Текст книги "Скиталец"

– Отступить? – переспросил король, не веря своим ушам.

– Именно, – подтвердил Дуглас, и его голос прозвучал жестко и уверенно, хотя сам он едва ли смог бы обосновать, почему дал такой совет. Это было, черт побери, не более чем предчувствие, вроде того, что посетило его в тумане на рассвете, однако сэр Уильям понимал, что интуиция его не подводит. Лучше всего было сейчас начать отступление и отступать, не останавливаясь, до самой Шотландии, где есть крепкие замки, способные выдержать шквал стрел. Но как объяснить все королю? Не распинаться же насчет закравшихся в сердце страха и дурного предчувствия! В устах другого человека это сочли бы проявлением трусости, но никто никогда не посмел бы обвинить в трусости сэра Уильяма Дугласа, рыцаря из Лиддесдейла.

Король, приняв этот совет за неудачную шутку, лишь хмыкнул.

– Но мы берем верх! – сказал он сэру Уильяму. – Или, может быть, нам угрожает опасность справа?

– Нет, там все спокойно, – ответил Дуглас. – Если англичанам вздумается пойти в атаку на правом фланге, они угодят в ту же самую чертову теснину, в которую попали мы. С тем же результатом.

– Ну вот, а на левом фланге мы их сомнем! – воскликнул король, натягивая поводья, чтобы отъехать. – А ты «отступить»! Мы победим!

Взяв у кого-то из свиты полотняную тряпицу, он просунул ее между щекой и шлемом и, пришпорив коня, поскакал позади строя на восток. Поскакал, чтобы возглавить победоносное крыло шотландцев и доказать всем, что он достойный сын великого Брюса.

– Святой Андрей! – восклицал король, хотя рот его был полон густой крови. – Святой Андрей!

– Дядя, ты и правда думаешь, что нам нужно отступить? – спросил Робби Дуглас, сбитый с толку не меньше короля. – Но ведь мы побеждаем!

– Ты так считаешь, Робби? – Сэр Уильям прислушался к музыке луков. – А зря. Лучше почитай молитвы, малыш. Вспомни все молитвы, какие только знаешь, и попроси Господа, чтобы он позволил дьяволу забрать этих проклятых лучников к себе в ад.

Сэру Джеффри Карру со своими людьми выпало стоять во время боя на левом крыле английской армии, где шотландцы угодили в смертельную ловушку, и теперь его немногочисленные ратники рыскали по лощине в поисках пленников, за которых можно содрать выкуп. Вид шотландцев, попавших в западню и погибавших под стрелами, вызывал у Пугала хищную, злобную усмешку. Какой-то дикий горец, чей толстый плед был истыкан стрелами (одна даже застряла во всклоченных волосах, а другая – в густой бороде), оказался настолько преисполнен клокочущей ненависти, что рвался вперед, невзирая на многочисленные раны, каждая из которых была ли едва ли не смертельна. Стрелы сбивали его с ног, но горец, истекая кровью, поднимался снова и снова. Он находился уже в пяти шагах от англичан, когда сэр Джеффри так ловко взмахнул своим хлыстом, что вырвал ему левый глаз из глазницы, словно орех из скорлупы. Возможно, дикаря не остановило бы и это, но выступивший вперед небрежно взмахнул топором и раскроил ему череп. Пугало свернул хлыст и потрогал влажный железный коготь на его конце.

– До чего же я люблю сражения, – сказал он, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Когда атака шотландцев захлебнулась, он увидел среди груды мертвых тел богато разодетого, носившего голубой и серебристый цвета шотландского лорда и искренне пожалел о его смерти. Совершенно искренне. С покойника ведь выкуп не содрать, и, отдав Богу душу, этот шотландец лишил Пугало возможности заполучить целое состояние. Памятуя о долгах, сэр Джеффри велел своим людям хорошенько обшарить лощину, чтобы обобрать покойников, добить раненых, а также поискать пленника, способного заплатить хотя бы мало-мальски приличный выкуп. Его лучников уже направили на другой фланг, но ратники остались и сейчас искали, чем бы поживиться.

– Живее, Попрошайка! – командовал Пугало. – Смотри как следует! Забирай все стоящее и ищи пленников. Да не кого попало, а джентльменов и лордов. Правда, какие, к черту, в Шотландии джентльмены! – Последнее замечание показалось Пугалу настолько остроумным, что он расхохотался, сложившись пополам и едва выговаривая сквозь смех: – Джентльмены в Шотландии, а? Вот умора! Шотландские джентльмены! – повторил он и тут увидел молодого монаха, смотревшего на него с беспокойством.

Монашек был из числа людей приора, которые разносили снедь и эль для воинов, и дикий, злобный смех сэра Джеффри вызвал у него тревогу. Внезапно смех оборвался. Пугало воззрился на монаха, широко раскрыв глаза, а потом молча выпустил из руки кольца кнута. Не произведя ни звука, мягкая кожа развернулась, после чего сэр Джеффри совершил резкое движение правой рукой, и кнут петлей захлестнулся вокруг шеи молодого монаха. Пугало дернул за рукоять.

– Подойди-ка сюда, малый, – приказал он.

Рывок, и монах, уронив и рассыпав хлеб и яблоки, которые нес, оказался рядом с лошадью сэра Джеффри. Тот свесился с седла, так, что монах мог чуять его зловонное дыхание, и прошипел:

– Послушай, ты, хренов святоша! Если не скажешь мне правду, я отхвачу то, что тебе не нужно и что ты используешь только затем, чтобы мочиться, и скормлю это свиньям. Ты понял меня, малый?

Перепуганный монах лишь кивнул.

Сэр Джеффри обернул петлями хлыста шею молодого человека еще раз и хорошенько затянул, чтобы тот как следует усвоил, кого надо слушаться.

– У лучника, того малого с черным луком, было письмо для вашего приора.

– Да, сэр, было.

– А приор прочел его?

– Да, сэр, прочел.

– А сказал он тебе, что в нем было?

Монах инстинктивно покачал головой, но, увидев, как глаза Пугала наливаются яростью, в панике выпалил слово, которое услышал, едва лишь письмо было открыто:

– Тезаурус, сэр, вот что в нем было, тезаурус.

– Тезаурус? – повторил сэр Джеффри с запинкой, не сразу выговорив иностранное слово. – И что это такое, а, ты, хорек кастрированный? Что это значит, во имя тысячи девственниц?

– Это латынь, сэр. Тезаурус, сэр, по-латыни обозначает… – Голос монаха упал. – Обозначает сокровище, – закончил он еле слышно.

– Сокровище, – вкрадчиво повторил сэр Джеффри, и полузадушенный монах, обретя удивительную словоохотливость, пересказал Пугалу ходившие среди братьев сплетни о встрече Томаса из Хуктона с приором.

– Король послал его сам, сэр, лично, и господин наш епископ тоже, сэр. Они приехали из Франции и ищут сокровище, но никто не знает, какое именно.

– Король, говоришь?

– И неизвестно, где оно находится, сэр. Да, сэр, сам король, лично. Он послал его, сэр.

Пугало заглянул в простодушные глаза монаха и, не увидев там ничего, кроме страха, отпустил кнут.

– Ты рассыпал свои яблоки, малый.

– Да, сэр, рассыпал.

– Дай одно моему коню.

Сэр Джеффри наблюдал, как монах поднимает яблоко, и лицо его неожиданно исказилось гневом.

– Сперва вытри с него грязь, ты, жабье отродье! Слышишь?

Передернувшись, он отвернулся и устремил взгляд на север. Однако он не видел, как выбираются из лощины спасшиеся шотландцы, он не заметил даже бегства своего заклятого врага, сэра Уильяма Дугласа, по милости которого сам Пугало и оказался ввергнут в унизительную, так отравлявшую его жизнь бедность. Джеффри сейчас не видел ничего, ибо все его помыслы были устремлены к сокровищу и перед его мысленным взором громоздилось золото. Груды золота. Горы. Пугало думал только о золоте, о драгоценностях, о деньгах, о том, что можно на них купить. О роскоши. О женщинах. Обо всем, чего только можно пожелать.

Неистовый напор левого крыла шотландской армии принудил англичан отступить настолько, что между английским центром, оборонявшимся за каменной оградой, и теснимым флангом образовался разрыв. Теперь шотландцы получили возможность обойти центральную, находившуюся под началом самого архиепископа Йоркского баталию англичан справа. И тут на выручку своим явились английские лучники.

Подоспевшие стрелки, чтобы защитить фланг архиепископа, выстроились в линию и принялись осыпать стремительно наступавший шелтрон лорда Роберта Стюарта стрелами. Промахов не было, ибо эти лучники, набившие руку на стрельбе по соломенным мишеням с двухсот шагов, ныне стреляли с двадцати. На этом расстоянии стрелы летели с такой силой, что, попав человеку в грудь и пробив кольчугу, стрела пронзала его насквозь и наконечник выходил наружу, прорвав кольчугу и на спине тоже. По правому крылу атакующего шелтрона шотландцев внезапно хлестнул смертоносный ветер, и оно съежилось в комок крови и боли. Каждый шотландец, убитый или раненый, падая, делал мишенью того, кого до сего момента закрывал своим телом, а близкая дистанция позволяла лучникам стрелять не целясь с той скоростью, с какой они успевали накладывать стрелы на тетивы. Шотландцы гибли десятками, они умирали с пронзительными криками. Некоторые в отчаянии устремлялись на лучников, но тут же оказывались отброшенными обратно. Никакая армия не смогла бы устоять против этого шквала оперенной стали, и шотландцы после нескольких попыток прорыва дрогнули и, спотыкаясь о тела своих павших товарищей, побежали назад, туда, откуда начиналось их наступление. Стрелы летели им вдогонку, пока властный голос английского командира не приказал лучникам прекратить стрельбу.

– Но оставайтесь здесь! – добавил он, желая, чтобы стрелки, перешедшие сюда с левого крыла, остались на правом, поскольку враг, оправившись, мог ударить снова.

Томас, находившийся среди этих лучников, сосчитал свои стрелы, выяснил, что их у него осталось всего семь штук, и принялся шарить в траве, ища использованные. Пусть слегка поврежденные, но еще годные в дело. И тут кто-то подтолкнул его локтем и указал на катившуюся через поле повозку, нагруженную дополнительными связками стрел. Томас изумился.

– Во Франции у нас вечно кончались стрелы.

– Здесь тебе не Франция. – У незнакомого бойца была заячья губа, отчего речь его было трудно понимать. – В Дареме стрел сколько угодно. Их держат в замке. Свозят туда с трех графств.

Стрелы действительно изготавливались по всей Англии и Уэльсу. Одни умельцы вырезали и обтачивали древки, другие ковали наконечники, дети собирали перья, женщины сучили веревки, а мужчины вываривали из шкур, копыт и ярь-медянки клей. Потом заготовки свозили в города, насаживали на древки наконечники, прилаживали оперения, собирали в охапки, увязывали и отправляли в крепости Лондона, Йорка, Честера или Дарема, где стрелы лежали в арсеналах, дожидаясь своего часа.

Разорвав бечеву на двух связках, Томас переложил стрелы в целый мешок, который забрал у погибшего лучника. На тело этого человека молодой стрелок наткнулся позади баталии архиепископа. Затем Томас размял пальцы правой руки. Они болели, что свидетельствовало о том, что после сражения в Пикардии ему доводилось стрелять не так уж часто. Ныла и спина, но это после двадцати с лишним выстрелов было неизбежно, ведь, чтобы натянуть лук до уха, требовалось такое же усилие, как чтобы поднять одной рукой человека. Сейчас каждое движение отдавалось болью в хребте, но это была не такая уж высокая плата. Главное, они отбросили левое крыло шотландцев назад, туда, откуда те и начали наступление. Местность между двумя армиями была усеяна израсходованными стрелами, погибшими и ранеными, иные из которых еще шевелились, а то и пытались отползти назад, к своим товарищам. Две собаки унюхали труп, но убежали, когда монах запустил в них камнем.

Томас ослабил тетиву, дав луку выпрямиться. Некоторые лучники предпочитали вообще никогда не снимать тетивы, так что их луки в результате приобретали постоянный изгиб. Это говорило о том, что владелец лука все время им пользуется, а значит, является настоящим воякой, но Томас знал, что согнувшийся от непрерывного напряжения лук теряет часть своей упругости и убойной силы, а потому при любой возможности давал ему распрямиться, отцепив тетиву с одного конца. Это помогало также подольше сохранить тетиву, ведь как бы точно ни была она подобрана по длине, но со временем обязательно растягивалась. Однако хорошая тетива из пропитанной клеем конопляной пеньки могла прослужить около года, особенно если держать ее сухой и не подвергать постоянному напряжению. Как и многие лучники, Томас любил усилить свою тетиву женскими волосами, потому что это повышало ее упругость и не позволяло ей со щелчком лопнуть в самый разгар боя. Это и еще молитвы, обращенные к святому Себастьяну. Томас отцепил один конец тетивы, присел на траву и принялся, доставая из мешка стрелы, вертеть их в пальцах, что позволяло обнаружить малейшее искривление древка.

– Эти ублюдки еще вернутся! – выкрикивал шагавший вдоль строя человек с вышитым на груди серебряным полумесяцем, который сейчас был наполовину залит кровью. – Вы хорошо поработали, но они вернутся!

Один лучник сплюнул, другой непроизвольно погладил свой лук. Томас подумал, что если он сейчас приляжет, то наверняка уснет. Юноша был не прочь вздремнуть, но его преследовал нелепый страх. А ну как шотландцы пойдут в атаку? Вдруг лучники отступят, оставив его спящим, а враги найдут да так, спящим, и прикончат!

Правда, шотландцы пока в атаку не рвались: как и англичане, они устроили себе передышку. Кто стоял, пытаясь отдышаться, кто валялся на траве, многие толпились вокруг бочонков с водой или элем. Большие барабаны молчали, но Томас слышал скрежет стали о камень: люди точили затупившиеся в стычке клинки. Ни с той, ни с другой стороны больше не звучало никаких оскорблений, и шотландцы, и англичане поглядывали на противников со злобной настороженностью. Священники, преклонив колени рядом с умирающими, отпускали тем грехи и молились за упокоение их душ. Голосили женщины, потерявшие своих мужей или сыновей. Правое английское крыло, поредевшее после яростной атаки шотландцев, вернулось к позиции, с которой его оттеснили, и теперь десятки убитых и умирающих оказались позади него. Павших и брошенных при поспешном отступлении шотландцев раздевали и обыскивали: двое англичан повздорили из-за горстки потускневших монет. Два монаха носили воду раненым. Маленький ребенок играл сломанными кольцами кольчуги, в то время как его мать пыталась снять сломанное забрало с алебарды, прикинув, что, если укоротить древко, из этой штуковины получится хороший топор. Шотландец, сочтенный мертвым, неожиданно застонал, перевернулся, и ратник, подскочив к нему, заколол его мечом.

Враг дернулся, застыл и больше уже не шевелился.

– День воскрешения еще не наступил, ты, ублюдок! – проворчал ратник, выпростав меч и вытерев его о порванный сюрко мертвеца. – Надо же, очухался. Аж напугал меня!

Он не обращался ни к кому в частности, просто присел рядом с человеком, которого убил, и принялся обшаривать его одежду.

Башни собора и стены замка были облеплены зрителями. Цапля пролетела над крепостными валами, следуя изгибам реки, беззаботно журчавшей под лучами осеннего солнышка. Ниже по склону слышались голоса коростелей, над мокрой от крови травой порхали, несомненно, последние в этом году бабочки. Шотландцы вставали, потягивались, надевали шлемы, вдевали руки в лямки щитов и поднимали заново заточенные мечи, пики и копья. Некоторые бросали взгляды на город, представляя себе сокровища, хранившиеся в крипте собора и подвалах замка. Они грезили о сундуках, наполненных золотом, и о бочках, битком набитых монетами, о полных серебра комнатах и о тавернах, где рекой льется эль. Они мечтали об улицах, наполненных доступными им женщинами.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! – вещал священник. – Святой Андрей да пребудет с вами. Вы сражаетесь за нашего короля. Ваш враг – это безбожное отродье Сатаны! С нами Бог!

– Подъем, ребята! – крикнул лучник на английской стороне.

Люди поднимались, натягивали тетивы на луки, доставали из мешков первые стрелы. Многие крестились: то, что шотландцы делают то же самое, никого не смущало.

Лорд Роберт Стюарт на свежем сером коне гарцевал перед левым крылом шотландцев.

– Стрел у них почти не осталось, – крикнул он своим людям, – а как стрелы кончатся, мы с ними мигом разделаемся!

Он действительно верил в это, ведь его люди совсем недавно почти сломили проклятых англичан. До полной победы им не хватило совсем немного, и уж на сей раз шотландцы своего не упустят. Надо лишь ударить как следует, и маленькая армия этих чертовых упрямцев, вставших между ними и несметными богатствами юга, будет разбита в пух и прах.

– За святого Андрея! – воскликнул лорд Роберт, и снова грянули барабаны. – За нашего короля! За Шотландию!

Схватка возобновилась.

Покончив со своим делом в маленьком монастырском лазарете, Бернар де Тайллебур направился в собор. Пока его слуга готовил лошадей, доминиканец, пройдя между обрамлявшими неф огромными, раскрашенными зубчатыми полосками красного, желтого, зеленого и голубого цвета, приблизился к гробнице святого Кутберта, чтобы прочитать молитву. Правда, уверенности в том, что этот Кутберт такой уж важный святой, у де Тайллебура не было. Вряд ли он принадлежал к числу тех, кто восседает на небесах одесную Господа и к чьим словам Всевышний преклоняет ухо, но в здешних краях святого Кутберта, похоже, почитали, доказательством чего служила богато отделанная серебром, золотом и драгоценными камнями гробница.

Сейчас близ нее собралось никак не менее сотни женщин, и де Тайллебуру, чтобы протолкнуться вперед и коснуться окутывавшего надгробие расшитого покрова, пришлось отпихнуть нескольких из них с дороги. Одна было огрызнулась, но, признав в обидчике священника, да еще и с изможденным, окровавленным лицом, попросила прощения. Доминиканец, не обращая на нее внимания, подался к гробнице. Покров был с кистями, и женщины привязывали к ним ленточки, каждая из которых обозначала молитву. Чаще всего молились о здравии, исцелении хворых и спасении младенцев, но нынче многие пришли попросить Кутберта помочь их мужчинам вернуться с холма домой целыми и невредимыми.

Бернар де Тайллебур добавил к молитвам женщин собственную.

«Сходи к святому Денису, – молил он Кутберта, – и попроси его поговорить с Господом».

По его разумению, если этот Кутберт сам и не мог претендовать на внимание Всевышнего, то, будучи как-никак святым, все же имел возможность повстречаться на небесах со святым Денисом, который как француз наверняка ближе к Богу, чем какой-то там Кутберт.

«Попроси Дениса замолвить за меня словечко, чтобы Бог благословил мое начинание, не оставил меня своею милостью, спрямил мою стезю и даровал мне успех. А также пусть он попросит Господа отпустить нам наши прегрешения, ибо оные, сколь бы ни были они велики и прискорбны, мы совершили, находясь у Него на службе и к вящей Его славе».

Вспомнив с тяжелым сердцем о грехах сегодняшнего дня, де Тайллебур поцеловал покров, выудил из кошелька под рясой монетку, опустил ее в большую металлическую церковную кружку для сбора пожертвований и заспешил через неф собора обратно.

«Примитивное сооружение, – думал доминиканец, – колонны громоздкие, неуклюжие, размалеваны полосами, а резьба неказистая, как детские каракули. Не то что новые, изысканные аббатства и храмы, что воздвигают нынче во Франции».

Он окунул пальцы в святую воду, осенил себя крестным знамением и вышел на солнечный свет, где его ждал слуга с лошадьми.

– Ты мог бы уехать без меня, – сказал он слуге.

– Еще проще было бы убить тебя по дороге и продолжить путь одному, – отозвался тот.

– Но ты этого не сделаешь, – заявил де Тайллебур, – потому что милость Господня уже вошла в твою душу.

– Хвала Господу, – промолвил слуга.

Этот человек был по рождению рыцарем благородного происхождения. Теперь, к удовольствию де Тайллебура, он нес наказание за свои собственные грехи и за грехи своей семьи. Некоторые, в том числе и кардинал Бессьер, считали, что этого грешника следовало подвергнуть пытке, подвесить на дыбу и жечь каленым железом, дабы страданием усилить искренность его раскаяния муками. Но де Тайллебур убедил кардинала ничего такого не делать, а лишь показать этому человеку орудия пыток.

«А потом отдай его мне, – сказал тогда де Тайллебур, – и пусть он приведет меня к Граалю».

«А когда приведет, то убей его», – напутствовал инквизитора кардинал.

«Когда мы получим Грааль, многое изменится», – уклончиво ответил доминиканец, пока не знавший, действительно ли уж ему нужно убивать потом этого худощавого молодого человека с загорелой дотемна кожей, черными глазами и узким лицом, который некогда называл себя Арлекином. Он взял такое имя из гордости, потому что шуты – это заблудшие души, но де Тайллебур считал, что вполне возможно, что душу этого «шута» он спас. Настоящее имя Арлекина было Ги Вексий, граф де Астарак, и когда доминиканец рассказывал брату Коллимуру о человеке с юга, явившемся в Пикардию, чтобы сражаться за Францию, то он имел в виду именно его.

Вексий был схвачен после проигранного сражения, когда французский король искал виноватых, а из кого мог выйти лучший козел отпущения, чем из человека, осмелившегося продемонстрировать герб опального семейства, объявленного вне закона за мятеж и ересь? Предполагалось, что инквизиция пытками выбьет из него еретический дух, но де Тайллебуру Арлекин понравился. Он почувствовал в нем родственную душу, человека сурового, жесткого, целеустремленного, сознающего бренность этой жизни и ценность жизни грядущей, а потому доминиканец избавил своего врага от мучений. Он лишь показал Арлекину камеру пыток, объяснив, какими способами очищает инквизиция заблудшие души, и мягко попросил его ничего не утаивать. И «шут» во всем признался. Он рассказал, что некогда плавал в Англию на поиски Грааля, но, хотя и убил там своего дядю, предполагаемого хранителя святыни, так ничего и не нашел. А теперь вместе с де Тайллебуром он выслушал рассказ Элеоноры о Томасе.

– Ты поверил ей? – спросил доминиканец.

– Поверил, – ответил Вексий.

– Но что, если ее и саму обманули? – призадумался инквизитор. Элеонора рассказала им, что Томасу было поручено искать Грааль, но что его вера слаба и поиски он ведет без воодушевления. – Нам все-таки придется убить его, – добавил де Тайллебур.

– Конечно. Доминиканец нахмурился.

– Значит, ты не против?

– Против убийства? – Ги Вексия, судя по всему, удивило, что де Тайллебур вообще задал такой вопрос. – Убивать – это моя работа, святой отец, – промолвил Арлекин.

Кардинал Бессьер повелел, чтобы всякий дерзнувший искать Грааль был убит, кроме, разумеется, тех, кто ведет поиски по велению самого кардинала. Ги Вексий охотно принял на себя обязанности убийцы во славу Господа, и мысль о том, чтобы перерезать глотку двоюродному брату, ничуть его не смущала.

– Ты хочешь подождать этого Томаса здесь? – спросил он инквизитора. – Девица сказала, что после сражения он придет в собор.

Де Тайллебур посмотрел на холм. Сомнений в победе шотландцев у него не было, но как раз это заставляло его сильно сомневаться в том, что Томас из Хуктона объявится в городе. Скорее всего, он в панике сбежит на юг.

– Мы отправимся в Хуктон.

– Я уже обшарил весь Хуктон, – возразил Арлекин.

– Значит, обшаришь его снова, – отрезал де Тайллебур.

– Хорошо, святой отец.

Ги Вексий смиренно склонил голову. Он был грешником, каковому подобало выказывать смирение, что он и делал. Выполнял, не задавая вопросов, все указания де Тайллебура, за что ему было обещано восстановление прежнего положения. Возвращение фамильной чести, возможность вести за собой людей на войну и полное прощение церкви.

– А сейчас нам пора уходить, – сказал де Тайллебур.

Он хотел убраться до того, как их явится разыскивать Уильям Дуглас, и, что особенно важно, до того, как кто-нибудь обнаружит три трупа в келье монастырского госпиталя. Доминиканец, уходя, плотно закрыл дверь, и монахи, надо думать, довольно долго будут считать, что брат Коллимур спит, и не решатся его потревожить. Однако инквизитор не желал рисковать, а потому вскочил в седло одной из лошадей, которых они нынче утром забрали у Джейми Дугласа. Сейчас казалось, что все это произошло давным-давно.

Де Тайллебур уже вставил ноги в стремена, но тут ему пришлось отпихнуть какого-то нищего, нывшего, что он голоден. Этот прощелыга хватал священника за ногу, но в ответ получил такой пинок, что едва не свалился.

Шум битвы нарастал. Доминиканец снова бросил взгляд на ставший полем сражения склон, но по большому счету ему не было дела до этой битвы и до ее исхода. Если англичанам и шотландцам угодно убивать и калечить друг друга, то пусть они этим и занимаются. У него на уме кое-что поважнее, дела Господа и Грааля, Небес и Ада. Конечно, его совесть и душу тоже отягощают грехи, но все они будут отпущены ему кардиналом, и даже Небеса простят эти прегрешения, когда он найдет Грааль.

Ворота города, хотя и усиленно охранявшиеся, были открыты, что давало возможность доставлять на поле боя еду, питье и стрелы, а также вносить в город раненых. Настоящие стражники ушли на битву, и караул у ворот несли пожилые горожане, получившие приказ не впускать вооруженных чужаков. Приказа препятствовать выезду из города они не получали, в связи с чем и не обратили никакого внимания ни на изможденного священника, ехавшего верхом на боевом коне, ни на его элегантного слугу. Таким образом, де Тайллебур и Арлекин благополучно выехали из Дарема, свернули на дорогу, ведущую на Йорк, и пришпорили коней. Шум сражения эхом отдавался от утеса, на котором стоял город, но они поскакали на юг.

В середине дня шотландцы пошли в атаку во второй раз, но, в отличие от первой, она не повлекла за собой бегство английских лучников. На сей раз они вышли вперед не для того, чтобы раздразнить врага, но чтобы отразить наступление, и встретили наступавших настоящим шквалом стрел. Левое крыло шотландцев, утром едва не сломившее англичан, теперь столкнулось со вдвое большим числом лучников. Поначалу воины стремительно рванулись вперед, но стальной ливень быстро охладил их пыл, и наступление замедлилось, а потом и вовсе остановилось, ибо люди попрятались за щитами. Правое крыло шотландцев вообще не двигалось с места, тогда как центральный, королевский шелтрон был остановлен в пятидесяти шагах от все той же каменной стены, из-за которой теперь толпа лучников непрерывно осыпала шотландцев стрелами.

Отступать шотландцы не хотели, а наступать не могли, и некоторое время английские стрелы глухо барабанили о щиты, вонзаясь в каждую неосторожно высунувшуюся из-за прикрытия часть тела. Потом люди лорда Роберта Стюарта стали осторожно отходить, после чего их примеру последовал и шелтрон короля. На поле боя вновь воцарилось затишье. Не били барабаны, враги не обменивались оскорблениями. Шотландские лорды, те, кто уцелел, собрались под королевским стягом, и архиепископ Йоркский, увидев, что противники совещаются, созвал собственных командиров. Англичане, несмотря на достигнутый успех, не слишком радовались, ибо полагали, что под «третье крещение стрелами», как образно называл это архиепископ, враги себя уже не подставят.

– Ублюдки улизнут на север, – предсказал он. – Да будут прокляты их нечестивые души!

– А мы погонимся за ними, – ответил лорд Перси.

– Нам их не догнать, – заметил архиепископ, сняв свой шлем и примяв волосы вокруг кожаного подшлемника.

– Но мы победим всю их пехоту! – яростно выкрикнул другой лорд.

– Да пропади она пропадом, их пехота! – рявкнул архиепископ, разозленный подобной глупостью. – На кой черт нам нужны пешие голодранцы?

Захватывать в плен имело смысл только лордов и рыцарей, то есть тех, кто скачет верхом, на дорогих скакунах, и с кого можно затребовать хороший выкуп. Особенно же архиепископу хотелось пленить тех шотландских лордов, которые вроде графа Ментейта присягнули Эдуарду Английскому и присутствие которых во вражеской армии уже само по себе являлось доказательством их преступного вероломства. С таких людей нельзя брать выкуп, их следует казнить, чтобы другим было неповадно нарушать клятвы, но в данном случае это не имело значения. Ведь если сегодня архиепископ одержит победу, его маленькая армия сможет беспрепятственно вторгнуться в Шотландию. Захватить владения изменников и забрать у них все, чем они обладают: вырубить на строевой лес их парки, содрать с кроватей постельные принадлежности, забрать и сами кровати, и домашний скот, и птицу… не оставить даже камыша на отмелях.

– Но они не станут нападать снова, – сказал архиепископ.

– Тогда нам придется превзойти их умом, – добродушно заявил лорд Аутуэйт.

Остальные лорды воззрились на него с недоверием, ибо ум никоим образом не являлся в их глазах высоко ценимым качеством. Никто с его помощью не убивал вепрей, не добывал оленей, не овладевал женщинами и не захватывал пленников. Оно, конечно, у церковников – ума палата, водятся умники и в Оксфорде, да и женщинам позволительно быть умными, коли они этим не похваляются, но на кой черт нужен ум на поле боя?

– Умом, это как? – едко осведомился Невилл.

– Шотландцы боятся наших лучников, – пояснил лорд Аутуэйт, – а если сочтут, что стрелы у лучников на исходе, это придаст им куража. Глядишь, они и решатся на атаку.

– Действительно, действительно… – начал было архиепископ, но осекся, поскольку ума у этого человека было ничуть не меньше, чем у Аутуэйта. И более чем достаточно для того, чтобы не выпячивать этот ум, а скрывать. – Но как нам убедить в этом врагов? – спросил он.

Лорд Аутуэйт любезно объяснил его преосвященству то, до чего, как он подозревал, воинственный прелат уже додумался сам.

– Думаю, если враг увидит, как наши лучники собирают стрелы на поле боя, он сделает правильный вывод.

– То есть в данном случае, – пояснил архиепископ остальным лордам, – имеется в виду, что враг, напротив, сделает неправильный вывод. Он будет обманут.

– А что, славно придумано!

Мысль о том, что враг будет обманут, многим лордам понравилась.

– А еще можно подвести поближе коней, – предложил лорд Аутуэйт. – И шотландцы подумают, что мы готовимся к бегству.

Архиепископ не колебался.

– Привести всех лошадей, – приказал он.

– Но… – нахмурился один из лордов.

– Лучникам собирать стрелы, оруженосцам и пажам – вывести коней для рыцарей и ратников, – приказал его преосвященство, полностью поняв, что имел в виду лорд Аутуэйт и горя желанием осуществить задуманное, прежде чем противник решит отступать на север.

Лорд Аутуэйт сам отдал необходимые распоряжения, и в считанные минуты десятки лучников высыпали на разделявшее враждебные армии пространство и принялись собирать использованные стрелы. Некоторые при этом ворчали, называя происходящее «ненужным дурачеством», ибо они оказались на виду у шотландцев, снова принявшихся осыпать их насмешками. И не только насмешками: один малый, зашедший дальше других, получил в грудь арбалетную стрелу. Бедняга уставился на нее, рухнул на колени, отхаркнул кровь в сложенную чашечкой ладонь и застонал. Его товарищ бросился было ему на выручку, но все тот же арбалетчик ранил его в бедро. Шотландцы разразились бурей глумливых восклицаний, малость поутихшей лишь после того, как в арбалетчика полетели стрелы сразу дюжины английских лучников.