Текст книги "Последний холостяк"

Глава 13

На следующее утро солнце взошло на небосводе в положенный ему для этого Творцом час. Чай, поданный на стол к завтраку для обитателей Пакстон-Хауса, был, как обычно, горяч, мармелад – сладок, лепешки – пышны и румяны, масло таяло во рту. Однако почтенные дамы вкушали все эти яства без свойственного им аппетита, то и дело тяжело вздыхали и тоскливо переглядывались, как бы сокрушаясь по поводу чрезвычайного происшествия, нарушившего нормальный ход их существования в этом доме.

Минувшей ночью, незадолго до полуночи, вернувшаяся из города Антония молча проследовала в свои покои и уединилась там, захлопнув за собой дверь. Озадаченные столь странным поведением своей благодетельницы, вдовы собрались в холле возле ее комнат, чтобы выяснить причину удивительной метаморфозы, случившейся с леди Пакстон. Надрывные рыдания, доносившиеся из ее спальни, подсказали им, что виновник ее душевных страданий – Ремингтон Карр.

Эту версию подтвердил и свежий номер газеты «Гафлин-герс», доставленный в обычное время почтальоном. Заголовок фельетона, напечатанного на первой странице, гласил: «Аристократа и вдову застукали в их любовном гнездышке».

Автор скандального опуса – Руперт Фитч – не называл имен своих «героев», но приведенных им деталей любовной интриги, среди которых упоминалось и заключенное невезучей парочкой пари, было достаточно, чтобы догадаться, о ком именно идет речь. Персонажи фельетона были захвачены врасплох в довольно-таки пикантной ситуации группой известных в высшем свете джентльменов, прибывших к хозяину дома с поздним визитом: обнаженными, растрепанными и взволнованными.

Скрепя сердце вдовы были вынуждены признать, что леди Антония и лорд Карр не устояли перед натиском эмоций, порожденных возникшей между ними взаимной симпатией. Следствием такой неблагоразумной поспешности стала не любовь до гроба, а настоящая жизненная катастрофа.

Антония вышла из спальни только около полудня, бледная, подурневшая и с опухшими от слез глазами. Ее черное платье было застегнуто на все пуговицы от шеи до талии, держалась она так, словно присутствовала на чьих-то похоронах. Как только Антония вошла в притихшую гостиную, к ней подошли Гермиона и Элинор.

– Тебе нездоровится, милочка? – спросила, беря ее под руку и увлекая к креслу, тетя.

Антония рассеянно окинула взглядом остальных подруг, смотревших на нее с нескрываемым сочувствием, и на сердце у нее потеплело.

– Вам, очевидно, известно, что этой ночью… – Антония осеклась и потупила взгляд, не найдя в себе мужества закончить фразу.

– Нам все известно, милочка, – сказала Гермиона. —

Как и всему городу. Вот ознакомься! – Она протянула Антонии газету.

Пробежав глазами заголовок, леди Пакстон покачнулась и плюхнулась в кресло. Отдышавшись, она прочла фельетон от начала до конца и пришла в ужас. Отвратительные подробности унижения, которому она подверглась в доме Ремингтона Карра, упоминание о присутствовавших при этом известных джентльменах и ряд других деталей не оставляли сомнений в том, что скандал получит широкую огласку и общественный резонанс.

– Этот вездесущий Руперт Фитч вертелся у нашего дома всю минувшую неделю, – многозначительно промолвила Элинор.

– Гнусный негодяй! – добавила Гертруда и негодующе встряхнула буклями.

Вдовы окружили кресло, в котором сидела опечаленная Антония, и стали выражать ей поддержку и любовь.

– Мне стыдно за свой необдуманный шаг, – пролепетала она, оправившись от потрясения. – Я не должна была идти к нему. Но он уверял меня, что пересмотрел свои убеждения, изменил свое отношение ко всем нам, женщинам. И мне поверилось, что это действительно так… Я решила, что он любит меня… Людская молва меня не тревожит, однако я понимаю, что мое грехопадение бросает тень как на светлую память о сэре Джеффри, так и на всех нас. Поэтому прошу вас постараться понять меня и не судить слишком строго…

– Не надо извиняться, леди Антония, – сказала Молли, потрепав ее по плечу. – Вы не сделали никому из нас ничего дурного. Что же касается вашего греха… Кто из женщин хотя бы раз в жизни не оказывался в подобной ситуации? Мы ведь слабые, мягкосердечные создания!

Все дамы закивали в знак согласия и принялись утешать убитую печалью Антонию. Она слегка повеселела и даже улыбнулась, ободренная такой солидарностью.

От нахлынувших чувств Антония расплакалась, хотя и думала, что за ночь выплакала все слезы, и почувствовала себя гораздо лучше. Она была чрезвычайно признательна подругам за их поддержку в трудную минуту жизни и тронута их сердечной любовью. Когда-то она оказала им помощь и приютила их, теперь же они отплатили ей за это сторицей. Несомненно, всех обитателей этого дома связывали не только практические соображения, но и нечто большее – родство душ, невозможное без неподдельной любви.

– Какая досада, что все так нелепо оборвалось! – задумчиво промолвила Пруденс. – Ведь между вами, леди Антония, и его сиятельством наметилось взаимопонимание. Более того, граф созрел для того, чтобы наконец-то связать себя брачными узами.

Антония оцепенела, явственно представив себе мерзкую сцену в спальне предателя Ремингтона: себя самое, голую в его постели, трепещущую от унижения и ужаса, и его подвыпивших дружков, поздравляющих графа с удачным исполнением их задания. Да как он мог так подло поступить с ней? И почему она ему поверила?

– Связать его брачными узами? – с негодованием переспросила она. – Да его надо повесить! Ему все было заранее известно! Мало того, я уверена, что он сам все это и придумал!

Смущенные вспышкой ее гнева, вдовы растерянно переглянулись и не осмелились ничего возразить.

Дом леди Пакстон стал не единственным местом в Лондоне, где статейка Руперта Фитча получила большой резонанс. «Гафлингерс газетт» регулярно доставляли в Букингемский дворец, где ее читали члены королевской семьи и порой сама Виктория. Но в течение двух последних недель газету старались прятать от ее величества. В это утро, однако, королева застала своих дочерей – Беатрису и Александру – в гостиной со свежим номером этого издания в руках и пожелала с ним лично ознакомиться. Пробежав глазами скандальный фельетон, Виктория густо покраснела, расправила плечи и, прищурившись, некоторое время сидела молча, обдумывая возмутительное известие.

Знавшие признаки закипающего в ее груди гнева, дочери потупились и благоразумно хранили молчание. Наконец королева разразилась негодующей тирадой:

– Некий аристократ, заключивший пари с одной небезызвестной леди? Готова поклясться, что это повеса Ландон! И пусть даже в этом пасквиле нет ни слова правды, все равно репутация леди Антонии серьезно подмочена. Мы не можем поверить в то, что она опустилась до амурного рандеву с этим пройдохой. Нам она известна как приличная женщина строгих правил, вдова, скорбящая по своему безвременному усопшему почтенному супругу, ведущая скромный, уединенный образ жизни.

Из уст ее величества, чья скорбь по своему милому Альберту была безмерна и безутешна и по сей день, такая оценка прозвучала как наивысшая похвала.

– Леди Антония Пакстон целиком посвятила себя заботе о страждущих и несчастных! Ее работа в Лиге помощи вдовам по праву может считаться образцом подвижничества и самопожертвования! Нет, определенно всю вину следует возложить на Ландона! Его надлежит погнать на покаяние в Кентербери кнутом за дискредитацию этой почтенной дамы. – Она встала и принялась расхаживать по гостиной взад и вперед, постукивая свернутой газетой по мясистой ладони с толстыми пальцами. – Все это видимые плоды его бредовых рассуждений о равноправии мужчин и женщин! Теперь он объявил крестовый поход против супружества. Одному Всевышнему известно, какие еще дурные всходы дадут посеянные им семена порока и зла!

Королева наморщила лоб, выпятила массивный подбородок, подумала немного и продолжала:

– Надо вернуть леди Антонии ее доброе имя! А повесу графа заставить пожать плоды того, что он сам и посеял! Александра, пожалуйста, разыщи Джона Брауна и вели ему прислать сюда дворцового курьера! – Она села за стол и взяла перо и бумагу.

– Но что вы намерены предпринять, ваше величество? – живо спросила Беатриса.

– Вызвать сюда графа Ландона и поздравить его с предстоящей женитьбой! – смерив дочь многозначительным взглядом, отвечала Виктория.

Едва лишь на другое утро часы пробили одиннадцать ударов, как Ремингтон Карр вступил на лестницу, ведущую в приемную королевы в Букингемском дворце. Одетый в безукоризненный костюм для утренних визитов – серый смокинг и брюки в елочку, он твердой походкой шел по длинным дворцовым коридорам, являя всем своим обликом и осанкой образец благородства и уверенности.

Однако пытливый наблюдатель смог бы заметить в его взгляде скрытый страх. Как только курьер из дворца доставил ему конверт с характерной черной окантовкой и королевской печатью, граф понял, что попал в беду. Для замешанного в скандале аристократа вызов к ее величеству королеве был равнозначен приглашению на гильотину.

Прождав некоторое время в комнате, смежной с приемной, куда его сопроводил вышколенный лакей, Ремингтон был приглашен на аудиенцию к ее величеству. На королеве было ее обычное длинное черное платье и белая шляпа. Она сидела в глубине зала в кресле, напоминающем трон, поставив ноги на специальную скамеечку, и разговаривала с Джоном Брауном, своим личным секретарем. Чуть поодаль стояли две фрейлины.

Протоколом предусматривалось, что прибывший на аудиенцию должен оставаться возле дверей до тех пор, пока ему не будет позволено приблизиться к ее величеству. И Ремингтон ждал этого момента, не смея даже переступить с ноги на ногу и замерев по стойке «смирно», пока королева внимательно разглядывала его издалека. Пошептавшись со своим секретарем, она встала с кресла и принялась расхаживать взад и вперед, чем немало озадачила лорда Карра. Всем своим обликом королева как бы выражала ему недовольство и делала ему безмолвное внушение укоризненными взглядами.

Наконец, успокоившись и обретя хорошее расположение духа, Виктория вновь уселась в кресло и, подняв два пальца, дала ему понять, что он уже может подойти к ней поближе.

Охваченный скверным предчувствием и слабостью, Ремингтон приблизился к ее величеству и поклонился. Не протянув ему руки, Виктория промолвила:

– До нас дошли слухи о вашем недостойном поведении, Ландон. Мы весьма огорчены вашими поступками. Вы бросили вызов правилам приличия и морали, в очередной раз подвергли испытанию терпение общества, церкви и короны. Дальше так продолжаться не может, вашему беспутству должен быть положен предел. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, ваше величество, – с трудом выдавил из себя Ремингтон.

– Вы просто обязаны загладить свою вину перед потерпевшей стороной, – продолжала королева и, выпрямив спину, с ледяными нотками в голосе добавила: – Мы рады первыми поздравить вас, граф Ландон, с вашим скорым бракосочетанием.

Побагровев, Ремингтон поперхнулся и переспросил:

– Бракосочетанием, мадам? Королева удовлетворенно улыбнулась:

– Да, это единственный, пусть и нелегкий для вас, выход из сложившейся ситуации. Вам придется проглотить эту горькую пилюлю для вашей же пользы. Нам докладывали, что вы считаете брак тяжелой, ненавистной ношей, нести которую до конца дней для мужчины – сущее наказание. Мы искренне надеемся, что ваш брак именно им и станет, ибо иного вы не заслуживаете. Только пройдя через муки и страдания, грешник может прийти к покаянию и спасению души. —

Она сверкнула глазами и удовлетворенно откинулась на спинку своего троноподобного кресла. – Что же до вашей невесты, то мы лично выразим ей сочувствие в свое время.

Ремингтон открыл было рот, чтобы возразить, но Виктория вновь величественно подняла руку с двумя вытянутыми вверх пальцами, подавая ему знак, что аудиенция закончена. Ремингтон покорно отвесил ей молчаливый поклон, повернулся и пошел к дверям. Внезапно королева окликнула его. Он замер и обернулся.

– Мы ожидаем, что объявление о вашей свадьбе будет в течение двух недель опубликовано в «Таймс», – произнесла Виктория, не поднимая головы от бумаг.

Дворец граф покидал в сильнейшем душевном волнении. Его откровенно подвергли порке, посулив еще более строгое наказание в том случае, если он ослушается высочайшего приказа и не женится на Антонии в ближайшее время. Разумеется, в темницу его не упекут и земель не лишат, теперь уже не те времена, рассуждал Ремингтон, однако всем его политическим и коммерческим начинаниям будет нанесен значительный урон.

Граф уселся в экипаж и какое-то время задумчиво молчал, с удивлением ощущая облегчение в груди. В течение двух минувших дней он пребывал в скверном настроении, срывал злость на прислуге и постоянно думал, как ему поступить в этих ужасных обстоятельствах. Ультиматум, предъявленный королевой, положил конец его душевным терзаниям и дал ему повод для новой встречи с Антонией. Что ж, решил Ремингтон, лучше побыстрее разрубить этот гордиев узел.

– В Пакстон-Хаус, да поживей! – крикнул он кучеру, расправляя плечи.

– Госпожи нет дома, – смерив посетителя недобрым взглядом, объявил отворивший ему дверь Хоскинс. – Она просила вас не беспокоить ее и впредь.

Он захлопнул дверь у Ремингтона перед самым носом, словно бы влепил ему пощечину. Покрывшись от возмущения красными пятнами, граф стал стучать по двери массивным бронзовым кольцом, требуя, чтобы дворецкий впустил его в дом. Но его настойчивые требования оставались без внимания. Потеряв терпение, Ремингтон стал барабанить по двери кулаком и кричать, что он отсюда не уйдет, пока его не впустят.

Наконец, когда силы уже начали покидать его, Хоскинс слегка приоткрыл дверь, выглянул и, отступив, пропустил вперед тетушку Гермиону. Окинув непрошеного гостя холодным взглядом, она спросила:

– Чтр вам угодно?

– Умоляю вас, миссис Филдинг, позвольте мне поговорить с Антонией по очень важному делу! – потирая ладонью кулак, ответил он. Она вздохнула и кивком распорядилась, чтобы Хоскинс впустил его в дом.

Очутившись в прихожей, Ремингтон увидел там Элинор, Викторию, Флоренс, Молли и Поллианну, смотревших на него с укором и негодованием. В их глазах он прочитал также разочарование и боль, отчего ему стало стыдно и неловко. Гермиона велела Хоскинсу взять его шляпу, дворецкий с видимой неохотой подчинился, но внезапно выкинул дерзкий фортель – швырнул котелок на пол и наступил на него ногой. Граф смертельно побледнел, дворецкий молча повернулся и ушел.

– Не сердитесь, ваше сиятельство, – мягко промолвила Гермиона. – Уж слишком близко мы все приняли к сердцу случившееся с леди Антонией. Я вас, конечно, к ней провожу, но не могу поручиться, что она пожелает вас видеть. Пойдемте, милорд!

– Мне чрезвычайно необходимо переговорить с ней, – произнес на ходу граф Карр взволнованным голосом. – Нам надо объясниться. Дело не терпит отлагательства!

Тетушка Гермиона вновь тяжело вздохнула и горестно покачала головой. Доведя графа до гостиной, она оставила его там одного и ушла в покои Антонии. Вернувшись, она попросила его встать возле окна, сама же заняла позицию возле дверей.

Вскоре в гостиную стремительно вошла Антония.

– Как вы посмели прийти сюда! – вскричала она, глядя на Ремингтона с яростью и ненавистью.

Боль сковала его сердце, он глухо произнес:

– Антония! Позвольте мне все вам объяснить!

– Нам не о чем разговаривать! – воскликнула она и попятилась. – Убирайтесь вон из моего дома, пока я не позвала на помощь полицию!

– Я заверяю вас, что не хотел… не собирался ставить вас в такое положение, – пробормотал Ремингтон, делая два шага вперед. – Все произошло совершенно неожиданно…

– И у вас еще хватает наглости заверять, что вы не собирались обворожить и соблазнить меня? Чтобы потом опозорить на весь Лондон? Лучше сознайтесь, что вы мне мстили! Не лгите!

– Да! То есть нет, разумеется. Я хочу сказать, что ничего такого у меня и в мыслях не было, – сбивчиво произнес граф.

– Ложь! – Антония направилась к себе в спальню. Ремингтон догнал ее и повернул лицом к себе, схватив за локоть. Антония обожгла его разъяренным взглядом.

– Хорошо, я признаюсь, что поначалу, когда впервые очутился в этом доме, хотел покарать злого дракона, хитростью заманивающего моих друзей в капкан супружества.

– Злого дракона? – вскинув бровь, переспросила Антония.

– Ну, так вас раньше называли в определенных кругах, – смущенно потупившись, пробормотал Ремингтон. – Я быт введен рассерженными приятелями в заблуждение. Их шестеро, и все они пали жертвой схожих обстоятельств. Как я мог им не поверить? Они избрали меня мстителем, я рассчитывал увидеть здесь чудовище, но увидел вас, Антония, и понял, что глубоко заблуждался на ваш счет. Я встретился в тот злополучный вечер со своими друзьями в клубе и заявил, что отказываюсь от миссии мстителя, потому что вся их затея – ошибка. Они пришли в ярость и после моего ухода напились вдрызг. Из клуба они под винными парами отправились ко мне, чтобы предъявить мне счет. Конечно, они не ожидали встретиться у меня с вами. Их визит и для меня стал полной неожиданностью. Умоляю, поверьте мне, Антония! Я не хотел вас обидеть! – От нервного напряжения у него стал подергиваться левый глаз, а по скулам забегали желваки.

Антония пристально взглянула на него, тронутая искренним тоном его заверений в своей невиновности, и ледяной панцирь презрения, сковавший ее раненое сердце, стал таять. В его карих глазах ей хотелось увидеть не мольбу и отчаяние, а прежнюю страсть и доброту, вожделение и нежность. Но, осознав вдруг, что она все еще испытывает острую потребность в его прикосновениях, она взволновалась. Однажды доверчивость уже завершилась для нее горьким разочарованием в мужчинах, крушением остатков ее наивных девичьих грез о большой любви, утратой романтического чувства и позором. Довольно ошибок, на этот раз она будет мудрее и не позволит ему снова разбить ей сердце.

Пусть он искренне желал ее, пусть получал удовольствие от ухаживаний за ней, хотел овладеть ее телом, и пусть он теперь страдает, лишившись возможности удовлетворять с ней похоть. Это его личные проблемы! Она же удостоверилась, что его чувства не имеют ничего общего ни с настоящим сердечным чувством, ни с романтическим увлечением. Она уже давно не наивная девочка, так что о прощении коварного интригана не может быть и речи. Антония прищурилась и с горечью спросила:

– Так чего же вы от меня хотите, ваше сиятельство? Прощения?

– Я пытаюсь загладить перед вами свою вину, – с трудом произнес Ремингтон. – Я пришел, чтобы просить вас стать моей женой.

Столь неожиданный ответ настолько поразил леди Пакстон, что она даже раскрыла рот и чуточку обомлела. Граф Ландон говорил вполне серьезно, и она совершенно растерялась от такого неожиданного поворота разговора. Дамский угодник, вольнодумец и закоренелый холостяк предлагает ей руку и сердце! От этой невероятной идеи в голове Антонии слегка помутилось. Она попятилась и воскликнула:

– Да вы безумны, ваше сиятельство! Как же я сразу не догадалась! Закончим этот нелепый разговор. Прощайте! Я сыта вашим бредом.

Ремингтон опередил ее и не дал покинуть гостиную.

– Послушайте, Антония! Я в здравом уме и говорю серьезно. Я принимаю на себя всю ответственность за ваши нынешние проблемы и…

– Проблемы? – звенящим голосом переспросила она. – О каких еще проблемах вы говорите, сэр? У меня все нормально.

– Вы так считаете? Всему Лондону известно, что вас застали в моей постели. Сплетни о вас кочуют по пабам, бульварам и базарам, не говоря уже о высших сферах общества. Ваша репутация сильно подмочена. И я, как порядочный мужчина, считаю своим долгом исправить эту ситуацию и восстановить вашу репутацию. Посудите сами, Антония, что может защитить доброе имя дамы лучше, чем законный брак?

Произнеся эти слова, Ремингтон почувствовал во рту некое подобие оскомины, а глаз задергался пуще прежнего. Его искривившееся лицо и нервный тик произвели на Антонию столь удручающее впечатление, что она почувствовала внезапно ужасающую опустошенность и отчаяние. Лучше бы он и не произносил слова «репутация», «долг» и «законный брак»! Если раньше в ее сердце еще теплилась надежда, что он питает к ней неподдельное влечение, то теперь ей стало ясно, что он готов жениться на ней исключительно из-за угрозы грандиозного скандала в высшем свете, боясь за собственную репутацию. Все прочее – только пустые громкие фразы, ложь, притворство и лицемерие. Разумеется, еще и попытка ублажить мужское самолюбие.

Антония внутренне содрогнулась. Ей вспомнилось, как много лет назад партнеры отца и похотливые дружки дяди использовали ее, наивную юную сиротку, как товар для достижения своих личных целей. И проснувшаяся в ней старая боль породила новую волну негодования и гнева.

– Как, однако, великодушно с вашей стороны, ваше сиятельство, предлагать мне спасение! – вскричала она, с угрожающим видом наступая на графа. – Какая трогательная забота о моем добром имени! Однако я вынуждена отклонить ваше благородное предложение! Не надо никаких жертв, сэр! Я совершенно не ощущаю себя опозоренной, оскорбленной и униженной. Мне вообще нет дела до пустых сплетен и досужих домыслов на мой счет. Я признаю, что ошиблась, доверившись бесчестному негодяю, но свою оплошность я сполна оплатила душевными страданиями. Так что не вижу смысла нести наказание до своего последнего дня, играя незавидную роль вашей супруги. Нет, ваше сиятельство, эта тяжкая ноша не для меня!

– Тяжкая ноша? – переспросил изумленный Ремингтон. – Вот что я вам скажу, Антония! Вы чересчур легкомысленно относитесь к возможным печальным последствиям произошедшего в моем доме скандала. Вас может спасти только замужество, и я предлагаю вам выйти за меня.

– Да какой из вас муж! – Она едва не расхохоталась. – Вдумайтесь, насколько абсурдно то, что вы сейчас говорите! Сначала вы разрушили мою репутацию, а теперь пытаетесь навязать себя мне в мужья. Это же чудовищная нелепость! Как, однако, это эгоистично! Как типично для вас, законченного себялюбца! Нет, я решительно отказываюсь идти у вас на поводу. Мне вовсе не требуется муж-предатель, я вполне самостоятельная и обеспеченная женщина. Что же до так называемого высшего света, то и без него я способна обойтись. Так что я не чувствую для себя никакой угрозы и не вижу смысла выходить замуж, чтобы ходить по улице с гордо поднятой головой. – Не говорите глупостей, Антония. Вы должны стать моей женой! – с трудом повторил Ремингтон.

– Я так не думаю, – холодно промолвила леди Пакстон.

– Не лукавьте! Вы кокетничаете со мной!

– С какой стати? Я говорю это вполне серьезно!

Он выпятил грудь и сжал кулаки. Она фыркнула и наморщила носик.

– Я никогда не стану вашей женой, сэр! Уж лучше остаться свободной вдовой до самой смерти, чем видеть вас ежедневно.

Ремингтон остолбенел, словно бы его облили ледяной водой. Она действительно его отвергла, без притворства и кокетства. Подобного унижения он еще никогда не испытывал.

Как такое возможно? Примиряясь с мыслью о неизбежном супружестве, Ремингтон упустил из виду подобный поворот. Он был потомственным аристократом, обладал значительным состоянием, проявил себя искусным любовником, способным доставить женщине неземное наслаждение. Антония же снискала себе славу на поприще защиты семьи и брака, прослыла яростной сторонницей супружества. Так отчего же она не желает выйти за него, лорда Карра, замуж? Чем они не идеальная пара? Что она о себе возомнила?

Первоначальное вынужденное и робкое его намерение жениться на этой женщине в мгновение ока трансформировалось в осознанное сильное желание. Взъерошив волосы, граф прорычал:

– Не говорите ерунды, Антония! Вам в любом случае придется срочно выйти замуж. Так отчего бы вам Не выбрать в супруги меня?

– Ерунды? – широко раскрыв глаза, переспросила она, чувствуя, что не в силах сдерживать негодование и боль. – А не кажется ли вам, сэр, что все обстоит как раз наоборот? Это вы несете какой-то бред, а я рассуждаю логично и вполне ответственно. Вы не раз повторяли, что вдовы – лишние женщины, а потому обязаны сами заботиться о своем благополучии, а не высасывать из мужчин их жизненные соки, вынуждая трудиться в поте лица либо делать чересчур большие траты. Так вот, не следует ли из этого, что я, образованная, богатая, свободная молодая вдова, вполне способна жить самостоятельно и в свое удовольствие. И никакой муж мне вообще не нужен.

Едва лишь она выпалила эти слова, как у нее словно бы камень упал с сердца. Эта неожиданная легкость и радовала ее, и чуточку пугала. Однако глаза ее повеселили, а на губах заиграла самодовольная улыбка.

– Не тяготясь заботами о браке, семейном гнездышке и репутации, я смогу заняться бизнесом либо овладею какой-то новой специальностью, – звонким голосом развивала она свою идею, устремив взгляд в окно. – Не исключено даже, что я вольюсь в ряды столь милых вашему сердцу суфражисток и стану отстаивать их позицию в парламенте, пописывать статейки в журналах, сочинять романы, а там, глядишь, и возглавлю британский женский профсоюз. Возможно, во мне проснется талант изобретателя, промышленника либо художника. Укачу на остров Барбадос и буду рисовать там цветы и голых туземцев. Ну разве это не забавно? Я смогу даже позволить себе пить виски и курить сигары. Да что там говорить, я смогу позволить себе все, что мне вздумается. За исключением лишь одного, ваше сиятельство, – выйти за вас замуж! Вот уж этого-то я не сделаю никогда! Вам ясно?

И, не дав ему даже рта раскрыть, Антония подбежала к двери, распахнула ее, чуть не сбив с ног припавших к ней ухом почтенных леди, и крикнула:

– Хоскинс! Проводите его сиятельство!

Дрожа от гнева, отчаяния и осознания собственного бессилия, Ремингтон уселся на обитое бархатом сиденье своего экипажа и велел кучеру везти его домой. На протяжении всего пути он мысленно продолжал спор с Антонией и с самим собой. Как она посмела отказаться стать его женой? Уж не тронулась ли бедняжка умом после пережитого нервного перенапряжения? Что за странные идеи родились в ее миленькой головке? Начать собственное дело, стать суфражисткой, отправиться на Барбадос и рисовать там обнаженных туземцев, курить сигары, пить виски! Это же несусветный бред!

Похоже, она никак не могла взять в толк, что ее ждет участь изгоя, что скоро ее перестанут принимать и даже прекратят разговаривать с ней на улице. А в деловых сферах с ней порвут контракты, чтобы сохранить репутацию фирмы или банка. Более того, ее сместят со всех постов и в благотворительных организациях, потому что одинокая дама, запятнавшая позором свое имя, по неписаным правилам подвергается остракизму и лишается всех прав. Как же она всего этого не понимает?

Ему было горько осознавать, что виновником свалившихся на Антонию напастей является он сам. Возможно, это даже к лучшему, что она пока еще не поняла, какой колоссальный урон ей нанесен его опрометчивым поведением. Граф застонал от отчаяния и, уронив руки на сиденье, закрыл глаза.

И тотчас же перед ним соткался ее прежний милый образ, проникнутый вожделением, нежностью и прочими чувствами, родившимися в ней во время их интимного свидания. Словно бы наяву, лорд Карр ощутил прикосновение ее пальцев к его коже, вкус ее губ на своих губах. А в ушах у него зазвучали те глубокие вздохи и тихие стоны, которые сопровождали самые сладкие мгновения их тайной встречи. Волна нежданных эмоций, нахлынувших на Ремингтона, вызвала неуместное напряжение в его чреслах.

Он вздрогнул, встряхнул головой и сжал кулаки, борясь с желанием заключить Антонию в объятия немедленно, крепко прижать ее к себе и защитить от нависшей над ней угрозы. В это мгновение граф был готов раздавать зуботычины и тумаки налево и направо, расквашивать носы всем насмешникам и острословам, позволившим себе задеть се честь. Тяжелый стон вырвался у него из груди, он открыл глаза и уставился в окно.

Несомненно, забота о леди Пакстон отныне стала главным смыслом его существования. Вернее, ему хотелось холить и лелеять очаровательную женщину по имени Антония, видеть ее ежедневно в своем доме, в своей постели, но уже носящей другую, его фамилию. Он жаждал встреч с ней за завтраком по утрам, а в постели – по вечерам. Мечтал делить с ней радости-жизни и совместно предаваться воспоминаниям в старости. Желал овладеть ею так, как овладела им она. И для осуществления всех этих желаний было необходимо на ней жениться.

Но как, черт подери, ему этого добиться?

Он выпрямил спину, поджал губы и прищурился, погружаясь в размышления. Непременно должен был найтись какой-то верный способ добиться поставленной цели. Ведь умудрился же он соблазнить ее, вселить в нее желание лечь в его постель! Так отчего же он сомневается в своей способности придумать, как повести ее к алтарю? Взгляд его скользил по улице, заполненной прохожими. Неожиданно что-то, точнее, кто-то привлек его внимание. Приглядевшись, он узнал эту женщину, ее звали леди Констанция Эллингсон.

Ремингтон оживился и радостно рассмеялся.

– Ах, Антония, – пробормотал он. – Ты была права, у меня действительно что-то стряслось с головой!