Текст книги "Радость. Свобода. Храбрость"

Есть много страхов, но в своей основе это ответвления одного страха, ветви одного дерева. Имя этого дерева – смерть. Ты можешь не осознавать этого страха, связанного со смертью, но каждый страх связан со смертью.

Страх – это только тень. Он может быть не очевидным, если ты боишься банкротства, но на самом деле ты боишься, что, оставшись без денег, ты станешь более уязвимым для смерти. Люди держатся за деньги, как за защиту, хотя прекрасно знают, что нет способа защитить себя от смерти. Но все же что-то нужно сделать. По крайней мере, это удерживает тебя занятым, а удерживать себя занятым – это какого-то рода бессознательность, некий наркотик.

Поэтому, точно как алкоголики, есть работоголики. Они всегда остаются занятыми какой-то работой; они не могут перестать работать. Праздники вызывают страх; они не могут сидеть молча. Они могут перечитывать одну и ту же газету три раза за одно утро. Они хотят оставаться занятыми, потому что это поддерживает занавес между ними и смертью. Но, если свести это к существу, это страх смерти.

Важно понять, что все остальные страхи – это только ответвления, потому что, если известны корни, можно что-то сделать. Если смерть является основным и фундаментальным страхом, только одно может сделать тебя бесстрашным, и это внутренний опыт бессмертного сознания. Ничто другое: ни деньги, ни власть, ни престиж – ничто не может застраховать от смерти, кроме глубокой медитации… которая открывает, что твое тело умрет, ум умрет, но ты за пределами структуры телоума. Твое существенное ядро, твой существенный источник жизни был до тебя и останется после тебя. Он сменил много форм; он эволюционировал через множество форм. Но он никогда не исчезал с самого начала, если было какое-то начало. И он никогда не исчезнет до самого конца, если есть какой-то конец… потому что я не верю ни в какое начало и ни в какой конец.

Существование безначально и бесконечно. Оно было всегда, и ты был всегда. Может быть, формы были другими, формы изменялись даже в этой жизни.

В первый день, когда ты входишь в матку матери, ты не больше точки в вопросительном знаке. Если тебе показать фотографию, ты не сможешь себя узнать. И фактически, даже до этого…

Два человека спорили о том, как далеко они могут продвинуться в памяти, насколько они помнят свою жизнь. Один сказал, что помнит детство до трех лет. Другой сказал:

– Это ерунда. Я помню тот день, когда моя мать и мой отец отправились на пикник. Когда мы пошли на пикник, я был в отце. Когда мы вернулись с пикника, я был в матери!

Узнаешь ли ты себя, когда ты был в отце? Тебе можно показать фотографию; ее можно увеличить, чтобы ее можно было увидеть невооруженным глазом, но ты не сможешь себя узнать. Это форма одной и той же жизни, тот же источник, что пульсирует в тебе прямо сейчас.

Ты меняешься каждый день. Когда ты только родился, когда тебе был один день отроду, – таким ты тоже не смог бы себя узнать. Ты сказал бы:

– Боже мой, это я?

Все изменится; ты состаришься, молодость пройдет. Детство утрачено давно… придет смерть. Но она придет только к форме, не к существу. И то, что менялось всю твою жизнь, было только формой.

Твоя форма меняется с каждым мгновением. И смерть – это не что иное как перемена, жизненно важная перемена, немного большая перемена, более быстрая перемена. От детства к молодости… ты не узнаешь, когда детство кончается, и ты становишься молодым. От молодости к старости… все происходит так постепенно, что ты не узнаешь, в какой день, какого числа молодость ушла. Эта перемена очень постепенна и медленна.

Смерть – это квантовый скачок из одного тела, из одной формы в другую форму. Но это не твой конец.

Ты никогда не рождался и никогда не умрешь.

Ты всегда есть. Формы приходят и уходят, а река жизни продолжается. Пока ты не испытаешь это, страх смерти не оставит тебя. Только медитация… только медитация может помочь.

Я могу сказать, все писания могут говорить, но это не поможет; все же может остаться сомнение. Кто знает, эти люди, может быть, лгут, а может быть, эти люди обманывают сами себя. Или этих людей обманывает литература, другие учителя. И если остается сомнение, останется и страх.

Медитация ставит тебя лицом к лицу с реальностью.

Как только ты узнаешь сам, что такое жизнь, ты никогда не сомневаешься о смерти.

Ты можешь выйти за пределы… Это в твоей власти, это твое право. Но тебе придется приложить небольшое усилие, чтобы переместиться из ума в не-ум.

В то мгновение, когда ребенок рождается, ты думаешь, что это начало его жизни. Это неправда. В то мгновение, когда старик умирает, ты думаешь, что это конец его жизни. Это не так. Жизнь гораздо больше рождения и смерти. Рождение и смерть – это не два конца жизни: в жизни происходит много рождений и смертей. Сама жизнь не имеет ни начала, ни конца; жизнь равнозначна вечности. Но ты не можешь легко понять, как жизнь превращается в смерть; даже представить это невозможно.

Но в мире есть некоторые непостижимые вещи, и одна из них заключается в том, как жизнь превращается в смерть. В какой точке это больше не жизнь, в какой точке это стало смертью? Где провести линию? Нельзя провести линию и в рождении, когда начинается жизнь: начинается ли она, когда ребенок рождается, или когда ребенок зачат? Но даже перед зачатием живо материнское яйцо и отцовский сперматозоид – они не мертвы, потому что встреча двух мертвых вещей не может создать жизнь. В какой точке рождается ребенок? Наука так и не смогла этого решить. Нет способа решить, потому что яйцеклетку, которую мать носит в матке, она носила с самого рождения…

Одно нужно принять: часть твоего существа была жива в твоей матери еще до того, как ты был зачат. Часть тебя внес твой отец – его вклад тоже должен был быть внесен живым. Когда сперматозоиды в теле твоего отца, они живые, но у них нет долгой жизни, их жизнь длится только два часа. Через два часа они должны встретить яйцеклетку матери. Если за два часа они не встретятся, если они начнут бродить по сторонам…

Абсолютно определенно, что каждый сперматозоид должен обладать характерной личностью. Некоторые – ленивые ребята; другие бегут к яйцеклетке, а они просто совершают утреннюю прогулку. Таким образом они никогда никуда не доберутся, но что они могут сделать? Их характеристики заложены с самого рождения: они не могут бегать, они предпочитаются умереть; и они даже не осознают, что происходит.

Но некоторые ребята – чистые олимпийские бегуны: они тут же стремглав бросаются бежать. И соревнование напряженно, потому что несколько сотен клеток бегут к одной-единственной яйцеклетке… В матке матери есть резервуар яйцеклеток, который выпускает одну яйцеклетку в месяц. Именно поэтому у матери происходят месячные; каждый месяц выпускается одна яйцеклетка. И только один парень из всей этой толпы, состоящей из миллионов клеток… это действительно великая философская проблема!

Это ничто, просто биология, потому что проблема в том, что из стольких миллионов людей родиться может только один. А кто остальные миллионы, которые не смогли добраться до яйцеклетки? В Индии ученые, пандиты, шанкарачарьи использовали это как один из аргументов против контроля рождаемости.

Индия очень хитра в аргументации. Папа продолжает выступать против контроля рождаемости, не приводя ни единого аргумента. По крайней мере, индийская сторона привела несколько разумно звучащих аргументов. Вот один из них. В какой точке прекратить производить детей? – двух, трех детей? Говорят, что Рабиндранат Тагор был тринадцатым ребенком в семье; если бы его родители практиковали контроль рождаемости, Рабиндраната не было бы.

Этот аргумент кажется разумным, потому что контроль рождаемости предполагает остановиться, родив двух детей, самое большее – трех: не рискуйте, один может умереть, что-то может случиться. Ты можешь произвести на свет двух детей, чтобы заменить себя и жену, и не произойдет никакого роста населения; но Рабиндранат был тринадцатым ребенком своих родителей. Если бы они остановились на дюжине, даже тогда Рабиндранат упустил бы поезд. Сколько Рабиндранатов упускает поезд?

Я говорил с одним из шанкарачарий. Я сказал:

– Совершенно правильно, ради самого аргумента я принимаю, что это правильно: мы лишились бы одного Рабиндраната Тагора. Но я готов его лишиться. Если вся страна сможет жить спокойно, получит достаточно еды, достаточно одежды, и все ее основные нужды будут удовлетворены, я считаю, что это того стоит. Я готов потерять Рабиндраната Тагора, это не так много. Ты должен увидеть баланс: миллионы людей умирают, голодают, только чтобы произвести одного Рабиндраната Тагора? И ты хочешь сказать, что каждые родители должны дойти до тринадцати? Но как насчет четырнадцати? Пятнадцати?

Забудьте об этих маленьких числах; каждый раз, занимаясь любовью, мужчина высвобождает миллионы сперматозоидов – и не каждый раз, когда он занимается любовью, рождается ребенок. Миллионы людей просто исчезают. Мы никогда не узнаем, сколько Нобелевских лауреатов потеряли, сколько президентов, премьер-министров… наверное, там были все возможные люди.

Вот мои расчеты: если с четырнадцати до сорока двух лет мужчина занимается любовью с нормальной интенсивностью, он выпустит количество сперматозоидов, равное населению земли. Один-единственный мужчина может населить всю землю – и перенаселить! – она уже перенаселена. И все эти люди будут уникальными индивидуальностями, не имеющими друг с другом ничего общего, кроме человечности.

Нет, жизнь не начинается и там; жизнь начинается раньше. Но для тебя это только гипотеза – для меня это опыт. Жизнь начинается в точке смерти в твоей прошлой жизни. Когда ты умираешь, с одной стороны главы жизни – которую люди считают своей жизнью – эта глава закончена. Это была только глава в книге с бесконечным количеством глав. Одна глава кончается, но книга не закрыта. Просто переверни страницу, и начнется другая глава.

Умирающий человек начинает визуализировать следующую жизнь. Это известный факт, потому что это происходит, прежде чем закроется глава. Изредка человек возвращается в самой последней точке. Например, он тонет и как-то спасается. Он почти в коме; воду нужно извлечь, сделать искусственное дыхание, и он спасен. Он был на самой грани того, чтобы закрыть главу. Эти люди сообщают интересные факты.

Один из них: в последний момент, когда они чувствуют, что умирают, все кончено, вся их прошлая жизнь проходит перед ними, как вспышка, – с рождения до этого момента. На долю секунды они видят все, что с ними случилось, что они помнят, и даже то, чего никогда не помнили; многие вещи, на которые они не обратили внимания или о которых они не знали, что они есть в памяти. Весь фильм памяти прокручивается так быстро, как вспышка, – он должен уместиться в долю секунды, потому что человек умирает, времени нет, нет трех часов, чтобы увидеть весь фильм.

И даже если ты увидишь весь фильм, ты не сможешь пересказать всю историю человеческой жизни, со всеми ее небольшими, незначительными деталями. Но все это проходит перед ним – это определенно, это очень важное явление. Прежде чем закрыть главу, он вспоминает весь прошлый опыт, неисполненные желания, ожидания, разочарования, огорчения, страдания, радости – все.

У Будды есть для этого слово, он называет это танха. Буквально это означает желание, но метафорически это означает всю жизнь желания. Все эти вещи случились: разочарования, исполнения, огорчения, успехи, неудачи… но все это случилось на определенной арене, которую можно назвать желанием.

Умирающий человек должен увидеть все это, прежде чем двигаться дальше, просто вспомнить, потому что тело уходит: этого ума с ним не будет, его мозга с ним не будет. Но желание, высвободившееся из ума, прицепится к его душе и определит всю его будущую жизнь. Что бы ни осталось неисполненным, он будет двигаться к этой цели.

Твоя жизнь начинается до твоего рождения, до беременности матери, дальше, в конце твоей прошлой жизни. Конец той жизни является началом этой. Одна глава закрывается – новая открывается. Теперь то, какой будет твоя новая жизнь, на девяносто девять процентов будет определено последним моментом твоей смерти. Что ты собрал, что ты принес с собой как семя – это семя станет деревом, принесет плоды, принесет цветы или… что бы с ним ни случилось. Ты не можешь прочитать этого в семени, но семя содержит весь эскиз.

Возможно, что однажды наука сможет прочитать всю программу в семени – какие ветви будут у этого дерева, сколько дерево проживет, что случится с этим деревом. Потому что эскиз есть, мы просто не знаем языка. Все, что случится дальше, уже потенциально присутствует.

Поэтому то, что ты делаешь в момент смерти, определяет то, каким будет твое рождение. Большинство людей умирает, цепляясь. Они не хотят умирать, и можно понять, почему они не хотят умирать. Только в момент смерти они осознают тот факт, что никогда не жили. Жизнь просто прошла, как сон, и вот пришла смерть. Теперь больше нет времени жить – смерть стучится в двери. А когда было время жить, ты делал тысячу и одну глупую вещь, тратил время впустую, вместо того чтобы жить.

Я спрашивал людей, играющих в карты, играющих в шахматы:

– Что вы делаете?

– Убиваем время, – говорили они.

С самого детства я был против этого выражения: «Убивать время». Мой дедушка был прекрасным игроком в шахматы, и я спрашивал его:

– Ты становишься старше и старше, а все же убиваешь время. Разве ты не видишь, что на самом деле время убивает тебя? И ты продолжаешь говорить, что убиваешь время. Ты даже не знаешь, что такое время, не знаешь, где оно. Поймай его и покажи мне.

Эти выражения, что время летит, бежит, уходит, – просто утешения. На самом деле уходишь ты – уходишь впустую в каждое мгновение. И ты продолжаешь думать, что уходит время, что ты останешься, а время уйдет! Время останется, где и было; оно не уходит. Часы – это человеческое изобретение для измерения уходящего времени, которое на самом деле совершенно не уходит.

В Индии, в Пенджабе, никогда не спрашивай путешественника, сколько времени, потому что, если окажется двенадцать, тебя побьют, и если ты уйдешь живым, это будет чудо. Для этого есть очень философская причина, но когда философия попадает в руки дураков, происходит именно это.

Нанак, основатель сикхизма, сказал, что момент самадхи, просветления, в точности подобен встрече двух стрелок часов в двенадцать, когда их больше не две. Он просто приводил пример – в мгновение самадхи двойственность существа растворяется, и ты приходишь в единство. То же самое происходит в смерти. Позднее он объяснил, что то же самое происходит в смерти: снова две стрелки, которые двигались раздельно, встречаются и останавливаются, становятся одной: ты становишься единым с существованием.

Поэтому в Пенджабе двенадцать часов – это символ смерти. И если ты спросишь какого-нибудь сардарджи, сколько времени, и будет двенадцать, он просто начнет тебя бить, потому что подумает, что ты дразнишь его, проклинаешь его смертью. Если у кого-то вытянутое, печальное, тоскливое лицо, в Пенджабе скажут: «У него на лице двенадцать часов». Я видел сардаров, поспешно переводящих часы: когда стрелки приходят к двенадцати, они поскорее переводят их на пять минут вперед. Они не позволяют им встретиться в двенадцати; им больно, что их собственные часы играют с ними трюки. Двенадцать часов напоминает им только о страдании, печали, смерти; они совершенно забыли о самадхи, которое на самом деле пытался объяснить Нанак.

Когда человек умирает – когда для него наступает двенадцать часов – он цепляется за жизнь. Всю жизнь он думал, что время уходит; теперь он чувствует, что уходит он, что он ушел. Никакое цепляние не поможет. Он становится таким несчастным, страдание становится настолько невыносимым, что большинство людей впадает в некое бессознательное состояние, в кому, прежде чем умереть. И они упускают вспоминание всей жизни.

Если смерть происходит без цепляния, если нет желания остаться живым ни на одно мгновение, ты умрешь сознательно, потому что природе не нужно делать тебя бессознательным и заталкивать в кому. Ты умрешь бдительным и вспомнишь все свое прошлое. Ты сможешь увидеть, что все, что ты ни делал, было просто глупо.

Желания были удовлетворены – что ты выиграл? Желания остались неудовлетворенными, и ты страдал, но что бы ты выиграл, если бы они были удовлетворены? Это странная игра, в которой ты всегда проигрываешь, победа или поражение ничего не меняют.

Твои удовольствия были ничем, просто надписями, сделанными на воде, а твоя боль была выгравирована в граните. И ты страдал от всей этой боли ради этих надписей на воде. Ты страдал всю жизнь ради маленьких радостей, которые кажутся не более чем игрушками в этой стадии, на этой высоте, с этой точки, откуда ты можешь увидеть всю долину своей жизни. Успехи были также и поражениями. Поражения, конечно, были поражениями, но удовольствия были не более чем стимулами, чтобы страдать от боли.

Вся твоя эйфория была просто функцией способности к сновидению. Ты уходишь с пустыми руками. Вся эта жизнь была просто порочным кругом: ты продолжал двигаться по одному и тому же кругу, снова, снова и снова. И ты ни к чему не пришел, потому что ходил кругами, как ты мог куда-то прийти? Центр всегда оставался на каком-то расстоянии, в какой бы точке круга ты ни находился.

Приходил успех, приходило поражение; приходило удовольствие, приходила боль; было страдание и была радость. Все продолжало происходить в этом круге, но центр твоего существа всегда оставался на одном расстоянии от любого места. Трудно было увидеть, что ты движешься по кругу, – ты был слишком вовлечен, слишком отождествлен с ним. Но теперь внезапно все это выпало у тебя из рук – ты стоишь пустым.

У Халиля Джибрана в его шедевре «Пророк» есть одно предложение… Аль-Мустафа, пророк, подбегает к людям, работающим в полях, и говорит: «Прибыл мой корабль, мне пришло время уйти. Я пришел сюда, просто чтобы оглянуться на все, что случилось и чего не случилось. Прежде чем я взойду на борт, во мне велико стремление увидеть, какой была здесь моя жизнь».

Вот предложение, которое я хотел вам напомнить… он говорит: «Я точно как река, которая вот-вот впадет в океан. Мгновение она медлит, чтобы оглянуться на всю территорию, которую пересекла: джунгли, горы, люди. Это была богатая жизнь в тысячи миль, и теперь, через мгновение все это растворится. Поэтому, точно как оглядывается река на грани впадения в океан, хочу оглянуться и я».

Но оглянуться возможно, лишь если ты не цепляешься за прошлое; иначе ты так боишься его потерять, что у тебя нет времени наблюдать, видеть. А время есть лишь на долю секунды. Если человек умирает полностью бдительным, видя всю территорию, которую он пересек, и видя всю глупость этого, он рождается с ясностью, с разумом, с храбростью – автоматически. Это не что-то, что он делает.

Люди спрашивают меня:

– Ты был ясным, храбрым, разумным даже ребенком; я не храбр даже сейчас…

Причина в том, что в прошлой жизни я умер не так, как умер он. Это имеет огромное значение, потому что ты рождаешься точно таким же, как умираешь. Твоя смерть – это одна сторона монеты, рождение – другая.

Если с одной стороны были замешательство, страдание, тоска, цепляние, желание, тогда и с другой стороны нельзя ожидать ясности, разума, храбрости, видения, осознанности. Тогда это абсолютно исключено, этого нельзя ожидать.

Вот почему все это очень просто, но мне трудно это объяснить, потому что я ничего не сделал в этой жизни, чтобы быть храбрым, ясным или разумным – с самого начала. И я никогда не думал о храбрости, ясности или разуме.

Только позднее мало-помалу я осознал, как глупы люди. Это было лишь позднейшее отражение; раньше я не осознавал, что был храбр. Я думал, что все остальные точно такие же. Лишь позднее мне стало ясно, что не все такие же.

Когда я начал расти, я стал осознавать прошлую жизнь и смерть и вспомнил, как легко я умер – не только легко, но и с энтузиазмом. Мне было интереснее познать неизвестное впереди, чем известное, которое я уже видел. Я никогда не оглядывался обратно. И это было путем всей моей жизни – никогда не оглядываться. Не было смысла. Ты не можешь вернуться назад, так зачем тратить время? Я всегда смотрел вперед. Даже в мгновение смерти я смотрел вперед – и это сделало для меня ясным, поэтому во мне не хватало тормозов, которые удерживают других людей от того, чтобы что-то делать.

Эти тормоза обеспечиваются тебе страхом перед неизвестным. Ты цепляешься за прошлое и боишься идти в неизвестное. Ты цепляешься за известное, знакомое. Это может быть больно, это может быть уродливо, но, по крайней мере, ты это знаешь. Ты взрастил с этим своего рода дружбу.

Ты удивишься, но это опыт тысяч людей: они цепляются за страдание по той простой причине, что взрастили некого рода дружбу со страданием. Они жили с ним так долго, что теперь оставить его почти равносильно разводу.

Такая же ситуация с браком и разводом. Мужчина думает, по крайней мере, двенадцать раз, прежде чем развестись; женщина тоже думает, но как-то им удается жить вместе по той простой причине, что оба боятся неизвестного. Этот мужчина плохой, ладно, но кто знает, каким будет другой мужчина? – он может оказаться еще хуже. По крайней мере, ты привыкла к этому мужчине, к тому, что он плохой, не любящий, ты можешь это терпеть. Ты это терпела, ты тоже стала толстокожей. С новым мужчиной ты никогда не знаешь; тебе снова придется начать с самого начала. Поэтому люди цепляются за известное.

Просто наблюдай людей в момент смерти. Их страдания – не смерть. В смерти нет боли, она абсолютно безболезненна. На самом деле, она приятна; это просто как глубокий сон. Думаешь ли ты, что глубокий сон болезнен? Но они не заботятся о смерти, глубоком сне и удовольствии; они беспокоятся об известном, которое ускользает у них из рук. Страх означает только одно: потерять известное и войти в неизвестное.

Храбрость – это просто противоположность страху.

Всегда будь готов отбросить известное – более чем стремись его отбросить – не дожидаясь даже, чтобы оно созрело. Просто прыгни во что-то новое… сама его новизна, сама свежесть так заманчива. Тогда есть храбрость.

Страх смерти, несомненно, величайший страх, и он более всего разрушителен для твоей храбрости.

Поэтому я могу предложить только одну вещь. Сейчас ты не можешь вернуться к своей прошлой смерти, но ты можешь начать делать одно: всегда будь готов двигаться от известного к неизвестному, во всем, в любом опыте.

Это лучше, даже если неизвестное окажется хуже известного – не в этом суть. Просто перемена от известного к неизвестному, твоя готовность двигаться в неизвестное – вот что имеет значение. Это безмерно ценно. И делай это во всех возможных переживаниях. Это подготовит тебя к смерти, потому что, когда придет смерть, ты не можешь внезапно решить:

– Я выбираю смерть и покидаю жизнь.

Такие решения нельзя принять внезапно.

Тебе придется идти дюйм за дюймом, подготавливаясь, живя от мгновения к мгновению. И по мере того, как ты знакомишься с красотой неизвестного, это начинает создавать в тебе новое качество. Оно есть, оно просто никогда не используется. Прежде чем придет смерть, продолжай двигаться от известного к неизвестному. Всегда помни, что новое лучше старого.

Говорят, что не все, что старо, золото. Я говорю: даже если это золото, забудь о нем. Выбери новое – золото или нет, неважно. Что важно – это твой выбор: ты выбираешь учиться, ты выбираешь переживать, ты выбираешь идти во тьму. Мало-помалу твоя храбрость начнет функционировать. И острота разума – это не что-то отдельное от храбрости, это почти одно органическое целое.

Со страхом приходит трусость, и она обязательно создает отсталость ума, посредственность. Они взаимосвязаны, они поддерживают друг друга. С храбростью приходят острота, разум, открытость, непредубежденный ум, способность учиться – они приходят вместе.

Начни с простого упражнения. Всегда помни: где бы ни был выбор, выбери неизвестное, рискованное, опасное, незащищенное, и ты никогда не будешь в проигрыше.

И лишь тогда… на этот раз смерть может быть опытом безмерного откровения, может дать тебе новое рождение – не только прозрение, но и определенный выбор. С осознанностью ты можешь выбрать определенную мать, определенного отца. Обычно это происходит бессознательно, просто случайно, но человек, умирающий с осознанностью, рождается с осознанностью.

Ты можешь что-то спросить у моей матери – иногда она приходит сюда… Три дня после моего рождения я не принимал никакого молока, и все беспокоились, волновались. Доктора были встревожены: как выживет этот ребенок, если он просто отказывается от молока? Но они не имели ни малейшего понятия о моем затруднении, о затруднении, которое они для меня создавали. Они пытались меня заставить, как только могли. Ни я не мог им объяснить, ни они не могли понять сами.

В прошлой жизни, прежде чем умереть, я постился. Я хотел завершить двадцатиоднодневный пост, но был убит, прежде чем пост был завершен, – за три дня до этого. Эти три дня остались в моей осознанности даже после рождения; я должен был завершить пост. Я был действительно упрям! Обычно люди не переносят вещи из одной жизни в другую: как только глава закрыта, она закрыта.

Три дня им не удавалось ничего вложить мне в рот; я просто отказывался. Но через три дня я был в полном порядке, и все были удивлены:

– Почему он отказывался три дня? Не было никакой болезни, никакой проблемы – через три дня все пришло в норму.

Я остался для них загадкой. Но об этих вещах я не хочу говорить, потому что они будут гипотетичными, и я никак не могу доказать их научно. И я не хочу давать вам никакого верования; если продолжать говорить об этом, это может создать в ваших умах систему верования.

Вы меня любите, вы мне доверяете, поэтому вы можете начать верить всему, что я говорю. Но я снова и снова настаиваю: все, что не основывается на вашем опыте, принимайте только как гипотезу. Не делайте из этого верования. Если иногда я привожу пример, то из сущей необходимости, потому что люди спрашивают: «Как тебе удалось быть таким храбрым и разумным в детстве?»

Я ничего не сделал, я просто продолжал делать то, что делал в прошлой жизни.

Храбрость придет и к тебе.

Просто начни с небольшой формулы:

Никогда не упускай неизвестного.

Всегда выбирай неизвестное и иди напропалую. Даже если ты пострадаешь, это того стоит – это всегда окупается. Ты всегда выходишь из этого опыта более взрослым, более зрелым, более разумным.