  Тафсир – мусульманская книга духовного содержания.


[Закрыть] выдернет, сложит и в карман сунет, то открытку старую с Первым маем, то однажды игрушку, какие на елк вешают, дал. Один раз хлеб вынес, тыкает – ешь давай, и стоял, пока я не съел, сердилс. В общем, ты не удивляйся, если чудить начнет.

– Да мне-то че, пусть чудит. Лишь бы дело сделалось.

Наконец Магомедыч показал на дом старика Абдулло.

В нескольких домах от края деревни, в роще тополей, стоял среднего размера пятистенок, довольно опрятный – вопреки ожиданиям Ахмета увидеть развалюху. Стаек[117]117
  Стайка – вид хозпостроек для стойлового содержания сельскохозяйственных пород животных.


[Закрыть], гаража, сараев нет – одна черная от времени баня да ухоженный огород за проволочным забором. Покрышка «беларуськина» вкопана, типа клумба, сравнительно ровная поленница, несколько кустов сирени под окнами. Перед воротами свежая щепа – похоже, недавно дрова пилили. Магомедыч крикнул через забор:

– Абдулло-абый! Здравствуй, как сам? Гостя вот к тебе привел, из города! Собаку привяжи там!

– Э-э, Исмаил пришел! Бишенче[118]118
  Бишенче – пятый (тат., башк.)


[Закрыть] привел?

– Кого-кого? Гостя, говорю, привел! Из города!

За забором зазвенела цепь, опрокинулась миска, хозяин укоризненно пробормотал что-то дрожащим стариковским тенором.

– Привязал?

– Привязал, привязал, заходьте.

Магомедыч сунул руку в глубь щели над калиткой, пошуровал – открылось, махнул – заходи первый, мне, мол, закрывать еще. Ахмет ступил на двор, посторонился, пропуская Магомедыча. Его взгляд тут же зацепило что-то до боли знакомое – Ахмет присмотрелся, епть! Да это же тот «Москвич»! Только без колес, и облез-то как, куры в нем лазают…

Вспомнилось, как покупал картошку у владельца этого мастодонта на рынке за КПП. Картошка еще симпатичная такая была, в разнокалиберных ведрах. Взял одно, опрокинул в сумку, рассчитался, а продавец – вот этот самый башкир, точно, раз такой – рукой машет, типа иди сюда. Пока Ахмет обходил старый небесно-голубой «москвичонок», башкир уже рылся в багажнике, так же без выражения поглядывая на него, городского хомяка, неуклюже скачущего через особенно жидкие места. Достал маленькую «сиську», внутри – какая-то мутная хрень, чуток меньше половины, сует – Ахмет взял как автомат, во сне так бывает. Открутил пробку, нюхнул. Пахнуло мерзостью какой-то пресной. Ахмет затормозил, неприязненно глядя на «сиську» с этой отравой. Башкир этот пялится нехорошо как-то, поторапливает – «аша-аша-аша». Сразу реакция – какого хрена я бурду эту ашать должен, чего этому надо, сразу вспомнилось, как его в Домодедово пыталась цыганка гипнотизировать и прочая мешанина на эту тему, вплоть до дурацких статей в «Аргументах»… Но это все так, фоном. Под фоном же – он даже не слишком удивлен был, эдакое фундаментальнейшее ощущение «правильности» происходящего, какой-то огромности, только хрен поймешь, к чему эта «огромность» относится, и – совершенно отчетливо – понимание свободы выбора. В этот момент он абсолютно точно знал, что с ним ничего «плохого» не случится, выпьет он это дерьмо или нет. Ему даже показалось, что он видит свои будущие жизни в том и другом случае и что эти жизни его вполне устраивают. Потом, конечно, было ощущение, что с видением этих самых вариантов нечисто, – он вполне мог допридумать это постфактум. На ощущении «правильности» придется остановиться поподробнее, что-то кажется, что оно того заслуживает. Это весьма тонкая хреновина. Хороший пример – рыбалка. Ахмет любил рыбачить, но был не «настоящий заядлый рыбак», а так, бездельник с удочкой. И во время оного безделья неоднократно замечал, что перед тем, как клюнет (и впоследствии не сорвется, не выскользнет из рук и т. д.), удочка забрасывается с четким ощущением некоей ладности, правильности – ну да, понятно. Или идешь к человеку без звонка – и с первого шага знаешь, дома он либо прешься в такую даль напрасно. И всегда продолжаешь идти, что характерно. Как ситуация повернется, иногда знал до мелочей, узнавал совершенно незнакомые помещения, идешь вот так, тебе дорогу показывают, а ты знаешь, что за поворотом. Все вот такие «дежа-вю наоборот» сопровождаются этим самым чувством этой самой «правильности». «Правильность» сопровождала его во многих случаях мелкого бытового выбора – он даже пробовал как-то пытаться влиять на события, вызывая это ощущение, – но, естественно, без каких-то результатов.

Короче, хрень эту он выпил, и не сказать, что с каким-то особым трудом. Дыхание задержал, пахла она и впрямь как иприт, ну да водку пью, подумал, и это так же выпью. А она никакого отвращения не вызвала, проскочила как по маслу. Где-то через секунду-две глаза открыл, а башкир со свои драндулетом не испарились, и покупатели с продавцами ходят обычные, с руками и ногами. Вернулся звук. Оказывается, пропадал. А уже был почему-то вполне готов к неожиданностям, даже не страшно стало – и тут такой облом… Чудеса, блин, отменяются. Стало так все безразлично, как никогда до этого не бывало. В сторону башкира даже головы не повернул, уходя, – во насколько. Пошел, бросил картошку в багажник, завелся да уехал. И забыл об этом, забыл начисто – вот что интересно…

Посреди в меру захламленного двора стоял тот самый старик-башкир, улыбаясь и вытирая руки о синие китайские штаны с кричащими «адидасами» по лампасам.

– Здравствуйте…

– Здравствуй, здравствуй, – приветливо ответил старик, подойдя и здороваясь с Ахметом за руку. – Исмаил, жди, сейчас.

Не выпуская руки Ахмета, старик потащил его к стоящему на обрубках шпал «Москвичу», обвел его вокруг, расталкивая суетящихся под ногами кур, отпустил и встал, приветливо глядя в глаза. Точно сделал хорошее дело и ждет благодарности. Ахмет снова, как и тогда, тупо тормозил, хлопая ничего не понимающими глазами.

– Озеро видишь ты?

– Какое озеро? – недоуменно покрутил башкой Ахмет, бросил непонимающий взгляд на Магомедыча, снова вернул на старика.

– Где живешь ты. Там озеро есть, ты его часто видишь?

– Где я живу, там три их, озера, и все к городу вплотную подходят. Ты про какое, дед, говоришь?

– Большое. Главное. Его часто видишь?

– Ну, вижу. Не часто, но все-таки.

– Видишь? Ну, хорошо, хорошо. Как оно? Нормально?

– Да вроде, – растерянно ответил Ахмет, окончательно сбитый с толку. …Во загрузил старый. Щас еще привет Эртяшу[119]119
  Эртяш – то самое «главное, большое» озеро, на котором стоит Тридцатка.


[Закрыть] попросит передать – и я соглашусь…

– Нормально? – опять переспросил старик и широко улыбнулся, показав желтые, но, похоже, еще крепкие зубы. – Это хорошо.

Показал жестом – садитесь, мол. Магомедыч с Ахметом присели на скамью у крыльца, дед устроился с краю. Улучив момент, Ахмет мимикой спросил: «Ну, и как с ним таким о чем-то говорить?!» Магомедыч только развел руками. Как знаешь, типа. Хотел? Хотел. Ну вот, привели, беседуй. Ахмет почувствовал, что совершенно не контролирует себя, – из глубины души подымалась такая злость от этого невменяемого деда, от идиотизма ситуации и – почему-то – от явственного ощущения опасности, хотя опасности не было, точно не было! Да и не злость это была, а что-то совсем, совсем другое, словно душа нестерпимо чесалась. Из него как будто что-то вырвалось наружу и, встретив на поверхности злость, надуло ее до неестественных для злости размеров. Ахмет яростно выдохнул сквозь зубы, изо всех сил пытаясь собраться в кучу, о каких-то маскировках своего состояния речи уже не шло – он лишь пытался не соскользнуть в открывшуюся внутри него бездну истерики. Рукам срочно требовалось вцепиться хоть во что-нибудь, и Ахмет, все еще пытаясь сделать это незаметно, крепко ухватился за скамью – и едва не подпрыгнул, заорав что-то невразумительное – на ощупь скамья была в несколько раз толще и вдобавок ледяная, обжигающе ледяная. Ахмета протрясло до мокрых от страха подошв, из глубин пищевода поднялся сдобренный коньяком шашлык, но он как-то задавил его обратно, сделал то, что могло считаться нормальным выражением лица, и повернулся к дедку. …Надо сказать. Ему. Зачем я пришел… Во рту словно забил источник. Глотая непрерывно выделяющуюся слюну, Ахмет кое-как, коверкая слова, вытолкнул свою просьбу, тут же отвернулся и замер – не в ожидании ответа, а радуясь передышке. То, что уже не надо ничего делать, ловить носящиеся в голове обрывки слов, собирать их в трепещущее стадо и как-то предъявлять собеседнику, немного успокоило его, и он переводил дух, поражаясь, что столько событий уместилось всего в двух секундах перед несколькими короткими фразами. Немного отдышавшись, он снова повернул голову вправо, желая увидеть реакцию дедка, а то пауза что-то затягивалась. На скамье никого не было. Встряхнувшись, повернулся к Магомедычу – и этого тоже не было! …Это что, блядь, за шуточки?! Тут скрипнула калитка, и недовольный голос Магомедыча спросил, долго ли он еще будет тут рассиживаться. …Че?! Какой, на хуй, рассиживаться? И где этот девался? И че ващ-ще тут за хуйня?! – хотел, но так и не спросил Ахмет. – …Не. Че-то тут не так. Ладно, пока свалим отсюда и потихоньку разберемся… Вставая, боязливо оперся ладонью о скамью – нет, ничего, обычная рассохшаяся сто лет назад сосна, вытертая стариковской задницей до лаковой гладкости. Признаться, что не помнит себя, он отчего-то не мог и вяло шлепал по ухабистой деревенской улице, едва поспевая за Магомедычем. Заметив, что на улице гораздо темнее, чем должно быть, Ахмет не особо удивился, равнодушно присовокупив и эту непонятку к вороху уже имеющихся. Обратный путь показался короче. Может, он и был короче.

В темном дворе Магомедычева особнячка поочередно вспыхивали три огонька. Завидев приближающихся хозяев, два из них рассыпались мелкими искрами, третий остался неподвижен. …Кирюха. А эти двое – Магомедычевы помогальники… – все еще равнодушно отметил Ахмет. – Кажется, мир с ума не сошел. Все потихоньку встает по местам…

– Че так долго-то? Мы тут с парнями уже два раза чай попили, – сыто, для порядка, заворчал довольный Кирюха. – Эй, Ахмет! Ты че смурной такой? Магомедыч, ты его куда водил? Не за клуб?[120]120
  За клуб сводить – намек на гомосексуальное изнасилование.


[Закрыть]

Однако Кирюхины смехуечки никто не поддержал, Магомедыч даже глянул строго – и Кирюха осекся, снова став солидным хозяином большого Дома. Парни, курившие с Кирюхой сладкие городские сигареты, вынесли из дому стволы гостей, мешок с гостинцем – сотовым медом, и после короткого прощанья городские вышли на трассу. Кирюха попытался расспросить спутника на предмет его, как оказалось, трехчасовой отлучки, но Ахмет, уже малость оклемавшийся, отделался обещаньями все разложить завтра. Его здорово раздражало все, отвлекающее от новой игрушки, – ренген здорово прибавил в разрешении. Ночной осенний лес по сторонам дороги перестал быть черной, угрожающей стеной, оказавшись бесконечно изменчивой мозаикой, где все текло без движения, искрилось без света и было живым. Это было захватывающе интересно – но и страшно до усеру. Стоило хотя бы ненадолго сосредоточиться на какой-нибудь мелочи, как поле зрения бросалось вперед, и мелочь стремительно разрасталась во все зрительное поле, становясь фоном и обнаруживая сложную структуру, где глаза тотчас отыскивали и приближали следующую мелочь. Вырваться из этой ускоряющейся череды провалов было неимоверно трудно, коридор затягивал, и Ахмет, раз-другой чуть не провалившись хрен знает куда, раскорячивался, как кот в мусоропроводе, при малейшей попытке плоскости стать воронкой. Угасло это замечательное состояние возле поворота на атомку, сразу, как ножом отрезало. Ахмет обнаружил себя беседующим с Кирюхой о делах его Дома. Прислушался. – Ептыть, пока я глюки ловлю, я же и иду себе спокойно, с Жириком базарю, во подача! – Осторожно попытался совпасть с собой, базарящим. Получилось, как тут и был. Даже весь базар помнится – Жирик патроны в долг просит…

– Не, у меня их и так немного, не могу.

– Тогда поможешь мне прессануть тут одних? У них есть, они катерную стоянку[121]121
  Катерная стоянка – зона, отгораживающая Тридцатку, проходит и по воде. На воде ее охраняют несколько катеров, вооруженных пулеметами ДШК. Патрон к ДШК тот же самый, что и к другим системам калибра 12,7 мм.


[Закрыть] когда бомбили, набрали по-любому. Я знаю, там было. Обоим хватит.

– Расклад поясни, подумаю. А че ты добром не хочешь? Если у них машины[122]122
  Машина – пулемет.


[Закрыть] под них нет, то зачем они им? Продадут, может?

– Да базарил я недавно с ихним одним, предлогу забрасывал. Тот доложился, опять встречаю – бреет[123]123
  Брить – отказывать без уважительной причины.


[Закрыть]. Хозяин у них знаешь кто? Автайкин, режик[124]124
  Заместитель начальника колонии № 22 по режиму.


[Закрыть] с двадцать второй зоны, понял, нет? И кто у него домашние, знаешь?

– Говори, че тянешь.

– Жулики его бывшие, да наших еще несколько. Прикинь, семейка – контингент пополам с вэвэшниками, охуеть!

– Кум да отрицалово – близнецы братья. Кто более режиму преданно служит? Кум с отрядным – строят на завтрак. Авторитеты – на ужин[125]125
  Строка из «Сохатого марша», фольклорной переделки Маяковского.


[Закрыть]. А че давал-то за дэшаковские?

– Ну, предлагал один к двум, пятеркой. Так, для себя думаю – три попросят, дам.

– У, богатый какой. Не, Ж… Кирюха, зря ты так. Я бы за полтора еще подумал. Машин по Тридцатке мало, а патрона много, некоторые нахапали. Им куда его деть? На хуй он нужен, лежать?

– Не, ты простой такой. Это тебе хорошо, у тебя его хватит ствол расстрелять, а мне? Одна лента, и та твоя. Наехал кто – все, один сеанс, и тю-тю. Все равно надо искать, где брать. Ты же за патрон чем другим не возьмешь?

– Не-а, патроном брал, патроном и отдавай.

– Ну вот.

Немного прошли молча. Обогнули мокрым лесом садовый кооператив, не желая получить из-за забора дроби в морду. Жирик снова завел базар про то, что неплохо было бы взять автайкинский Дом. Типа, взять их будет не так сложно, у них там пьянка постоянно, и хули псы да жулики против нас, реально воевавших мужиков – Жирик ничем не гнушался, приплел и Ахмета чуть не к ветеранам…

– Слышь, товарищ начальник. Ты ради пары коробок хочешь цинк пятеры сжечь? Ну не верю я, что там будет больше, чем ты истратишь, не верю. Значит, вопрос в другом. Или колись давай, че ты удумал, или я об этом больше базарить с тобой не буду.

Жирик опять заткнулся и засопел. …Ух ты, мы, никак, недовольны, что старшего товарища не сумели запаровозить[126]126
  Запаровозить, паровозом запустить, трубу приделать – сделать ответственным за ситуацию левого человека, притянутого к процессу без надлежащих пояснений (тюремн. жарг.).


[Закрыть], – насмешливо думал Ахмет, боковым зрением наблюдая за насупленным Кирюхой. – Однако, как быстро наш младший товарищ вошел в должность, а! Не успел еще Дом как следует собрать, а уже вон че, одного соседа втемную разводим, второго грохнуть собираемся…

– Ахмет. Я тебе скажу, но это моя наколка[127]127
  Жирик имеет в виду, что права на реализацию данной информации принадлежат исключительно ему.


[Закрыть], ништяк?

– Че, такая жирная? Может, я и сам знаю, – поддразнил Ахмет. – Ладно, ладно, не менжуйся, твоя так твоя, поперек не сунусь. Ежли че на свару возьмем, пилим по Домам. Один Дом – одна часть.

– Ага, щщаз! По людям делим!

– Ушлый? Я только сам пойти могу. На Доме я кого оставлю? Бабу?

– Тогда так. Делим на части: Дом – одна часть, человек – тоже одна.

– На домашнего тогда не целую, а половину. Целая – на хозяина.

– Ну… Лады. Короче, смысл такой – не в патроне дело, правильно ты выкупил. Смысл в том, что под Автайкиным живет один очень интересный пацан, Толик Паневин. Знаешь, может? Нет? Он с чехами все четыре войны отмудохал, а перед пенсией в 59 395 служил, у полковника Улановских. Помнишь, на шахту когда ходили?

– Конечно. Хрен забудешь, чуть сам себя не взорвал тогда.

– Вот. Че это за часть, знаешь? Арсенал атомный, понял? Он там рядом, через сопочку от шахты, километров пять, не больше.

– Да это каждая собака знает. Только это, мне Максимыч, покойник, че-то насчет заразы говорил. Вроде как смену, которая внизу на БД[128]128
  БД – боевое дежурство. На БД по арсеналу заступает 10–20 офицеров и до взвода рядовых и сержантов (непроверенная информация).


[Закрыть] сидела, амеры чем-то бактериологическим траванули. Или химическим. А ты туда лезть собрался?

– Я там был уже. Нет там следов, что бациллами работали. А химия, может, если и была, то выветрилась. Наверно.

– Эт ты когда успел?

– Еще Конь посылал. Зухи-то откуда, понял, нет? Я старшим, и еще четыре пацана. Они трупы уже, их еще по зиме грохнули. Так что, кроме меня, уже не знает никто. Первого начштаба Конь сам привалил, Фому ты взорвал, Конь тоже, да все уже двухсотые, кто в курсе был.

– Так… Ни Мирохе, ни Нигмату пока не до этого… А этот твой че, не слил еще своим?

– Да какие они ему свои. Попкари-гнилухи да жулики, а он – боевой офицер все же. Он на них как на грязь смотрит, ну, в душе. Это ж видно.

– А че ж ты с ним общего языка не поищешь? Позвал бы к себе, у тебя ж Дом.

– Не найдем мы с ним общего языка, – отрезал Жирик. – И добром он не поколется.

– Дак на хера он тебе вообще сдался, раз ты там сам полазил? И вообще, пора уже обозначить, че там такое лежит, что тебе так неймется. Хотя погоди, давай догадаться попробую. Капониры? Боезапас там остался?

– Почти угадал. Автоматические пулеметы в потернах[129]129
  Потерна – подземное сооружение.


[Закрыть]. Они за панелями такими стоят, как бы вентиляционными, а когда проникновение – потерны глушатся, и эти дуры начинают садить на каждое движение. Мы тогда один, в самом начале который, с турели сдернули, а короб боепитания выковырнуть не смогли, сталь толстая. Ленту пробовали вытаскивать, сначала вроде идет, а потом там че-то раком встает, и ни туда ни сюда. Да и не поковыряться там было больше минут пяти, край – десяти, клеть недалеко от этого места, а в клети тогда двухсотые метровым слоем лежали, из них по коридору шагов на десять натекло.

– А-а, понятно. Кирюх, а как его снаряжали тогда? Изнутри откуда-то?

– Там бронеплита казематик этот прикрывает, и не подлезть. Похоже, изнутри электрозамок.

– Угу. Вот я зачем тебе понадобился. Рвать, значит, надо. И все же, мужик зачем тебе этот?

– Вроде как там есть где еще пошариться. И этот хрен моржовый знает, где там че. Выдергивать его надо сейчас, с первым снегом они и сами уже сходить могут.

– Понятно… Хрен, да? Короче, Кирюх. Скажешь, за чем идем, – пойдем, сегодня снег выпал – завтра вышли, не скажешь – ну его, сам рви. Понял? – Ахмет немного перестарался с убедительностью тона, и вышло немного резче задуманного. – Ладно, замнем до окончания этой истории с твоим базаром, уже один поворот остался. Бля, у КПП целая псарня.

– Че, хочешь сказать, что отсюда слышишь, что ли? – недоверчиво, думая о своем, автоматически переспросил Жирик.

Лес расступился, по правую руку открылось засаженное картошкой стрельбище, слева, метрах в трехстах от границы леса, в темноте угадывались первые девятиэтажки города.

Хозяева остановились посреди дороги, оценивая обстановку. Место это было одним из самых обильных по собакам – рядом, в ста метрах – городская свалка, куда псы давно уже никого не пускали, тут же озеро, садовый кооператив и начало городской застройки – все сошлось в этой точке. «В местности-перекрестке иди», – всплыло у Ахмета изречение из книжки о древних китайцах, недавно подобранной в почти целой квартире. Из тьмы, с разных направлений, доносилась возня огромной, голов в пятьдесят, собачьей стаи.

– Точно, псарня целая. Че им, медом тут намазано… – недовольно выдохнул Жирик. – Как ни пойдешь, вечно у КПП отираются…

– Дык гоняй, че ж ты теряешься, – не упустил возможности пригрузить собеседника Ахмет. – Это ж твое, так сказать, стратыгыцкое предполье. Поставь АГС на крыше и враз отвадишь.

– Шутничок. Батарею минометную… Делать-то че будем?

– Пошли. Спокойно, но быстро. Ты – лево и зад, мой перед и право.

– Ты уверен, не порвут?

– Нет, – неожиданно для себя твердо сказал Ахмет и двинулся вперед. …Ой, че это я? А с чего, собственно, я это взял?..

Но уверенность не ослабла, тело откуда-то знало – не, не порвут. Не в этот раз. Страшно ходить промеж утробно рычащих из тьмы кучек расположившейся на ночевку стаи, даже спиной к спине с надежным человеком, даже с такой страшной силой в руках, как автомат Калашникова. Ну вот, уже дамба. Не порвали. …А Жирик, урыс[130]130
  Урыс – русский (тат., башк.).


[Закрыть] проклятый, смотри-ка… – насторожился Ахмет. – Страх аж до физиологического уровня задавить смог, падла, ни одна не дернулась. Я так не могу. Да, в натуре, урысы – вояки, ихнее это. Не ырым[131]131
  Ырым – знание о существовании другой стороны мира (тат.).


[Закрыть], так пошла бы моя боеспособность курить в сторонке. А я его тут поднимаю всеми силами. Не себе ли на голову…

Однако тревожных сигналов не поступало. Всю неделю Ахмет слонялся вместе с Кирюхой по торжкам, улаживая дела организуемого базара. Народ, вроде, велся, понимая преимущества новой точки, с консерваторами приходилось работать. С молчаливыми противниками этой идеи спокойно беседовали, с активными же иногда приходилось поступать по обычаю нового времени. Раз, снеся голову слишком далеко зашедшей бабе, непотребно оравшей на него посреди староресторанского торжка, Кирюха даже немного подгрузился:

– Не, хуйня это какая-то. Че-то не идет, Ахмет. Может, и впрямь далековато для них? И зря я тут хожу, по бабам стреляю? Я ведь ее против всех понятий сейчас завалил.

– Ага. Знаешь, откуда эта сука печево таскает? От кучи, где институт был.

– А че у себя там не торгует?

– Да не сложилось у нее там, и подписаться за нее некому. Невидимая рука рынка показала ей видимую пику, покойная поглядела, да и приняла взвешенное решение. Кстати, ты че там о понятиях говорил? Нормально ты ей припаял, че ты? Эта дура сама выпросила. И как просила, у меня аж уши заворачивались.

– Не, все равно как-то мне это не нравится…

– Бля, во граф Карамазов, или как его там, бабку-то который прихуярил! Херово, да, – ментовки нет, а то пошел бы да облегчил душу.

– Да че ты, ты сам-то вон чистенький ходишь!

– Чистенький… Рад бы. Рад бы в рай, товарищ Кирюха, ан грехи не пущают. Я свой кусок, Кирюх, тоже не на пожалуйста беру… Не без греха, одним словом. Да не грузись, сходим к Магомедычу, все поменяется. Все, все у тебя будут, увидишь.

– Че это ты так уверен?

– Да вот.

Надежды Ахмета на какое-то прояснение завязавшейся ситуации со старым башкиром не оправдались. Придя в Вениково, он первым делом, едва ли не вместо приветствия, поинтересовался у Магомедыча: «Когда пойдем к старику Абдулло?» Оказалось, что никогда, старик не изъявил желания повторно встречаться с Ахметом, вот так.

– Он тебе принес тут хуйню какую-то. Сказал, что заберешь, когда уходить будешь.

– Не сказал мне ниче?

– Сказал. Тоже, когда домой пойдешь, тогда скажу.

…У, ептыть, конспирация, смотри-ка… – раздраженно дернулся про себя Ахмет, но ничего не поделаешь, пришлось до дна исчерпать хозяйственную повестку дня, пообедать, не проявляя и тени нетерпения, побеседовать на ритуальные темы цен, оперативной обстановки, погоды…

Наконец, программа визита подошла к завершению. Ахмет с Кирюхой вышли из тепла на скрипящий под жесткими порывами ноябрьского ветра двор. По мерзлой земле несло снежную крупу, вдоль забора уже белела полоска сухого снега. Вылетевшие сгоряча без бушлатов, Магомедычевы помогальники ежились, но оставались на крыльце, одинаково положив стремительно остывающие стволы на сгиб локтя.

Магомедыч оттянул Ахмета от Кирюхи, сунул сверток:

– Значит, так. Абдулло сказал, передай, чтоб на каждый базарчик ты отнес по одной, понял? Положь, где у торжка главное место, а то, что там лежит, – забери, Кирюхин базар отнеси, спрячь там. Главное место, так и сказал. Что за главное место, не спрашивай, я не знаю, он говорил, ты сам должен знать. Дальше слушай. На тот день, когда торговать приходят, там будь. Смотри, кому от того, что базарчика нет, больше всех хуево стало. Этот последний на базаре останется, когда все уйдут. Вот последнему, кому хуево, дай жить, тогда все сделается, и ты сам будешь жить не повредит тебе это все. Вот, все. А! Он сказал, если ты два-три дня не будешь с бабой спать, жрать и курить, то с первого раза все сделается.

По дороге домой Ахмет, как мог, обсказал Кирюхе расклад, не вдаваясь в подробности технологии.

– Вот, твои будут. Базар твой? Значит, ты и кормить будешь.

– Ты и в самом деле в эти… деревенские сказки веришь?

– Да как сказать. Иногда верю больше, чем… хер знает, с чем сравнить… ну, что вот завтра солнце встанет. Нет, даже не то что завтра, а вот, встало уже. А иногда сам себе удивляюсь – типа, совсем я, что ли, ку-ку?