Текст книги "Путешествия по Европе"

Я снял комнату в «Отеле Капри». "Оригинальное название! Долго вы думали, чтобы придумать такое? " – спросил я управляющего, но он только смерил меня пренебрежительным взглядом. Не знаю, с чего вдруг такое высокомерие: отель был такой маленький, что обходился без портье, так что управляющему пришлось самому отвести меня в комнату. Теперь я оказался в затруднении, давать ли ему чаевые, как обычному портье, или это будет оскорблением его высокому положению. В конце концов я пришел к разумному компромиссу: дал ему чаевые, но очень маленькие. Он посмотрел на них так, словно я положил ему в ладонь катышек помета, из чего я заключил, что, возможно, не совсем правильно понял местные правила. «Может быть, в следующий раз мои шутки вас позабавят», – заметил я бодро, захлопывая за ним дверь.

Город Капри оказался скоплением вилл, крошечных лимонных рощ и роскошных видов на Неаполь и Везувий. Сердцем города была маленькая площадь Пьяцца Умберто, заставленная столиками и соломенными креслами из ближайших кафе. Все остальное представляло собой сложную сеть тропинок и узких проходов, соединяющихся между собой таким сложным образом, что через десять минут прогулки оказываешься в том же самом месте, из которого только что ушел в противоположном направлении. Тропа то спускалась вниз по склону холма, то вела в облака к разбросанным высоко в горах виллам. Мне хотелось купить все дома, которые я видел.

Автомобильных дорог на острове вообще нет, кроме одной, ведущей из гавани в город и дальше к Анакапри на дальней стороне острова. В остальные места можно попасть только пешком. Капри, должно быть, лучшее место в мире для изматывания сил.

Большинство магазинов в городе назывались «Гуччи» и «Ив Сен Лоран», а стало быть, покупателями в них были богатые люди. Но сезон, к счастью, еще не наступил, не наблюдалось и признака старых пердунов на яхтах и их сморщенных подруг, обвешанных драгоценностями, так что практически все магазины были закрыты.

Почти стемнело. Дорога между деревьями вдруг свернула за поворот и вывела на смотровую площадку, висящую над пропастью, так что от высоты захватывало дух. Площадка была построена явно для туристов, но создавалось впечатление, что здесь уже много лет не было вообще никого, не говоря о туристах. Мне необыкновенно повезло, что я попал сюда. Никогда раньше не приходилось видеть ничего и вполовину столь прекрасного: на одной стороне раскинулся город Капри, с другой мерцали огни бухты Анакапри, а прямо подо мной плескались омывающие утес ярко-аквамариновые воды Средиземного моря. Я бы отдал все на свете, чтобы видеть эту красоту каждый день!

Но тут я заметил виллу, укрытую чуть повыше за деревьями. Кто-то уже владел этой красотой, мог сидеть здесь каждое утро за завтраком в халате от Ив Сен Лорана и тапочках от Гуччи, любуясь этим кусочком Средиземноморского рая. Тут же пришло в голову, что вилла могла принадлежать какому-нибудь парню, который пользуется ею всего две минуты за десять лет. Он слишком занят заключением сделок и телефонными разговорами, чтобы замечать эту красоту. Странно, что богатство всегда растрачивается зря. С этой невеселой мыслью я вернулся в город.

Я поужинал в полупустом ресторане, сидя у окна с видом на море и размышляя о том, что тупею от всего этого благополучия. Приходило то ужасное чувство вины, которое распространено среди англичан – что любое удовольствие, включая чашку чая с молоком и шоколадный бисквит, является непростительным излишеством. Я обреченно думал, что мне придется расплачиваться за все это, когда вернусь домой – долгими вечерами на ледяном сквозняке и прогулками по диким, заболоченным вересковым пустошам. В свою очередь, сознание того, что я все же испытываю вину за полученное удовольствие, улучшило мое настроение.

Шел уже девятый час, когда я вышел из ресторана, но соседние магазины были еще открыты – люди покупали вино, хлеб и сыры. Да, итальянцы, несомненно, умеют жить. Я выпил пару кружек пива в кафе «Фуникулер» и не спеша прошел на центральную площадь. Немецких и японских туристов нигде не было видно: видимо, они легли спать или скорее отправились на материк на последнем пароме.

Проснулся я серым утром. Холмы позади города были скрыты тонкой дымкой, которая в фильмах ужасов обычно сопровождает появление мертвецов из могил. Я собирался пойти к руинам виллы Тиберия, где старый негодяй имел обыкновение сбрасывать не угодивших ему гостей со скалы, но холодный мелкий дождь загнал меня в кафе, где я сидел, попивая капуччино и с надеждой поглядывая на небо. К середине дня, понимая, что мои планы рухнули, а задерживаться еще на день нельзя, я неохотно выписался из «Отеля Капри» и стал спускаться по скользким ступеням к гавани, где купил билет на паром до Неаполя.

Неаполь после Сорренто и Капри выглядел еще хуже, чем в первый раз. Я прошел вдоль побережья, но не увидел там счастливых рыбаков, занятых починкой сетей и распевающих «Санта Лючию». Вместо этого там были только зловещие брошенные суда, горы мусора на каждом углу и множество людей, предлагавших лотерейные билеты из картонных коробок.

У меня не было ни карты, ни представления о географии города, но я повернул к центру, надеясь набрести на приличный отель. Вместо этого я нашел глухие, часто не мощеные улочки, с отваливающейся со стен штукатуркой и бельем, развешанным наподобие знамен между балконами, никогда не видевшими солнечного света. На улицах было много тучных женщин и предоставленных самим себе ребятишек, часто с голыми попками и в грязных рубашонках.

Мне показалось, что я попал на другой континент. В центре Неаполя около 70 тысяч семей даже сейчас живут в полуразрушенных домах без ванн и водопровода. Нередко все пятнадцать членов разросшейся семьи ютятся в одной-единственной комнате. Говорят, что в наихудшем из неапольских районов, Викарии, самая высокая плотность населения в Европе, а может быть, и в мире. Подстать плотности населения и преступность – особенно такие незначительные преступления, вроде кражи машин (29 тысяч в год) и ограблений. Но я чувствовал себя в безопасности. Никто не обращал на меня внимания. Я был явно похож на туриста, у которого в рюкзаке можно найти только грязные трусы, половинку шоколадки и рваный экземпляр книги Мортона «Путеводитель по южной Италии».

После Капри шум и грязь Неаполя были особенно невыносимы. Я шел и шел, но лучше не становилось. На главной торговой улице были толпы людей и мусор. В конце концов я оказался на площади Гарибальди перед центральным железнодорожным вокзалом, пройдя через весь Неаполь. Залитый потом, с растертыми ногами, я оглянулся на город, который только что прошел из конца в конец, и подумал, не попробовать ли еще раз. Но не смог. Вместо этого я сделал ручкой двадцати шести таксистам и купил билет до Флоренции. Там должно быть лучше.

Флоренция

Во Флоренцию ходит самый медленный поезд в мире. Он двигался как старый астматик, которого под страхом смерти заставили бежать марафон. Буфет в число достоинств поезда не входил. Сначала он был переполнен, но, по мере того как день переходил в вечер, а вечер в ночь, нас становилось все меньше и меньше, пока в конце концов не остался один бизнесмен, уткнувшийся в газету, молодой человек, думавший, что он похож на известного киноактера, и я. Каждые две-три мили поезд останавливался на какой-нибудь полутемной станции, где на платформах росла трава, где никто не входил и не выходил.

Иногда поезд тормозил в чистом поле и просто стоял. Он стоял так подолгу, что в голову приходила мысль – наверное, машинист пошел в поле пописать и свалился в колодец. Однако через некоторое время поезд трогался, проезжал метров тридцать и снова останавливался. Потом внезапно с мощным « ву-ух!» мимо проносился состав, так что наш поезд качался и, казалось, у него сейчас по-вылетают стекла. Пролетали ярко освещенные окна, за которыми люди ужинали или играли в карты, двигаясь со скоростью вихря, а затем снова наступала тишина, и мы опять сидели, пока поезд собирался с силами, чтобы доползти до следующей поросшей травой платформы.

Было далеко заполночь, когда мы добрались до Флоренции. Я очень устал и проголодался, в связи с чем полагал, что заслужил немного роскоши. Как на грех, все рестораны в районе вокзала оказались закрыты, кроме одного кафе, к которому я и поспешил, мечтая о пицце размером с крышку мусорного ведра, полной грибов, салями и оливкового масла. Но к моему прибытию хозяин как раз закончил запирать дверь.

Огорченный, я направился в первый же отель, какой увидел, – бетонную коробку в нескольких кварталах от вокзала. Уже подходя я понял, что он очень дорогой, но, хотя спонсировать безобразие не в моих правилах, мне срочно нужен был туалет, так что я пренебрег принципами.

Администратор назвал мне какую-то фантастическую цену за одноместный номер, но я покорно принял ее и был препровожден в комнату на самом медленном лифте в мире 112-летним портье, от которого узнал, что ресторан уже закрыт, а в номер еду не подают. Он сообщил об этом, почему-то с долей гордости, и добавил что бар будет открыт еще двадцать пять минут, и я могу успеть перекусить там. Он весело прищелкнул пальцами, показывая, что сильно в этом сомневается.

Мне очень хотелось в туалет и нужно было спуститься в бар до закрытия, но портье считал, что должен показать все находящееся в комнате, таскал меня за собой, демонстрируя душ и телевизор, показывая, где находится шкаф. «Благодарю вас. Сам бы я никогда не нашел этот шкаф», – сказал я, сунув тысячу лир в его карман и подталкивая к двери. Я не хотел быть грубым, но чувствовал, плотину у меня в штанах вот-вот прорвет, и мне придется иметь дело с чем-то вроде пожарного шланга под бешеным напором. Этого, к счастью, не случилось. Вот уж, действительно, счастье! Я умылся, схватил какую-то книгу и поспешил к лифту. Нажал на кнопку «Вниз», посмотрел на часы. Не так плохо. У меня было еще двадцать пять минут – достаточно для того, чтобы выпить пива и съесть все, что предложат.

Но лифт не пришел. Я решил спуститься по лестнице запасного выхода. Перескакивая через две ступени – вся моя жизнь зависела от этого пива и сэндвича! – я нашел в конце пути дверь под висячим замком и табличку, которая гласила: «В случае пожара здесь складируются тела». Не давая себе отдыха, я бросился на первый этаж. Дверь там тоже оказалась заперта. Сквозь маленькое окошко я видел бар, темный и уютный, все еще полный людьми. Кто-то играл на пианино. На каждом столе стояли вазочки с орешками и фисташками. Я постучал в дверь, подергал за ручку, но никто меня не слышал, так что пришлось проскочить на второй этаж и, слава Богу, там дверь была не заперта. Я направился прямо к лифту и нажал кнопку «Вниз». Спустя мгновение, звякнув, загорелась кнопка «Вверх», двери раздвинулись, и показались трое японцев в одинаковых синих костюмах. Я объяснил им жестами, что нам не по пути, и что мое нежелание присоединиться к ним никак не связано с нападением Японии на Перл Харбор во время Второй мировой войны. Мы обменялись понимающими кивками, и дверь закрылась.

Я снова нажал на кнопку «Вниз», лифт немедленно открылся, а в нем стояли те же японцы. Так повторялось четыре раза, пока до меня дошло, что я каким-то образом отменил их заказ на движение вверх, поэтому отступил в сторону и дал им возможность уехать. Я прождал целых две минуты, отдышался, пересчитал оставшиеся дорожные чеки, посмотрел на часы – десять минут до закрытия! – и нажал кнопку «Вниз».

Немедленно двери открылись – за ними опять стояли трое японцев. Я импульсивно вскочил в лифт и встал рядом с ними. Не знаю, подтолкнул ли лифт лишний вес или что-то еще, но мы начали подниматься со скоростью около двух футов минуту. Лифт был крошечным. Мы стояли так тесно друг к другу, что в некоторых странах нас могли бы арестовать за гомосексуальные наклонности. Поскольку я находился с ними нос к носу, то счел необходимым завести вежливую беседу.

– Бизнесмены? – спросил я.

Один из них отвесил вежливый, ничего не означающий поклон.

– В Италии по бизнесу? – уточнил я. Это был глупый вопрос. Кто ездит на отдых в синих костюмах?

Японец снова поклонился, и я понял, что он даже приблизительно не представляет, о чем я его спросил.

– Вы говорите по-английски?

– А… нет, – неуверенно произнес второй японец, слегка покачиваясь, и до меня вдруг дошло, что они все были вдребезги пьяны. Я взглянул на третьего, и он кивнул еще до того, как я задал вопрос.

– Вы, ребята, были в баре? – Вежливый непонимающий поклон. Мне начинал нравиться этот односторонний разговор.

– Похоже, вы здорово набрались там. Надеюсь, что никому не станет плохо, – добавил я беспечно.

Лифт полз и полз, и, наконец, с глухим стуком остановился. «Ну вот, джентльмены, восьмой этаж. Выходите».

Стоя в холле, они повернулись ко мне и хором сказали: «Buon giorno».

«И вам очень хорошего buon giorno», – быстро ответил я, нажимая на кнопку номер 1.

Я прибежал в бар за две минуты до закрытия, хотя на самом деле он уже был закрыт. Сверхусердный официант успел собрать все тарелочки с орехами, пианиста нигде не было видно. Но все это не имело значения, потому что никаких закусок там не подавали. Я вернулся в свой номер, заглянул в мини-бар и нашел там два крошечных пакетика, в каждом по четырнадцать земляных орешков. Это оказалось единственной едой среди многочисленных бутылок с безалкогольными и алкогольными напитками. Стоя возле мини-бара и поедая арахис по одной штуке, чтобы растянуть удовольствие, я случайно бросил взгляд на карточку с ценами и обнаружил, что эта легкая закуска обошлась мне $4.80.

Утром я переехал в отель «Коралло» на Виа Насьонале. В комнате не было телевизора, но зато была бесплатная шапочка для душа, и она была на 50 тысяч лир дешевле. Я никогда не видел такую маленькую, как там, ванную комнату. Она была такой крохотной, что в ней не было места даже для душевой кабинки. Надо было просто закрыть дверь в ванную комнату и поливать из душа все, что там было – унитаз, раковину, вчерашний номер «Guardian» и свое свежее белье.

В отрочестве, когда приходилось бывать в людных местах, я всегда представлял, что у меня есть лучевой пистолет, которым я могу испарить всех, кто мне не нравится – бездельников, близнецов в одинаковых одеждах, детей по имени Джуниор и Чип. Я всегда воображал, как иду сквозь толпу, стреляя в выбранные мишени и крича: «Прочь с дороги! Отбросы!» Во Флоренции, куда бы я ни пошел, мне хотелось того же. Город был набит туристами и людьми, пытавшимися им что-нибудь продать. В 1972 году Флоренция тоже ломилась от народа, однако тогда стоял август, и это меня не удивило. Но в этот раз был будний день не отпускного месяца апреля, а народу было еще больше. Я спустился к дворцу Уффици, обошел вокруг Пьяцца делла Синьория, других достопримечательностей в старом городе, и всюду было одинаково – толпы людей, почти все иностранцы.

Японцы здесь шатались сотнями – не только традиционные пожилые туристы с фотокамерами, но также студенты, молодые пары и путешественники с рюкзаками за спиной. Их было не меньше, чем американцев, а кроме них были полчища немцев и австралийцев, скандинавов и голландцев, англичан и так далее и так далее. Удивительно, как много людей может вместить один город. Во Флоренции ежегодное соотношение приезжих к местному населению составляет четырнадцать к одному. Какой город может сохранять подобие самостоятельной жизни, когда он так переполнен? Ясно, что никакой.

Конечно, это лицемерие – ругать туристов, когда сам являешься одним из них. Но нельзя не признать, что массовый туризм разрушает те самые достопримечательности, из-за которых возник. И ситуация ухудшается, поскольку японцы и другие богатые азиаты-туристы становятся все более наглыми. А теперь к этому добавились еще и десятки миллионов восточных европейцев. Боже, помоги нам всем!

Нигде упадок Флоренции так не очевиден, как на мосту через Арно. Двадцать лет назад даже в августе на нем было достаточно спокойно, чтобы сделать снимок друга (в моем случае Каца), сидящего на парапете. Теперь мост напоминает палубу «Луизитании» в тот момент, когда кто-то спросил: «Это что там – торпеда?» Он запружен иммигрантами из Сенегала, предлагающими бижутерию и фигурки из дерева, разложенные на одеялах или кусках черного бархата. У меня ушло полчаса, чтобы протолкаться среди них, после чего я решил, что гораздо проще пройти четверть мили до следующего моста и перейти реку там.

Я провел четыре дня, гуляя по Флоренции и стараясь полюбить ее, но так и не смог. Везде был мусор, постоянно докучали цыгане и сенегальские уличные торговцы, машины парковались на узких тротуарах, так что приходилось постоянно выходить на мостовую, чтобы обойти их. Все было пыльным и неухоженным. Казалось, что город никто не любит. Даже богатые бросали мусор на землю без зазрения совести.

Почему флорентийцы не понимают, что в их интересах убрать мусор и поставить скамейки, оградить прохожих от приставаний цыганок и сенегальцев? Во Флоренции собраны уникальные сокровища – двадцать один дворец, пятьдесят пять соборов, восемь галерей, двадцать музеев – согласно докладу ЮНЕСКО, больше, чем во всей Испании. Тем не менее ежегодные суммы, выделяемые из бюджета на реставрацию города, составляют менее пяти миллионов долларов. Неудивительно, что город выглядит нелюбимым.

Больше всего меня доставали цыганки. Они сидят почти на каждой улице, держа на коленях грязных детей лет трех-четырех, чтобы разжалобить сердобольных туристов. Фактически, детей эксплуатируют, но карабинеры, которые ходят по улицам с напыщенным видом, не обращают на них ни малейшего внимания.

Единственной цыганкой, не вызвавшей во мне раздражения, была маленькая девчушка, которая обчистила мои карманы. Это случилось воскресным утром, когда я выписался из отеля и направлялся на вокзал, чтобы поехать в Милан. На улице ко мне подошли трое детей с мятыми вчерашними газетами, предлагая купить их. Я отмахнулся от них. Одна девочка лет восьми, тараторящая и немытая, была особенно настойчивой и так навязывала свои газеты, что я пригрозил ей пальцем и стал строгим голосом читать нравоучение. Она засмущалась и убежала, а я пошел дальше самоуверенной походкой человека, который знает, как вести себя на улице. Через десять метров, даже не ощупывая карманы, я почувствовал, что в них чего-то не хватает. Осмотревшись, я увидел, что внутренний карман моей куртки расстегнут и зияет пустотой. Девочка ухитрилась, пока я читал ей лекцию о хорошем поведении, залезть в мою куртку, расстегнуть молнию на кармане и вытащить два дорожных чека. Я не рассердился. Я был поражен. Я обследовал рюкзак и другие карманы, но больше ничего не пропало. Да больше ничего и не было. Девчушка, которой, конечно, уже нигде не было видно, стащила чеков на полторы тысячи долларов – совсем не плохо для пятисекундной работы.

Я отправился в полицейский участок на вокзале, но сидящий там полицейский не хотел, чтобы его беспокоили в воскресный день и направил меня в Квестуру, центральное полицейское управление, с большой неохотой записав адрес на клочке бумаги.

Я сел в такси и сказал водителю, куда меня отвезти. – Карманники? – спросил он, глядя на меня в зеркало заднего вида. Поездки в Квестуру были, очевидно, частью его обычного воскресного расписания.

– Да, – сказал я немного смущенно.

– Цыгане, – прибавил он с отвращением и плюнул. На этом наш разговор закончился.

В Квестуре я был направлен в комнату ожидания, голое помещение с серыми, отклеивающимися обоями и высоким потолком. Иногда в него входили мужчина или женщина – полицейские, и вызывали одного из ожидавших. Я прождал час. Входили другие люди, и их принимали раньше меня.

У меня с собой был путеводитель по Италии, включавший в себя англо-итальянский разговорник. Я просмотрел его в надежде найти что-нибудь подходящее для объяснения моей встречи с шустрыми цыганятами. Но он был полон фраз типа «Где я могу купить шелковые чулки, план города, фотопленку?» и «Мне нужно: купить бритвенные лезвия, постричься, побриться, помыть голову, послать телеграмму в Англию (Америку)». Полная бесполезность путеводителей не перестает меня поражать. Возьмите, к примеру, такую фразу из разговорника: «Не приготовите ли вы мне ванну на семь часов, десять часов, половину одиннадцатого, в полдень, в полночь, послезавтра?» Подумайте, зачем кому-то может понадобиться заказать ванну на полночь послезавтра? В книге не говорится, как сказать «Спокойной ночи» или «Добрый день», но сообщается о том, как найти шелковые чулки и заказать ванну в любое время суток. Интересно, в каком мире живет автор этого разговорника?

Невозможно не испытывать удивления, читая его. Только послушайте: "Мы бы хотели получить кабинку для переодевания на двоих, пляжный зонт, три шезлонга ". Почему шезлонга три, а кабинка только на двоих? Один будет переодеваться снаружи? А чего стоят такие незаменимые при общении в чужом городе фразы, как «Я бы хотел увеличить эти два снимка» и «Не подкачаете ли вы воздуха в мои шины?»

Из подбора готовых предложений в этом разговорнике у меня сложился образ тех, кто его составлял: пара высокомерных пожилых женщин-лесбиянок в грубых башмаках и с короткой стрижкой, которые в отелях нетерпеливо дергают звонок возле регистратуры и требуют немедленного внимания. Они всех презирают, считают, что их обманывают на каждом шагу и постоянно отдают приказания противными голосами: «Отнесите это в камеру хранения», «Войдите!», «Погладьте (почистите) мне это платье», «Принесите мне мыло, полотенца, ледяную воду», «Сколько это стоит, включая все налоги?» Их также втайне волнуют проблемы с выпивкой: «Есть ли на вокзале бар?», «Принесите бутылку хорошего местного вина», «Я возьму стакан (бутылку) пива с собой».

Единственным полезным разговорником, который я видел, была книга XIX века для врачей, которую я нашел много лет назад в библиотеке госпиталя, где работал с почасовой оплатой, пока учился в колледже. В обеденный перерыв я ходил в библиотеку, чтобы найти себе заболевание, освобождающее от занятий физкультурой. Так вот, эта книга на пяти языках предлагала такие замечательные выражения как «Ваши фурункулы могут вызвать заражение крови. Вам надо немедленно лечь в больницу» и «Давно ли ваш пенис так раздуло?». Собираясь провести лето в Европе, я запомнил некоторые из них, которые должны были пригодиться при общении с грубыми официантами. Другие могли оказаться полезными в переполненных поездах или длинных очередях: «Не могли бы вы подсказать мне, где находится ближайший лепрозорий? Моя кожа начинает шелушиться». Но я так и не нашел им применения, а потом забыл.

Наконец приемная опустела, но меня так никто и не вызвал. Я пошел в ближайшую кабинку для допросов без приглашения. Молодой полицейский, который записывал показания женщины с синяками на лице, посмотрел на меня с раздражением, поскольку я второй раз за два часа побеспокоил его.

– Вы говорите по-итальянски? – спросил он.

– Нет.

– Тогда приходите завтра. Будет полицейский, который говорит по-английски. – При этом его ничуть не смущал тот факт, что он сам прекрасно говорил со мной по-английски.

– Почему вы не сказали мне это два часа назад? – спросил я дрожащим от гнева голосом.

– Приходите завтра.

Я снова зарегистрировался в отеле «Коралло» и провел веселенький день, стараясь связаться с бюро рекламаций в Лондоне. У меня были два вида дорожных чеков, «Виза» и «Американ Экспресс», а это означало, что все придется делать в двух экземплярах. Я весь день провисел на телефоне, ведя разговоры типа:

– RH259…

В ответ откуда-то прорывается тоненький голосок, звучащий словно со дна глубокого озера:

– Это RA299?

– Нет, это RH259.

– Громче, пожалуйста.

– ЭТО RH ДВА-ПЯТЬ-ДЕВЯТЬ!

– Алло! Вы еще на линии, мистер Баерсон? Алло? Алло?

Так продолжалось весь день. «Американ Экспресс» сообщил мне, что я могу получить компенсацию в их офисе во Флоренции завтра утром. «Виза» хотела отложить решение вопроса до завтрашнего дня.

– Послушайте, я остался без средств, – солгал я. Они сказали, что им надо позвонить в их банк во Флоренции или в Европе, и я смогу получить деньги, как только будут оформлены бумаги. Я уже знал по опыту, какими непробиваемыми были итальянские банки: у вас может случиться сердечный приступ в итальянском банке, но они не вызовут «скорую помощь», пока вы не заполните «бланк клиента с сердечным приступом», который надо заверить печатями по крайней мере в трех окошках, – так что я без колебания попросил дать мне адрес банка в Женеве. Она дала.

Утром я вернулся в Квестуру и, прождав полтора часа, был вызван в комнату под названием «Бюро обвинений» (Ufficio Denuncie). Мне ужасно понравилось название. Бюро обвинений! Мне захотелось сделать массу огульных обвинений типа: «Я обвиняю цирюльника Майкла Хейзлтайна! Я обвиняю всех продавцов в каждом магазине „Диксонз“, где когда-либо бывал!»

Меня представили молодой даме в джинсах, которая сидела за старой массивной пишущей машинкой. У нее было доброе, проницательное лицо, и она задала мне массу вопросов – имя и адрес, откуда я приехал, номер моего паспорта, чем я зарабатываю на жизнь. Каждый ответ она печатала одним пальцем, невероятно медленно, подолгу разыскивая нужную букву на клавиатуре, прежде чем ударить по ней – так робко, будто боялась получить удар током. После каждого вопроса она ослабляла валик машинки и двигала бумагу, чтобы вставить следующий ответ в предназначенное для него пустое пространство. Вся эта процедура заняла уйму времени. Наконец, я получил второй экземпляр бумаги, которую мог использовать для предъявления в банке. А первый экземпляр, я уверен, пошел прямо в корзину для мусора.

Я прошагал двести миль до офиса «Американ Экспресс», – теперь у меня уже не осталось денег, – прикидывая, не станут ли мне там читать нравоучения как школьнику, потерявшему деньги на обед. В офисе было семь или восемь человек, все американцы. Мы сидели в очереди и, разговорившись, выяснили, что у всех карманы обчистили дети, и, судя по описанию, те же самые, хотя и в разных районах города. У всех присутствующих украли, естественно, чеки «Американ Экспресс» . Если добавить к ним «Визу» и другие виды украденных дорожных чеков плюс все наличные, выяснялось, что цыгане каждое воскресное утро собирают минимум по 25-30 тысяч долларов. Очевидно, чеки потом отмываются через дружественные обменные пункты по всей стране. Полиция, видимо, получает свою долю, и поэтому обращает так мало внимания на этот рэкет. Так или иначе, «Американ Экспресс» заменила мои чеки с достойной похвалы быстротой, и через пятнадцать минут я уже опять был на улице. Там ко мне подошла цыганка с трехлетним ребенком на руках, и попросила денег. «Уже дал», – ответил я и пошел на вокзал.