Текст книги "От Кремлёвской стены до Стены плача…"

Брата распределили на работу, он еще институт не окончил. Я ему:

– Ты чего диплом-то не делаешь? Все к Светке да к Светке.

А он говорит:

– А что? У меня без проблем, я разработал новый прибор, – не то высотомер, не то прибор, какой на основании волчков, там гироскоп какой-то, новой конструкции. Мне он сказал:

– Я его изобрел, начерчу сейчас и расчеты приложу, и диплом будет в кармане.

Я говорю:

– Когда ты его изобрел? В основном к Светке в Раменское ездил.

– Изобретать можно везде!

Диплом он защитил на «отлично». Распределили его куда, зачем, сказали: «Ты пойдешь от Средмаша в Арзамас, будешь работать по адресу Москва, Центр, 300», такой условный адрес.

Мы его стали собирать, вместе со Светкой. Кое-какую посуду собрали, а сковородки-сотейника не было. В нашем доме был универмаг, и в нем хозяйственный отдел, сейчас там ковры, по-моему, продают. На витрине хозяйственного отдела стоит сотейник с ручкой, которая отсоединяется, можно тушить овощи и мясо, и все остальное. Очень удобно, что ручка отсоединяется, можно в духовку ставить. Я Юре говорю:

– Ты иди, возьмешь, я видел на витрине.

Он пошел, приходит печальный. Я говорю:

– Ну, что ты не купил?

– Да они говорят: «У нас только на витрине, а с витрины мы не даем».

– Ну, ладно, я сейчас пойду, поговорю с ними.

Прихожу и говорю:

– Девчонки, так нехорошо поступать, не дали сковородку, брата прогнали, он молодожен, едет из Москвы на работу. А сковородка – это основа семейной жизни, а вы так с ним поступили.

Ну, я сними «ла-ла-ла», и в итоге залезла это, залезла девчонка между окон, взяла сковородку, и отдала. Она стоила всего 1 рубль 80, по-моему. Пришел домой:

– Вот тебе сковородку. Учись, пока я жив!

Они остались очень довольные.

Собрали мы их, время ехать на вокзал. Такси заказали, а такси нет и нет, время уходит, можем опоздать. И мы, значит, это, «давай пойдем со всеми вещами на метро, наверное». А частников тогда не было, вообще в то время машин в Москве не было, все улицы пустые.

Сейчас частники ждут клиентов на каждом углу, улицы набиты машинами, как селедка в бочке. Кислорода уже нет, машины все съели. Тут я какую-то цифру где-то видел, если меньше 18 или 24 процентов кислорода в атмосфере, то человек в такой атмосфере жить не может.

Мы вещи собрали, и втроем отвезли их на Казанский вокзал, успели вовремя. Нашли поезд, у вагона какой-то штатский стоит, на вагоне написано: «Москва-Арзамас». Юра билет показал, все в порядке, они вошли в вагон, и мы им помахали, и они уехали. Сказали:

– Напиши нам, когда устроишься.

– Да, да, все напишем.

И вот уехал. Длительное время от него не было вестей, он, видно, обустраивался на новом месте. Наконец написал письмо: «Да, устроились, ничего, все нормально». Сразу дали ему квартиру двухкомнатную. В письме он детали не расписывал, в каком доме квартиру дали, что за квартира.

Брат уехал и стал успешно, активно работать. Отец у нас серьезно заболел, обнаружили туберкулез. Сказалось военное время, вечная нужда, недоедание, напряженная работа без отпусков. Да и диагноз точно не установили: туберкулез, не то рак легких, не поймешь, потому что вроде как и заразным никаким не был. Требовалось лечение, отправили отца в санаторий.

А я продолжал учиться. Учился, все, долбал науку, толкал ее в разные стороны и двигался вперед. И доучились мы до экзаменов. Экзамены мы сдавали раньше, чем в других вузах. Сидишь дома, готовишься к экзаменам, а за окнами бушует весна: отцветает черемуха, расцветает сирень.

В Москве теплее, конечно, чем за городом, и все зацветает раньше. Наш институт был рядом с Александровским садом. К концу экзаменов Александровский сад был весь в сирени. Сирень разных сортов, разных расцветок и форм. У входа во МГРИ рос куст сирени. Очень я люблю сирень, это мне напоминает мое раннее детство.

И вот такую чудесную пору тратишь на очередную общую химию, Глинка, «Химия». Учебник «Общая химия» автор Глинка – толстенная книга, всякие элементы, закиси, перекиси, реакции и окислы. Вначале «Общая химия», потом аналитическая химия. Курс химии у нас был очень большой. И, наконец, физическая химия – это вообще темный лес. И вот готовишься к экзаменам, прорабатываешь свои лекции, конспектируешь все в виде шпаргалок.

Шпаргалки, то есть краткие записи на маленьких листочках, писать очень полезно и необходимо. Приходишь на экзамен, получаешь билет с вопросом, глаза закроешь: «A-а, я вот тут это писал». И сразу перед тобой появляется ответ на поставленный вопрос.

Однажды, по-моему, по структурной геологии отвечал, используя свою методику, хотя не заглядывал в шпаргалку, ответил почти слово в слово, как Бронгулев В. В. объяснял на занятиях, даже сохраняя его интонацию. Он говорит, не может быть, ты, наверно, списал. Дай-ка я еще тебя кроме билета чего-нибудь спрошу, спросил и получил то же самое. Сказал:

– Удивительно! – и поставил в зачетку «отл».

Глава XIV
Первые годы учебы в институте. Подмосковная геологическая экскурсия. Геодезическая практика в Загорске. Первая настоящая любовь. Трагический 1956 год

Вот и сдали мы все экзамены. Этот момент трудно описать: то ты сидишь среди книг, как монах в кельи, а кругом все цветет, и дышит, благоухает, жизнь обновляется и бьет ключом. И вдруг твои мучения заканчиваются, сдал последний экзамен. Ты свободен, как узник из темницы. Вот миг счастья, вдыхаешь весенний аромат полной грудью. После экзаменов была подмосковная геологическая экскурсия.

Эта экскурсия была очень похожа на ту, которую проводил в техникуме Оболенский. Общее геологическое строение московской синеклизы, основные породы, тектоника, полезные ископаемые.

Под городом Москва находится огромный бассейн отличной питьевой воды, которого при правильном использовании хватит на многие годы. Подмосковье богато многими полезными ископаемыми, особенно строительными материалами: стекольные пески, строительные формовочные пески, галька, гравий, известняки и многое другое. Я не буду расписывать детально научную часть экскурсии. Скажу только, что по итогам этой экскурсии мы написали подробный геологический отчет с фотографиями и рисунками.

После защиты нас отправили в Загорск, на геодезическую практику. Руководителем практики был доцент, пожилой геодезист Кашин. По начертательной геометрии был Шикин. Очень они внешне были похожи друг на друга, старая профессорская школа. Студенты шутили, что как в немецком языке глаголы изменяются вроде смысл один, а изменения, что и не узнаешь, как, например, глагол «идти».

У Кашина была любимая собака – немецкая овчарка. Он взял ее с собой в Загорск. Мы ее потихоньку котлетами подкармливали. Кашин ее зовет к себе:

– Ко мне, ко мне! – а овчарка котлеты любит, видно, больше, чем хозяина, и не идет к нему.

Он ругал нас за это, я староста, вроде, должен был пресекать это дело, а я наоборот сам эту собаку подкармливал, она его и разлюбила. Кашин за это мне поставил за практику «хорошо».

Геодезическая прошла довольно быстро. Целый день в поле: разбивка полигонов, нивелирование, мензульная съемка и так далее. Ну, а вечером-то были какие-то небольшие развлечения: Загорск-Москва, настольный теннис (пинг-понг), гуляли по дороге и потом небольшие танцы были.

Друга Маргариты Бувайлика благополучно выгнали после первого семестра. И как-то я ее пригласил потанцевать. Мне понравилось, как она легко передвигает ногами, ходит свободно. До института занималась коньками. После танцев я ей предложил пойти погулять, и вот тут у нас первые поцелуи появились, и потом появилась такая просто необъяснимая тяга, как мне казалось взаимная. Это как я говорю, иногда тянешь руку, не видишь куда, и с другой стороны, чувствуешь, другая рука тянется к тебе.

Может быть, у нее этого ощущения не было, я не знаю, она мне не рассказывала, потянуло ее ко мне или нет. Но короче говоря, я ей объяснился в любви, так осторожно говорю:

– Может быть, я тебя люблю, наверное, – как скажешь «я тебя люблю»? Она скажет:

– Ты ерунду не городи, а то сразу прямо, потанцевал три раза, погулял и уже все, «я тебя люблю».

Может быть, надо было так прямо и сказать все без всяких оговорок, а то она всю жизнь вспоминает и говорит:

– Объяснился он мне в любви как-то неуверенно, – детям рассказывает, «я, может, тебя люблю, наверное», – вот так вот и объяснился.

Не знаю, она, наверное, тоже чувствовала что-то ко мне, об этом никогда не говорила.

Мы с ней подружились, обсуждали, вместе гуляли по кривым Таганским улицам. На втором курсе, 1956-го года, мы уже вместе ходили в кино, в «Ударник». Денег у меня было мало, то есть вообще не было.

Пойдешь в университетскую столовую рядом с нашим институтом, макарон возьмешь. Хлеб и горчица были бесплатные. Горчичкой намажешь хлеб, макароны, поешь и вроде сыт.

Иногда ходили в кино, в «Ударник», купим по стакану сока томатного и по одному пирожку за 5 копеек, и перекусим, и смотрим кино, после кино я ее провожаю до дома. Мы ходили пешком от Моховой до Крестьянской заставы, до Новоселенской улицы, где был их дом. Это там, где сейчас Марксистская улица, все переделали.

Тогда шарм был в этих старых московских улицах, двухэтажных деревянных домах, окруженных старыми липами и тополями. Дом-то, конечно, был развалюха, но по сравнению с нами, общая обстановка у них мне казалась богатой, у них был телевизор с большим экраном, а у нас «КВН» с линзой, как маленький глазок, замочная скважина. Но мы в этот глазок с удовольствием смотрели.

Помню, Ив Монтан приезжал, пел, по телевизору показывали. Он меня очаровал, высокий, стройный одетый просто. В связи с изменившимся режимом дня времени у меня для учебы стало меньше, но тем не менее я успевал.

1956-й был трагическим годом для нашей семьи. Отец тяжело болел, лежал в больнице, и мы с Ритой ходили, навещали его. Больница была в Москве, где-то в районе Курского вокзала. Это была закрытая больница Госплана СССР, это раньше были спец-поликлиники.

Еще Ленин В. И. сказал – надо государственному работнику высокого ранга, который работает от зари до зари, не так как «ля-ля-ля», сейчас вылезут и рассказывают, как надо жить, а тогда люди делали практическую работу, некогда было им, и вот заболевали. Их лечили, и они были прикрепленные к специальным больницам. Отец лежал в такой больнице.

Мы пришли к нему. Я говорю:

– Вот у меня подруга, зовут Рита, – Рита ему очень понравилась.

И как-то нас занять стал рассказывать:

– Вот я черчу график изменения температуры, отмечаю, чем лечат меня и какая динамика в состоянии.

Он очень обрадовался, что мы его навестили. После больницы отец стал чувствовать себя лучше, а осенью ему стало плохо, его забрали в больницу, где-то через месяц он умер от сердечной недостаточности, ему было всего 44 года, ему жить да жить, и работать.

Нам обещали отдельную квартиру, на Песчаной улице, он в очереди стоял один из первых, поскольку болел и семья большая. Но как только отец помер, и все это заглохло. Он очень был скромный и гордый человек, ничего никогда не просил. И вот мы в этой комнате остались, мама и нас трое. Комната сразу опустела, хоть у меня с отцом были отношения непростые. Я очень остро почувствовал, что ушел родной, близкий мне человек. Я его винил в том, что мы в такую нищету попали.

До смерти отца Юра приезжал один или два раза, проездом. Отец лежал в постели и плохо себя чувствовал. Юра встал напротив него, держится за спинку кровати, и рассказывает:

– Я не должен говорить, но тебе скажу, я приехал с Новой Земли. Мы там проводили испытания водородной бомбы.

До этого он ездил на Семипалатинский полигон, на испытания. После испытания на Новой земле Юра очень много таблеток пил. Говорил:

– Что-то у меня понос.

Все это было строго секретно. Мне тогда казалось, что он слегка облучился. Я уже как будущий разведчик радиоактивного сырья кое-что понимал.

Отец умер, надо хоронить, похоронную комиссию создали в Госплане, выделили место на Даниловском кладбище. Они нам очень помогли и в организации похорон и выдали деньги на первое время. Мама без специальности и образования, Саше 11 лет и Сергею 8 лет. Остались они сиротами.

Юре мы телеграмму дали, «Москва, Центр», 300, «приезжай, отец скончался». А нам ни ответа, ни привета, мы ждали, ждали, и так мы и не дождались, чтобы он приехал. На меня похороны отца впечатление произвело большое. Отец помер, стою я на краю могилы, перед тем, как его туда опустить, обнял ребят, стою… Женщины: «Приложись, попрощайся», а я не понимаю, что они от меня хотят, как онемел, наконец попрощался, все, закрыли крышкой. Собралась комиссия похоронная у нас, помянули, все как надо.

В комиссии женщина была, экономист, симпатичная такая, нестарая, видно, она симпатизировала отцу. Она большую сумму по нашим доходам дала матери, чтобы мы хоть как-то прожили до оформления пенсии.

От Юры так никаких вестей. Вдруг сообщают маме: «Ваш сын бесследно пропал». Куда он пропал, неизвестно. Через некоторое время и меня вызывают в военную прокуратуру Московского гарнизона. Следователь, у него опросный лист:

– Какой у него был характер? Как он вел себя в жизни?

Я все рассказал:

– Он был честный, замечательный человек. Только начал жить, недавно женился, жену любил. А что случилось-то?

Они все молчат, ничего не говорят. Следователь как-то туманно:

– Вот он где-то в районе Семипалатинска был и в командировке бесследно исчез.

Как это можно, бесследно исчезнуть? Тут муху прихлопнешь, и то ее видно, следы остаются, а тут человек, бесследно исчез, не один же он там был в пустыне. Мама, как она все это пережила, надо же, такое на нее обрушилось, сразу два удара, и муж, и сын, и все. Но она мужественная, настоящая русская женщина, закаленная была. В жизни прошла тяжелый путь, но молилась, и Бог ей помогал, никогда не теряла надежду.

Сейчас показывают по телевизору несчастных, одиноких женщин. Они всю жизнь ходили расфуфыренные, по пять раз выходили замуж, ходили по рукам, а теперь вот, видите, они оказались одни. Так надо жить правильно, и не будешь к концу жизни одна.

Этот 1956 год мне удалось пережить благодаря поддержке моей новой подруги, которая меня понимала, сочувствовала и жалела. Я был очень за это ей благодарен. Я был не один.

Я уже писал, что Рита поддерживала в это тяжелое для меня время. Я был в таком состоянии, что учеба давалась с большим трудом. Как я выдержал. Экзамены сдавал с большим трудом.

Помню, историческую геологию сдавал, принимал молодой доцент. И вот мне попалось деление нижнего Мела – это отдел в мезозое в истории Земли. Мел самое сложное время, и естественно много ярусов такие как: «турон, сантон, коньяк» и другие. Я, конечно, знал все периоды, а тут как в памяти все стерлось, и я заткнулся, не могу ничего сказать. И он говорит:

– Ну, ты же знаешь песню о крымской практике, там же вы ее наверняка будете петь?

И я как-то вспомнил: «Турон, сантон, коньяк белеют мергелями, студенты их клянут последними словами», – и так далее. Он говорит:

– Ну вот видишь, и вспомнил, – и трояк мне поставил.

Я думаю, если бы тогда провалился на экзамене, то меня со стипендии сняли, жить не на что, прощай институт. Мама пошла работать – ее племянник Дмитрий устроил ее на Добрынинский кондитерский комбинат. Ну кем она могла там работать? Пирожные раскладывала по лоткам, грузили в машины и развозили по магазинам. Работа тяжелая, ночные смены, физических сил у нее было мало.

Так что наш доход состоял из маминой маленькой зарплаты, моей повышенной стипендии, и небольшого пособия на младших братьев в связи с потерей кормильца. На эти нищенские доходы мы существовали. Если бы я остался без стипендии, то пришлось бы бросить институт и пойти работать, но меня тут же взяли в армию, так что куда не поворачивай – все тупик.

Окончили мы второй курс, и поехали мы на крымскую практику. С Ритой мы продолжали дружить, у нас были хорошие отношения. Я ее очень любил за ее понимание моего положения, и вообще она для меня была идеалом, о такой подруге только мечтать. Она меня поддерживала как человека, она мне казалась более приспособленной к решению житейских проблем. За что? Не знаю, видно тоже меня любила и жалела. Мы семья бедная, голытьба, братья маленькие.

Глава XV
Крымская практика. Горная практика в угольной шахте объединения «Ворошиловград-уголь»

Поехали мы в Крым. Про Крым у студентов много песен. Я когда-нибудь эти песни все соберу в кучку, и я их как-нибудь изображу. Поездка в Крым, на юг к морю для меня была как сказка. Я на юге никогда не был и с трепетом ожидал новых впечатлений. Но на деле мы оказались довольно далеко от моря, в горной части полуострова, сложенной моноклинальными образованиями – квестами из флешевых толщ сланцев, известняков и мергелей, глин и песчаников.

База была у аула Мангуш, в 30 км от Бахчисарая, резиденции крымских ханов. Посмотрели мы этот дворец хана Гирея. Господи Иисусе, ну ж это за дворец такой! У хана главное гарем, фонтан во дворе: в виде глаза, в котором скапливается слеза, а потом из расположенных друг под другом чаш капает в большую чашу внизу. Почему? И вот я подумал, это хан делал набеги на княжескую Русь, держали страну в рукавицах и еще в наше современное время начали претендовать на Крымскую землю.

Это наша исконная земля. Какая земля? У них на этих засушливых квестах ничего не растет. А они все добывали набегами: выходили на равнину и грабили кого не лень, забирали в рабы и рабынь и возили их продавать в Стамбул. Сколько было угнано людей, ужас! Один какой-то путешественник написал в своих записках: «Столько людей угнано, осталось ли какое-то население на Русской равнине».

Рядом с дворцом мечеть с минаретом, как положено у мусульман. В то время при нашем атеистическом воспитании нам казалось, что оказались в далеком времени. Вокруг Бахчисарая в горах крепости. Одна из них называлась Чуфут-Кале, «кале» по-татарски крепость. Эта крепость располагалась на краю пропасти. По дошедших до нас легендам, это было местом казни врагов и противников хана. У некоторых вначале отрубали головы, и кровь по небольшим желобам стекала вниз в Кровавую Балку, а других выбрасывали с обрыва живыми.

Мы составляли геологическую карту, изучали породы, ходили по этим квестам и рисовали контакты. У каждой группы был руководитель, он водил нас по обнажениям и диктовал описание выходов пород на поверхность. И такая была тоска, я наблюдал за своими сокурсниками, и такое у них было тупое выражение, никакой мысли на лицах. У нас руководителем был Бронгулев В. В., который проводил подмосковную экскурсию. Такой пижон, жил в свое удовольствие. Женился на молодой студентке, наверное, третий раз. Выглядел он отлично, сохранял свое здоровье.

У нас было в группе четыре бригады по 6 человек. И мы ходили, бродили по всем этим горам и долинам. Бронгулев В. В. приведет нас на обнажения, а мы лазаем по склонам, ищем какие-нибудь отпечатки окаменелости, фауну. Как-то я нашел какую-то редкую ракушку. Показал Бронгулеву:

– У, молодец, ты нашел аммонит, очень редкостный для этих пород, и вообще надо его в музей взять.

А нашел его чисто случайно, что в геологии бывает очень часто, сижу молотком стучу, стукнул по одному камню – он легко раскололся на две половинки, а внутри оказалась окаменелость.

Однажды дали два выходных дня, и решили мы пойти пешком к Черному морю. Хотя потом нам организовали экскурсию на побережье на машине, а мы пешком топать.

Это вот все девчонки – романтические особы. Говорят:

– Пойдем пешком на западное побережье.

А туда далеко, это уже очень далеко идти надо. И вот мы и потопали всей группой. Еды с собой не взяли, были на всех две консервных банки, которые мы, как ни старались, без ножа открыть не смогли.

С трудом добрались до берега, а там ничего хорошего, романтичного: погода хреновая, ветер, берег без пляжа, волны высокие плещут серые, угрюмые, горизонт в тумане. Сплошное разочарование, такое первое нерадостное впечатление от моря. А назад как добираться?

Никакого удовольствия мы не получили от этого путешествия, тем более у Риты заболел живот, наверно, от того, что по дороге мы объелись спелой темно-красной черешней, которая росла у дороги в заброшенном саду.

Продолжим свое повествование, нашу крымскую геологическую практику. В целом практика шла своим путем, как поется в нашей студенческой песне: «Каждый день тяжелые маршруты, в зной, жару и в дождик проливной. В тапочки дырявые обутый ходишь полусонный, чуть живой. А поздним вечером ко сну влеком, сидишь с коптилкою за дневником. С тоскою думая, что в шесть часов… Ну, словом, ясно все без слов». В общем, наши преподаватели организовывали дело так, чтобы мы поняли, что наша работа в будущем не разлюли малина.

Единственным впечатлением о курортном Крыме сложилось после короткой экскурсии на машине на южное побережье. Посетили Анапу, Ялту, Алушту, посмотрели мы все мы эти курортные города, гору Ай-Петри, некоторое время на пляже побыли. В морскую воду я окунулся и помыл голову. После этого купания волосы стали как колтун на голове, поскольку раньше у меня были кудри и стрижка подлиннее. Сейчас моя дочка Марина стрижет коротко, по-модному, а тогда было две стрижки полечка и полубокс. Сохранилась такая фотография: я подошел к Рите, наклонился к ней, она меня расчесывает.

Особенно нам нравились свободные маршруты. В этот день Бронгулеев нас не водил от обнажения к обнажению. Мы быстро описывали обнажения, а после перегораживали горный ручей и сидели в жару в своеобразных ваннах.

После полевых работ написали подробный отчет. Опишу одно необычное событие. Однажды сидим на собрании всех групп, Бронгулеев проводит. Смотрю, Рита выходит из соседней комнаты, садится так на порожек. Собрание проводили в доме, где девочки жили. Вдруг Рита повернулась и поползла туда назад к себе, где они спали. Ну на это никто не обратил внимания, но на следующий день я у нее спросил, что это было с ней.

И они мне рассказали, что они ходили в обсерваторию, которая была в трех км от Мангуша. Там был магазин, их было четверо: Ирина, Валентина, Аня и Рита – вся их бригада. Купили в магазине портвейн, «Коктебель», и выпили две бутылки этого вина. Аня и Валентина были девушки увесистые, крупные. Ира похитрее чуть-чуть пригубила. Ну, а Маргарита Сергеевна впервые целый стакан, а может и больше выпила.

– Я пришла домой, у меня голова кружится, совсем опьянела, но на собрании держалась, а потом уползла внутрь комнаты и еле-еле до окна добежала, – ее там стошнило.

И после этого случая она поняла, что нельзя много вина пить. Вот такой она получила опыт – сын ошибок трудных.

В целом и у них бригада хорошая, их отчет был признан лучшим. Бриагдиру вручили грамоту с надписью «Лучшей бригаде на производствненной практике». Отличное издание, переплет, бумага, все иллюстрации – все на высшем уровне. Они были первые, а мы – уже вторая бригада.

Друг мой, Витька Уваров, недовольный этим приставал ко мне: «Вот ты бригадир у нас, а мы хуже всех!» А я уже в это время на 1-м курсе занимался боксом, потому что на 2-м курсе уже некогда было заниматься боксом, поскольку у меня тут образовалась дружба, любовь. И он вскочил из-за стола и вроде как замахнулся на меня. И я непроизвольно среагировал и дал ему сильно в челюсть. Он бедный упал на стол с разбитой губой. Я говорю:

– Витюш, ну ты меня прости, пожалуйста.

Я вышел за аул, долго сидел один и очень сильно переживал, так переживал, что места себе не находил. Пришел к нему и говорю:

– Ты меня прости, ну что ты? Ты же сам спровоцировал. Ну что мне для тебя сделать?

– Да ладно, ладно, все. Я тебя прощаю.

Я до сих пор как вспоминаю, сердце сжимается, как я неправильно, невыдержанно поступил. И мне его так жалко, тем более что его уже нет. Мы вот иногда в жизни совершаем поступки, а потом раскаиваемся, а поздно.

Я вот вспоминаю, к отцу я, может быть, не совсем относился правильно. Как-то надо было с моей стороны стараться его понять. Он работал, кормил семью. Вместо того чтобы идти в отпуск, он получит компенсацию и опять на работу пошел. И все-таки родители дали нам возможность получить высшее образование практически всем четверым. Нас уже четыре было. Вот один брат погиб, я и младшее второе поколение получили образование. Они как-то таким сроком отделены, что они были очень маленькие все время.

В Крыму кормили нас простой пищей – там повара тоже были, студенты. Каждый день варили щи и кашу или макароны. Принесут на бригаду полведра щей и здоровую кастрюлю каши. Ее столько не съешь, во-первых, а, во-вторых, она такая невкусная. Ну, что там наварят? Мы же не поросята все-таки. С голоду-то мы, конечно, не померли, жили нормально. Снимали для студентов сакли и в них жили.

После крымской практики была горная практика. У нас был большой курс горного дела, мы же должны быть горными инженерами. Всю теорию должны закрепить на практике: узнать, как уголь добывается, что такое штреки, шахты и т. д. Поехали мы в Донбасс на производственную горную практику. Ехали долго через ст. Ясиноватая, акации, пыль. Мне не особенно это понравилось. Степной пейзаж. Везде терриконы, шахты, степь.

Приехали на шахту «Провалье № 1» рядом со станцией Красная Могила. Почему назвали так эту станцию, а шахту – «Провалье № 1». В этих местах шли ожесточенные бои с белогвардейцами, в основном офицерами барона Врангеля. За молодую советскую республику сражалась молодежь, казаки, молодые безземельные.

Отряд молодых ребят остановился на отдых, они уснули, а вероятней, их кто-то предал.

– Вот там они все ночуют в балке, – кто-то пришел к белым и донес.

Белые налетели и всех их ночью порубали. Белые ушли, и местные жители похоронили молодых бойцов в общей братской могиле. И поэтому называлось это место «Красная Могила», и соответственно назвали так железнодорожную станцию.

Приехали мы сюда всей группой. Нас разделили по разным шахтам. Руководитель практики говорит:

– Вы выбирайте, с кем вы будете и на какую шахту.

Рита и я попали на шахту «Провалье № 1» недалеко от Красной Могилы. Думаю: «О! Провалы «Красная могила», все ближе к концу».

Поместили нас в хорошее, чистое общежитие – мягкие, хорошие кровати с панцирной сеткой. Чистое, белоснежное постельное белье. После Крыма, где мы спали на досках, нам показалось, что мы попали в другой мир. Овощи в изобилии, жареная колбаса, яичница с колбасой, котлеты размером с полтарелки, и всякие супы, компоты из свежих фруктов – кормили шахтеров отлично.

И мы тут наставим на своем столе еду и еще на соседнем столе. И это все стоило копейки, считай, бесплатное питание. Официант говорит:

– Вы наставили столько, съедите все?

Мы:

– Да, все съедим.

– А что, вы приехали из голодной провинции? У нас шахтеры столько не едят, сколько вы.

А мы говорим:

– Мы не из голодной провинции, а с крымской практики.

– А с крымской? Ну, ладно, а там говорят райские места.

В свое время приехали по комсомольским путевкам многие квалифицированные шахтеры. Они работали на подземных подготовительных проходческих работах.

Коротко можно их работу на угольной шахте объяснить так, вначале проходят ствол, от него нарезают штреки. Нижний откаточный, а вверху, допустим, вентиляционный, а между ними проходит пласт угля – лава. А пласты в Донбассе разрабатывается очень маломощные от 80 до 90 см. Уголь там хороший – антрацит и бывает очень ценный коксующийся. Уголь вынимают только на мощность пласта.

И вот проходчики нарезают эту лаву, в этой лаве организуется вся работа: отбойка угля, транспортировка по транспортерам и рештакам в откаточный штрек, в вагонетки. Пласт, допустим, наклонный в какую-то сторону. У забоя пласт подрезает врубовая машина, а остальное отбивают отбойным молотком, никаких комбайнов. Тот, кто работает непосредственно у забоя, называется навалоотбойщик. Работа при малой мощности пласта очень тяжелая, и вообще для любого, кто работает в лаве, жизнь – не мед.

При проходке штреков было больше механизации. Породу отбивают взрывчаткой, машина бурит шпуры, на погрузке погрузочная машина. А в лаве особенно не взорвешь, узкое пространство и опасно газ. Проходчики – это привилегированный класс на шахте, поэтому и работают династиями – от деда к отцу, от отца к сыну.

Нас определили на работу в лаву. Мы на шахту ходили дней пять и изучали технику безопасности: «Вот то-то нельзя, вот там нельзя, там нельзя. В пустую вагонетку, чтобы доехать до ствола, нельзя лазить». Быть предельно осторожными и внимательными. Дали нам обмундирование: чуни – это такие загнутые калоши. Шахтеры в таких уже не работали, это еще, наверное, осталось со времен Николая II. Вместо носков обмотки из холста – онучи, потом привязываешь замотанные веревками чуни к ступням тоже веревками – шнурками. И наконец брезентовые брюки и куртка. Все такое древнее как кол, не сгибается. Для освещения карбидная лампа, почему-то она называлась «Алеша». На голове фибровая каска.

И вот мы с «Алешей», в этих чунях спустились в шахту. Бросили, как говорят навалоотбойщики, кости на горизонт. Шахтеры в лаве – здоровые, молодые ребята после армии приходят, работают по комсомольским путевкам навалоотбойщиками определенное время. Заработает денег, купит новый костюм, пальто, приоденется – платили им хорошо, и уходит. Текучка среди навалоотбойщиков, работников по лаве была большая, но некоторые втягивались и оставались.

Настал момент спуска в шахту, нас еще почему-то поставили в ночную смену. Стройный, высокий парень говорит:

– Сейчас брошу кости на горизонт! И буду давать стране угля!

И вот мы вместе с бригадой опустились, бросили кости вниз на горизонт. Нам объяснил старший мастер нашу задачу:

– Вы будете пропускальщиками.

От лавы идет скребковый транспортер, доходит до печки – это такое отверстие. От транспортера до печки проложена наклонное железное корыто, называется «рештак». И из этого рештака угли летят прямо в вагонетку. И вагонетки передергивают: одну нагрузили, вторая пошла и так далее. Когда в этот вечер мы пришли на шахту, шахтеры спрашивают:

– А вы-то чего пришли? И кем вы будете тут работать?

Мы гордо отвечаем:

– Мы будем работать пропускальщиками.

А они говорят:

– А, жоп-шоферами?

– А как это понять?

– А ты полезешь туда, узнаешь все на практике. Вы же на практику приехали?

– На практику.

Риту – девочку, тоже определили в эту шахту тоже пропускальщицей, причем в ночную смену.

Приехали в шахту в забой, залезли в эту печку. Нам говорят:

– Вот тут будете лежать на боку и лопатой пропихивать уголь. Если уголь будет застревать – вы его проталкивайте лопатой, чтобы он шел, иначе все забьется. А там идет лава, и вы можете остановить всю лаву.