Текст книги "Отец наших отцов"

21. В глубине пещеры

Глядя на непрекращающийся дождь, стая радуется, что нашла укрытие. То, что на них еще не напал хозяин пещеры, придает им смелости. Похоже, пещера пустует. Детям не терпится облазить грот, родители слишком утомлены, чтобы их удерживать. Безделье и любопытство гонят детвору внутрь, глубже и глубже.

Они крадутся в глубину боязливыми шажками.

Вот и первая находка – шакальи экскременты. Дальше больше – экскременты гиеновидной собаки.

Они уходят по лабиринту все дальше, туда, куда уже почти не проникает свет дня.

ОН остался стоять на пороге пещеры. Его одолевает смутное ощущение, что здесь произошли странные события.

Камни пахнут кровью и дракой.

22. Место преступления

Запах воска и хлорки ни с чем не спутаешь.

Консьержка не пожалела сил на уборку подъезда. Исидор Каценберг осмотрел почтовые ящики и попросил Лукрецию Немрод вскрыть складным ножом тот, на котором красовалось имя профессора Аджемьяна.

– Зачем? – удивилась девушка.

– Чтобы проверить дату его гибели. Штампы на письмах подскажут, с какого дня профессор перестал забирать почту.

Она послушалась и завладела пачкой писем. Самый старый штамп показал, что горничная и вправду нашла мертвое тело на следующий день после преступления.

Они поднялись по лестнице. Дверь квартиры оставалась незапертой, и они проникли внутрь без малейшего труда. В углах потолка уже начали плести паутину пауки. Лукреция Немрод повела своего спутника в кабинет покойного. Там, снова разглядывая картины с обезьяньими мордами, она хлопнула себя ладонью по лбу. Разобрав картины, она нашла искомое за изображением двух рыб, на котором рыбешка спрашивала у своей мамаши, кто первым вылез из воды. Сейф в стене! Кодовый замок представлял собой три колесика с цифрами, которые бывшая воспитанница сиротского приюта тут же принялась крутить.

Исидор Каценберг зажег в комнате весь свет.

– Вы с ума сошли! Нас засекут! Немедленно погасите!

– И не подумаю. Предпочитаю работать при свете, а не в потемках. Полиция все равно сюда не вернется, а что до соседей, то они обычно трусят и стараются не замечать подозрительных звуков и света.

– А как же тот человек в обезьяньей маске?

– И этот сюда не сунется.

С этими словами Исидор Каценберг допустил еще одну неосторожность: включил стереосистему. Колонки разразились полифоническим пением пигмеев. Он порылся в баре и нашел бутылку коньяка.

– Как я погляжу, вы не испытываете стеснения во время обыска, – буркнула Лукреция Немрод, упорно крутя колесики. – Лучше бы помогли отпереть сейф! Наверняка мы найдем в нем ключ к разгадке.

– Вы отлично справляетесь одна, – отозвался он, гуляя вдоль книжных полок.

Взяв одну книгу, он сел в кресло и стал ее листать.

– Полезно проникнуться пристрастиями и душевным состоянием жертвы перед смертью, – объяснил он.

– И в каком же состоянии находился перед смертью профессор Аджемьян?

– Пока что я могу вам сказать, что он был отличным знатоком коньяков и детективов. Ученые часто зачитываются полицейскими романами, ценя закрученную интригу, которой недостает «новому роману», этим романизированным автобиографиям. По части стиля они изысканны, а вот сюжет частенько хромает. Можно подумать, что современные писатели забыли о первых сказочниках и сказителях – своих пещерных предшественниках, обладавших инстинктом рассказчиков и знавших цену преувеличения за отдыхом у костра, после охоты. Вот где истинный источник всех романов!

Лукреция все еще сражалась с тремя колесиками, высунув от усердия кончик языка.

– Вот я вас и поймала! – воскликнула она. – Вы признаете, что отсечение корней наносит вред. Даже пишущему роман полезно знать о своих корнях.

Исидор Каценберг пролистал еще несколько книг, а потом с радостным выражением лица схватил со стола футляр с ручками, достал из него резинку и подложил под блокнот.

– Детство играет? – спросила его журналистка, прижимаясь ухом к сейфу. – В вашем возрасте пора перестать забавляться с ручками и ластиками.

– На-шел! – медленно произнес он.

– Что вы нашли?

– Практически – ответ на вопрос, что собой представляет эта истории с убийством профессора Аджемьна.

Она отвлеклась от сейфа и уставилась на собеседника.

– Уже?!

– История недостающего звена известна трем людям. Профессор доверял всем троим, один из них его и убил.

Девушка вытаращила глаза.

– Откуда вы все это взяли?

– Дайте мне вашу пудреницу.

Она безропотно повиновалась.

Он достал пуховку и нанес слой пудры на поверхность блокнота, после чего дунул. Пудра разлетелась, осталась только та, что задержалась в бороздках на бумаге. Лукреция Немрод подошла и прочла три фамилии: проф. Сандерсон, проф. Конрад, проф. Ван Лисбет.

И приписка снизу: «Клуб «Откуда мы взялись?» теперь должен оказать мне поддержку. Вы трое нужны мне, чтобы поделиться тайной. В нужное время я вас созову, и вы должны непременно явиться на зов».

23. Дальше в глубь пещеры

Стая медленно уходит в чрево горы. Взрослые догнали молодняк. После экскрементов гиеновидных собак они натыкаются на львиный помет и сбавляют шаг. До них эту пещеру обследовали крупные хищники, наследили в ней, но по неведомым причинам не остались здесь.

Что за звери напугали львов?

Все чуют опасность и все же движутся вперед. Внезапно раздается звук, похожий на негромкое похрюкивание. Есть надежда, что это – журчание подземной реки. Если пещера пуста, и вдобавок в ней течет река, то это огромная удача! Все уже надеются здесь поселиться. Беременные самки высматривают углы, чтобы приютить там своих малышей. Кое-кто из самцов на всякий случай мочится на землю – метит территорию.

Но звук внезапно стихает. Значит, это не река.

Вожак стаи издает ответное вопросительное хрюканье.

Стая продолжает спуск. В пещере все темнее, она становится все просторнее. Их уже окружает кромешная тьма, но острота слуха и обоняния позволяет им угадывать формы стенок; обычно стае удается определить по звукам и по запахам, какие животные населяют пещеры.

Снова неясное бормотание.

Вожак опять издает ответный звук, в этот раз немного громче. Его не запугать!

Новые испражнения издают сильный запах. Неясно, кто мог их оставить, но, попробовав их на вкус, стая заключает, что они принадлежат плотоядному зверю, более того, хищнику высочайшего уровня.

В его испражнениях присутствуют даже остатки взрослого льва! Стаю колотит страх. Она всегда считала взрослого льва вершиной пищевой цепочки, а тут…

Самки предлагают повернуть назад. Вожак дает понять ворчанием, что последнее слово не будет за трусихами. Еще через несколько шагов кто-то спотыкается об остатки львиной грудной клетки.

Снова странный звук – похоже на глубокое дыхание.

Дети медлят, самки тоже. Но доминантных самцов так легко не запугаешь. Доминируемые самцы тоже не желают уподобляться малодушным самкам. Они издают негромкие звуки, обращенные к прячущемуся где-то поблизости чудовищу: покажись, мол!

Именно так оно и поступает.

В мгновение ока это стоит жизни двоим из стаи: их куски летят во тьму. Слышен только хруст: мощные челюсти перемалывают кости.

Никто не видел чудища, но все уяснили, что оно огромное.

24. Дым и пар

Исидор Каценберг зажег на письменном столе профессора Аджемьяна лампу, чтобы лучше осветить страницу блокнота.

– Итак, имеется клуб «Откуда мы взялись?», в него входят люди, исследующие происхождение человечества. Профессор Аджемьян связался, видимо, с одним из его членов и попросил его о помощи. Это был, без сомнения, роковой шаг: вместо того чтобы помочь, его убили.

Девушка кивнула в знак согласия, после чего принялась искать какое-нибудь приспособление. Сгодился ледоруб: пользуясь им как рычагом, она надеялась справиться с запорами сейфа.

– Вы – сторонница разрубания гордиевых узлов? – осведомился Исидор Каценберг.

– Что такое «гордиевы узлы»?

– Александру Великому попался однажды узел из веревок, который невозможно было распутать. Как все до него, он сначала попытался с ним справиться, но потом вспылил и разрубил веревки мечом. Выражение прижилось, его употребляют для обозначения людей, которым не хватает терпения, чтобы спокойно справиться с ситуацией, и они предпочитают рубить с плеча.

– Что касается меня, то я выбираю простые и быстрые решения.

Она нажала еще, и дверца наконец поддалась. Девушка посветила внутрь сейфа карманным фонариком и обнаружила двенадцать двухсотфранковых купюр и пачку порнографических журналов, которые небрежно бросила на ковер. Больше в сейфе ничего не было.

Исидор Каценберг сделал пигмейские завывания потише и уставился на взломанный сейф.

– А вы молодчина! – похвалил он Лукрецию. – Вы овладели искусством взлома в сиротском приюте?

– Вскрытие сейфов шло как факультатив, – скромно ответила она. – Я стремилась к карьере знатной бандитки, поэтому посещала вечерние курсы вместе с взрослыми. У выпускниц приюта было, знаете ли, два варианта жизненного пути: бандитизм или проституция.

– Что вы имели против проституции? – осведомился Исидор Каценберг.

– Мне слишком близка любовь, чтобы превращать ее в ремесло. К тому же я недурно начинала карьеру взломщицы.

– Почему тогда вы ушли в журналистику?

Исидор сел на диван и утонул в нем своей тушей. Так ему было удобнее слушать рассказ Лукреции.

Журналисткой она стала случайно. Дело было в Камбре, на севере Франции. Она вздумала обчистить квартиру в зажиточном районе, которую сочла пустующей. Она уже складывала в мешок серебряные приборы – серебро проще сбыть, чем картины, – как вдруг в замочной скважине завозились ключом. Она выключила фонарик и спряталась за занавеской. Но это не помогло: пришедший, увидев беспорядок в гостиной, стал искать виновника и быстро нашел воровку.

Это был крепкий мужчина, настоящий буфет на ножках. Юная Лукреция быстро убедилась, что при всех своих талантах мастера «интернат-квондо» не сможет его одолеть. Тогда она решила его разжалобить.

Миниатюрность была ей на руку. Она испробовала на колоссе свой коронный номер: сыграла бедную маленькую сиротку, брошенную родителями и обреченную на нищету. Последовал рассказ о чудовищных условиях жизни в церковных сиротских домах. В ход пошли все мифы: монахини, предпочитающие телесные наказания, принуждение к лесбийским связям…

Разговор затянулся на всю ночь. Хозяин квартиры оказался главным редактором провинциального ежедневного издания. Он не держал на грабительницу зла, наоборот, хвалил ее за смелость, находчивость и изворотливость – качества, которых, по его мнению, часто недоставало журналистской братии. Он жаловался, что в редакциях остались одни исполнители, работающие от сих до сих, пригревшиеся в кабинетах и ленящиеся заниматься расследованиями. С приходом нового поколения ситуация грозила усугубиться. Стажеры неизменно попадали в редакции «по блату» и грозили превратиться в таких же пресыщенных лентяев, как их старшие коллеги.

Неудивительно, что отвага и предприимчивость Лукреции Немрод привели его восторг. Последовало предложение постажироваться в его газете в Камбре.

Поначалу ей доставались одни «раздавленные собаки». Потом она перешла к репортажам об избрании «Мисс Мокрая Футболка» и о конкурсах на самую большую тыкву, дальше – к еще более серьезным темам: забастовкам и несчастным случаям в шахтах. По прошествии года, сочтя, что его протеже освоила ремесло и достойна профессионального роста, главный редактор посоветовал ей не терять время в провинции и попытать счастья в Париже. Он порекомендовал ее своему однокурснику по Школе журналистики Фрэнку Готье, заведующему научной рубрикой в «Геттёр Модерн».

– Выходит, мы с вами вошли в журналистику примерно одинаково, – сделал вывод Исидор Каценберг. – Я – через полицию, вы – через преступление.

Он встал и заходил по комнате.

– У вас наверняка привычка быстро ориентироваться на месте. Пошевелите мозгами! Что бросилось вам в глаза, когда вы впервые сюда пришли?

Она задумалась.

– Статьи. Меня поразила самоуверенность Аджемьяна. Он всюду трубил, что открыл недостающее звено.

Этот ответ толстяка-журналиста не устроил.

– Не то! Наверняка вы заметили какую-то ненормальность. Что навело вас на мысль, что убийство совершил не местный маньяк, о котором говорил полицейский инспектор?

Девушка наморщила лоб, чтобы сосредоточиться.

– Помню, я оглядела комнату… Портреты обезьян. Скелеты на крючках.

– Закройте глаза, – предложил Исидор Каценберг. – Вспомните ту картину. Восстановите по секундам, как переступили порог и что было дальше. Что показалось вам странным в квартире, где произошло преступление?

Она опустила веки, потом снова их распахнула.

– Мне жаль вас разочаровывать, но я ничего не вижу.

– Снова зажмурьтесь, дышите глубже… – Казалось, он взялся ее загипнотизировать. – Дышите. Проветрите мозги, задействуйте все нейроны, разбудите спящие уголки памяти. Глядите замедленное кино. Ну, что навело вас на мысль, что это необычное преступление?

Она потерла себе виски, немного посидела с закрытыми глазами, а потом воскликнула:

– Поза трупа! Он сидел в ванне и указывал пальцем на зеркало напротив.

Оба бросились в ванную.

– Я еще подумала: «Уж не на убийцу ли он указывает?»

Исидор Каценберг стал изучать зеркало.

– …или хотел написать что-то пальцем на зеркале!

Лукреция Немрод с сомнением покачала головой.

– Даже если бы он смог что-то написать на запотевшем зеркале, это никуда бы нас не привело. Тут было столько хождения и сквозняков, что все благополучно стерлось.

– Необязательно, – возразил Исидор Каценберг.

Он закрыл дверь и отвернул до отказа краны горячей воды. Ванную тут же заволокло паром. Когда жара стала совсем невыносимой, он завернул краны и распахнул дверь, чтобы пар рассеялся.

На запотевшем стекле появилось нечто вроде цифры. Сначала девушка приняла ее за «5», но потом решила, что это не столько цифра, сколько буква. Буква S. Примененный Исидором прием произвел на Лукрецию сильное впечатление.

– Просто припомнил детские наблюдения, – объяснил тот. – Подушечки пальцев всегда оставляют на стеклах и на зеркалах тончайшую пленку жира. Как она ни тонка, после испарения влаги она остается. Удалите пар – и появится рисунок, даже давний.

Оба уставились на букву.

– Наверное, имя убийцы начинается на S, – предположила Лукреция Немрод.

Они поспешили обратно к столу, на котором лежал присыпанный пудрой лист бумаги. В составленном Пьером Аджемьяном списке фигурировал только один человек, чья фамилия начиналась на S, – профессор Сандерсон.

– Бенуа Сандерсон! – воскликнул Каценберг. – Он – светило астрономии из обсерватории Медона.

Буква на зеркале в ванной быстро исчезла.

S.

25. В глубине пещеры

– С… Ссс, ссс, хрясь!

Когти со свистом вырывают куски мяса из тел.

Члены племени рады были бы сейчас обернуться черепахами – им очень пригодились бы панцири. Жидкие волосы и тонкая кожа не спасают их от когтей и клыков чудища такой силы, такого размера, такой стремительности.

От него тянет омерзительным духом – не вполне кошачьим, не вполне собачьим, чем-то средним. Но они знают, что перед ними не то и не другое. Это новое животное, еще не имеющее места в их общей памяти.

Оно велико, свирепо, оно сеет смерть.

Это даже не назовешь боем. Они просто чувствуют, как в кромешной тьме длинные лезвия – то ли клыки, то ли когти – вспарывают им животы и дробят кости. У зверя тяжелая лапа и могучие челюсти. Такому под силу корчевать деревья и крушить скалы.

Племя жалеет, что потревожило неведомого зверя. Кто-то пригибается, кто-то жмется к стене пещеры, избегая смертельных ударов. Всем очень страшно. У одних не выдерживает страха кишечник, другие, трясясь в темноте, ждут как избавления смертельного удара. В них летят ошметки разодранных тел.

Зверь из пещеры убивает беззвучно, спокойно, почти небрежно. Что это за существо? Но задаваться этим вопросом некогда, надо спасаться бегством, и поскорее. Бежать!

Смельчаки и неуверенные уже не могут помешать пугливым и трусам. ОН спотыкается об останки льва, но быстро выпрямляется. ОН уже не слышит, что происходит в глубине пещеры.

Снаружи собираются сумевшие уцелеть. Многие не откликаются на зов. Такова плата за исследование неведомых миров.

Дождь перестал. Спасшиеся поспешно забираются на ветки ближайшего деревца, чтобы до них не смогло дотянуться чудище из пещеры. На некоторое время все цепенеют, спрятавшись среди листвы.

Вожак стаи чешет себе зубы. Этот жест всем знаком, его смысл таков: «Знаю, я совершил оплошность, но первому же, кто осмелится мне на это указать, сильно не поздоровится». Такова привилегия доминантных особей: ошибаться, но избегать упреков. Вожак по-своему борется со стрессом: выбирает тощего доминантно-доминируемого и осыпает его ударами. Собратьям жертвы достается от других доминантных самцов.

Все успокаиваются.

Для выживших происшедшее служит уроком: время для попыток завоевать мир пещер еще не наступило. Пока еще следует довольствоваться деревьями.

ОН не прочь бы разобраться, что за неведомое чудище засело в пещере, но, как и вся остальная стая, сознает, что даже находясь на вершине эволюции, они многого не знают и что еще какое-то время не на все вопросы появятся ответы. Они горды тем, что были готовы рисковать жизнью ради новых знаний.

ОН смотрит на спасительные ветки как на протянутые ему дружеские руки. Каждый листик – крохотный щит, защита от непонятных чудовищ, засевших в глубоких пещерах.

И тут из коры дерева доносится свист, который ни с чем не спутаешь.

– СССссс.

26. Теория астронома Сандерсона

Сандерсон. Бенуа Сандерсон. Астроном оказался высоким стройным мужчиной с длинной седой бородой, со светло-голубыми глазами, в толстом свитере, связанном из грубой шерсти, наверное, еще его матушкой, в башмаках на толстой пластиковой подошве.

Одет он был, надо полагать, по последней астрономической моде. Ансамбль завершал слуховой аппарат, который он поспешил настроить, чтобы лучше слышать посетителей.

Исидор Каценберг и Лукреция Немрод представились журналистами, готовящими репортаж о происхождении человечества. Бенуа Сандерсон радушно встретил двух представителей четвертой власти на пороге Центра астрономических исследований при Медонской обсерватории.

– Происхождение человечества нельзя понять, если не понимать происхождение жизни. А происхождение жизни нельзя понять, если не понимать происхождение Вселенной.

Он повел их в большой сферический зал, посреди которого громоздился телескоп. Купол над телескопом не был раздвинут, на объектив инструмента был натянут темный чехол.

– Здесь больше не занимаются наблюдениями, – продолжил свои объяснения астроном. – Небо над Парижем слишком загрязнено, чтобы можно было разглядеть что-то достаточно далекое. Но это не беда, зато мы поддерживаем связь со всеми обсерваториями мира.

Он указал на шеренгу экранов с расплывчатыми белыми точками. На каждом стояла табличка с названием престижной обсерватории, посылающей изображение: «Мон Паломар», «Зеленчук», «Пик дю Миди». Имелась даже связь с космическим телескопом «Хаббл».

Пока двое журналистов вглядывались в помигивающую белую пыль на экранах, профессор Сандерсон продолжал объяснять:

– Все началось с Большого взрыва, выброса энергии, имевшего место пятнадцать миллиардов лет назад.

– Этот взрыв можно наблюдать? – спросила Лукреция Немрод, вооружившаяся блокнотом.

– Нет, можно только слушать его эхо во Вселенной.

Сандерсон зажег монитор компьютера, включил динамики – и они разразились хриплыми эфирными помехами, вроде тех, что раздаются из плохо настроенного радиоприемника. По монитору побежали кривые, ломаясь и вздымаясь синхронно с громкостью звука.

– Перед вами один из парадоксов астрономии: возможность слушать эхо взрыва, прогремевшего пятнадцать миллиардов лет назад. Чем дальше в пространство мы заглядываем, тем больше откатываемся назад во времени. Свет звезд путешествует века, поэтому астрономы наблюдают явления, происходившие во все более давнем прошлом. Позволительно надеяться, что в конце концов люди обзаведутся телескопами, чья мощность обеспечит визуальное присутствие при историческом событии, превосходящем важностью все остальные, – рождении Вселенной, Большом взрыве. Пока что мы довольствуемся всего лишь его резонансом.

Сандерсон был склонен объяснять эволюцию на примере Эйфелевой башни. В основании энергия, выше – материя, планеты, а на вершине жизнь. Венчают всю конструкцию люди, самые совершенные среди животных, появившиеся позже всех остальных.

Он указал на таблицу на стене. Лукреция Немрод принялась переписывать в блокнот его представление об эволюции материального мира.

15 миллиардов лет назад: рождение Вселенной.

5 миллиардов лет назад: зарождение Солнечной системы.

4 миллиарда лет назад: появление Земли.

3 миллиарда лет назад: первые следы жизни на Земле.

500 миллионов лет назад: первые позвоночные.

200 миллионов лет назад: первые млекопитающие.

70 миллионов лет назад: первые приматы.

При рассмотрении в такой перспективе все исторические события, служившие вехами в истории человечества, превращались в ничтожно малые, помещались на самом острие самого кончика пирамиды – необозримого времени.

– Вы состоите в клубе «Откуда мы взялись?», профессор? – спросила Лукреция Немрод.

– Конечно, члены этого клуба немного смахивают на жокеев в начале забега, – ответил профессор с улыбкой. – Все дружно устремляются к общей цели, жаждут проникнуть в тайну начала начал, но каждый скачет по собственной траектории, каждый горит желанием убедить в своей правоте других.

– Какую же теорию отстаиваете вы сами? Как появление человека на Земле представляется вам? – спросил Исидор Каценберг.

Ученый настроил слуховой аппарат, попросил повторить вопрос и повел гостей к себе в лабораторию. Там на стенах, в витринах, на стеллажах красовались бесчисленные камни всех мыслимых размеров.

– Вселенная так велика, – начал профессор Сандерсон, – в ней столько планет, что даже с математической точки зрения некоторые из них не могут не быть обитаемыми. Необязательно населенными человекоподобными существами, животными, даже растениями, но по крайней мере крохотными живыми существами: бактериями, микробами. Кое-что в этом роде уже обнаружено на Марсе. К тому же по Вселенной снуют во все стороны естественные космические корабли – метеориты.

Астроном предъявил гостям несколько образцов породы, извлеченные из-под стекла.

– Они совершают нескончаемые путешествия в пространстве. Иногда обрушиваются на планеты, бывает, что просто рикошетят от них и продолжают полет, как шары космического бильярда. Эти метеориты можно сравнить с миллионами сперматозоидов, способными оплодотворять гигантские яйцеклетки – планеты.

– Не эти ли метеориты мы прозвали «падающими звездами»? – спросила Лукреция Немрод.

Сандерсон утвердительно кивнул. Из его слов выходило, что часто метеориты сгорают в атмосфере, создавая впечатление движущихся звезд.

По его оценке, на Землю ежедневно падало в среднем три тысячи неземных объектов. Но некоторые метеориты сохраняли целостность и могли содержать воздух, а значит, микробы, бактерии и вирусы.

Из одного из стеклянных саркофагов был извлечен мрачный, словно обработанный автогеном, булыжник. Профессор положил его под микроскоп и поманил журналистов. Те залюбовались крохотными фигурками; одни напоминали кружки, другие – червячков.

Астроном ничуть не сомневался, что метеориты оплодотворяли Вселенную. Один занес на Землю жизнь, второй – вирус, истребивший динозавров, третий – новый вирус, приведший к мутации приматов, возникновению у них странной болезни, получившей потом название «человечество».

Сандерсон соглашался, что он не первым выдвинул теорию о том, что жизнь, положившую начало человечеству, принесли на Землю метеориты. Первым эту идею, окрещенную «панспермией», выдвинул в 1893 году швед Сванте Аррениус, потом ее развил английский лорд Келвин. Потом теорию надолго забыли. Но в 1969 году в Австралии был обнаружен метеорит Мерчисона. Вопреки всем ранее выдвигавшимся соображениям, он содержал семьдесят полносоставных аминокислот, причем восемь из них знакомы нам по белкам человека!

При вхождении в атмосферу эти белки погибли от высоких температур, могут возразить некоторые. Но недавно был открыт прион – белок, невосприимчивый к самым высоким температурам. Прион гораздо сильнее вирусов и способен гораздо быстрее, чем они, переносить заболевания.

– Адам появился благодаря приону? – ахнула Лукреция Немрод.

Профессор Сандерсон нисколько в этом не сомневался. Человечество возникло тем или иным образом вследствие внеземной болезни, поразившей обезьяну, начавшую мутировать и понемногу меняться.

– Кстати, все болезни побуждают нас к дальнейшей эволюции, – подчеркнул астроном и погладил один из своих метеоритов, как кота. Его теория проистекала из длительных раздумий, приведших к отказу от многих прежних убеждений. Любой грипп, краснуха, гепатит, настаивал он, приводят к небольшой мутации у больного.

– Болезни всегда питали эволюцию человечьей породы. Чума научила нас гигиене, холера заставила фильтровать воду, туберкулез привел к открытию антибиотиков. Кто предскажет, что хорошего принесут новые болезни, пока что вызывающие у людей только страх?

Исидор Каценберг, слушая астронома, расхаживал по помещению, все щупал, приподнимал то гладкий камешек, то камень необычной формы, исследовал предметы и приспособления, но при этом не пропускал ничего из сказанного.

– Любая болезнь несет урок. Рак – болезнь коммуникации: здоровые клетки не знают, как проинформировать больные о необходимости прекратить размножаться. СПИД – болезнь любви, клетки теряют способность различать, что идет им на пользу, а что во вред. Разве эта утрата ценностей и коммуникации не проливает свет на нынешнее состояние человечества? Чтобы преодолеть эти изъяны, ему нужна дальнейшая мутация. Потом придет черед других болезней, и они снова подтолкнут людей к прогрессу.

– Такие ваши речи наверняка вызывают в клубе «Откуда мы взялись?» ожесточенные споры, – предположил с другого края лаборатории Исидор Каценберг.

Ученый признал, что обстановка в клубе порой накаляется, особенно когда начинают спорить между собой верующие и безбожники, дарвинисты и ламаркисты.

– В астрономии ввиду отсутствия доказательств можно одновременно утверждать совершенно противоположные одна другой вещи, но в палеонтологии дело обстоит совершенно иначе. В этой дисциплине ученые умеют выжать показания из любой кости.

– Как профессор Аджемьян? – спросил Исидор.

Астроном вздрогнул, но промолчал.

Журналист подошел к нему вплотную и ни с того ни с сего заявил:

– Вы его презирали.

Сандерсон в недоумении сделал шаг назад.

– С чего вы взяли?

– Мне служит подсказкой выражение вашего лица. При упоминании Аджемьяна вас перекосило. Человеческая физиономия сродни приборной доске с кучей индикаторов.

Сандерсон попытался овладеть собой, но рот у него все равно кривился.

– Аджемьян… Профессор Аджемьян был своеобразным человеком. Но я никогда не держал на него зла, даже после несчастного случая…

– Что за несчастный случай?

Сандерсон дотронулся до своего слухового аппарата.

– Моя глухота – следствие одной из неудачных шуток Аджемьяна. Однажды он подошел ко мне и шепотом сказал: «Хочешь услышать свой Большой взрыв?» Не успел я ответить, как он взорвал у меня под самым носом здоровенную петарду. Вот такой он был, Аджемьян, такой был у него юмор. С его точки зрения, если человек одержим Большим взрывом, значит, он обязан его пережить. Если у меня слабые барабанные перепонки – тем хуже для меня. После этого мой слух ослаб на все восемьдесят процентов. А ведь слух помогает нам ориентироваться в пространстве гораздо больше, чем зрение. Став тугоухим, я больше не сознаю объема пространства, где нахожусь.

– Это вы его убили? – спросил напрямик Исидор Каценберг.

– Нет.

– Тогда кто, по-вашему, мог это сделать?

Для астронома внезапный звон разбитого стекла прозвучал еле слышно. Лукреция Немрод успела повалить его на пол, спасая от влетевшего в окно огромного камня и прикрывая ладонями голову от осколков.

Опасливо выпрямившись и оглянувшись, все трое обнаружили за окном ту, кто угрожал их жизни, – обезьяну. Стоя на ветке, она изучала причиненный ее камнем ущерб. Потом, размахивая для равновесия руками, она, прыгая с ветки на ветку, удалилась.

– Обезьяна! – сказала зачем-то Лукреция.

– Она хотела прикончить меня этим камнем! – воскликнул Сандерсон, трогая лоб, где благодаря вмешательству Лукреции осталась всего лишь царапина.

– Зачем обезьяне убивать человека? – удивился Исидор Каценберг.

Сандерсон быстро справился с шоком.

– Конрад… – выдохнул он.

– Какой еще Конрад?

– Конрад и Аджемьян – два светила французской палеонтологии, на дух друг друга не переносившие. С точки зрения Конрада, экстравагантные теории Аджемьяна дискредитировали всю профессию. Однажды у них дошло до потасовки. Не хотел вам этого рассказывать, но, как видно, дело приобретает такие масштабы, что пора положить этому конец. Профессор Конрад – не только палеонтолог, а еще и приматолог. Он заведует секцией обезьян в зоопарке в парижском Ботаническом саду, при Музее естественной истории. Он мастерски ими управляет.

Лукреция Немрод записала в блокноте имя и координаты подозреваемого.

Исидор Каценберг уставился на ветки, послужившие опорой обезьяне. Его посетила мысль, что буква S на зеркале в ванной означает всего лишь «singe»[2]2
  Обезьяна (фр.).


[Закрыть].