Текст книги "От Кремлёвской стены до Стены плача…"

Из нашей школы вышли очень многие талантливые ребята: Юра, брат мой, учился в десятом классе, с ним учился будущий актер, он и сейчас жив, Юхтин Геннадий. На школьной фотографии стоит в строю высокий первым, вторым мой брат. Брат был выше меня, 1.80, наверное, а Юхтин 1.90.

У них в классе училась Тулякова Вера. Она за Назыма Хикмета вышла замуж. Она была блондинка с роскошной толстой косой. А Назым Хикмет, турецкий поэт, в нее влюбился до невозможности, и женился на ней. Вера школу кончила, потом институт и работала на телевидении. Одно время она вела программу «Музыкальный киоск». Когда она жила с Назымом, была счастлива. После его смерти замуж, по-моему, больше не вышла. От мужа у нее осталось большое наследство.

Многие выпускники школ в технические вузы поступили и успешно трудились в закрытых отраслях экономики. Один из них стал хорошим математиком, он успешно работал в центре в Королеве. Работа в этом центре была секретной. Раньше Королев так не назывался. Шумели какие-то двигатели, а что там делалось, никто толком не знал.

Вечером летом мы ходили на танцы. Кто-нибудь вынесет на улицу радиолу, крутит пластинки. А тут молодежь танцует, пляшет, веселится, знакомятся друг с другом. Часть дачников каждое лето менялась.

Наступал сентябрь, и мне пора идти в школу. Родители купили мне портфель, новую ковбойку, брюки, ботинки. Начались занятия, привычная школьная жизнь. Я продолжил участие в школьной самодеятельности. Мы ставили разные художественные и учебные спектакли. Вот один спектакль назывался «Заседание геометрического клуба». Я выступал в роли председателя этого заседания. Для этого спектакля сделал шар красный из бумаги на круглом каркасе, влез в этот шар, голова торчит и ноги под столом. Ассистент мой – куб, тоже сделал себе костюм. Остальные фигуры: треугольник, параллелепипед и другие выступали перед председателем и его ассистентом. Во время беседы с прямоугольным треугольником он что-то не так ответил. Я ему говорю солидно:

– В знак порицания и укора зовись навек от закона Пифагора, – и в этом духе, сейчас я уже не помню это.

Наше театральное искусство пользовалось успехом. У нас появились поклонницы. Аида Гонсалес, испанка, говорит:

– Пойдем, погуляем по культбазе вечером.

Я погулял с ней раза два. Девчонки становились взрослыми быстрее мальчишек, то есть, не взрослые, а интересы разные. Аида была красивая девочка, как Кармен, или как цыганка Эсмеральда. Видно, я ей нравился. А мне Зоя Синаевская нравилась.

В школе порходили вечера, и мы учились танцевать. Во время вечера была игра в почту: бегает какой-нибудь из четвертого класса пацан с коробкой, почтовым ящиком, среди участников, а у всех приколотые номера. Пишешь записочку: «Как ты мне сегодня нравишься, № 225». Отдаешь записку почтальону, он тут чешет, смотрит, где этот номер, найдет девчонку, если она пишет – мальчика, и передает эту записочку. Я написал записку: «Ты очень нравишься», – она мне ответ прислала: «Давай встретимся на платформе на станции, и поговорим».

Я пошел на свидание в большом волнении, стеснялся. Когда особенно девчонка нравилась – меня это сковывало всего. Так-то у меня не было этой проблемы, когда тебе девочка не нравится – тебе просто. Марина Бесчетнова была, я сидел рядом с ней за одной партой. Я ей видно нравился, и она очень волновалась. Спросят по основному закону Советского Союза, Конституции, например, – и она поплыла, так руку выгнет, молчит.

Девочки эти жили тоже в Старых Горках и мы с ними дружили. Зимой играли во флирт, в карты, все культурно. Один мальчик не из нашей компании Женька дружил с другой девушкой, у них вроде любовь. Наш классный руководитель за подобными отношениями следила. Мы придумали название нашей компании Шатком – Шатающийся комитет. Вот это мы ходили, болтались все, осенью песни пели, горлопанили, ходили по культбазе: «Путь – дорожка фронтовая, не страшна нам бомбежка любая».

А зимой к девчонкам ходили общей компанией. Так вот пошел я на свидание с Зоей на платформу, и она пришла, я совсем недолго ждал. Но ничего не вышло, дружба не продолжилась. А мне она очень нравилась. А Марина Бесчетнова – она все, прямо чувствуется, что она прямо так бы и повисла на шее на всю жизнь. А она мне не нравилась, не прошла искра между нами.

Эти всякие контакты бывают – бывает это как оно, находишься, допустим, не видишь в темноте человека, протягиваешь руку – а она тебе навстречу уже руку протянула. Что это тебя к ней навело? Это как невропатологи поверяют, дотронься до носа, до глаз, еще до чего-то. Ты находишь, но это твой нос, глаз, а здесь какая сила вас соединяет. Ты протянул руку, а смотришь – ее рука в твоей руке. Как это делается, что это такое? А другой как ни тяни – все равно ничего не найдешь. Как эта песня была: «Если любишь, приди, если хочешь – найди, этот день не пройдет без следа. А если нету любви, ты меня не зови, все равно не найдешь никогда».

В классе часто проводились Комсомольские собрания, все обсуждали: то успеваемость, то олимпиаду, то спартакиаду – ребята постоянно были заняты каким-нибудь делом. И я окончил с похвальной грамотой 7-ой класс, это мой был труд.

Вот здесь у меня возникло желание, которое меня все время мучает, на всю жизнь, и это, наверное, неправильно. Я хотел быть первым. Вот, я думаю: «Ну почему я не первый? Что я, хуже других, или что?» И вот я рвался в первые – не остановишь. И, короче говоря, седьмой класс, там уже экзамены у нас были по ведущим предметам. А мы тогда экзамены, по-моему, сдавали чуть ли не каждый год: начиная с четвертого класса. Сейчас я не знаю, как они учатся, по-моему, и экзамен у них один раз в году, то есть, за всю школу. Да и то какой-то «ЕГЭ» – единый государственный экзамен, единый…

Я кончил семь классов, а Юра, мой брат, кончил десять классов. У всех выпускников нашей школы практически было стопроцентное поступление в институты. Часть отсеивалась, но это по состоянию здоровья. В целом был очень высокий уровень образования. Я тоже семь классов кончил с похвальной грамотой, а похвальная грамота давала преимущество при поступлении в среднетехническое учебное заведение без экзаменов.

Выделялись из людей честолюбивые, можно сказать, которые отличниками хотели быть с хорошей памятью. Не то чтобы я долбал с утра до ночи – у меня еще было дел полно других, но я быстро схватывал, у меня хорошая была зрительная память. Один раз объяснит, когда учился в техникуме, у нас математик Котлов объяснит доказательство какой-нибудь теоремы и потом сотрет все с доски тряпкой: «Кто может повторить?» – я выхожу и раз, раз, раз, раз – все, «5» поставил, нормально. Говорит: «Молодец!»

Юра стал поступать в институт, а я семь классов кончил, думаю: «Что же я буду в школу один ходить? Мне тоже надо приобретать какую-нибудь специальность». Семья была большая уже и Саша, брат, и Сережа подрастал, а работал один отец. «Что же на шее сидеть? – я думаю. – Надо куда-то сваливать, как-то прибиваться».

Юра поступил в Московский авиационный институт, а я хотел, думаю, я сейчас поступлю в военное спецучилище, в артиллерийское. Мне нравилась курсантская форма, притом буду я приодет, приобут, и я буду на казарменном положении, с шеи у родителей слезу.

И поехал в училище документы подавать. Приезжаю, медкомиссия, а они мне:

– Левым глазом посмотри, – врачиха, – правым глазом посмотри.

Артиллерийское училище – я что, из пушки, что ли, стрелять, из рогатки должен – «левым посмотри»? И у меня в одном глазу не хватало 10 %, и в другом что-то процентов 15.

А они говорят:

– Нет, не годится, все. Близорукость. Медкомиссию не прошел, даже и не думай.

Я забрал документы, думаю: «Куда же деваться-то?» Мне еще нравится железная дорога – с тех ранних лет «чугунка». Кто-то работал на этой чугунке, большие деньги получал и жил спокойно, всегда при деле. Я думаю: «Пойду в железнодорожный». Тем более, Женька Коченов, который ухаживал за девушкой из нашей компании, он поступил в железнодорожный. И говорит:

– Это хороший техникум, железнодорожный.

Я пошел, подал заявление на специальность «электропод-вижной состав». Господь меня спас от этого подвижного состава и от работы под колесами – подвижной состав, у них все моторы там внизу, и в яме под вагонами так всю жизнь и проведешь. И пошел тоже проходить комиссию – «все, по зрению не прошел, иди отсюда».

Я забрал документы, пошел. С братом встретился:

– Ну что мне делать, что посоветуешь?

А сосед у нас тут рядом жил, у них дача была большая цветочная, красивая клумба, к дому вела липовая аллея. А рядом геологи жили. Они рюкзаки весной за спину и куда-то уезжают. Денег получали немерено и жили хорошо, у них тоже большая дача была.

В Старых Горках было много дач знаменитых людей: Маршака С. Я., министра финансов Зверева, огромная дача с большим участком земли Папанина – известный исследователь Севера, сейчас не знаю, знают читатели Папанина. Этот Папанин не всякий раз ездил на персональной машине, а приходилось и на электричке ехать. Ходит он по платформе, ждет поезд, у него завязки от кальсон развяжутся, и он их топчет в грязи.

На даче у него было полно деревьев. Он их спилил, а пеньки современным методом выкорчевывать начал. Он, как привык, наверное, где-то в глуши работать, подложит шашку динамитную под пень, как даст – и пенек летит. Его не вырвешь ничем, а динамитом, все – пеньки летят через забор, а забор у него 3-хметровый сплошной, деревянный. Участковый бегает вокруг забора, а внутрь его никто не пускает. Участковый орет: «Вот, твою, Папанина, мать…» – вот такими выражениями кричит, а Папанину хоть бы что. А может быть на этой даче он и не был. Сталин И. В. выделил герою Севера несколько дач. Но прошла волна, и у него все дачи забрали, одну оставили.

Вот и я мечтал, заработаю денег, построю себе дачу и буду в халате выходить, и кругом будут цветы и всякие посадки, клумбы, как наш сосед. Сосед работал главным агрономом в совхозе «Ленинский».

В нашем классе училась одна девчонка. Она была не то племянница, не то внучка Гайдара – это того Гайдара, Аркадия Гайдара. А вот этот Егор Гайдар, который реформатор, был тогда сопливым пацаном. И он был вообще несобранный. Она нас, одноклассников, в гости к ним на дачу приглашала. На даче было все разбросано, такой бардак, и этот мальчишка неухоженный, вечно одна штанина выше другой – очень несобранный был в детстве. Может, я что-то где-то и не так описываю… я ведь не историк, у меня же произведение – воспоминания, то есть пропущенные события через мою память, душу и сердце. Кроме дачи мне очень хотелось, чтобы жена у меня была как у Тургенева в романах. В общем, выкристаллизовывался как-то образ жизни – это моя мечта.

А пока мне надо в техникум поступать. Брат-то быстро сдал экзамены, а мне? Приехали мы с ним в Мытищи – и встретили сына нашего соседа-агронома. Он уже учился в Мытищенском индустриальном техникуме. Он говорит:

– Ты знаешь, я тебе скажу, рядом тут, две остановки от Болшева, Подлипки и Мытищи. Техникум классный, для Министерства строительных материалов РСФСР, кадры готовит, специальности разные. Я там учусь на механика, буду работать с карьерными механизмами, будем разрабатывать месторождения стройматериалов.

Я говорю:

– А где ты будешь работать?

– Да везде, тут под Москвой, и Люберцы, тут песков полно, и там могу, и везде, и тут, и важно получить среднее специальное образование.

Медкомиссию проходить не надо, возьми в нашей поликлинике медсправку. Он учился уже там второй год.

Второй раз поехали в техникум с братом сдавать документы, я уже медсправку взял – в техникуме неважно было, 100 % у тебя зрение или нет, тебе не надо на светофор смотреть или стрелять «орудия заряжай, прямой наводкой». Разве современная артиллерия стреляет прямой наводкой? Мне было обидно, что я не попал в военные. Но Бог миловал, он знает, какую кому тропу определить.

Мы приехали, на доске висит перечень специальностей. Куда подавать документы, на какие отделения. Я говорю:

– На технологическое отделение.

Юра говорит:

– Технологическое? Я тебе не советую. Это колбы, будешь переливать, из одной в другую в лабораторию кирпичного завода. Там одни девчонки работают, ты там вообще, с твоим характером, всю посуду перебьешь. Даже если не перебьешь, а, в общем, не твое это дело.

Я говорю:

– А вот сосед у нас, горный механик?

Он говорит:

– Механик, вспомни, что отец говорил, когда он на Рязсельмаше работал – всегда весь грязный, в мазуте приходит домой. Кто с тобой из девчонок будет гулять, если от тебя соляркой пахнет.

А я говорю:

– Ну, и что дальше, это нельзя, горняк вроде плохо.

А какое же там еще отделение? Технологическое, горное, геологическое отделение. Он прочитал, говорит:

– Вот, геологическое отделение – это очень даже привлекательно.

Я говорю:

– А почему привлекательно-то?

– Ну как почему, ты видел, как у нас геологи живут рядом? Они все время ездят неизвестно куда, приезжают, лето проболтаются, потом сидят в Москве и материалы обрабатывают, отчет пишут.

А они, оказывается, эти геологи, работали в Академии Наук, в Геологическом институте Академии Наук СССР. Ученые, значит, были. А я-то думал: «Что, техникум кончу и также буду ездить на сезон». Брат говорит:

– И потом работа чистая, с молотком, молоток с длинной ручкой, стучи по камням и ходи.

Откуда он все это знал, специальности все? И говорит:

– Я тебе советую на геологическое подать.

И подал я эти заявления, никаких экзаменов у меня вступительных – раньше с похвальным листом седьмой класс закончил, техникум без экзамена, чик – и все, и поступил.

Я поступил в техникум. Каждое утро бежал на электричку, двадцать минут и я в Мытищах. Как-то меньше стал встречаться с приятелями. В это время у моего приятеля трагедия случилась. Мама его работала сестрой-хозяйкой в большом доме отдыха. В Старых Горках у них дача была. Она замуж вышла во второй раз. Первый ее муж, отец Юры погиб на фронте. В наших семьях, моего поколения, редко, чтобы все, кто уходил на фронт возвращались живыми. Она вышла во второй раз замуж за баяниста своего дома отдыха, а Юра его пасынок. Он на баяне играл, а она хозяйством занималась.

И вдруг раз – его, этого баяниста, в больницу положили, в Первую градскую в Москве. Проболел месяца два-три и умер от рака. Так быстро свернулся. И потом она тоже заболела, и раз, и хоп – и свернулась тоже, от рака умерла.

Мы с ним вместе в больницу ходили, навещали – она такая худая стала, полненькая была. Юра Евдоков был парень здоровый, физически сильный. Он когда в школе учился, в седьмом классе, у него уже грудь была вся в шерсти, кожа такая тонкая, мышцы крепкие под ней играют. Двухпудовую гирю в 24 килограмма поднимал двадцать раз. Мы тоже старались выжать эту гирю раз пять. Еще такое упражнение было: гирю ставишь сзади, садишься на корточки, берешь ее руками, гирю, и так поднимаешься, то есть, колени разгибаешь и поднимаешься вместе с гирей.

И вот, один раз я так поднимал, потом меня что-то качнуло, у меня гиря вырвалась из рук – и по каблукам, и подметки отлетели. Опять мама говорит:

– Ну что же ты, господи, вечно с тобой несчастья какие-то! Скоро в школу тебе идти, а ты оторвал подметки. Как ты мог такое сделать?

Я говорю:

– Ну как, сделать, несчастный случай, – рассказал ей, как на духу, как мы тренировались.

Она говорит:

– Ну что же ты за бестолковый такой! Приятель твой здоровый, как трактор, а ты тоже за ним тянешься.

Я прочитал где-то про Поддубного и других наших силачей. Или Рахметов – это который на гвоздях-то спал в «Что делать?» Чернышевского – закалялся.

Я тоже старался, на гвоздях не спал, но старался закаляться. И вот они гирей крестились этой двухпудовой, и я завел себе гирю-пудовик (16 килограмм) и пытался ими перекреститься.

Я тогда еще роман «Спартак» прочитал. Спартак мощный был гладиатор. У книги была иллюстрация, на ней у Спартака живот весь в квадратиках. Я тоже хотел такой пресс иметь и качал пресс. У Спартака были широкие плечи, а я как фитиль лампы, плечи узкие, длинный фитиль. Сколько не качался, ничего не получалось.

А Юра Евдоков – парень был здоровый, и он остался один, и начал роман писать. Про войну, у него был Орден Красной звезды, где он его взял не знаю, и настоящий автомат ППШ.

Однажды собрались мы у Юры нашей компанией, сидим за столом. Юра сидел напротив окна, а перед ним я с правой стороны. Юра с автоматом развлекался, поднял автомат и случайно выстрелил в окно. И пуля просвистела, ударилась в окно, и дым, и смотрю – Виктор-то лежит на столе лицом вниз. Мы все побледнели, думаем, он его пристрелил, а потом смотрим – он поднимается, поднимается, поднимается, поднялся. И улыбается.

А потом взял за волосы – а у него кудри были такие, лохматая шапка на голове – взял вот так и клок волос снял. Значит, Господь его уберег. Он взял гильзу, набил срезанными волосами, на цепочку прикрепил и носил как талисман. В Авиационное спецу-чилище после техникума поступил, и успешно кончил его.

Виктор в отпуск приезжал – летал он где-то из Мурманска, в Мурманске, по-моему, базировался, в стратегической морской, авиационной разведке. Они летали по нейтральным водам – это он уж потом по секрету нам рассказал, секретно было все.

Приехал он в отпуск, мы его встретили. Он пришел тогда молодой, стройный офицер – он уже старший лейтенант был и пилот ведущий – добился своего. И вот он летал на самолете, говорит:

– Мы летаем по нейтральным водам, потом раз – в Канаду, на самолете фотоаппарат стоит – щелк-щелк-щелк, что надо сняли – и назад возвращаемся.

Про другие полеты он не рассказывал, каждый вылет – это огромный риск, но он об этом не думал, мечта его исполнилась. Он стал военным летчиком. Позже мы с ним еще встречались.

Но вернемся к истории Юры Евдокова. И все, родители померли, остался он один и в большой даче. Надо как-то жить. И он стал сдавать дачу ткацкой фабрике, почему-то ее называли «Хива». Фабрика поселила в этой даче своих ткачих.

Вот они красивые, молодые девушки. Зарабатывали они прилично и одевались по-модному в пыльниках – плащи были такие белые, светлые. Подтянутые, стройные оденутся в воскресенье – куда там, загляденье! Не то, что сейчас, клюшки какие-то все это худющие, ноги, как макароны. А это такие настоящие русские красавицы.

Юра жил в одной комнате, а остальные сдавал, и жил, как говорится, не тужил, потому что у него получалось достаточно денег для беззаботного житья. И не знаю, как там он с ними обходился, какие у них были отношения.

Сидел он на даче и писал роман про войну. У него наши то наступали, то отступали. Как у нас в деревне пришел с войны один фронтовик, Герой Советского Союза, его спрашивают:

– Ну, Иван, ты расскажи, как ты там воевал?

– Да что там рассказывать. Ну как? Мы воевали-воевали.

– Ну и что, воевали?

– Две деревни отдали.

– Ну а дальше что?

– А потом воевали-воевали, три деревни взяли.

– А за что же тебе героя-то дали?

– Вот, за то, что мы воевали.

Скромный был парень. Вот так.

И у него так роман примерно, что они где-то воевали, где-то чего-то делали. Когда написал несколько глав, я говорю:

– А как нам поступить? Ты вот написал несколько глав, пойдем к Маршаку С. Я. и дадим ему почитать, чего он скажет о твоем творчестве?

Дача Маршака была рядом, и мы пошли. Но никто нас, конечно, не пустил к Маршаку. Мы взяли, в почтовый ящик ему засунули его тетради. И ждали-ждали, и так ничего и не дождались.

Друг мой роман перестал писать и поступил на завод карусельщиком – это станок такой карусельный, там что-то обтачивают, он мне рассказывал, станок большой, тяжелый, я так толком ничего не понял. Он на заводе работал до призыва в армию. В дальнейшем наши судьбы разошлись, я даже не знаю, где он и что с ним произошло.

А вот Севка Воробьев – он интеллигентный парень, он все изображал из себя какого-то студента царских времен. Он ходил – пальто нараспашку, шарф намотает на шею, и не дурак был выпить, говорил, раньше все студенты пили вино, вели богемную жизнь. У него были красивые руки, длинные пальцы, рисовал он хорошо, и сейчас рисует. Окончил Лесотехнический институт по специальности озеленение городов и ландшафтный дизайн. Женился он на девушке, в которую я был влюблен в школе. Как они нашли друг друга, мне не понятно, не было между ними никаких отношений.

Мы развлекались тогда: возьмешь пробку от одеколона и к девчонкам – особенно доставалось тем, которые популярностью пользовались. Там за какой-нибудь гвоздик зацепят ее и потом дергают из кустов за нитку, а эта пробка бум-бум по стеклу, бум – хозяева не поймут, что происходит. Потом выскакивают из дома, а никого нет. Только уйдут в дом, опять – бум-бум-бум. Вот такая была форма ухаживания. Девочка, конечно, знала, кто за ней ухаживает, но родителям не говорила.