Текст книги "От Кремлёвской стены до Стены плача…"

Глава XII
Работа в пионерлагере. Поступление в институт. Начало учебы

Продолжим свои воспоминания. Сегодня 17 марта 2013 года, понедельник. Это первый день Великого поста после Масленицы. Сегодня мы пошли погулять, это первый день, как я вышел, после того как у меня получился радикулит. За эти два дня выпало очень много снега, никогда столько на Масленицу не выпадало. Мы пошли по Кунцевскому скверу, голуби вовсю ухаживают друг за другом, пары образуют. Голуби, как люди, есть очень нерасторопные, танцуют, крутятся вокруг голубок, а все равно у него нет никаких результатов. Я вспомнил – все возвращаюсь к детству – к Масленице. Такой же день тогда был, как сегодня, и тонкий ледок, снег весь убрали. Вообще, в Москве уборка снега – одна из основных работ зимой. Погода замечательная, и воздух чистый, солнце, и ветра нет, все стихло, и никаких вроде не было снегопадов. Конечно, остались везде сугробы.

И я вспомнил те времена, в Александрове ездили мы в гости к Григорию Ивановичу Успенскому, это двоюродный брат моей мамы или племянник, что ли. Но он следователь был в районе, где они жили. И мы поехали к нему в гости, и он подарил мне сапоги такие яловые, большую гимнастерку и буденовку.

А я так оборвался, у меня куртка была, как будто собаки меня драли. Мама обшила ее тканью от гимнастерки защитного цвета. Получилась замечательная куртка, и я в буденовке с этим шиш-ком наверху, с красной звездой вышел на улицу рано утром, как солнце только начало светить.

Около дома небольшая лужица, покрытая льдом. Я разбегусь – и проеду по льду. И такой гордый был, что я так красиво одет, то все оборванный ходил, а тут я в сапогах и в буденовке, и в новой куртке катаюсь. А сапоги подбиты гвоздями, на льду оставляют следы, заметные полосы. Я думал: «Ну когда же кто-то выйдет, на меня посмотрит, что вот я какой нарядный и красивый?»

И вот я вертелся перед домом, вертелся-вертелся, но никто не пришел и на меня не посмотрел, и печальный я вернулся домой. Это тоже был первый день поста.

В деревне пост – понятие условное, там весь год пост.

Сейчас я вернусь опять к своим воспоминаниям. Как-то хочется перед тем, как вернуться в то время, поговорить и о нашей настоящей истории. Что можно сказать? Много есть хорошего, но много есть и плохого. Этот, который – пожалуй, можно и здесь поговорить об этом – мы, говорит нью-историк, отгородились «железным занавесом». И о каком «железном занавесе» может идти речь, когда нас блокировали по всем статьям? Не нравилась им советская власть – что это за власть рабочих и крестьян?

Как в фильме «Губернатор Чукотки», герой фильма бывший царский чиновник, играет его великий, мною любимый актер Грибов:

– Какая еще власть советская? Не может быть такой власти, и никогда не будет, и не было.

Губернатор, вновь назначенный мальчишка, взял и посадил его в клетку так, что блокировали молодое советское государство, новую историческую формацию, как этого царского чиновника.

Я уже потом, когда в академии учился, нам показывали фильмы, как мы выбирались из этой разрухи. В Гражданскую войну – интервенция: американцы в Мурманске, на Дальнем Востоке японцы, в центре России еще недобитые всякие Врангели и Деникины.

И как государство выжило, как люди выжили? А выжили потому, что идея была правильная все-таки, что управлять государством должны рабочие, крестьяне и образованные люди, которые понимают интересы материальных благ производителей. Я, может быть, и банальные, общеизвестные вещи вспоминаю и говорю, потому что это было уникальное историческое время.

Почему смогла защитить Красная Армия молодое государство, да потому что Красная Армия – это армия рабочих и крестьян. И рабочие и крестьяне активно поддерживали Красную Армию и добровольно в нее вступали.

А сейчас какая армия? Не поймешь, кого она должна защищать. Все: «Вот, надо переводить службу в армии по контрактам». А это наемники, кого они будут защищать при таком расслоении? Один покупает яхту длинную в 150–200 метров, а другим нечем платить за коммунальные услуги, нечего есть.

А все средства массовой информации обрабатывают население, растлевают человеческие души и сознание. Дня не проходит, чтобы на экране не было каких-нибудь насилий, убийств, сексуальных извращений, моральных и физических уродств. Первый день поста – я не хочу вспоминать о плохом, и вернусь я в свои размышления о тех временах, которые были раньше.

Закончил я техникум в 1954 году. Получил диплом с отличием, и тут у меня с моей подружкой конфликт получился. Мы всей компанией ходили к девушкам на Кропоткинскую, встречались, разговаривали.

С одной из них сложились более близкие отношения. Она мне однажды говорит, мы засиделись у нее до полуночи: «Ты оставайся ночевать», имела в виду известно что. Понятное дело, наверное, любила она меня и была готова на все. Но хоть и поздно, но я не был готов к таким свободным отношениям и у нее не остался. В наше время не было сексуальной революции. Ушел домой, я бы мог остаться, но не остался.

Правда, мама нам доверяла и никогда особенно не переживала, где мы можем остаться на ночь, тем более отец. Он говорит:

– Ты не хочешь учиться – все, на завод, иди к станку. Не хочешь учиться – иди, будешь дворником, подметать будешь мусор.

Как-то весной мы с ребятами из техникума к девушкам приехали, сидим на крылечке, на ступеньках около Дома ученых. А какой-то парень моей подруге говорит:

– Ну-ка иди-ка сюда.

Она подошла к нему – а он ей – раз, и по щеке-то ее и ударил. Я встал, подошел, спрашиваю:

– Ты за что ее ударил вообще, что ты вообще хочешь?

А он говорит:

– А ты что? Ты, что ли, еще хочешь получить?

Я говорю:

– Ну давай, попробуй.

А девчонки, которые были рядом, говорят:

– Идемте, идемте скорее в дом и не связывайтесь с ним, это шпана местная.

Ушли мы в дом, ждем. Игорь Паншин, мой друг, самбист – говорит:

– Я сейчас с ними пойду поговорю.

Пошел поговорить, а вернулся с разбитым носом. Я говорю:

– Ну что, поговорил?

– Да, дали мне по морде.

Прошло некоторое время, девчонки, говорят:

– Вроде они ушли, пойдемте.

Я говорю:

– Ну все, мы пойдем в метро Кропоткинская, – и пошли.

Идем, отошли от дома метров пятьдесят, кто-то мне сбоку как дал в ухо. Я только поворачиваюсь – получаю с другой стороны. Рядом со мной урна железная – я этой урной отмахнулся от нападающих, и мы ушли.

И после этого случая наши отношения с моей подругой лопнули. Она оправдывалась:

– Вот, это я один раз с ним в кино сходила.

Я говорю:

– Ну и ходи в кино, больше мы к тебе не приедем. Ты для меня не существуешь. Не будем мы к вам приезжать, и вообще все кончено.

Она переживала, писала письма, просила встретиться поговорить. В сентябре такая встреча состоялась в парке Сокольники. Но она мне показалась совершенно чужой. Хотя внешне она выглядела отлично, после этого мы с ней больше никогда не встречались.

Кончил я техникум, а впереди лето – май, июнь, июль, август. Что же я баклуши буду бить четыре месяца? А меня не распределяли на работу, потому что я заявил, что я буду поступать в институт, 5 % – без экзаменов. Думаю: «Пойду я, похожу по Москве, по геологическим организациям, может быть, в поле поеду на эти летние месяцы».

Пришел в родной Геологстройтрест в Армянском переулке. Начал разговаривать в кадрах. Подходит ко мне девушка Оля, которая была начальником отряда на Алтае, увидела меня, обрадовалась:

– Ой, давай ко мне, – она, видно, чувства какие-то ко мне имела. И говорит: – Все, поедем. Я теперь начальник партии буду, а ты набирай команду, будешь старшим буровым мастером.

Я говорю:

– Вот тебе раз! Я техникум кончил, а теперь буровым.

– Мастером, в работяги идти, – настаивала она. – Все, идите, трубы собирайте, инструмент, и ты будешь рядом со мной.

Я подумал: «С каких это пирогов я должен буровым инструментом заниматься?»

А ей говорю:

– Нет, я пойду еще что-нибудь посмотрю, а буровое дело меня не устраивает, я же геолог.

И стал бродить по Москве, искать. Пришел в одно место – в трест, который разведкой сырья для химической промышленности занимается. Но везде говорят:

– А, ты пятипроцентник? Нет, нет. Или по распределению должен идти, или вообще ждать начала занятий в институте.

Я очень расстроился и пришел в техникум бумажки какие-то взять, и Женьку встретил – Евгения Ивановича. Он меня спрашивает:

– Ты что ходишь-то?

Я говорю:

– Ну как, я же хожу без дела…

– Я знаю, ты в институт с 1 сентября хочешь идти.

– Да.

– Ну а ты летом-то не хочешь поработать?

– А где я могу поработать?

– Да от силикатного завода, а у него пионерлагерь в Тучково, и он подыскивает хороших парней для работы пионервожатыми. Девочек они подобрали – комсомолок. Ты же комсомолец, так просто пионервожатым не пошлют абы кого, – и он мне говорит, – ну поезжай в местком завода, я сейчас туда позвоню, – Женька в техникуме преподавал экономику и за девчонками ухаживал. Одна была такая красавица, пела хорошо, Гордиенко, Женька с ней любовь закрутил и испортил ей жизнь. А мне он все детали рассказывал, как он там ее чего. Ну ладно, бог ему судьба.

Я поехал на завод, в местком. Там сидит уже назначенный директор пионерлагеря, и некоторые другие. Я пионервожатым никогда не работал и в пионерлагере не отдыхал. Я с самого нуля стал пионервожатым в этом пионерлагере, но быстро освоил это непростое дело. И опыт у меня уже кое-какой появился.

В лагере была назначена старшая пионервожатая такая важная ходила, никакой не проводила воспитательной работы, только утром проверяла, какие у нас планы на месяц, на сезон, и принимала рапорты на лагерной линейке.

И мне воспитательницу в первый отряд дали еврейку. Она появилась в лагере, когда мы уже закончили организационный период: детей принимали, они проходили медосмотр, с родителями проводили беседы, как их дети должны вести себя в лагере.

Работали мы с райкомом комсомола в контакте. Отвечала за эту работу секретарь комитета комсомола района.

Наступил день отъезда в лагерь. Всех пионеров посадили в забронированные вагоны и благополучно доехали до Тучково. В Тучково поезд немного задержали, пока все дети сойдут с поезда и сядут в автобусы.

Приехали непосредственно в лагерь. Расселили в летних одноэтажных домиках поотрядно, типа коттеджей, но удлиненные, с одной стороны веранда с крыльцом. В каждом домике два отряда: первый отряд с третьим, а второй с четвертым. Отряды были разные: мальчики отдельно, девочки отдельно. Малышня – это уже как детский сад, отряды смешанные. Воспитательницы были женщины пожилые, они как наседки, а дети вокруг них, как цыплята, бегают, они за ними внимательно следили. Воспитательницы две в каждом отряде.

А меня назначили пионервожатым в первый отряд. Это мальчики одни, а второй отряд были девочки. Им было лет 12–14. Самым старшим было пятнадцать лет. В третью смену появился молодежный отряд, до 17 лет.

И начал я осваивать новое для меня дело – воспитывать пионеров. Положено в отряде кроме пионервожатого воспитатель, которая должна заниматься всякими делами – кружками и всем другим, чтобы пионеры были заняты, чтобы им не было скучно.

Пионервожатый все время, 24 часа в сутки, находится с пионерами. Строить надо их – построил, идешь в столовую, в столовой сели за столы они, а ты должен следить, чтобы все хорошо себя вели, только отвернешься – обязательно начинает кто-нибудь из хулиганских ребят развлекаться, скатает кусочек хлеба, и в другого кого-нибудь закинут, и не едят, а балуются. А тут смотришь на ними, как надсмотрщик, чтобы все поели, а самому некогда, потому что если ты сядешь есть вместе с пионерами, то они вообще не будут есть, а только баловаться. Я это пресекал на месте строго. Продукты для пионеров всегда были хорошие, свежие и отличного качества.

Когда кладовщица выдавала на кухне продукты, присутствовали обязательно пионервожатый, шеф-повар. Кладовщица отпускает продукты сколько мяса, сколько того в зависимости от меню, которое составлял шеф-повар Палыч – такой худой, высокий, тощий пожилой человек, для повара даже не характерно, чтобы такой тощий, повязан белым фартуком, в колпаке с черпаком за поясом.

Он ходил по кухне, где работал поваром в такой одежде – он только там, где еду готовят, на кухне и на раздаче.

Мы, наша тройка, следила, чтобы продукты, полученные со склада, попали в котел и на стол детям. А если когда икру давали – давали икру довольно часто – он, шеф-повар, сам, в кастрюльке ему отвешено положенный килограмм или чего побольше, и мы раскладывали кусочки хлеба с маслом, это заготавливали заранее работники по кухне. Раскладывали каждому – ту-ту-ту. А он уже придет и ложечкой каждому намажет хорошие бутерброды с красной икрой, чтобы каждый пионер мог получить свою порцию. А пионервожатый – он как надсмотрщик следит, чтобы съели все. А некоторые дети вообще не любят есть эту икру, пахнет рыбьим жиром, и столько бутербродов оставалось, ужас! Пионервожатым икра была не положена.

Воспитательница нашего отряда, уже слегка заплывшая жирком, лежала в постели до девяти часов утра. Лагерь уже весь в делах линейка прошла, горн проигран, подъем, а она все лежит томная, еще молодая, но ленивая женщина, и ноет:

– Я их, пионеров этих, ненавижу. Я этих пионеров ненавижу, смотреть на них не могу.

Но на меня поглядывала с определенным желанием, но у меня к ней никакого желания, она мне внушала отвращение. Встанет часов в девять, неторопясь кое-как оденется и идет в столовую и так натрескается, что еле-еле движется. И ни черта не делала – и все легло на мои бедные плечи, которые, в общем-то, и так не особенно широкие. У меня были младшие братья, я чувствовал детей, чем их заинтересовать.

С пионерами мы работали много: мы разучивали песни, ходили в походы, устраивали межлагерные соревнования по легкой атлетике и волейболу. Занимались патриотическим воспитанием нашей смены.

Особенно на них произвело впечатление посещение с. Петрищево, где немцы казнили Зою Космодемьянскую. Надо было видеть выражение их лиц.

Однажды я играл в волейбол за пионеров. Ребята мне говорят:

– Это у нас тоже пионер.

Я в пионерском галстуке – в галстуке-то пионервожатый и должен ходить – а по возрасту, вроде, и не отличишь от пионеров первого отряда. Наши соперники говорят:

– О! У них подставной, у них пионервожатый играл!

Мы выиграли, начались споры.

– Он, – говорят, – не должен был выступать за команду пионеров, поэтому мы опротестовываем.

Судья назначил переигровку Была переигровка, я уже не участвовал, а выступал как тренер, но все равно, наши мальчишки, выиграли.

За мальчишками надо постоянно следить. Насмотрятся фильмов про Тарзана, по деревьям лают и с криком с ветки на ветку прыгают как обезьяны. Один сорвался и вниз полетел, хорошо я его подстраховал, и он не разбился, а так бы все, могли бы и засудить за недосмотр.

Пионервожатый отвечает за все. На речку купаться их ведем, смотрим, чтобы не заплывали глубоко. Физкультурник и пионервожатый у ограничителей, мы как крокодилы лежим на воде и смотрим, чтобы не заплывали, и упаси господь, чтобы утонул кто-нибудь. «Вот, несчастный случай, утонул ребенок», – или еще что-то – но все зависит от людей организации мероприятий. Если все правильно организованно, строгая дисциплина, и этим занимаются ответственные люди – никогда ничего не произойдет. А если так, тяп-ляп, как у меня была воспитательница, она ни черта абсолютно не делала. Ей бы надо хор организовать или какой-то кружок вести, или еще что-то, а она спокойно целый первый сезон отсидела, отдохнула, разрумянилась, поправилась и смоталась – в середине второго сезона, когда самая хорошая погодка закончилась. И я уже последнее время работал уже без воспитателя.

С девчонками пионервожатыми мы жили дружно. Из мальчиков нас в лагере было двое: я и физкультурник. Этот физкультурник завел любовь с одной пионервожатой, и они, по-моему, даже поженились. Из райкома комсомола приезжали представители и все нам внушали, чтобы у пионеров не было никаких любовных романов.

Последняя смена вообще была молодежная. А вели они себя безобразным образом, то есть хуже, чем пионеры. Они уйдут костер жечь, сидят вокруг костра, обнимаются, а то и бутылку вина купят. Но все равно спрос за них как за пионеров, упаси господь, если забеременеют кто-нибудь из этих девок, из девочек-то.

Они стоят на линейке утром, я докладываю старшему пионервожатому: «Отряд такой-то, все в порядке», – и так по очереди. И пока дойдет до нашего отряда, я стою, жду своей очереди, а они мне подмигивают:

– Боречка, приходи, – дразнят меня, конечно, ничего – приходи.

А они купят вина и там, бывает, и выпьют.

Но я строго пресекал нарушение режима. Не спят, допустим, несмотря на отбой, начинают болтать на ночь глядя: «бу-бу-бу-бу-бу» – что-то обсуждают, другим спать не давать.

А я подхожу, сдерну одеяло, говорю:

– А ну, иди-ка на веранду, постой, охладись.

Там комары летают, она там постоит, попрыгает с ноги на ногу, я говорю:

– Ну что, все прошло?

– Да.

– Ну иди тогда, ложись спи спокойно.

В еще первую смену любил один мальчик на кухне работать – его хлебом не корми, дай посуду помыть. Он моет и вытирает посуду, и поет песни: «Тарелки, тарелки, глубокие, мелкие, станьте сухими из мокрых, тарелки».

Я старался это его увлечение ограничить, но ничего не помогало. Однажды он очень сильно простыл, его протянуло сквозняком на кухне разгоряченного, и у него воспаление легких получилось. Я за него очень переживал, с ним ездил в больницу в Тучково, в детскую клинику. Мы его быстренько вылечили, вылечили мы этого мальчишку.

А другой такой хулиганистый, непослушный изображал из себя Тарзана, я боялся, что он упадет с дерева и разобьется. Очень он мне нервов попортил.

И когда мы уже привезли первую смену на Белорусский вокзал, родители встречают с цветами своих детишек. Детишки веселые, своих родителей увидят и рады, что приехали домой. А этот мальчик Петя, который самый баловник был, он мне:

– Пойдем, пойдем, – и меня за руку ведет. – Идем, я тебя со своей мамой познакомлю, вот она, вот это яблок я тебе принес, – и ведет меня.

Мама у него оказалась довольно симпатичная, молодая. Этому мальчику было лет десять-двенадцать, самые баловные ребята, большие выдумщики и фантазеры. И он:

– Вот моя мама, а это наш пионервожатый Борис, – они меня по имени же звали, я как будто их старший приятель.

Она мне:

– Спасибо вам за наших ребят!

Я говорю Пете:

– Иди с мамой, все теперь ты дома, и за тебя спокоен.

А он обнял меня и никак оторваться не может. Я говорю:

– Да ладно ты, приедешь во вторую смену.

Он мне:

– А ты приедешь?

Я говорю:

– Да, конечно, и мне еще во вторую смену надо работать.

Я думал, первую смену и вторую отработаю и потом уже, в августе месяце, немножечко отдохну перед институтом. Но так не получилось, работать было некому и остался я на третью смену.

После небольшого перерыва, дня два, я начал работать с детьми второй смены. В это время мне надо документы сдавать в институт, проходить медицинскую комиссию, а я не могу бросить отряд.

Но брат Юра меня выручил, он учился в институте и уже прошел практику в Раменском на приборостроительном заводе и уже освободился. Я говорю ему:

– Как мне ездить из Тучково, комиссию проходить? В один день не получится.

Он говорит:

– Да не волнуйся, я за тебя пройду без проблем. Раз ты работаешь в пионерлагере, значит, ты здоров, а комиссия эта формальность.

– А как же с фотографией?

– Да какая там фотография! Мы братья же. Ты приклей свою фотографию, а буду я проходить, а кто будет смотреть?

Он был спортсменом, на планере летал, все прошел, и получил необходимую справку.

Я эти все документы подколол в папку. А куда идти поступать? Брата спрашиваю:

– А куда идти-то?

Мне очень хотелось в геологоразведочный институт попасть, потому что форма у студентов-геологов была очень красивая. Мундир как в царское время с вензелями. У геологов университета тоже была форма. Университет на Ленинских горах только достроился. Я думал: «Может, мне пойти в эту высотку, новое здание, романтично и престижно быть студентом такого университета. Форма тоже красивая: фуражка с молотками и погоны, как у студентов царского времени».

Я брату говорю:

– Может, мне в университет пойти? Там тоже форма, я хочу, чтобы у меня была форма, а то вечно проблемы у меня с одеждой. А так форму одел, отличаешься от других, идешь – студент!

Для меня студент было что-то более высокое, чем учащийся техникума. И я собрал документы, и спрашиваю:

– Может, мне в МГУ пойти? Все великие люди при царе университет кончали.

Брат говорит:

– Да это при царе, университет юридический да химический, биологический факультеты. Ну что ты в этом университете, на кого выучишься? Будешь петрографию изучать, в микроскоп смотреть всю жизнь. А здесь ты будешь, во МГРИ, получишь специальность «горный инженер-геолог», не просто геолог, а горный инженер. Ты будешь уже инженером таким, который разбирается во многих вопросах.

Ну, я думаю: «Может брата послушать, поступить во МГРИ?» так и сделал. И видите, как судьба складывается, она – раз, и отвернула меня в другое место! А если бы я во МГРИ не поступил? Я бы не познакомился со своей будущей женой.

Отнес я эти все документы во МГРИ, Московский геологоразведочный институт имени Серго Орджоникидзе на геологоразведочный факультет. Орджоникидзе был организатор советской промышленности.

Приемная комиссия мои документы рассмотрела. Экзамены мне сдавать не надо, даже собеседования никакого не было. Замдекана геологоразведочного факультета, Конский Алексей Алексеевич работал со студентами, а деканов-то мы и не видели путем. Декан Павлинов в Китае работал, а Конский вроде как – не знаю, было у него геологическое образование или нет, но он с нами работал в организационном плане. И он мне говорит:

– Приходи, 15 августа будет заседать мандатная комиссия. Может быть, тебя пригласят, а может и без тебя все решат. Все, иди!

Я вернулся в пионерлагерь, не мог я силикатный завод подвести, пионервожатых таких квалифицированных как я мало.

15 августа опять приехал в институт к Конскому А. А. Конский меня хлестнул по спине своей рукой и говорит:

– Все, принят. Мы тут все рассмотрели, формируем группы, 1 сентября зайдешь в деканат.

Я говорю:

– Есть! – развернулся, и пошел. Пошел опять работать с детишками.

Уже тогда понял, что с ними никакого панибратства допускать нельзя – это упаси господь, так же и с рабочими, что с этими детьми особенно, нельзя к ним подлизываться, нельзя с ними заигрывать и нельзя опускаться до их уровня. Они потом слушаться не будут и уважать. А когда по делу работаешь с ними, и по спорту, и в хоре у меня хорошо пели ребята хорошие песни.

Я уже писал, что работал один, но создал из ребят актив, совет отряда. Они мне очень помогали организовывать отряду завтрак, обед, ужин – надо идти организованно в столовую строем. Я их приведу в столовую и смотрю, чтобы все ребята поели нормально, выхожу – ни одного нет. Так было первое время, а когда создал актив, все поменялось. Многое эти ребята взяли на себя: построение, организацию спортивных игр, вечерний порядок перед сном и многое другое.

Некоторые были со мной все три смены. Раньше после обеда тихий час, а мои пионеры: один там, другой там, третий там, а некоторые в душевой соберутся, и из душевой дым идет, как их кратера вулкана. Я знал, что они там курят. Я вхожу:

– Ах вы, разбойники! Что же вы это такое делаете? Ну-ка, ты иди сюда, если я еще увижу – все, родителей вызовем и вас отправим на Колыму – домой, то есть, отправим вас.

В лагере детям привольно, хорошо отдыхают на воздухе, с ними занимаются – в городки, настольный теннис и прочее, бильярд. Бильярда не было такого, детский был, маленький.

Я и так работал один, а тут еще физкультурник свалил – и мне пришлось вместо физкультурника проводить утреннюю зарядку для всего пионерлагеря. Все выстраивались, музыка, баянист играет какие-нибудь марши, а я им объясняю, какие упражнения: «Руки вверх, ноги шире, три-четыре». Пролетели эти две смены, а третья смена – это уже великовозрастные отдыхающие были. Они уже себя детьми не считали. И зачем же я им, пионервожатый, нужен – чтобы просто издеваться надо мной, и все? Они, как могли, издевались. Не слушал никто ни черта, то пойдут гулять куда-нибудь за пределы лагеря, режим не соблюдают. Я говорю:

– Почему вы не соблюдаете режим?

А они говорят:

– Да что нам режим-то? Ты иди, отец родной, спать, не волнуйся, мы никуда не денемся, ты не волнуйся, не волнуйся, а хочешь, пойдем с нами».

Из райкома приезжали несколько раз, проверяли, как эти участники экспериментальной смены ведут себя. В райком, видно, кто-то стучал, сообщал, что вот, у некоторых из них любовные отношения завязываются. А что ж сделаешь? Се ля ви. И этот сезон моих мучений закончился.

Я пришел во МГРИ на Моховую, поднимаюсь на третий этаж – Конский стоит. У него брат был, актер в театре Вахтангова служил. А наш Конский А. А. тоже неплохой был, нагонит на первокурсников страху. Но его уважали и любили. Многих студентов помнил. Как-то я зашел во МГРИ, встретил Конского. Я:

– Здравствуйте, Алексей Алексеевич

Он:

– Как у тебя дела, Боря?

Думаю: «Тогда, когда учился, он меня по имени не называл, а тут узнал: «Боря».

А в тот первый день занятий он меня увидел и говорит:

– А! Иди-ка сюда.

– Есть.

– Давай, поднимайся в деканат.

Я в деканат пришел – там секретарь сидит, пожилая тетушка. Она говорит:

– Вот тебе журнал. Сейчас Алексей Алексеевич придет, тебя проинструктирует.

Я говорю:

– Какой журнал?

– Как, ты староста группы. Ты что, не знал, что ты староста группы?

– Нет, не знал.

– Ну вот знай. Вот тебе журнал, будешь утром брать, после занятии сдавать, там всех отмечать.

Алексей Алексеевич пришел, сел за свой стол, посадил меня рядом, и рассказывает, какие мои обязанности. Каждый учебный день я должен ходить в деканат, брать этот журнал и всех, кто «н/б, н/б» – не был, не был, или кто был, всех, кому «+», кому «отсутствовал» – проставить присутствующих и отсутствующих. Потом внизу журнала дать лектору на подпись, лектор расписывался внизу журнала, что так и есть, «аминь», так и быть, что все были так, как я их отметил. И потом я должен идти, сдать журнал, и все. И вот это староста. Я думаю: «Господи, что же крест-то такой на мне! Тащить его всю жизнь». Посмотрел, в журнале записано 27 человек. Кто-то из студентов сохранил этот журнал за последний год. Мы когда собирались на день геолога, я в этом журнале отмечал присутствующих.

А в тот первый день смотрю в журнал и думаю: «Как я их отмечу-то, в 20 аудитории пять групп сидит, какие мои бараны, а какие другие? Может, их пометить как-то?» А называлась группа РМАС – 2 разведка атомного сырья, мне так сказали.

Когда я поступал, мне казалось, какая разница какую специальность я получу, вот они определили в группу, «разведка атомного сырья». «О, – думаю, – ни хрена себе, атомного сырья!» Но ее не расшифровывали так, а просто РМАС, РМАС 54-2. Это значит, 1954-го года приема, вторая группа, еще первая была группа.

В то время я еще про атомную бомбу толком-то и не знал. Я знал, что сбросили американцы на Хиросиму и Нагасаки, а что у нас-то творилось, я этого и не представлял. На первых курсах общеобразовательные предметы, никаких особо таких делений не было.

После первой лекции я решил действовать, вышел и говорю:

– Студенты группы РМАС 54-2, прошу остаться в этой аудитории, – вся группа осталась. – Сейчас мы будем знакомиться. Я буду вызывать, а вы вставайте, чтобы все вас видели. Так, Ананченко где? Вот, хорошо, Аня. Аня, садись, – и так далее. Всех по алфавиту, как записано в журнале. – Ну спасибо, теперь я буду вас отмечать, а вы вообще перед занятиями должны ко мне подойти и сказать: «Отметь, я пришел».

Этот порядок не соблюдался потом, потому что я привык, уже и группы были отдельные, семинары по группам, а общие – я их уже и так знал, кто пришел, а кто не пришел. Начал эту группу, так сказать, вести. Но такая работа – она тут полегче, чем в школе, там что-нибудь не так, то могут и по шее надавать ребята – а тут нет.

Еще одна была у меня обязанность – кроме мелких связей с деканом, профессорско-преподавательским составом, организации практики и прочее – это получение стипендии. Один раз в месяц выдали стипендию, в конце месяца. Нам увеличенная стипендия была на 20 %, поскольку мы должны были заниматься атомным сырьем.

В день стипендии занимаешь очередь и стоишь – приходилось даже пропускать некоторые лекции. Но это я первое время, потом я эту систему отладил.

У меня появился помощник, Виктор Уваров, он все в деканат сбегает – шустрый парень, горными лыжами занимался, помер молодым от рака – такая жалость. А раньше побежит, журнал возьмет в деканате, принесет, место на общих лекциях займет.

Ирина тоже как секретарь была – отмечала присутствующих, список напишет, помогали. И в день стипендии я говорю:

– Ты давай, Виктор, займи очередь, там стой.

В кассу очередь занимали заранее до того, как деньги привезут.

– Деньги привезут, ты мне просигнализируешь, а если дело это будет затягиваться, тебя сменит кто-нибудь другой.

Я только доверял не всем, некоторые с охотой делали, помогали мне, а другие так норовят проскользнуть как-то и ни черта, нигде и ничего не делая, а ухитрялись быть на хорошем счету.

Когда очередь подходит, я подхожу и получаю стипендию на всех. Группа ждет меня в 20-ой аудитории. Каждый расписывается в ведомости, я эту ведомость отношу кассирше.

Однажды у меня рублей 100 не хватило, или она обсчиталась – я-то не обсчитывался, потому что не такие уж большие деньги. Я пришел к ней, говорю:

– Так и так, что-то мне не хватило.

А она говорит:

– На вот, я потом кассу буду снимать, и если не хватит, я с тобой потом поговорю. Но я думаю, я просчиталась.

И она отдала деньги мне без всякого, потому что я из своей стипендии кому не досталось, заплатил. И она потом мне говорит:

– Да, ты меня извини, я тебе недодала.

Даже понятия не было, чтобы студента обмануть – это же невозможно, люди были чистые, не то, что при торгово-рыночных отношениях.

Первый курс – начали учиться. Общие лекции, в 20-й аудитории. Все группы сидят, приходит Тер-Оганезов, общую математику читал, он астроном и математик великий – седой дед был, но крепкий такой, армянин. На экзаменах он строго спрашивал – математика.

На наш курс добавили студентов из института востоковедения. Этот институт почему-то расформировали – и этих ребят, которые там по два-три года отучились, начали расшвыривать по всем институтам, в какие только можно. Но поскольку они гуманитарии, то некоторые определились в геологию – было их две группы «ВОСТОКОВ».