Текст книги "Огненные птицы"

– И именно это заставило тебя подумать, что…

– Да, – быстро ответил Энди, явно не желая останавливаться на своих обвинениях и подозрениях.

Чтобы отвлечь ее, он заговорил о том, что ему в свое время удалось узнать от Сьюзен. О том семейном девизе дома Мендоза, который родился в Африке и о дощечке на стене дома Мендоза в Кордове.

– Она точно знает, что эта дощечка существовала? – спросила Лили.

– Да. Вообще эта Сьюзен много чего знает. Ей очень хорошо даются разгадки шарад подобных этой. Твой кусочек имеет самое прямое отношение к моей семейке – голову на отсечение могу дать.

– Возможно, – сказала Лили.

Ей не хотелось увязать в обсуждении этих древних тайн. Весьма кстати появившийся официант принял заказ на кофе и коньяк.

– Нравится тебе испанский коньяк? – спросила Лили.

– Иногда да. Во всяком случае, если я в Испании, то мне там никакого другого пить не хочется. А где-нибудь еще он мне кажется резковатым. Не знаю, почему…

– Не могу с тобой согласиться. Одна моя знакомая впервые угостила меня им много лет назад. Ей пришлось прожить в Испании много лет, и она привыкла там к нему. И, знаешь, мне он тоже очень понравился.

– Может быть, спросить, есть ли он у них здесь? – Энди кивнул официанту.

– Не утруждай себя. Скорее всего, у них его нет. Да и я ничего не имею против французского.

– А где именно в Испании жила твоя приятельница?

Вопрос был задан скорее для проформы, чтобы поддержать наметившуюся было тенденцию обычной болтовни ни о чем, которая должна была отвлечь их от мрачных событий прошедшего дня.

– По-моему, в Мадриде. Она не очень-то любит говорить на эту тему. Но, тем не менее, предпочитает, чтобы и теперь к ней обращались на испанский манер и для всех она сеньора Перес.

Энди поморщился.

– Звучит несколько вычурно.

– Да нет, нисколько. Просто Лой так больше нравится. Она чудесная женщина. Очень интересный человек. Тебе она понравится.

– Ну, так представь нас друг другу…

– Может быть. Если ты еще будешь в Нью-Йорке к тому времени, как она вернется. Сейчас она в Испании.

Энди понимающе кивнул.

– Уж не она ли тот самый третий партнер, о котором говорил Фоулер, когда вы просили меня разузнать об этом Джереми-как-его-там.

– Да, это она.

– Ясно. Видимо, она действительно нечто особенное, я догадался об этом по глазам Питера, когда он заговорил о ней.

– Ты это тоже заметил? Питер влюблен в нее по уши. Ты не ошибся. Но эта любовь – безответная, насколько я могу судить… Во всяком случае, у нее к нему явно неадекватные чувства.

– Бедняга Фоулер. – Им принесли коньяк. Энди залпом выпил свою рюмку. – Кстати, Лили, я собираюсь пробыть в Нью-Йорке довольно долго. Если ты, конечно, не будешь против.

Эти слова вроде должны были бы обрадовать ее, а они ее испугали. Лили сжала в ладонях кофейную чашку, пытаясь согреть о нее свои заледенелые пальцы, но им что-то от этого теплее не становилось…

– Энди, ведь от моего хотения мало что зависит в твоих делах.

– Да нет. Сейчас уже зависит.

В «Гарсон хаус» они возвратились уже в двенадцатом часу. В комнате была прекрасная стереосистема, но ни одной пластинки. Владельцы отеля явно с большой серьезностью относились к увлечениям музыкой своих постояльцев, видимо полагая, что они все подряд меломаны и возят с собой свои фонотеки. Энди включил радио и настроился на какую-то станцию, передававшую Моцарта. Но через две минуты музыка кончилась и Моцарта сменил мужской голос, расписывавший тонкости ухода за пчелами и производства продуктов из меда в Нигерии. Он снова принялся крутить ручку настройки. Послышалась танцевальная музыка. Играл чуть старомодный джаз. Энди приглашающе раскинул руки. Лили с готовностью приняла этот призыв танцевать.

– Стареем мы с тобой, – сказала она. – Я уже забыла, когда танцевала.

– Да и мне самому не мешало бы подучиться, – признался Энди. – Хотя в свое время я этому уже учился. Ведь танцкласс – непременное условие воспитания детей в привилегированном обществе.

Она положила голову ему на плечо, и они стали танцевать под тягучее завывание саксофона и аккомпанемент нескольких гитар. Она чувствовала, чем этот танец должен был кончиться. Чувствовал это и он.

– Нет, не хочется больше, – сказала Лили, когда музыка замерла.

– Нет так нет, – он без протеста выпустил ее из своих объятий. – Пока ты сама этого не пожелаешь.

Лили думала, что не сможет заснуть, но ее сморило почти сразу же, стоило лишь ей лечь в постель. Но, проспав всего – несколько часов, она пробудилась. Часы на ночном столике показывали четыре часа пополуночи. Лили тихо лежала, прислушиваясь. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Впрочем, Энди никогда не храпел, насколько ей помнилось.

Каждая спальня имела отдельный душ. Лили отправилась в тот, что примыкал к ее комнате и посмотрелась в зеркало над раковиной. События прошедшего дня никак не отразились на ее лице. Выглядела она прекрасно. Конечно, это уже не двадцать один, но… Сокрушаться оснований не было, равно, как и удивляться некоторым переменам. Время не могло не оставить своих отметин. Кто-то, – она не помнит, кто, – сказал однажды, что готов прожить жизнь в тихом безумии. Она не из тех, кто живет в тихом безумии. Жить лишь надеждами на будущее она тоже не желает. Сегодня она еще раз убедилась, к чему это может привести… Огромная яма на месте ее дома и больше ничего…

Его дверь не была заперта. Со стороны постели тоже не доносилось ни звука.

– Ты спишь? – прошептала она.

– Нет, лежу и размышляю.

– И я не сплю…

– Я так и думал. Ты останешься со мной или моим надеждам не суждено сбыться?

– Именно об этом и я думаю. Не знаю, смотря по обстоятельствам. Но, что касается сегодняшней ночи, то твоим надеждам ничего не грозит. А уж после – не могу знать…

– Мило, ничего не скажешь.

Он поднял одеяло, и она проскользнула к нему в постель.

– Тепло? – осведомился Энди. – А то я закрою окно.

– Да нет, ничего. Пусть будет открыто. Энди, поцелуй меня.

– Сейчас поцелую. Но сначала я хочу кое-что сказать тебе…

– Слушаю.

– Я люблю тебя, Лили. Я давно тебя люблю… Раньше меня это пугало, теперь – уже нет.

Она не ответила. Она могла бы сказать, что тоже его любит – это было так – но не решалась произнести эти слова сейчас. Боль от воспоминаний еще не утихла. Она лишь крепче прижалась к нему. Ощущение было очень знакомым. И чудесным… Его губы нашли ее, и уста их слились в долгом страстном поцелуе. Энди обнимал ее, на Лили был лишь пеньюар, едва доходивший ей до середины бедер. Его рука проникла внутрь и ласкала ее кожу. Дрожащими пальцами Лили расстегивала пуговицы его пижамы.

– Сейчас, – горячо шептала она. – Хватит ждать… Я хочу тебя сейчас…

В половине шестого Энди остановил «порше» у подъезда дома, где жила Лили.

– Я могу оставить машину здесь? – спросил он.

– Нет, здесь нельзя, тебя оштрафуют. И, кроме того…

– Что?

– Энди, пусть это тебя не задевает, ну пожалуйста, не обижайся, но мне хотелось бы сегодня вечером побыть одной. Все это так… – Она в замешательстве потрясла головой.

И темные кудри ее заколыхались у него перед глазами.

– Я не знаю, что со мной… Не могу понять…

– Зато я понимаю тебя, любовь моя. Хорошо, конечно, лучше так. Тогда я прямо сверну в этот переулок и отправлюсь к себе в отель. Могу я позвонить тебе и пожелать спокойной ночи?

– Да, обязательно. – Знакомая улица, не раз слышанные звуки и привычные запахи постепенно приводили ее в равновесие, возвращали в реальный мир. – Но если вдруг телефон будет занят, не удивляйся. У Питера сегодня вечером должна состояться одна сверхважная встреча. И он собирался мне позвонить сразу после ее завершения. Похоже, разговор обещает быть долгим.

– Узнаю Америку. Ничего святого, даже в воскресенье вечером все в работе. Но я буду пытаться до победного конца.

Питер позвонил ей в четверть десятого.

– Привет, как прошел твой уик-энд?

– С одной стороны, очень даже ничего, с другой – ужаснее некуда. Как-нибудь я тебе обо всем расскажу. Но не сейчас, Питер, не заставляй лезть меня на стенку. Ты встретился с ней?

– С кем? – невинно переспросил он.

Лили почувствовала, как волнение мгновенно поднялось в ней от кончиков ее пальцев на ногах до лица, которое, помимо ее воли, мгновенно запылало и тут же это волнение сменилось буйной радостью – она понимала, что он не стал бы подтрунивать над ней и строить из себя дурачка, если бы все не решилось в их пользу.

– Ты же отлично знаешь, черт побери, кто. И у меня возникло сильное подозрение, что эта Уилла Грэйсон спала и видела, чтобы ты ей, сучке эдакой, пощекотал пузечко!

Питер рассмеялся.

– Ну, все выглядело не совсем так, конечно, она не совсем та женщина… Знаешь что Лили?

– Что?

– А то, что у нас с ней намечается серьезная сделка.

– Фантастика! Питер, что ты говоришь?! Ты уверен, что она согласится?

– Не сомневаюсь в этом. Она из тех, кому вынь да положь. Еще перед тем как мне уходить, она созвонилась с Луизой Деммер. Мне удалось подслушать разговор по параллельному телефону. Обе леди ворковали от удовольствия, не забывая, однако, подточить коготки для предстоящего сражения со стариной Деммером. Они ждут не дождутся, когда этот, по их словам, старый ублюдок, шлепнется в дерьмо и в нем увязнет.

Лили вздохнула.

– Знаешь, и я этого жду, с таким нетерпением, как и они. Вот уж никогда не думала, что во мне живет такая стерва!

– Самая очаровательная из всех стерв. Так, а теперь немного о другом. Тебе случайно не довелось ничего услышать о Лой?

– Ты знаешь, нет. Я проверила автоответчик, как только приехала. Ни слуху, ни духу.

Несколько секунд Питер молчал.

– Если до завтрашнего вечера ничего не будет, я вынужден буду кое-что предпринять.

– А что ты можешь предпринять?

– Еще не знаю. Может быть стоит связаться с американским посольством, попросить их разузнать. Ну не могу я смириться с мыслью, что она просто как в воду канула.

Лили по-прежнему пребывала в убеждении, что Лой, если задумает связаться с ними, то непременно сделает это, но убеждать в этом Питера было бесполезно.

– Хорошо. Но давай подождем не до завтра, а до послезавтра.

– Идет, – согласился он. – Ты можешь позвонить в банк с утра? Я намерен встретиться кое с кем и убедить их в том, что и моя компания в этом деле пригодится.

– Да, конечно. Тем более, что наш банкир хочет заручиться не только нашим честным словом. Как нам убедить его, что Грэйсон и Деммер будут играть за нас?

– Будет заготовлен протокол о намерениях. И нам всем следует его подписать. Может быть, даже завтра после обеда. Так что готовься.

Лили пообещала ему ничего не планировать на послеобеденное время и повесила трубку. Что-то теряешь, а что-то находишь, думала она. Конечно, ее потеря была ужасна, но и обретения были замечательные. И когда зазвонил телефон, она еще раз убедилась в этом. Положив руку на трубку, она не спешила снимать ее. Это мог звонить только Энди… И сознавать это было очень приятно, настолько приятно, что она готова была до бесконечности растягивать удовольствие от ожидания разговора с ним.

В это время в Мадриде наступило раннее утро. Лой пробудилась в украшенной золотом с белым и розовым спальне, являвшей собой олицетворение вкусов конца XIX века. Стиль этот был скорее французским, чем испанским, но ведь «Ритц» ничем иным и быть не мог. Лакеи в белых перчатках, в светло-голубых ливреях, хрустальные люстры, канделябры, золотые обои, узорчатые ковры и коврики нежных пастельных тонов – за те сорок лет, прошедших с того дня, когда она остановилась здесь впервые, отель этот ни капли не изменился.

Лой нажала кнопку у изголовья кровати. Не более, чем через три минуты в дверь раздался осторожный стук.

– Вызывали, сеньора?

На пороге стоял одетый в белое лакей. Тут же на низком столике оказался поднос, и вскоре она снова была одна. Не притронувшись к свежим рогаликам и маслу в серебряных приборах, Лой налила в тонкую фарфоровую чашку дымящийся кофе и добавила молока. Прихлебывая кофе, она связалась по телефону с консьержем отеля «Ритц», чтобы тот распорядился подготовить ее авто через полчаса. Кофе остыл. Но Лой больше не хотелось кофе. Ее желудок, казалось, был завязан на узел. Двадцати пяти минут ей хватило на то, чтобы принять душ, причесаться, облачиться в свитер, юбку, куртку и ботинки и спуститься вниз. Через десять минут она уже катила по Мадриду за рулем взятого напрокат автомобиля в направлении маленькой деревушки Санто-Доминго де ла Крус. Это довольно длинное название имело крохотное селение, затерявшееся в покрытых лесом горах и состоявшее едва ли из десятка небольших домиков, единственного магазинчика, где продавалась всякая всячина, и охотничьего домика, принадлежавшего некоему состоятельному мадридцу.

Лой непременно заплутала бы в бесконечных изгибах и поворотах узкой, напоминавшей скорее тропинку, дороги, если бы издавна не знала эту местность. Тут и там мелькали ручейки, весной превращавшиеся в бурные потоки стекавшей с гор воды. Теперь, когда зимние дожди шли на убыль, и приближалась ранняя в этом году весна, повсюду видны были синие пятнышки распускавшихся под первыми лучами апрельского солнца крокусов. Лой никогда не могла определить для себя лучшее время года в этих местах. Когда-то она имела возможность проводить здесь круглый год, но дни эти канули в лету. Это все было в той, другой жизни. Лой тряхнула головой, отгоняя назойливые воспоминания, лишь отпуская педаль акселератора перед очередным крутым поворотом.

Санто-Доминго де ла Крус появился перед ней как всегда внезапно. По обе стороны дороги возникли ряды неказистых домиков. На центральной площади или том месте, которое могло бы ею служить, имелись даже две заправочные станции. Она еще помнила времена, когда работник станции заправлял машины из заржавленной канистры, которую он наполнял из большого резервуара позади дома. Сами домики ничуть не изменились. Это были те же белые кубы под красной черепицей крыш и с зелеными ставнями окон. Она тихо миновала деревню. Никто из местных не мог узнать ее. Крестьяне уже закончили свою работу, к которой приступили спозаранку и теперь их жены шествовали за покупками к обеду.

С десяток настороженных глаз сопроводил приземистый «феррари», прошмыгнувший через Санто-Доминго. Жители увидели, как он свернул вправо и стал взбираться выше по холмам, не сомневаясь в том, что кто-то из богатеев направился в охотничий домик. Эти мадридцы с толстым кошельком бывали здесь частыми гостями.

За домиком присматривала древняя старуха. У нее, конечно, как и у всех, было имя, но она была настолько стара, что имени ее уже никто не помнил. Она и в молодости была не из высоких, а теперь, казалось, вообще пригнулась к земле, очень напоминая сварливого гнома. Невозможно было себе представить, что она могла хоть что-то помнить. Но едва Лой припарковала спортивную машину у домика, как старуха ей приветливо улыбнулась. Она узнала сеньору Перес.

– Вот кто к нам приехал! Здравствуй, девочка моя! Как у тебя дела? Надолго? Я уж думала, что и не увижу тебя больше на этом свете.

Лой расцеловала старуху в обе щеки.

– Ты никогда не умрешь, мамочка. Дон Диего не позволит.

Женщина сконфуженно пожала плечами, а затем рассмеялась неожиданно звонким для ее возраста смехом.

– Нет, бывает и такое, что даже нашему дону Диего не под силу. И ты, и я, мы обе это хорошо знаем, разве нет?

– Знаем, знаем… Кстати, он здесь?

– Нет еще. Он лишь сказал, чтобы я тебя ждала. Позвонил мне сегодня ночью и предупредил, что ты приезжаешь. – Слово «позвонил» она произнесла с гордостью.

Телефон имелся здесь лишь несколько лет.

– У меня есть для тебя кофе и «чуррос», твой любимый хворост. Заходи скорее в дом, а то холодно.

Старуха развела огонь в камине, предусмотрительно придвинув к очагу стол и два уютных креслица. Лой уселась на одно, вытянув обутые в ботинки ноги и выставив вперед ладони в надежде их согреть. Старушка принесла поднос с обещанным испанским завтраком. Кофе был крепчайший, «чуррос» – длинные, хрустящие, витые, горячие.

Несмотря на нервное напряжение, поездка пробудила у Лой аппетит. И Лой буквально набросилась на кофе и хворост. Где-то часы пробили одиннадцать.

– А дон Диего не сказал, когда появится? – спросила она.

Эта старушенция, по прозвищу Мамочка, относилась к типу состарившихся у одних и тех же хозяев слуг, которые настолько привыкают к своим работодателям, что, в конце концов, начинают считать тех своими детьми. Она заговорщицки улыбнулась.

– Нет, ему хочется, чтобы ты его подождала. Он хочет, чтобы все было сейчас так же, как в те давние времена, когда он приезжал, а ты…

– Да, да, я понимаю, – перебила ее Лой, нетерпеливо взмахнув рукой.

Старуха разговорилась. Она обрушила на Лой целый шквал комплиментов по поводу ее одежды и выразила полное удовлетворение тем фактом, что груди у Лой не обвисли.

– А вот у меня они уже висят, как соски коровьи, дорогая, – жаловалась она Лой.

В подтверждение этому она распахнула вырез на груди черного платья.

– И это все потому, что у меня было семеро детей, а у тебя ни одного. Это правда, что там у вас в Америке молодые женщины не желают иметь детей, пока им не стукнет тридцать?

– Некоторые не желают, это правда. И в последнее время таких становится все больше и больше, – призналась Лой. – Все с головой ушли в работу.

Она не стала прислушиваться к тому потоку опровержений и критики, которые вызвали ее слова. Больше всего ей хотелось, чтобы эта мамочка убралась отсюда поскорее и оставила ее наедине со своими не очень веселыми мыслями.

Чтобы решиться на эту встречу, Лой потребовалась целая неделя прикидок, раздумий и колебаний. Неделя ожесточенной внутренней борьбы, упорных поисков ответа на вопрос, что ей нужно и как ей защитить себя? Теперь ее разум прояснился. И ей необходимо было на какое-то время остаться наедине с собой и провести своего рода генеральную репетицию предстоящего ей чрезвычайно трудного разговора, но Мамочка продолжала сидеть и болтать с ней вплоть до полудня. Затем обе женщины услышали, как к дому подъехал еще один автомобиль.

– Это уже точно он. Пойду-ка посмотрю, – сказала старуха.

Лой осталась одна. Через минуту до нее донеслись звуки шагов двух людей, направлявшихся к дверям в гостиную домика. Дверь отворилась, и вошел Диего. Он не спешил приветствовать Лой и некоторое время продолжал смотреть на нее, оставаясь у порога.

– Вон.

Эта негромкая команда, подходившая скорее для собаки, была адресована старухе. Та повиновалась, но не бросилась к дверям, как испуганная кошка, а медленно вышла, сопроводив свой уход кашляющим астматическим смехом и вульгарными предположениями относительно крайне низкой способности своего хозяина.

– Кнута бы ей хорошего, – беззлобно ответил на это Диего, обращаясь к Лой.

– Ну, здравствуй, – добавил он.

– Здравствуй, Диего. Ты славно выглядишь.

– Ты – тоже. Как всегда молодая и красивая.

– Спасибо, – негромко поблагодарила она.

– Да-а… стало, быть, не забыла… А мне в последнее время казалось, что позабыла.

– Ничуть. Что могло навести тебя на эту мысль?

– Да эти твои делишки в Нью-Йорке. И то, что ты уже неделю в Испании, а позвонить мне соизволила только вчера вечером.

Такое начало разговора ее не удивляло. То, что он, вероятно, обо всем достаточно хорошо информирован, ничем необычным не являлось. Как и остальные, с кем ей уже пришлось встретиться. Так вот чем объяснялась их осторожность.

– Диего, ты ведь всех запугал. Я не смогла найти союзников. Даже Мануэля запугал. Куда подевалась его былая храбрость?

Он пожал плечами и направился к столу, чтобы налить себе большую рюмку коньяку из бутылки, предусмотрительно оставленной для него заботливой Мамочкой.

– Да-а… в прежние дни тебе и Мануэлю было храбрости не занимать. Поиздержался Мануэль сейчас. Но ты-то нет, а?

– Да нет. Мне кажется, и я уже не та. Не чувствую я себя такой смелой, Диего. Разве что, может быть…

– Отчаянной? – было видно, что ему доставило удовольствие ответить за нее.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет. Никакой не отчаянной, потому что я уверена, что когда-нибудь ты поймешь, что все будет как надо.

– То, чем ты занимаешься в Нью-Йорке, никогда не будет «как надо».

– Господи, да почему, Диего? У меня малюсенький проектик, в который я вхожу сама, да двое моих друзей. Как, скажи на милость, это может задевать твои интересы?

– Это задевает мои интересы.

Лой, прежде чем спросить, сделала большой глоток бренди.

– Каким образом?

Диего улыбнулся.

– Знаешь, дорогая, нет надобности отвечать на этот вопрос. Не забывай, что встреча эта состоялась по твоему желанию. И мне кажется, что я еще не успел позабыть твои уверения несколько лет назад относительно того, что тебе никогда и ничего от меня нужно не будет.

– Прошли те времена, Диего. И оба мы это отлично понимаем.

Он покачал головой.

– Это твои ощущения, а не мои.

– Но мы же договорились, что расстаемся друзьями. И ты повел себя по отношению ко мне весьма великодушно. Почему же теперь ты вдруг стал вмешиваться в мою жизнь?

– Я не тот человек, который легко прощает, как тебе известно.

– Я не сделала тебе ничего такого, что потребовало бы твоего прощения.

Он пожал плечами.

– Может и так. Но основной капитал траст-компании после твоей смерти обязан перейти снова к семье. С какой стати я должен закрывать глаза на то, как ты растранжириваешь деньги на эту дурацкую затею с журналами?

Лой бросилась в контратаку.

– Диего, а почему, скажи мне, ты никак не можешь отойти от дел? И тебе, и Мануэлю самое время передоверить весь бизнес своим сыновьям.

Отличавшийся обычно сверхутонченными манерами Диего вдруг грубо харкнул в огонь очага. Было слышно, как зашипела слюна.

– Сыновья наши прогнили до основания…

– Что это значит? Как это понимать?

– Все эта демократия. Прогнили, разложились. Это видно по всему: по музыке, которую они слушают, по той грязи, которую они вычитывают из этих книжек, по тому, что они предпочитают смотреть по телевизору. Вся Испания сейчас гниет заживо. Хуану, моему старшему через полгода исполнится пятьдесят. А тебе известно, как он предпочитает проводить время? Он погряз в распутстве в Монте-Карло. И в своём теннисе. У него уже две жены. И этому человеку ты прикажешь отдать в руки ключи от дома Мендоза?

Теперь она понимала, что она всегда ненавидела в этом человеке, и именно это заставило ее однажды покинуть и эту страну, и его: его ортодоксальный фанатизм правого толка, демонстративная неприязнь ко всему новому, нежелание даже попытаться понять чужую точку зрения. И Лой уже не было желания обсуждать судьбу этого Хуана, имевшего несчастье быть сыном этого твердолобого монстра – своего отца Диего.

– А что ты думаешь о Мануэле, сыне Роберто?

– А с ним и того хуже. Он – тупица.

Некоторое время они не произносили ни слова.

Наконец, заговорила Лой.

– Я знаю одну молодую женщину, про которую уж никак не скажешь, что она прогнила и которая в общем-то заслуживает твоей помощи. И еще я знаю, что ты вставляешь мне палки в колеса. А Мендоза так не поступают…

Глаза Диего напоминали глаза газели. Сейчас они прищурились. Он пристально смотрел на Лой.

– Дорогая моя, много ты знаешь как поступают и как не поступают Мендоза. Помни об этом. К чему этот разговор?

– Присядь, – попросила его она, – присядь и налей выпить себе и мне, а я тебе кое-что расскажу…

К шести часам Лой вернулась в Мадрид. Машину она сдала служащему у входа и обратилась к консьержу с просьбой заказать ей билет на самолет до Нью-Йорка на завтрашний день.

– Желательно на вторую половину дня, – добавила она. – Мне бы хотелось завтра еще немного походить по магазинам.

– В пять часов есть самолет компании «Тран-суорлд». Прибытие в семь тридцать по нью-йоркскому времени.

– Это вполне подойдет.

Поднявшись в номер, она тотчас вызвала горничную, заказала чай и долго смотрела на телефон цвета слоновой кости, украшенный золотом. Ей необходимо было позвонить Лили… Питеру… И еще нужно было, конечно, переговорить с Ирэн, но это… Завтра.

Отдавшись переполнявшим ее эмоциям этого безумного дня остаток вечера Лой проплакала.