Текст книги "От Кремлёвской стены до Стены плача…"
Автор книги: Борис Барабанов
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
А перед окончанием института, отец купил велосипед. Привез этот велосипед… Это что-то! Это такая для нас была интересная вещь – такие надутые, упругие шины, ручки резиновые, звонок, колеса, спицы блестящие, когда крутятся колеса, от них отражается яркий свет. Отец возил на раме. Многие парни так возили своих девушек. Посадит он ее на велосипед и везет, и это их сближало. Замечательное зрелище. Отец, конечно, не смотрел, когда меня возил, куда я там ногами болтал. Однажды я в спицы свою ногу – ну, что мне там было, пять лет – и засунул. Очень сильно ободрал себе ногу. Зажило быстро, у детей быстро все заживает.
Вот еще один случай был. Этот случай со мной произошел, когда мы жили у деда. У деда был хороший большой дом. В доме было несколько комнат: две спальни, большой салон «зала», кухня и несколько подсобных помещений. В этот салон (залу) не пускали нас, детей. Там было очень тихо, застеленный диван, комод, стол, напольные часы, в углу в большой деревянной бочке рос фикус. Раньше-то, после революции, говорили, что фикус – показатель мещанства. Но какое же мещанство, когда этот фикус, он все-таки зимой зеленый был, чистил воздух и создавал уют? У него были такие огромные листья, не такие фикусы, как сейчас, с маленькими листиками.
В комоде хранились церковные одежды, и среди них был с французскими духами, назывались они «Сена». Духами дедушка пользовался, когда служил в церкви. Мама говорила, что духи сеном не пахли, а аромат замечательный. Потом-то, когда я сам был в Париже, понял, что духи никакого отношения к сену не имеют, а были названы в честь реки Сена.
Пахло в этом зале (салоне) удивительно приятно. Стол стоял по середине салона. Над ним лампа висела керосиновая, на красивой цепочке, которая спускалась с потолка. Когда приходили гости, их принимали в этом салоне, там пили чай и долго беседовали.
Дети на кухне ели, пили и проводили все время. Вокруг стола сидели на лавках и табуретках. И мы на лавках сидим и ждем, когда нас будут кормить, почему-то мы всегда хотели есть.
На кухне произошел со мной интересный случай. У русской печи есть такое место, где можно полежать, дети там спали. Печь теплая, очень нам нравилось там находиться. Вдоль печи протянута была веревочка, а на веревочке натянута занавеска, которую можно задернуть. На печке можно отдыхать и никому не мешать.
Вот, меня и посадили на эту печку. А поскольку я подвижный, баловной мальчик был, не хуже той маленькой обезьянки в зоопарке, и начал раскачиваться туда-сюда на этой веревке, так-так-так, качался вперед-назад… Вдруг оборвалась, эта веревка, и я лечу вниз. А внизу на лавке стоял такой здоровый чугун, в печке его нагревали, чтобы вода была теплая для хозяйственных дел. Как я в него влетел, я даже не могу себе представить, как я ухитрился так головой в центр чугуна попасть. Хорошо вода была холодная.
Ну, сколько мне было лет тогда? Года три – четыре. Но все обошлось, ни одной царапины.
– Господь спас, – говорила бабушка Поля, – Ангел Хранитель тебя поддержал.
А вот если бы вода горячая была, кипяток был бы? Не писал бы я сейчас эти воспоминания.
Конечно, меня поругали, я сам напуган был, за что меня особо ругать-то? Я не помню, чтобы меня розгами драли, как у Горького А. М. Дед у них был такой строгий, что он там нашему деду…
Потом я читал «Детство» Горького. Там по субботам пороли детей розгами. Розги – это березовые или из ивы прутья. Их вымачивали, чтобы они были помягче, не ломались, а хлестали как следует. И вот этими розгами пороли детей. Как их там пороли и за что неизвестно… По-моему, там накапливались у детей всякие безобразия за неделю, вот их пороли, а может для профилактики. В нашей семье от деда, по-моему, рассказывал, один раз рукавицей получил по заднице, и все.
В комоде лежали церковные облачения. Уже и церковь закрыли, и дед работал кузнецом в колхозе, но все равно церковные одежды сохранились. Я сейчас точно не скажу, ряса там, еще что-то, всякие, каждая деталь одежды имеет свое значение: поручни, еще сумка такая, называлась палицей.
Отец приехал, и опять уехал, и мы остались одни. Праздники кончились.
Часто ходили мы к бабушке Маше. У деда все строго, по правилам, обед в два часа, после обеда он отдыхал, в кузнице работал. У бабушки Маши, была полная демократия. Мы ее за это очень любили, она все абсолютно разрешала. Дед мой по линии отца был из обнищавших пензенских дворян. Дед мой был высокого роста, худой. С черными кудрявыми волосами. Нос немножко с горбинкой правильной формы, как у казаков или у кавказских людей.
Он женился на моей бабушке Марье Филатовне. Она была из зажиточной семьи староверов, крепких крестьян. Потом их, конечно, раскулачили и сослали в Сибирь, а там концы их потерялись. Часть ребят на войне побило, воевать приходилось много. Историю я эту не знаю.
Отец мой был красивый парень. Лицо чистое, черные волосы, голубые глаза. Мама его очень любила. Они поженились по любви в раннем возрасте, матери были 19 лет, а отцу 18. Надо было ей выходить замуж, чтобы сменить фамилию. В то время священники относились к деклассированным элементам – не классовые враги, а лишенные прав. Лишенцы – это значит, что их лишили прав избирать и быть избранными, поступать в школы и высшие учебные заведения. Мама нигде не могла учиться. Правда, училась она в частной школе у портнихи в Рязани.
К бабушке Маше мы ходили почти каждый день. Она припасет что-нибудь для внуков. Мой старший брат был на два года меня старше, он любил горох. И вот прибежит к бабке, а был он еще более энергичный, чем я, и физически сильнее, и говорит:
– Бабушка, горох варила?
Она говорит:
– Да, конечно, варила.
Достанет чугун с распаренным горохом, а горох такой, если его долго томить в печке, получается мягкий и вкусный. И вот он уплетает этот горох, гороховую кашу. Это была заурядная крестьянская еда. А сейчас говорят, это очень полезно кушать, бобовые.
К соседям бабушки приезжал молодой, стройный, красивый парень, одетый с иголочки. Брюки у него английские, кофейного цвета, ботинки коричневые кожаные, рубашка шелковая. Ходит всегда приветливый, уважительный: «Здравствуйте, бабушка Маша!», и со всеми раскланивается.
И я думал, как вырасту, тоже буду таким как он, а говорили, что он бандит, но это меня не смущало.
Однажды утром в деревне такой шум. Что случилось? Оцеплена вся деревня милицией, приехала конная милиция. Частушка есть такая «Из-за леса выезжает конная милиция, становитесь, девки в ряд, будет репетиция». И начали они обыскивать, по всем дворам ходят милиционеры: «Где он?», туда-сюда, и дом соседний обыскали. Нигде нет его, все обыскали.
Командир говорит:
– Все, по коням, поехали, нет его тут.
А этот, которого искали, спрятался над слуховом окном, услышал он все. Был там у него тайник.
– По коням!
Уезжают, и высунулся он посмотреть. А один красноармеец задержался, увидел его и кричит:
– Вон он, вон.
Ну, его выволокли оттуда, конечно. Руки ему связали, и за веревку взял, и повели. Мать рыдает, бросилась к нему:
– Ой, да как же, за что вы его берете? Он же такой хороший парень, замечательный!
А командир говорит:
– Не плачь, мать, сын у тебя бандит.
И вот этот ее сынок действительно был в банде, и они грабили поезда, убивали людей. С виду такой приветливый, культурный человек. Бандит. Я маленький был, думал, как говорится, вырасту, бандитом буду. Я не знал, чем они занимались, может быть бабушка обрисовала, что он такой хороший человек, не знаю. Но на суде было выяснено, что эта банда, много что натворили, в лесничестве убили 18 человек…
В общем, это времена после гражданской войны, НЭПа. Были зеленые всякие и не поймешь, какие. У меня бабушка Маша была членом трех или пяти партий. Приезжает какой-нибудь представитель трудовой партии и партии эсеров, потом еще какие-то партии, народники, трудовики. Митинг проведут, и всю деревню записывают в свою партию. И получалось, что она была чуть ли не в трех-четырех партиях одновременно.
В общем, такое было, примерно, как сейчас, сколько хочешь партий. Что за партии? Они же должны какие-то классы, общественные слои представлять, не просто быть партией любителей кошек или собак, или еще что-нибудь. Политические партии борются же власть. Ну, это другая статья, мы еще, может быть, вернемся к этому, и поговорим на эту тему.
И вот наша бабушка работала в колхозном огороде. Они выращивали огурцы, капусту, свеклу, морковь, немного помидоров. Помидоры вообще не считались овощами в России. Даже в Париже вначале-то ели у картошки – вот эти верхние ягоды, а не клубни. А про помидоры говорили: «Это дьявольское яблоко».
В пойме реки Листвянки, заливной луг. В половодье огород тоже заливался, после схода воды оставался плодородный ил, да и навоз туда возили каждый год. Земля была как пух, и росло все, а бригада женщин, в основном старушки, занимались огородничеством, имели в этом деле большой опыт.
Наша бабушка идет с огорода, если встретится ей внучок, а ты уже бежишь ей навстречу. У нее юбки широкие были, подвязанные вязаным шнурком, вроде поясом, и в складках образовался карман, и она из кармана из этого достает огурец: «На тебе огурчик». А он такой теплый, сочный, ну, просто не огурец, а мед. Ну, потому что есть нечего было, тебе и огурец будет медом казаться.
В 1922-м году голод был. Крестьяне, как могли, так кормились, а кому удавалось, из деревни бежали. Это сейчас говорят: «Вот советская власть всех оставила без земли». Да, в России все время были голодные годы, потому что-то засуха, то все замерзнет, или хлеб под дождем и градом поляжет. Это же район рискованного земледелия, не гарантированного.
Колхоз, конечно, выручал, что там говорить, особенно вдов и одиноких женщин. На щите перед селом Александрово хотя и было написано: «Колхоз доброй воли», а внизу кто-то написал: «Из-под палки». Ну, эту надпись пытались закрасить, но все равно видно было.
Но я хочу сказать, что даже вот эти вот колхозы, которые были созданы, вообще, по уму-то хорошо, но поскольку из колхозных амбаров выгребали все до последнего зерна, то колхозникам ничего не оставалось.
Причин тому было много то голод в Поволжье, то война. Индустриализацию надо проводить или еще что-нибудь. Конечно, этими государственными заготовками, колхоз-то и обдирали. А колхозникам раздадут по энному количеству зерна или еще чего-нибудь, что останется. Картошка выручала, еле-еле до следующего урожая дотягивали.
Где-то в 20-х годах, когда голод был большой, мама рассказывала, что колхозники даже лебеду ели, лебеда – трава, да еще сныть, тоже противная трава. Лишь бы только выжить. Ну, выжили, а без колхоза как моя бабушка, вдова с двумя детьми, могла бы вскопать огород, вырастить ту же картошку? Колхоз помогал, пахал. Мужиков практически не было, все они разбежались из колхоза. Одних в свое время раскулачили и сослали в Сибирь. У других путь героев в армию или тюрьму. Бабушке колхоз помогал, она была членом колхоза, работала в огороде. А деда раскулачили, когда он еще служил священником. Решили, что он очень богато живет. А что у него там было? Никакого богатства не было. Сельский священник, служил, у него доходов никаких не было, что прихожане дадут, и на том спасибо. Но старушки его предупредили, что раскулачивать придут. Комбед (комитет бедноты так решил), там самые бездельники были, в этом комбеде. Ну, комиссар приехал, конечно, из Рязани возглавлять раскулачивание более или менее благополучных трудолюбивых крестьян.
И деда раскулачили. А что значит «раскулачили»? Это значит, что все забрали, все, что было. У него была какая-то ткань для рясы, валенки, две пары, допустим, одни забрали, другие оставили. И в этих валенках ходил Кирюха, который самый бездельник.
Бабка Маша говорила:
– Да какой же он крестьянин? Он лен косой косит.
А лен, если косить косой, остается там 10 сантиметров. А лен то дергают, чтобы волокна были подлинней. Вот они на это беднейшее крестьянство и должна опираться советская власть. Но причина голода была не в том, крестьян раскулачили таких, как родителей бабушки Маши, а то, что отбили желание работать на земле, а тут еще неурожаи.
А раньше, когда бабушка замуж выходила за Федора, братья дали ей такое большое приданое, что она всю жизнь из сундука доставала – то сарафан достанет, то платок, то еще чего-нибудь.
И вот когда она открывала сундук, такой здоровый сундук, обитый железом, на нем спать можно было, открывает крышку – тут я уж не зевал, сразу подскакивал и рассматривал что у него внутри. А крышка изнутри была оклеена картинками – коронация Николая Второго, потом посещение Николаем Вторым и его женой Костромы, других мест, в связи с трехсотлетием дома Романовых в журнале «Нива» были такие картинки. Вся крышка была обклеена внутри.
Еще мне нравилась реклама: из журналов вырезанные картинки. Красивая девушка, затянутая, с бюстом, и парень, причесанный, с пробором, и написано: «Кушайте леденцы» там какого-нибудь Петрова. И вот эта реклама, и эта пара, мне очень нравилась. Эти люди как будто из другого мира.
Бабушка достанет что-нибудь, я ее спрашиваю:
– Бабушка, а это что, а это что?
Она говорит:
– А это мое приданое…
Домотканые холсты там всякие, одежда, сарафаны, платки. Она за счет приданого-то и одевалась. Потому что где она что могла купить? В колхозе раньше денег не давали, потому что говорили: «Земля есть, все, пусть колхоз суетится». Коров в личных хозяйствах всех тоже порезали – налоги задавили. Сады все померзли, столько яблок раньше было.
Но это по рассказам, конечно, потому что старики всегда говорят, что раньше было лучше, чем сейчас.
Хотя сейчас живут так, как и барыни не жили. Где это было видано, чтобы старушка (пенсий вообще никаких не было), в колхозе, ходила бы по селу и на ремешке собачку какую-нибудь оригинальную водила? Какого-то там пекинеса или еще какого-нибудь французского бульдога, как сейчас гулять водят по улицам Москвы. А она же никакая не барыня, работала где-нибудь там уборщицей, а сейчас уже идет с собачкой.
И вот если старушку представить в деревне, с собачкой на поводке, и она был по улицам ходила и гуляла, то все бы ее посчитали, что она просто не совсем в себе, потому что раньше старушки работали до тех пор, пока в борозду не упадут, или пока у них что-нибудь не парализует, работает до самого последнего вздоха. Они очень были нужны. А как же? Почему женщины дольше живут, чем мужчины? Потому что на них забота – хозяйство и дети, и внуки, и все прочее.
Ну ладно, будем дальше двигаться по течению времени. Вот, значит, дед Федор, муж бабушки Маши, был вначале вроде революционер, то есть разделял все эти идеи по созданию равноправного, свободного общества, и за них боролся, и был уполномоченным ВЧК по Рязанскому уезду.
Ездил он на тарантасе. Тарантас – это такая телега, двумя лошадьми запряженная. Дед Федор в кожаной куртке, впереди него возница, а сзади он с пулеметом сидит. И вот они гоняли этих всех белых, зеленых, синих и так далее, и просто бандитов, и против вооруженных кулаков выступали.
Кулаки боролись против колхозов, объединение земли, скота, овец и птицы. В Тамбове была настоящая война. Тухачевский особенно отличился в подавлении антоновщины. Дед Федор хоть и был разночинный дворянин, воевал на стороне советов. И вот с этим пулеметом ездили они по району, наводили порядок.
Но однажды попали в засаду, их обстреляли из обрезов. Обрез – это винтовка Мосина, она не автоматическая, надо затвор все время дергать, чтобы перезарядить, у винтовки отпиливали ствол, а ложу делали вроде рукоятки пистолета. Получался обрез. И раньше без обреза, как говорится, как без рук. И вот из этих обрезов бандиты обстреляли их бричку, тарантас, что ли, и ранили деда Федора двумя пулями, в грудь, и еще куда-то. Привезли его домой, он помучился месяца полтора, и помер.
И осталась бабушка Маша одна, у нее двое детей было, Степан Федорович и Александр Федорович, разница у них была четыре года, одному было лет, наверное, двенадцать, а другому восемь. Вот она и воспитывала одна, без мужика.
Мой отец уехал в Рязань учиться, а дядя Степа тоже уехал учиться в Ленинград, а потом его в армию забрали. Отец женился в 18 лет и вскоре, уехал, учился в институте в Москве, а до этого он окончил рабфак (рабочий факультет). Такое было заведение учебное, чтобы из рабочих и крестьян быстро сделать специалистов. Кто заканчивал рабфак, мог поступить в институт. Отец успешно закончил рабфак и поступил в институт. Мама в это время у деда жила вместе с детьми.
Бабушка Маша жила одна, очень было трудно. Она даже овцу не могла зарезать, приглашала дядю Гришу. Был в деревне глухой, высокий, здоровый мужик. Дядю Гришу в армию не брали, поскольку он ничего не слышал. Дяде Грише очень нравилась моя бабушка. Она ведь вдовой осталась совсем молодой, она его приглашала: «Приходи, Егорыч, вот поможешь мне там овцу зарезать», или не овцу, а валушка. Валушок – это кастрированный баран, его в зиму-то не будешь держать, потому что кормить нечем. А у бабушки было восемь овец. И вот этого валушка зарезать, к приезду там отца или дяди Степы, когда он возвращался, она дядю Гришу приглашала, потому что кто еще это сделает? Она про Гришу говорила:
– У него тяжелая рука, он как полоснет ножом и обделает этого барана очень чисто.
Вот она пригласит его, четвертинку надо купить водки, ему поставить, и потом поджарить печеночки, еще там что, почечки, вот этот вот каурдак, как казахи говорят, весь этот жареный ливер в бараньем жиру.
Дядя Гриша зарежет этого барана, все обделает, сядет за стол. Он такой солидный, тяжелый был мужик, глухой-то он был не от рождения, где-то ему дали по голове, после чего и оглох. И вот он нальет себе стакан водки, а бабушка поставит перед ним на сковородке жареное, а мы нюхаем – ой, запах, какой отличный запах. Ну вот. И потом он по сидит-по сидит, поговорят они о делах, и он уходит к себе домой. А бараниной бабушка сама распоряжается.
Надо ее проветрить, разделить на части. Вот такая она и жизнь была, без мужика в крестьянстве – жить вообще невозможно, и если бы не помощь колхоза – все, труба дело, умерли от голода.
Колхоз же госзаготовки замучили. Все выберут, вычистят амбары, зерно все заберут и все бесплатно. Приезжают колхозники на телегах с зерном в мешках в районный центр. Везут, с красными флагами, лозунг растянут «Первые пуды зерна Родине».
Значит, дело подходило к тому, что отец кончал институт, и наша деревенская жизнь подходила к концу.
Мне жизнь в деревне нравилась больше, чем потом вся остальная жизнь в городах. В деревне весело с ребятами. И интересно было летом и зимой. Особенно во второй приезд, когда во время войны мы снова оказались в деревне. Я потом подробности расскажу, когда до войны дойду, попытаюсь что-то восстановить, вспомнить.
Состояние души в моем маленьком теле, я, конечно, не могу описать, все закоулки и изгибы. Я просто, по-моему, неспособен как Достоевский в романе «Преступление и наказание». Убил Раскольников старуху, и терзается как-то… И Достоевский так это все описал, что чувствуешь, как вместе с Раскольниковым переживаешь, сам принимаешь участие в этом деле.
У меня такого дара нет. Я, может быть, и попытаюсь кого-нибудь обрисовать для оживления повествования. Наверное, если бы этот зуд, это желание описывать чувства и внутренне состояние души человека появилось раньше, я бы мог более точно излагать психологические и общественно-политические причины наших поступков.
Меня часто спрашивают: «Когда я начал помнить, сознавать себя, с каких лет?» Удивительно то, что, мне кажется, что я себя помню чуть ли не с древних времен. Потому что, видите, как жизнь устроена? Она устроена так, что когда ты изучаешь историю, получаешь информацию, и она до тебя доходит от этих древних времен, информация доходит, вроде ты в то далекое время жил. Вроде как в Древней Греции ты себя помнишь, и участвовал в походах Александра Македонского, наблюдал расцвет и гибель Византии, русских князей киевских, Крещение Киевской Руси, княжескую междоусобицу, татарское иго, непокорных рязанских князей и их борьбу с князьями московскими и многое другое.
Понятно становится некоторое пренебрежение москвичей по отношению к Рязанцам и эти выражения: «О, за счет рязанского мужика» чего-нибудь или там: «О, Рязань косопузая». Это вроде как Рязань отсталая и мужик рязанский ленивый.
А почему это так? Потому что московским князьям очень трудно давалось подчинение рязанских князей. Рязанские князья привыкли к постоянному сопротивлению и были, как говорится на передовой: какое полчище ни идет – орда, татары, половцы, все через Рязань, с юга, с востока на Москву идут. Рязань была форпост обороны. Потом старую столицу Рязанского княжества полностью всю разрушили, и называлась она Переславль – Рязанский.
Потом современную Рязань построили в новом месте. Название сохранилось, потому что много крови было пролито в этих местах.
А раньше как-воевали-то? Все ножиками друг друга резали, мечами рубили, стрелами пронзали. Были контактные войны, и кровища текла рекой. Они вот, мусульмане, в последний день поста барана режут на улице кровь течет, вода в арыках красная становится. А когда идут бои, с контактным холодным оружием, кровищи течет рекой… И вот она, Рязань, и получилась. А рязанские князья, они не особенно московским подчинялись. Вот чтобы, вроде как унизить их, говорили «Рязань, одна голытьба живет», а рязанцы ленивые, ни черта делать не хотят.
Делают они много, земля – глина одна, не сравнить с орловскими, тамбовскими и другими южными областями, куда ледник весь чернозем туда сдвинул, а здесь оголилось, одна глина – ну, соответственно, урожаи соответствующие. В Тамбове цветущие сады, а на рязанской земле совсем другая картина.
Так что я помню себя с давних времен, а вот что будет в будущем представить невозможно.
На этом с ранним детством пока закончим, потом может быть, еще что-нибудь и вспомним. Вот когда начинаешь разматывать свой жизненный клубок, распутывать. Тащить то за один конец, то за другой, то всплывают то одни события, то другие.
Это напоминает мне случай на рыбалке. Однажды ездил я Алжире ловить угрей. Закинул спилинг, и образовалась «борода – рыболовы это знают, что это такое. И вот начинаешь ее распутывать, ее надо вначале растянуть в разные стороны. И вот за одну потянешь нитку – другая тащится, и не сразу определишь за какой конец тянуть. И вот я целый час однажды сидел с этой «бородой», а со мной был приятель. Он мне потом говорит:
– Я думал, что ты помер, потому что ты в одной позе находился очень долго. Что такое, думаю, скрючило тебя, ты сидишь неподвижно.
А я эту «бороду» распутывал.
Так же и в жизни – потянешь за один конец, за другой зацепляется, вот это надо бы рассказать, и вот это рассказать. Ну, вот с детством ранним я пока, думаю, что завершу, потому что приехал уже отец после окончания института, его на работу в Брянск распределили.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?