Текст книги "Отец наших отцов"

27. Змея

– ССС… ссс… – шипит змея.

ОН едва успел успокоиться после пожара и боя в пещере – и на тебе, змея, причем большущая! До чего ОН не любит змей!

Это нутряное отвращение, особенно он ненавидит таких вот питонов.

Змея тем временем обвивает ему ногу и тянется к шее с намерением задушить. Его трясет от ее липкого, холодного прикосновения. Змея уже сжимает ему горло двумя кольцами. ОН чувствует, как она его душит, и пытается схватить змеиную голову. Змеи, обвивающие и душащие жертву, обычно неядовитые. Тут что-то одно: либо яд, либо удушение.

ОН старается порвать змее пасть. Остальные наблюдают происходящее, не пытаясь вмешаться. У каждого свои проблемы. Змея сжимает ему трахею. ОН кашляет, избавляясь от лишнего воздуха, и разводит змее челюсти. Та в ответ давит все сильнее. У него останавливается дыхание.

ОН говорит себе, что сейчас умрет. Вся жизнь сконцентрирована теперь у него в мозгу: погони, случки, войны, единоборства, пиры. ОН не может запечатлеть на чем-то свои мысли, поэтому никто не узнает, что с ним произошло. Откуда-то издалека, из неведомых недр его собственного естества, приходит фраза:

 
Все эти мгновения исчезнут во времени,
Как слезы под дождем[3]3
  Последние слова репликанта Роя Батти, сыгранного Рутгером Хауэром, в фильме Риддли Скотта «Бегущий по лезвию».


[Закрыть].
 

Откуда взялась эта ниточка слов? Из будущего? Из прошлого? С облаков? Из иного, параллельного мира?

Как слезы под дождем…

ОН считает, что они прекрасны. Его вид способен на такие мысли! Он горд тем, что родился среди достойных зверей. Эта змея ни на что похожее не способна. Значит, честь жить должна принадлежать ЕМУ.

Прилив энергии позволяет ему порвать голову рептилии надвое. Теперь ОН держит по челюсти в каждой руке. Давление длинной, холодной, гладкой массы ослабевает, воздух снова проникает ему в горло, просачивается в легкие. ОН пожирает змеиную голову, а остальное швыряет детям. Осторожно, говорит ОН им, мелкие кости могут застрять у вас в горле. Змеи бывают опасными даже мертвые.

ОН карабкается по ветвям на самую верхушку дерева. Оттуда все представляется по-другому. Здесь Он далеко от угроз, таящихся внизу, зато чудеса небес совсем рядом. Хорошо бы стать птицей и взмыть в облака! ОН даже не против, чтобы его утащил орел, чтобы хоть так почувствовать самому, что такое небо, хотя бы на недолгие мгновения!

Когда ОН в прыжке схватил за ноги самку, чуть было не унесенную орлом, другие могли подумать, что ОН сделал это, чтобы ее спасти. Нет, ОН хотел подняться вместе с ней в небо.

ОН озирает небесный свод. Там уже блещет звездочка. ОН не сводит с нее глаз. Рядом со звездой пролетает метеорит, озаряющий темнеющее небо. Вот и другой метеорит. ОН не в состоянии представить, что это такое.

Для него это – сотканные из света сверхбыстрые птицы.

28. Теория профессора Конрада

– Вы верите в эти метеоритные истории? – спросила Лукреция Немрод.

Исидор Каценберг не ответил – был занят оплатой билетов в кассе. Он забрал сдачу, и они прошли на территорию Сада растений.

Благодаря ржавым решеткам буйволы успешно соседствовали с медведями в просторных клетках, тигры не могли причинить вреда своим соседям жирафам. Двое журналистов поспешили в секцию приматов.

Безупречный, без единого пятнышка белый халат, ровные светлые усики, тщательно расчесанная седая грива – таким предстал перед ними профессор Конрад, бесстрашно кормивший в клетке семейку весельчаков-бабуинов и обращавшийся к ним как к расшалившейся детворе:

– Ну-ну, будьте умниками, не то папа рассердится, и вы останетесь без угощения!

Бабуины тотчас присмирели, теперь от них был слышен только тихий скулеж. Покладистость была поощрена сладостями, и хитрецы с ходу стали требовать еще, потешно приподнимая брови и по-нищенски, лодочкой складывая ладошки.

– Прекратите, меня не разжалобить! Со мной эти штуки не проходят. Добавку получат только те, кто не будет клянчить.

Так палеонтолог вторично изобрел принцип пользы от воздержания.

Исидор Каценберг и Лукреция Немрод решили его окликнуть.

– Здравствуйте, профессор Конрад! Мы – журналисты из «Геттёр Модерн», хотим побеседовать с вами о происхождении человечества.

Шарль Конрад пообещал своим подопечным вернуться к ним позже. Три бабуина оскалили в ответ зубы, заворчали и шумно выдохнули, словно из необходимости остудить внутренний перегрев. Профессор затворил за собой дверь их клетки, энергично вымыл руки, твердо пожал руки гостям и предложил им поговорить на ходу.

– Обратите внимание, мадемуазель, месье, вокруг нас – небольшое подобие райского сада или, по крайней мере, Ноева ковчега.

Он остановился и погладил крохотного лемура, просунувшего головку между решетками и ткнувшегося мордочкой ему в ладонь. Пятипалыми ручонками и любопытными глазенками эти зверюшки смахивали на миниатюрных старичков.

Профессор Конрад объяснил, что он не зоолог, но как палеонтолог естественным образом начал интересоваться живыми существами, а не одними ископаемыми. Так он стал по совместительству приматологом.

Индонезийский орангутанг, вытянув длиннющую руку, схватил за рыжие пряди Лукрецию, притянул к решетке своей клетки ее голову и лизнул ей ухо. Конрад поспешил вмешаться: ущипнул обезьяну, заставив ее выпустить девушку.

– Веди себя прилично, Жан-Поль. Не бойтесь, мадемуазель, Жан-Поль совершенно не опасен, ему просто недостает общения с дамами.

Огорченный и обиженный орангутанг показал людям кулак и с криком стал дергать себя за половой орган, бесполезный в клетке, где он влачил одинокое существование.

– Наверное, таким способом бедняга просит подсадить к нему самочку, – сочувственно сказал Исидор Каценберг.

– Жану-Полю уже была предоставлена такая возможность, но он так искусал свою партнершу, что мы были вынуждены его изолировать. Так он по крайней мере никому не причинит вреда.

Профессор Конрад предложил журналистам экскурсию по Большой палеонтологической галерее музея.

На первом этаже животные исполняли полный, до голого скелета, стриптиз. Исключение составлял человек, целомудренно сохранивший красный мышечный покров – благодаря содранной коже. Он торжествующе вздымал кулак, словно только что выиграл забег. Его детородный орган был замаскирован виноградным листом. От удовольствия он улыбался всеми красными лицевыми мышцами и всеми белыми сухожилиями.

Слева экспонировались скелетики человеческих зародышей, откопанные в монастырских подвалах, справа – высшие млекопитающие, позади которых, согласно логике, выстроились млекопитающие «низшие».

– Я продемонстрирую вам два главных мотора эволюции: случай и видовой отбор.

Профессор Конрад указал на скелет птицы с коротким клювом и скелет другой птицы – с длинным клювом. Начав с той, что справа, он заговорил:

– Полюбуйтесь на это пернатое, синицу. Она питается червяками, которых достает из древесной коры. В один прекрасный день этот вид так размножился, что червяки стали редкостью. Синицы стали исчезать. Но у некоторых из них случайно оказался более длинный и острый клюв, помогавший им доставать червяков из более глубоких дырок. – Он указал на птицу с удлиненным клювом. – Короткоклювые почти полностью исчезли, остались только длинноклювые.

– Почему они мутировали?

– Случайно. Природа как бы предпринимает одновременно миллионы экспериментов. Потом естественный отбор устраняет наименее приспособленных.

– Если перенести это на людей, – вмешалась Лукреция Немрод, – то в конце концов выживут только самые горбатые или, например, самые зубастые…

Конрад рассмеялся.

– Это зависит от следующего критерия отбора будущего человека. В конце концов, процесс растягивается на миллионы лет…

Они расхаживали среди трупов животных – лакированных, пронумерованных, обозначенных непроизносимыми латинскими словами.

– Я тут ни при чем. Эта идея даже не моя, она принадлежит Дарвину, нашему учителю. Такова единственная официальная эволюционная теория. Случай. Естественный отбор.

Он привлек внимание журналистов к генеалогическому древу видов – внушительной таблице с историей их предков.

– Семьдесят миллионов лет: появление первых приматов. Они питались насекомыми и сильно смахивали на землероек.

– Сорок миллионов лет: появление первых полуобезьян.

Они как раз подошли к скелету лемура, походившего размерами на сородича, которого недавно угощал приматолог. Ученый проявлял к лемурам особый интерес, считая их первыми набросками будущего человека.

– У этих животных уже имелись три главных признака человека: отделенный большой палец, плоские ногти, плоское лицо. При таком большом пальце удобно хватать предметы и пользоваться ими как орудиями. При плоских ногтях, а не когтях, можно сжимать пальцы в кулак и находить им прочие варианты применения. Так лемуры изобрели руку.

Лукреция машинально растопырила пальцы, сжала их, стала составлять из них разные комбинации.

– Плосколицые лемуры изобрели рельефное зрение. Раньше животные, имевшие глаза по разные стороны морды, не могли определять расстояние и воспринимать рельеф. У лемуров глаза смотрят в одну сторону, морда укорачивается, и они обретают объемное зрение.

Профессор предложил слушателям проделать эксперимент. Два кулака, приставленные к носу, мешают стереоскопическому зрению. Если же убрать этот искусственный нос, то открывается ближнее пространство, объемы, расстояния. Вот почему лемуры, прыгая в пустоту, успешно хватаются за нужную ветку.

– Плоское лицо – это очень практично для зрения, но я думал, что длинная морда – удобный рычаг, чтобы кусать и удерживать добычу, – возразил Исидор Каценберг.

– С развитием рук это утрачивает актуальность.

Приматолог продолжил экскурсию, двигаясь между обезьяньими скелетами, подвешенными примерно так же, как в кабинете профессора Аджемьяна.

– Двадцать миллионнов лет назад лемуров потеснили обезьяны – их мутировавшие, гораздо более смышленые родичи. Лемуры выжили в одном-единственном месте – на Мадагаскаре, потому что этот остров сыграл роль плота, отплывшего от Африканского континента и спасшего последних представителей отсталого отряда. Сейчас на Мадагаскаре насчитывается двадцать шесть видов лемуров, а во всей Африке их всего шесть.

Конрад подвел экскурсантов к таблице видов.

– В период между 4,4 миллиона и 2,8 миллиона лет назад от обезьян отделились австралопитеки, от которых произошел человек. Без сомнения, человек ушел в сторону от гориллы и шимпанзе из-за климатических изменений. Там, где живут человекообразные обезьяны, в Восточной Африке, произошло землетрясение, приведшее к разлому, называемому Рифтом. Разлом привел к появлению трех особых климатических зон: густых лесов, гор, саванн. В густых джунглях выжили только предки шимпанзе, в горах – предки горилл, в саванне – австралопитеки, предки людей.

Профессор провел пальцем по Рифту на карте – по шраму, начинавшемуся на юге Африки и доходившему до Турции.

– Главная разница между австралопитеком и предками шимпанзе и горилл – исчезновение хвоста, переставшего быть необходимым при прыжках с ветки на ветку. Потрогайте свой копчик. Этот бесполезный отросток у нас сзади – единственное, что осталось у нас от жившей на деревьях обезьяны, какой был человек до появления Рифта.

Лукреция и Исидор с радостью щупали свои рудименты хвоста.

– Но отсутствие хвоста – не единственное отличие человека от обезьяны. Надо также учитывать выпрямление торса, увеличение объема черепной коробки, уплощение лица, улучшающее стереоскопическое зрение, и, конечно, опускание гортани. Раньше примат ограничивался простым бормотанием, но опускание гортани обеспечило звуковые нюансы. Исчезла шерсть, удлинилось детство – время для обучения молодняка. Одновременно рождалось все более изощренное социальное поведение.

Ученый ласково погладил манекен с содранной кожей.

– И вот, прошу любить и жаловать: гомо сапиенс, то есть мы. Совершенное произведение природы. Памятник сложности.

– Вы знали профессора Аджемьяна? – спросила Лукреция Немрод.

От неожиданности Конрад застыл с разинутым ртом.

– Как же мне было его не знать! Аджемьян был одним из самых одаренных среди палеонтологов нашего поколения. Но под конец он двинулся рассудком. Заделался адептом экзотических теорий, рискуя дискредитировать всю нашу профессию.

Он повел их вверх по лестнице, к себе в кабинет.

– Не один Аджемьян поддался зову сирен иррациональности. Были еще более вопиющие случаи. Взять Чарльза Доусона, утверждавшего в 1912 году, что он обнаружил недостающее звено, и трясшего в доказательство этого черепом из Пилтдауна. Десятилетиями ему верили, пока в 1959 году не выяснилось, что это была подделка – обезьянья челюсть, прикрепленная к человеческому черепу.

С точки зрения Конрада, гибель Аджемьяна была логичной. В общем и целом, палеонтология подчиняется законам природы: выживают самые приспособленные. По его словам, Аджемьян сам поставил на себе крест.

– Этот человек всем вредил. Бросая тень на палеонтологию, он уменьшал шансы серьезных ученых на получение финансирования.

Профессор Конрад стал лихорадочно искать в своих ящиках фотокопии своих последних научных публикаций.

– Вы же готовите статью о происхождении человечества? Воспользуйтесь этими копиями, можете напрямую процитировать интересующие вас отрывки.

Еще он вручил журналистам свою улыбающуюся фотографию – ни дать ни взять Гамлет, судя по черепу в кадре.

Пока профессор искал бумаги, Лукреция разглядывала помещение. Ее взгляд быстро уперся в наточенные ледорубы, разложенные на отдельном столике. Палеонтолог-приматолог заметил ее интерес.

– Знаю-знаю. Он умер от удара ледорубом в живот. В дело пустили штуковину вроде этих. Уж не задаетесь ли вы, часом, вопросом, не я ли убийца? – Он скорчил гримасу. – Нет, тысячу раз нет! Хотя бы потому, что не пожелал бы превращать его в мученика. Убитых всегда подозревают в том, что они поторопились со своей правотой…

– Кто же, по-вашему, его убил? – перебил Конрада Исидор Каценберг. – У вас ведь есть своя догадка?

– «Ищите женщину!» Разве не это – лейтмотив любого полицейского расследования?

По словам Конрада, в жизни покойного не было недостатка в женщинах. Он назвал, в частности, некую Соланж Ван Лисбет, поклявшуюся отомстить Аджемьяну, когда тот ее бросил.

Лукреция Немрод вспомнила, что это имя фигурировало в списке членов клуба «Откуда мы взялись?». Однако ей не терпелось прояснить кое-что еще.

– Перед вами мы побывали у профессора Сандерсона. Там мы подверглись нападению обезьяны. Как вы считаете, способна обезьяна атаковать человека?

– В естественном состоянии – нет. Но дрессированная – вполне.

– Вы умеете дрессировать человекообразных обезьян?

– Очень жаль, но я их друг, а не наставник. Не то что доктор Ван Лисбет: та устроила в своей клинике школу для приматов. Там есть конголезские шимпанзе бонобо – самые умные человекообразные, стоящие ближе всего к людям. Они выкидывают поразительные штуки! Обязательно полюбуйтесь на них в ее клинике «Мимоза».

Он схватил Лукрецию, записывавшую в блокнот название клиники, за плечо. Та почти не отреагировала на эту фамильярность: она привыкла к тому, что мужчины пользовались любым предлогом, чтобы ее потрогать.

– Откуда мы взялись, мадемуазель? Мы все – откуда? А я? Это настолько важный вопрос, что тот, кто сможет дать на него оригинальный ответ, тут же приобретет колоссальную славу. Ничего удивительного, что в погоне за этим ответом некоторые перегибают палку.

После этих слов профессор Конрад посмотрел на часы, извинился перед собеседниками и поспешил назад к своим подопечным.

Лукреция Немрод и Исидор Каценберг решили сами продолжить осмотр Музея естественной истории.

Снаружи тем временем уже смеркалось. Но здесь, в старом здании с современной электронной вентиляцией, при свете десятков ламп дневного света, приближение ночи осталось незамеченным.

29. Прожорливая ночь

Стая не успела соорудить настоящую стоянку, и все знают, что через несколько минут темнота обернется кошмаром.

Чем больше меркнет свет, тем шире становятся их зрачки, тем выше поднимаются веки: надо успеть воспользоваться даже последним отблеском. Каждый старается как можно надежнее устроиться среди ветвей.

ОН лезет вверх, на самые тонкие ветки. ОН вспугивает сов. Вот и верхушка дерева. Бывают вечера, когда ему хочется одиночества. По неведомым ему причинам присутствие рядом других необязательно, чтобы прогнать страх.

Ночная тьма становится еще непрогляднее, еще холоднее. Стая тонет в густых потемках. Этого она боится сильнее всего. Если бы можно было разглядеть каждого в отдельности, возникла бы сгорбленная, перепуганная, полная тревоги фигура. Чем глубже в ночь, тем оглушительнее делается ропот джунглей.

Зрение становится бесполезным, зато чрезвычайно обостряется слух. Уши у всех стоят торчком. Сначала они слышат гул, треск, стрекот: это насекомые-самцы призывают своих самок. Разномастные кузнечики, ночная мошкара… Эти не представляют опасности.

Но сквозь поднятый насекомыми шум пробивается хриплое дыхание. Все члены стаи знают: опаснее всего те, кто дышит громче всех. Самый лютый страх вызывают леопарды, чудовищные кошки, внезапно запрыгивающие на ветки и утаскивающие братьев и сестер.

Стая не умеет видеть в темноте, поэтому ощущает себя беспомощной перед этой угрозой. Потому-то ОН и залезает чаще всего как можно выше. Там ему не грозит нападение леопарда.

Все ждут – чего?

Кричит сова. Всех бьет дрожь. Совы – глашатаи торжества ночного народа над дневным. На ЕГО заросшую макушку падает вдруг летучая мышь, маленький кровосос. Недостаток верхних ветвей дерева – такие вот встречи с летучими мышами. Мелкое чешуекрылое запутывается в его шерсти. ОН хватает его, ломает плечевые кости, складывая крылышки, потом длинные пальцы. Получается комок, который ОН отправляет себе в рот. Это тягучая, как смола, еда, зато неплохая на вкус. Ему становится не так страшно. Летучая мышь безнадежно трепыхается между его языком и небом, потом стихает, и влажный язык проталкивает ее дальше в глотку.

На вопрос: «Что лучше – жить, чтобы есть, или есть, чтобы жить?» – летучая мышь ответила бы, наверное, что предпочитает выжить, а не быть съеденной, но отвечать уже поздно.

Стая пытается уснуть, но при этом не теряет бдительность. Все знают, что накопленная за день усталость требует отдыха, но не упускают из виду того, что, унесшись в страну грез, станут уязвимы.

Звук глубокого дыхания все ближе. Это, без сомнения, леопард. Все замирают. Опасность приближается. Инстинкт подсказывает каждому размер леопарда. Нервное дыхание огромной кошки несет две дурные вести: что леопард голоден и что он обнаружил стаю. Некоторые паникуют и лезут на верхние ветки дерева.

ОН побуждает их слезать оттуда, так как ветки слишком тонки, чтобы выдержать вес сразу нескольких; если они сломаются, то вниз упадут сразу все. Но другие насмерть перепуганы. Страх – главная причина всех несчастий. Вокруг НЕГО собралось уже много соплеменников, все жмутся к нему, цепляясь за его ветку, лезут ему на голову, на плечи, под локти.

Происходит неизбежное: ветка ломается, и все падают с дерева, буквально леопарду под нос. Тот немедленно пользуется этой удачей. Ему остается только вспороть лапой живот тому, кто ближе всех, а потом впиться ему в глотку, чтобы спокойно, с расстановкой сожрать.

ОН, не дожидаясь худшего, опять прыгает на дерево. «Уф, на этот раз пронесло», – проносится у него в голове. Неудобство жизни в группе состоит в том, что приходится мириться с глупостью соплеменников.

Трагедия разразилась, она позади, и все облегченно переводят дух. Теперь возможен почти спокойный сон. Ночь забрала то, что ей причиталось.

30. В клетке

Они купили билеты в Большую галерею эволюции, оказавшуюся еще внушительнее, чем палеонтологическая экспозиция. Здесь были выставлены мохнатые чучела диких зверей, кожу которых сначала содрали, а потом аккуратно сшили.

На морды зверей были направлены маленькие прожекторы, отчего возникало впечатление, что вся эта фауна была внезапно обездвижена в разгар обычной жизнедеятельности. На первом этаже посетителей встречала длинная неподвижная процессия, вдоль которой следовало пройти в наиболее освещенную часть зала.

– Что скажете, Исидор?

– У него рыльце в пуху.

– Думаете, профессор Конрад убил профессора Аджемьяна?

– Хуже! Он узаконил умерщвление всего этого невинного зверья, помышлявшего только о том, чтобы мирно резвиться у себя в лесу или в саванне. Я уж не говорю о пожизненном заключении, на которое обречены не совершившие ничего дурного обитатели зоопарка.

Но Луреции Немрод хотелось размышлять, а не философствовать.

– Я серьезно, Исидор.

Толстяк-журналист описывал круги вокруг белого медведя с Лабрадора.

– Я тоже серьезно. Лукреция. Если коротко, я не питаю ни малейшего доверия к людям с растительностью на физиономии. Усы или борода непременно что-то скрывают, хотя бы подбородок.

Лукреция сочла это упрощением.

Напротив одного из чучел устроился таксидермист. Чучело, которым он занимался, было сделано из орангутанга, очень похожего на того, что погладил по голове Лукрецию. Специалист заменил ему глаза стеклянными шариками. Потом подшил руку шимпанзе, на которой разошелся шов, показав неприглядную набивку.

Девушка смотрела на возглавлявшего эволюционную процессию слона. Казалось, он ведет всю компанию на Ноев ковчег. Припавший на задние лапы лев с лакированной гривой выглядел угрожающе. Волк и лисица тоже глядели недобро. Скорее всего, всех этих хищников убили во сне, а потом профессионалы постарались придать им грозный вид.

Лукрецию посетила занятная мысль. Люди вовсе не озабочены спасением всего этого зверинца, он ведет их в никуда. С точки зрения людей, у диких животных нет будущего, потому что они не приносят пользы, разве что фигурируют в музеях и демонстрируют детям прошлое. Когда-нибудь животных не станет вовсе.

Казалось, Исидор Каценберг разделяет ее тревогу. Они находились не просто в музейном зале: здесь пахло кладбищем, прославлением сокрушительного главенства человека над остальной природой. Побежденные имели жалкий вид.

– Даже набитые соломой, они сохраняют чуточку души. Чучела – и те способны нам помочь, – заметил спутник Лукреции.

Он смотрел в искусственные глаза зебре, буйволу, газели.

– Вы видели первого человека? – спрашивал он их.

Чучела безмолвствовали.

– Нет, вы расскажите! – не отставал он. – Каким он был? Больной обезьяной-мутантом? Высокоодаренной по воле случая человекообразной обезьяной?

Издали донесся крик. Оба вздрогнули. Голос, без сомнения, принадлежал профессору Конраду. Журналисты бросились на крик.

Тревожный звук донесся из секции приматов.

Там уже собралась небольшая толпа. Репортерам пришлось поработать локтями, суя под нос зевакам свои журналистские удостоверения. Перед одной из клеток лежал на полу бесчувственный профессор Конрад. Бабуины гладили его по голове, пытаясь разбудить. Один воспользовался случаем, чтобы залезть ему в карман и стянуть соленый крекер.

– Кто-нибудь видел, что здесь произошло? – крикнула Лукреция в толпу.

– Я видела, – отозвалась пожилая женщина.

По ее словам, пострадавший в белом халате кормил обезьян. Никто, в том числе он сам, не обращал внимания на примата, превосходившего размером остальных, игравшего в сторонке с соломой.

– Потом этот зверь выпрямился, и я увидела, что он держит какой-то предмет, – рассказала дама, дрожа от этих воспоминаний. – И вовсе не игрушку, а револьвер! Он держал его неуклюже, тем не менее направлял господину в белом халате прямо в висок. Тот так удивился, что застыл с разинутым ртом. Обезьяна крутанула барабан, словно решила поиграть в «русскую рулетку», и один раз нажала на курок. Господин в халате закричал и опрокинулся на спину без чувств.

Показания пожилой женщины подтвердили сразу несколько человек, в том числе ее 12-летний внук. Они засмотрелись на прожорливых бабуинов, когда дела вдруг обернулись совсем худо.

– Обезьяна, говорите? Вы уверены, что это не был человек в маске, прикинувшийся обезьяной? – спросила Лукреция Немрод, занесшая карандаш над страницей блокнота.

Нет! Все дружно стояли на своем: все тело животного было в шерсти, к тому же при бегстве оно прыгало с ветки на ветку при помощи одних рук.

Своевременно прибыли полицейские и «скорая помощь», вызванные по мобильному телефону. Санитары проворно унесли так и не пришедшего в сознание профессора на носилках, после чего полицейские принялись сами опрашивать свидетелей несчастья.

Под грустное похрюкивание бабуинов журналисты удалились.

– Признайтесь, Исидор, вы верите, что это опять была обезьяна?

– Разве что необыкновенно умная обезьяна, – ответил «Шерлок Холмс от науки», почесывая свою лысую макушку. – Обезьяна, способная самостоятельно пронести в клетку оружие, терпеливо дождаться в уголке удобного момента для «русской рулетки», а потом сбежать и выжить посреди современного города…

– Какая умная обезьяна! Или отлично выдрессированная, – заключила Лукреция.

Исидор Каценберг сказал на это, что жизнь порой смахивает на роман, однако трюк с обезьяной-убийцей уже использовался в рассказе Эдгара Алана По «Двойное убийство на улице Морг». Лукреция ответила, что писатель почерпнул этот сюжет из уголовной хроники. Эта историческая подробность оказалась для Исидора в новинку.

– Сарказм преступника – вот что меня тревожит! Астроном, убежденный в обоснованности своей метеоритной теории, чуть не получает по голове… летающим камнем! Биологу, уверенному, что человек – дитя случайности, грозит смерть в результате азартной игры!

Журналист-стажер откинула милым движением длинную рыжую прядь, чтобы вчитаться в свои записи.

– Можно подумать, будто то самое недостающее звено объявилось в нашей реальности, чтобы высмеять все относящиеся к нему теории!

Исидор Каценберг не остался равнодушен к изяществу девушки. Теперь он не сводил с нее глаз и видел, до чего она хороша. Он уже иначе воспринимал запах ее духов, ее сбивающую с ног женственность. «Волшебная девушка!» – вдруг подумалось ему, а следом возник вопрос, откуда берется это волшебство. Ответ напрашивался сам собой: жизнь! Лукреция Немрод была неповторимым воплощением бьющей через край жизни. То, с каким энтузиазмом она жила, сообщало ей особое сияние. Исидору уже казалось, что он падает в бездонную пропасть. Он уже начал влюбляться в эту девушку – что за ужасная мысль! Чтобы он, толстый слон, поддался на чары хрупкой мышки? Он не осмеливался представить, как раздавил бы ее своим чудовищным весом…

– Мечтаете, Исидор? – осведомилась она.

Он не ответил и, желая справиться с досадным наваждением, робко потупил взор.