Текст книги "Огненные птицы"

Она позабыла о шоколаде и ее внимание теперь было целиком и полностью приковано к Шарлотте.

– Да нет, не сюда, конечно, глупенькая. Этого дома до 1825 года не было. Рамон приехал в дом, который находился на улице под названием Кричарч Лэйн, что в Ист-Энде. Теперь это трущобы, но в те времена там жило много выходцев из Испании и Португалии, тоже евреев. Они бежали в Англию от инквизиции. Все они прикидывались протестантами, но каждому было известно, что на самом деле они евреи, иудеи. Англичане прогнали своих английских евреев из страны еще в XIII веке, но позже все же их пускали сюда, потому что те очень оживляли торговлю.

Аманда присмотрелась к своей собеседнице.

– Значит ты действительно еврейка?

– Да нет, все это не совсем так просто, как может тебе показаться. Мой прадедушка Джозеф Мендоза приобрел в свое владение имение Уэстлейк к 1825 году, в этом же году он построил и этот дом. Потом начались сложности. Дело в том, что английские законы не дают четкого определения прав евреев. Джозеф, например, не был до конца уверен, сможет ли он завещать свою собственность наследникам.

Шарлотта подобрала под себя длинные ноги и закурила одну из бесчисленных тонких сигар. В своих неизменных брюках мужского покроя и ожерелье из бусин она казалась Аманде пришелицей из какой-то далекой экзотической страны.

– Одно дело иметь невзрачный домишко где-нибудь в Ист-Энде, – продолжала она, – но великолепный дом, да не дом, а целый дворец эпохи правления Тюдоров из двухсот сорока комнат – дело другое. Не исключалось, что найдутся и завистники и те, кто пожелал бы создать неприятности. В планы Джозефа никак не входило, чтобы его собственность в один прекрасный день стала собственностью Короны. И в 1835 году, когда умер его отец, он перешел в христианство и стал сторонником англиканской церкви.

Шарлотта, затянувшись сигарой, выпустила в теплый летний воздух плотную струю синего дымка, которую пронизывало солнце.

– Есть множество кузенов и кузин в роду Мендоза, которые не пожелали пойти за Джозефом. Некоторые из них и ныне иудеи, но обе фамильные ветви, испанская и английская, входят в такое родовое предприятие, как банк, во всяком случае, это относится к мужчинам, и Уэстлейк сегодня нечто вроде их штаб-квартиры в Англии.

Аманда почувствовала, что в этой истории есть нечто такое, что может представлять интерес лично для нее. И поэтому ей очень захотелось вытянуть из Шарлотты как можно больше.

– А каким образом твой прадедушка сумел обзавестись дворянским титулом? Он что, купил его за деньги вместе с домом?

Шарлотта усмехнулась.

– Видишь, постигаешь понемногу, как дела делаются, не так ли? Ну уж так совсем примитивно это не было. Дело в том, что Джозеф кучу денег пожертвовал Королевскому двору на покрытие расходов на коронацию королевы Виктории и вскоре специально для него был основан новый титул баронета. – Шарлотта щелкнула пальцами. – И, гопля! Вот он уж и лорд Уэстлейк и Мендоза могли унаследовать от него и титул, и имение.

– Вот оно как, – задумчиво произнесла Аманда.

– Именно так, – подтвердила Шарлотта.

Аманда выглядела даже вроде как опечаленной. Казалось, эта история произвела на нее впечатление.

– О чем задумалась? – поинтересовалась Шарлотта.

Аманда махнула рукой.

– Да так ни о чем… Просто о том, чего только в прошлом не бывает… и в жизни. Жизнь, она… непредсказуема…

«Какое счастье войти живым в рассвет! А молодой… блаженней рая не сыщешь».

Аманда закрыла книгу со строками Водсворта о французской революции и почувствовала волнующее ощущение прозрения. Этот поэт очень точно охарактеризовал ее мысли, не дававшие ей покоя в то самое лондонское лето тридцать шестого года. Она смотрела на однообразные ряды кожаных переплетов библиотеки дома на Гордон-сквер, на рисунки лошадей, автором которых был кто-то, по словам Шарлотты, страшно знаменитый и фамилия его была Джордж Стаббс, на антикварное красное дерево и дуб, на великолепную лепку гипсового потолка и ее переполнял восторг.

Благодаря тому, что Джейн сумела вдохновить ее на этот вояж и благосклонности фортуны, Аманда оказалась в нужном месте и в чрезвычайно подходящее время. Именно здесь ее разлетевшаяся на куски жизнь могла бы быть собрана в единое целое. Нет, жизнь ее обещала стать тем, о чем она даже и не отваживалась мечтать. Ее улыбку на милом личике согнало выражение решимости. Нет, она ничему и никому не позволит встать на пути открывавшихся перед ней блестящих, фантастических возможностей, и уж, конечно, не станет принимать всерьез прихоти и капризы Шарлотты. И пока ей будет удаваться сохранить ясность ума, все должно быть как надо… И неважно, что некоторые вкусы Шарлотты несколько эксцентричны, более того, иногда даже весьма непонятны…

Не было такого дня, чтобы Шарлотта не получала приглашения на ужин в какой-нибудь дом. Но она настояла на том, чтобы пятичасовой чай они пили всегда дома, при этом хозяйка заставляла Аманду облачаться в особую для этого ритуала одежду. И в пять часов Аманда должна была снимать с себя все, что было на ней и переодеваться в экстравагантное одеяние, изобретенное для нее Шарлоттой и купленное у «Хэрродса».

– Я обожаю видеть тебя одетой в декадентском стиле поры «белль эпох», милая моя. Ты простишь мне мою маленькую странность.

И Аманда в очередной раз прощала. Каждый день без нескольких минут пять она направлялась в свою спальню, отделенную от спальни Шарлотты холлом, снимала свое обычное платье и даже нижнее белье, и надевала розовые шелковые штанишки, отороченные кружевами. Поверх этого она накидывала пастельных тонов атласное кимоно и закутывалась в него так, чтобы оно обтягивало ее фигуру. И когда часы в коридоре пробивали пять ударов, Аманда вместе со своей хозяйкой и подругой усаживалась пить чай.

Чай подавался в маленькой гостиной, примыкающей к спальне Шарлотты, стены которой были увешаны коврами, а мебель обита Дамаском. В холодные дни предпочитали затопить камин, но в то лето таких дней было мало. К тому времени как Аманда садилась за стол, на нем уже стоял поднос с чаем. Никто из слуг не нарушал покоя двух девушек. Аманда подозревала, что они даже на звонок Шарлотты не явились бы.

Чай разливала в чашки всегда Шарлотта. И в тот июньский день, когда Аманда нашла отклик позывам своей души в стихах Водсворта, все было так, как заведено раньше. Аманда глядела на Шарлотту и размышляла о прочитанных ею строчках.

Шарлотта собралась было добавить в чашку своей гостьи сахару и молока, но, когда та протянула руки, чтобы забрать у нее чай, руки Шарлотты замерли с сахарницей и молочником.

– Я совершенно без ума от тебя. Понимаешь ли ты это, Мэнди? – странным голосом проговорила Шарлотта.

Никто и никогда еще до Шарлотты не называл Аманду Мэнди. Имя это не особенно ей нравилось, но она предпочитала не протестовать. Шарлотта величала себя «той, кому ты должна подчиниться», и это было шуткой лишь отчасти.

– Но и я ведь без ума от тебя, – осторожно забирая у нее из рук молочник, – сказала Аманда. – Ты так добра ко мне, как же я могу не обожать тебя?

Шарлотта не ответила. Аманда пригубила чай и взяла из стоявшей на подносе вазы печенье. Она даже не успела откусить от него, как вдруг Шарлотта резко наклонилась к ней и с размаху выбила его у нее из рук.

– Прекрати! Кончай эту еду и не прикидывайся, что не понимаешь и не слышишь, что я сказала тебе сейчас! Я понимаю, что ты у нас – сама невинность, но не до такой же степени, чтобы не понимать, в чем дело…

Аманду это ошеломило. Она впервые видела, как Шарлотта не на шутку взбесилась.

– Дорогая, я не понимаю, что ты имеешь в виду.

Эту до мозга костей английскую привычку обращаться к другой женщине «дорогая» Аманда усвоила уже давно и прочно, ей очень хотелось походить на англичанку.

– Дорогая, может быть ты объяснишь, в чем дело и тогда я…

– Не стану я ничего объяснять, а вот показать – покажу… Я покажу тебе, что означает «быть без ума» от кого бы то ни было, – перебила ее Шарлотта. – Подожди.

И через мгновение чувственный рот Шарлотты прижался к губам Аманды, а рука ее по-хозяйски проворно стала расстегивать завязки кимоно. Атласное кимоно подалось легко и вот возбужденному взору Шарлотты предстало то, о чем она уже так мечтала и издавна представляла: мягкая розовая кожа, розовые, за исключением темных пятнышек сосков, упругие молодые груди, нежный живот, нежные упругие бедра, выступавшие из-под кружев. Шарлотта отстранилась и уставилась на Аманду горящими черными глазами.

Аманда застыла, но не от испуга или отвращения, а скорее от изумления. Да, конечно, на этой Шарлотте были мужские брюки, она курила сигары, но это ведь не больше, чем придурь… Она все же была и оставалась женщиной. Так почему же Шарлотта наклонилась и начала страстно лизать ее груди? Почему ее пальцы сновали теперь уже внутри ее шелковых штанишек? Вообще-то, дело это сугубо мужское… И именно этого было предписано ей бояться, избегать, если ты, конечно, не замужем. Все это Аманде было хорошо известно, но происходящее сейчас не укладывалось в прокрустово ложе общепринятых рамок.

– Шарлотта… дорогая… послушай… ох… ах… Я не могу… Ты должна… прекратить это, у меня голова кружится, Шарлотта… умоляю…

– Т-сс! Ни слова! Не говори ни слова, – горячо шептала ее подруга. – Не говори ни слова, лишь чувствуй! Ничего страшного… Я люблю тебя, моя несравненная Мэнди и сейчас тебе докажу это. Ты узнаешь сейчас, что такое моя любовь.

То, что произошло в этот золотой июньский день на тахте маленькой гостиной дома на Гордон-сквер, могло, разумеется, со стороны показаться изнасилованием, особенно в первые пять минут, когда Аманда еще прекрасно сознавала, насколько высока степень ее зависимости от Шарлотты, чтобы в данной ситуации вырываться и протестовать. Но изнасилованием это не было. Это было обоюдным выходом чувств, принесшим обоим, в особенности Аманде, доселе неслыханное и неизвестное удовольствие. И когда они в гардеробной Шарлотты переодевались к ужину в Белгравии, куда их пригласили друзья, они поминутно бросались друг к другу в объятия и целовались. И Шарлотта шептала ей: я знала, что ты сторонница женской любви, моя маленькая Сафо! Я знала это всегда, как только увидела тебя в первый раз.

Вероятно, это так и было.

Очень скоро Аманде стало ясно, что и ей весьма нравится то, чем они занимались с Шарлоттой. При воспоминании о губах этой женщины у нее подкашивались ноги, перед глазами у нее возникали ее бедра, маленькие груди, ее ласковые нежные руки. Но когда она подвергла анализу все то, что ей удалось за это время узнать о Шарлотте Суитхэм, Аманда поняла и другое: никаких долгосрочных планов, которые были бы связаны с этой дружбой, она строить не имела права. Шарлотта была и оставалась для нее лишь ступенькой в тот сверкающий бриллиантами мир, о котором мечтала Аманда и полноправным членом которого она собиралась однажды стать. Это был мир стабильный, надежный, и эту стабильность и надежность не могла обеспечить ей связь с Шарлоттой.

И в сентябре, когда она познакомилась с Эмери Престоном-Уайльдом, встреча эта произошла на одном из званых обедов, – Аманда сразу же приняла его предложение выйти за него замуж. Он вполне соответствовал тому портрету, который Аманда мысленно уже давным-давно нарисовала себе: он имел титул, был вдовцом, само собой разумеется, весьма обеспеченным вдовцом.

Несколько дней спустя, она, набравшись храбрости, объявила Шарлотте, что собралась выходить замуж.

– Нет, ты не можешь этого сделать, – прошептала побелевшая от бешенства Шарлотта. – Я не позволю тебе этого. Он был женат на моей кузине Филиппе, которая умерла. Он старше тебя на двадцать лет. И что самое худшее – он мужчина. Ты что, Мэнди, не понимаешь! – Мужчина!

– Я понимаю.

– Да нет, не понимаешь. Ты ведь действительно не можешь понять, что все это для тебя значит. Или может быть ты до сих пор не можешь понять, кто ты такая? Дьявол тебя возьми! Я тебе устрою замужество!

И прокричав эти слова в лицо девушке, она снова набросилась на нее и снова буквально изнасиловала ее – в течение нескольких минут Аманда вновь обратилась в клубок обнаженных нервов. Но когда страсть прошла, иссякла, для Аманды ничего не изменилось. Этот эпизод стал лишь подтверждением тому, насколько осторожной и последовательной должна она быть на пути осуществления ее планов.

– Эмери, милый, а это не будет выглядеть ужасно, если нам с тобой сбежать и обвенчаться тайно?

Лорд Суоннинг посмотрел на свою невесту с мягким укором и не без удивления.

– Ужасно? Нет, я думаю, нет. Но к чему это? Многие девушки мечтают о том, чтобы их свадьба была большим событием. А что, твоя, мать не собирается приехать?

– Моя мать не настолько здорова, чтобы пуститься в столь далекое путешествие. – Аманда ни слова не сказала ему о том бедственном финансовом положении, в котором оказалась ее мать. – Мой отец умер всего пять месяцев назад. А без моей мамы мне не хотелось бы устраивать здесь большое свадебное торжество.

– Да, да, конечно, моя дорогая. – Эмери немедленно принялся проявлять всякого рода сочувствие и взаимопонимание. – Как глупо с моей стороны не учитывать всех этих обстоятельств. Дорогая, для меня главное в жизни не свадьба с тобой, а ты сама. Так что, давай сбежим, если тебе так хочется…

19

Суоннинг-Парк и Лондон, 1936–1939 гг.

Через неделю после возвращения молодой четы Престон-Уайльдов из их свадебного путешествия, которому предшествовала свадьба инкогнито, Шарлотта отправилась в Сассекс на встречу с Амандой.

– Ну, и как это было? – хамоватым тоном потребовала она объяснений от своей неверной любовницы. – Как же прошла ваша брачная ночь? Отвечай, девка! Ну что, заставил он почувствовать то, что давала почувствовать я?

В действительности так и не заставил, но у Аманды не было намерений заявлять Шарлотте об этом.

– Шарлотта, нам необходимо придти к согласию. – Теперь это говорила уже не просто американская девчонка по имени Аманда или Мэнди, а леди Суоннинг, подошла ее очередь диктовать условия дружбы. – Пойми, я теперь замужем за Эмери и не желаю никаких скандалов вокруг его имени или моего. И если ты попытаешься затеять скандал, я сделаю так, что это обернется против тебя и вывалю на твою голову такой ушат грязи, что даже твоя принадлежность к Мендоза не спасет тебя от позора. Тебе ясно?

Темные глаза Шарлотты смотрели на нее, в них была смесь желания, боли, злобы и мольбы. Она открыла рот, чтобы заговорить, но слов не было, и в следующий момент она предпочла просто отвернуться. Плечи ее слегка вздрагивали, но если она и рыдала, то без слез.

– Ладно, – тихо сказала Аманда. – Успокойся. Я думаю, ты найдешь в себе силы посмотреть правде в глаза, как выразился бы Эмери.

Они стояли в одном из стеклянных домиков, что рядом с коттеджем садовника. Обе отправились туда под предлогом насладиться видом королевских лилий. И цветы эти, несмотря на их поистине королевское величие, и в подметки не годились тому величию, которое излучала Аманда. Маленькая американочка стала Их Светлостью. И подобно великой Саре Бернар в точности исполняла свою роль, вникая в каждый нюанс поведения сценического образа.

Элегантно-небрежным движением руки Аманда обнажила запястье и взглянула на маленькие изящные золотые часики. С болью Шарлотта увидела, что это были те самые часики, которые она подарила Аманде тогда, в тот самый летний день, на память об их первом настоящем свидании в доме на Гордон-сквер.

– До ленча еще сорок минут, – объявила Аманда, теперь голос ее звучал значительно мягче, в нем были нотки обещания. – Мы должны вернуться в дом. И если ты поклянешься мне никогда больше не называть меня Мэнди, то я разрешу тебе подняться в мою комнату. – Сказав это, Аманда чуть раскрыла губы и провела по ним языком. – Времени, чтобы продемонстрировать мое белье первой брачной ночи хватит, – прошептала она.

Суоннинг-Парк предъявлял не очень большие требования к его новой смотрительнице. За почти четыре столетия, которые простоял этот дом, ритуалы в нем происходившие, казалось, въелись в древний камень. Они поддерживались великолепно вышколенным персоналом, большинство из слуг впитало их с молоком матери, так как родились в этих стенах. Аманде не приходилось сильно утруждать себя.

И Эмери данное обстоятельство не внушало покоя. Он женился на этой молодой американке потому, что находил ее очаровательной, могущей украсить его жизнь, в буквальном смысле этого слова, декоративной. Кроме того, ему не раз приходилось слышать о способности представительниц этой нации к воспроизведению потомства.

Он очень надеялся на то, что она подарит ему сына. Лорд Суоннинг замыкал свою родовую линию, будучи единственным ребенком в семье своего отца, тоже единственного ребенка. Его первая жена Филиппа Мендоза страдала раком матки, который не только сделал ее бесплодной, но, в конце концов, отправил ее на тот свет. Согласно условиям, которые ставились перед его предками Елизаветой Тюдор, когда она жаловала им дворянство, лишь прямые наследники мужского пола имели право наследовать титул. Таким образом, необходимость заиметь сына была для Эмери крайне настоятельной. Кроме этого, он ничего от Аманды не требовал.

Но проходил месяц за месяцем, а леди Суоннинг так и не желала беременеть, несмотря на отчаянные попытки супруга. Иногда в процессе темпераментного ерзанья и обливания потом на подушках и простынях супружеского ложа, Эмери замечал, что все его попытки распалить темперамент молодой жены терпят неудачу. Может быть, все дело было именно в этом? Может быть фригидность Аманды, в которой Эмери уже почти не сомневался, и является причиной ее бесплодия? Если бы она хоть чуточку пошевелилась под ним, продемонстрировала бы хоть раз капельку энтузиазма, ну может быть не раз, а два, то… Но она этого энтузиазма не проявляла.

Эмери постепенно стало выводить из себя это обстоятельство, и злость стала принимать довольно уродливые формы. Скоро эти соития вообще перестали походить на любовь. Они напоминали штурм хорошо укрепленной цитадели горсткой отважных, даже фанатичных, но плохо вооруженных бойцов.

– Может быть, ты сможешь хоть попытаться, – бесчисленное количество раз нашептывал он ей.

– Но я же пытаюсь, – шептала Аманда в ответ. – И никогда не отказываю тебе…

И то и другое утверждение было чистой правдой, но от этого ничего не менялось. Аманда не становилась беременной. Эмери, конечно, никак не связывал такое поведение Аманды в их спальне с тем, что она водила дружбу с этой колоритной дамой Шарлоттой Суитхэм, поведение которой не вписывалось ни в какие рамки. Просто он не склонен был замечать такие вещи, тем более делать из них какие-то выводы. Он предпочитал жить внутри ситуации днем, и продолжать свои, ставшие уже почти экспериментами, репродуктивные попытки по ночам.

Внешне в отношениях между ними ничего не изменилось. Они выглядели очень преданной супружеской парой, их постоянно видели во всех местах престижнейших светских сборищ. Престон-Уайльды никогда не позволяли себе ни опоздать, ни как-то обмишуриться в глазах света, выбрав не тот дом или вернисаж. Они много времени проводили в поездках по стране, уикэнды посвящались охоте, крокету, гольфу, долгие зимние вечера коротались в компании друзей за бриджем. Аманда неизменно излучала радость, у Эмери не было решительно никаких оснований для малейших упреков к ней по причине ее неправильного поведения.

Что касалось Аманды, то та искренне наслаждалась этими публичными аспектами своей жизни. В остальное же время она, стиснув зубы, скучала. Одно ей досаждало постоянно, напоминало о себе каждый день, и конца этой пытке не было: Аманда была лишена наличных денег. Пребывая в статусе леди Суоннинг, она не нуждалась в них. Чтобы платить и покупать, для этих целей имелась экономка, на которую были возложены обязанности заниматься счетами, чеками. Выбрав в магазине ту или иную понравившуюся ей вещь, Аманда лишь не выпускала ее из рук, а финансовая сторона вопроса тут же решалась ее супругом, без которого она по магазинам не ходила. Все счета оплачивались Эмери без малейших возражений или комментариев с его стороны, и посему ей не было необходимости обращаться к нему за такой вульгарностью, как например, наличные деньги. Отсутствие этих вульгарных наличных денег могло означать лишь одно: она никак не могла оказать помощь своей матери Джейн.

Аманда не могла забыть о той нужде, в которой по-прежнему пребывала ее мать. Но она понятия не имела, как ей достать денег, чтобы избавить ее от этой нужды. Объяснить эту ситуацию Эмери было делом немыслимым, просить денег у Шарлотты означало бы, что та обретет над ней дополнительную власть, что также не устраивало юную леди Суоннинг.

Почти на протяжении целого года она находилась в таком положении, пока в марте тридцать седьмого года не получила из дома письмо с приложенной к нему ее матерью газетной вырезкой «Филдинг пост тайме» от семнадцатого марта. Вырезка была посвящена подруге детства Ирэн, родители которой за несколько месяцев до описываемых событий погибли в железнодорожной катастрофе. Ирэн передоверяла магазин одному из кузенов ее отца. Наконец она была свободна от всех обязательств и могла заполучить в руки немного денег. У Аманды мгновенно созрел план пригласить Ирэн в Суоннинг Парк. Когда она увидела эту фотографию в газете, то поняла, как ей не хватало здесь ее закадычной подруги. И их переписка, письма, которые они регулярно посылали друг другу, было нечто совсем другое…

Письмо, в котором она приглашала Ирэн приехать, Аманда уселась писать в тот же самый день, и одно то, что она могла просто отправить письмо такого содержания своей подруге, было для нее огромным счастьем. Скоро у нее с Эмери состоялся разговор, который значительно расширил ее возможности как благодетельницы для Ирэн.

В тот же вечер у них в доме имел место очередной званый ужин. Было довольно много гостей. Когда Аманда увела всех женщин в гостиную, оставив мужчин при своих сигарах и бокалах с портвейном, она услышала, как одна из женщин обратилась к ней с вопросом, нет ли у нее секретарши?

– А что, у вас есть? – с явным удивлением вопросила Аманда. – А для чего?

Конечно, такой вопрос могла задать лишь американка по происхождению, и то весьма молодая и неопытная. Та леди, которая имела секретаршу, даже усмехнулась.

– Не удивляйтесь. Разумеется, речь не может идти ни о каком бизнесе, дорогая. Это секретарь для деловых встреч, по социальным связям. И она необходима, чтобы все приглашения, посланные вам или вами, не перепутались у вас в голове. Особенно это необходимо, когда речь идет о благотворительности и делах деревенских.

Незадолго до этого разговора Аманда дала себя втянуть двум церковным обществам, обязалась участвовать в ежегодном музыкальном фестивале и фонде вдов погибших рыбаков. Эмери неоднократно бормотал одобрительные слова по адресу этих начинаний, которые, по его мнению, подобали знатным и порядочным леди.

В ноябре тридцать седьмого года в Суоннинг-Парк прибыла Ирэн Пэтуорт.

– Ой, кисонька моя, мне даже не верится, что ты здесь!

Они обнимались, они не могли друг с другом наговориться вдоволь, предпринимали дальние прогулки вдвоем. Аманда хотела показать все многообразие своей теперешней жизни в статусе леди Суоннинг. Почти все то, что происходило в спальне мужа между Эмери и ею, обсуждению не подлежало, равно как и ее эскапады с Шарлоттой.

– Твоя подружка Шарлотта приводит меня в ужас, – призналась ей Ирэн, побеседовав с темпераментной дамой пару раз.

– Приводит тебя в ужас? Глупенькая. Шарлотта – эксцентрична, не более того. А быть чуточку эксцентричной – старинный английский обычай…

– Возможно. А что есть и такой английский обычай, который предписывает смотреть на человека, с которым ты знаком всего несколько минут, будто ото всей души желаешь ему лечь в могилу?

– Ирэн, это просто абсурдно! Шарлотта не могла смотреть на тебя так. Пойми…

– Да нет. У нее был именно такой взгляд. Впрочем, это меня не волнует. Я не к ней приехала сюда, а к тебе.

Но если Ирэн предпочитала воспринимать с легкостью существование Шарлотты, то для той появление Ирэн было событием, которое она не могла переварить так стоически. Может быть, все было в том, что, будучи по уши влюбленной в Аманду, Шарлотта не могла не увидеть того, в чем даже сама Аманда еще ясного отчета себе не отдавала, что она была влюблена в Ирэн, но не осознавала этого. Так что внутренне Шарлотта хоть и пыхтела от злости, но на деле вряд ли могла изменить этот статус кво.

Что же касалось Эмери, то он немедленно почувствовал сильную симпатию к Ирэн. Ее уравновешенность, спокойствие и доброта очень ему импонировали. Некоторые склонны были рассматривать Ирэн как равнодушную, даже холодную. Эмери же удалось нащупать и открыть в ней те глубинные бурные потоки, которые клокотали в этой девушке. Кроме того, наслушавшись вдоволь болтовни Аманды, Эмери находил в общении с Ирэн отдохновенье от перманентной общительности и веселья своей супруги, которые заменяли ей недостаток чувств по отношению к нему. Когда Аманда обратилась к Эмери с просьбой разрешить Ирэн остаться у них на какое-то время, он был весьма обрадован этим обстоятельством и с удовольствием разрешил.

– А ты думаешь, она согласится? – спросил он. – Ведь должна же у нее в Америке быть какая-то жизнь?

– Да нет, такой жизни у нее в Америке больше нет. Родители ее погибли не очень давно, я тебе об этом говорила… Но…

Аманда колебалась.

– Но что?

– Дело в том, что они смогли оставить Ирэн очень мало, – сказала она. – У нее нет сейчас своих средств. И оставить ее просто так я не могу. Следовало бы назначить ей нечто вроде жалования. Эмери, а я могла бы, например, использовать ее в качестве своей секретарши по связям с общественностью.

Но Эмери уже думал о чем-то другом.

– Секретарша? А почему бы и нет, – рассеянно пробормотал он. – Это имеет смысл, коль скоро ты так много времени посвящаешь всем этим акциям благотворительности и тому подобным вещам.

– И платить ей я буду, скажем, три фунта в неделю.

Эмери поднял брови.

– А не многовато ли, дорогая?

– Я знаю, что многовато. Но ведь Ирэн это не служанка. Она – леди, привыкшая жить как подобает леди. Эмери, я хочу ей помочь.

Он пожал плечами.

– Хорошо. Делай, как считаешь необходимым.

– Твоей секретаршей? – спросила Ирэн, когда услышала предложение. – За три фунта десять шиллингов в неделю? – Быстренько произведя необходимые подсчеты на листке бумаги, она подняла на Аманду удивленные глаза… – Аманда, да это почти семнадцать долларов. Что мне предстоит делать?

– Очень немного. И, послушай, дорогая, это действительно гораздо больше, чем обычно. Я специально попросила Эмери платить именно такую сумму. Для мамы.

Аманда потом объяснила, что запросила у мужа именно столько с таким расчетом, что десять долларов из еженедельной суммы, выделяемой для ее секретарши, Аманда будет оставлять себе для того, чтобы таким образом получить возможность посылать деньги Джейн в Филдинг. Ирэн без колебаний согласилась.

Почти год жизнь в Суоннинг-Парке текла безмятежно. Но намечались глубинные течения во взаимоотношениях некоторых его обитателей. Шарлотта по-прежнему регулярно наносила визиты Аманде, а та, в свою очередь, изыскивала моменты для того, чтобы предаваться со своей подругой любовным утехам подальше от глаз людских. Ирэн ничего не подозревала об этом до того дня конца лета тридцать восьмого года, когда она случайно обнаружила двух женщин в доме лодочника рядом с прудом. Не то, чтобы застукала в момент, когда они что-то предпринимали, но ей бросилась в глаза расстегнутая блуза Аманды, лицо ее пылало, да и волосы были в беспорядке. Более того, Ирэн могла поклясться, что за секунду до ее прибытия Шарлотта покрывала поцелуями груди Аманды. Можно было спокойно позабыть об этом эпизоде, если бы не ненавидящий взгляд Шарлотты, направленный на Ирэн.

Несколько дней Ирэн разрывалась между желанием обо всем рассказать Аманде и страхом. Аманда ведь была замужней женщиной, более того, женщиной с дворянским титулом. Вероятно, что бы она ни делала, как бы ни поступала, Ирэн это не касалось. Да и сама Ирэн за эти годы достаточно повзрослела, чтобы смотреть на подобные вещи по-иному. Хотя она оставалась еще девственницей, тем не менее, приобрела кое-какой жизненный опыт и о многом была наслышана, даже о лесбийской любви. Во время ее поездки через океан пассажиркой второго класса к ней не раз приставали мужчины из пассажиров лайнера, но когда ей это наскучило, она решила погрузиться в чтение. Однажды среди книг корабельной библиотеки она обнаружила «Кладезь одиночества» Рэдклиффа Холла. Книгу эту Ирэн прочла взахлеб от корки до корки. Проблемы, поднимавшиеся в ней, были близки ей до чрезвычайности. Она даже на минуту задумалась, могла ли она стать лесбиянкой, и не лежало ли именно это в основе ее привязанности к Аманде. Но, поразмыслив над этим, решила, что не смогла бы. И последние несколько месяцев убедили ее в том, что она не ошибалась. Но это ни в коей мере не объясняло отношений, которые наверняка существовали между Шарлоттой и Амандой.

Все было бы ничего, если Ирэн не замечала бы перемен в отношении к Аманде Эмери. Она все больше и больше убеждалась, что лорд Суоннинг понемногу охладевал к своей жене, вероятно, по той причине, что она, похоже, и не собиралась осчастливить его в один прекрасный день тем наследником, которого он так страстно желал.

И в случае, если Аманда даст повод, Эмери без колебаний выставит ее из дома и лишит средств к существованию. Ирэн подобно буриданову ослу раздиралась от внутренних противоречий, как ей поступить. Но однажды Аманда сама создала ситуацию, которая могла бы рассматриваться в качестве решения этой проблемы, пусть даже временного.

В тот день, когда Ирэн наткнулась в домике лодочника на Аманду и Шарлотту, которые занимались там любовью, Шарлотта просто озверела. Она сумела сдержаться и спокойно дождалась, пока Ирэн не уйдет. Но потом набросилась на Аманду, угрожая, обвиняя, проклиная ее. И среди обвинений имелось одно, которое Шарлотта обещала себе никогда не выдвигать против Аманды.

– Ты жалкая, ничтожная девка! Ни с кем не можешь быть до конца искренней ни с мужчиной, ни с женщиной! Ты, по уши втрескавшись в эту ханжу Ирэн, даже не имеешь мужества признаться ей в этом.

Как только Шарлотта произнесла эту тираду, она ощутила острейшее желание отрезать себе язык. Она достаточно хорошо знала Аманду, знала, что в ней гнездится особая тупость в сочетании с природной проницательностью. Вероятно, Аманда вследствие именно неспособности заглянуть внутрь себя, не отдавала себе отчета в своих чувствах. А теперь заглянет, непременно заглянет, после того, как эту идею вложили ей в голову.