Текст книги "Есаулов сад"

ИННОКЕНТИЙ. Ну, держитесь. Теоретик, отойдите в сторонку. Ваш труд свершен. Дело за нами. (Читает). Извольте… «Теоретическому усложнению поддается любое деятельное начинание. Красота же в простом и этическом»…

ПОСТОРОННИЙ. Крепко и в точку.

ИННОКЕНТИЙ (читает). «Но простое не есть обыденное и низменное. Возвыситься над дурными обстоятельствами, пренебречь потребностями очевидными и первичными во имя насущного». (К небу:) О, боги! Почему вы лишили меня Андреева дара!

МАРИЯ. Не прибедняйся!

ИННОКЕНТИЙ (читает). Живя высшим насущным, можно войти в постоянство прекрасного и сохранить его в себе и в обществе…

ПОСТОРОННИЙ. В себе! В себе прежде всего!

ИННОКЕНТИЙ (читает). «Но предощущаемая гармония личностных и общественных начал будет всякий раз надорвана силами, враждебными национальному целому. Частичность и частное не оставляет претензий оспорить полноту сущего. Вот почему следует начинать со школы и с малых лет. Мир взрослых растлен. Спасение в детях, в предощущаемой ими гармонии…

Зажигалка минула и потухла.

ИННОКЕНТИЙ. А, черт возьми!

АЛЕКСЕЙ. Честнейшая постановка вопроса. Давно ли мы сами из стен школы. Там нравственно разлагается поколение за поколением. Истина историческая вытравлена из сознания учителей, из программ, из учебников. Не случайно задыхался Илья Семенович Мельников.

СЕРГЕЙ. Что киношный Мельников! Вот перед нами Садовник. И этому не видно конца. Мой друг (кивает на Постороннего) прав, прозревая Апокалипсис.

АЛЕКСЕЙ. Неправда! Мы знаем первопричину болезни. Я уверен, в Москве тоже есть здоровые силы.

СЕРГЕЙ. Им не прорваться к штурвалу. Но и прорвавшись к штурвалу, они не одолеют, не оседлают ситуацию, ибо надо менять всю команду. Понимаете – всю! И в машинном отделении и в отсеках, на палубах. В верхней надстройке. Им надо отречься от интернациональных догм… Опереться на честных и бесстрашных…

АНДРЕЙ. На русских.

СЕРГЕЙ. А где они, русские?

АЛЕКСЕЙ. Их мало, но они есть. Мы есть.

ИННОКЕНТИЙ. Им придется уступить дорогу нам. Разве они готовы к этому?

СЕРГЕЙ. Нас скомпрометируют. По всей стране молодежь свихнута. Дискотеки и ранняя любовь дозволены-с. Разврат…

АЛЕКСЕЙ. А вы, Сергей, хотели бы как в песне… в белых хитонах к трибунам? Но мы есть. И мы должны начать.

ПОСТОРОННИЙ (ласково). Запозднился в светской беседе. Простите.

Поспешно уходит. Молчание.

ИННОКЕНТИЙ (мычит, но потом внятно поет). Не пустивши корней в обветшалую землю…

ДЕВУШКИ.Сто девчат и парней смерть поутру приемлют…

ИННОКЕНТИЙ (Сергею). У тебя в семь в субботу?

СЕРГЕЙ. Да, у меня.

Расходятся. Дом в саду. Темно. Скрипит дверь.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Федор Иванович, вы спите?

САДОВНИК. Кто там?

МАРИЯ. Это я.

САДОВНИК. Вернется Алешка…

МАРИЯ. Я шепнула ему, он заночует у Сергея, (просительно) я посижу рядом.

САДОВНИК. Что за причуда собираться в день рождения скопом и решать мировые вопросы. Русские мальчики.

МАРИЯ. Вы отдыхайте. Я посижу подле. Я на большее не претендую. Притом, я гордая, как полячка Ирина. Я спою вам песенку.

САДОВНИК. Твой муж…

МАРИЯ. Он увлекся пациенткой. Днюет и ночует в Кузнецовке. Мой муж.

В сумеречном свете видно, как она мостится рядом с Садовником, гладит его волосы, напевает песенку, в песенке угадываются слова:

«Ах, это явь иль обман?»…

* * *

Просторный дом.

Чтобы не делать лишнюю выгородку – это может быть и кабинет Пиваковой и домашний кабинет отца Михаила, но с опущенными занавесками. Стол колченогий. Убого. Входят Пивакова и Василий (он из Гостелерадио). Василий спортивного вида мужчина, с твердым взглядом аппаратчика. Но когда он говорит о заветном, взгляд его преображается.

Они переодеваются в домашнее и легкое. Пивакова берет веник, опрыскивает пол. Василий роется в чемодане.

ПИВАКОВА (откинув занавеску на окне). Осень… Как бесконечно долго я ждала тебя. Что-нибудь случилось в Хабаровске?

ВАСИЛИЙ (доставая снедь и вино). Когда разбираешь анонимки, всегда что-нибудь случается. Пришлось лететь на Сахалин, потом в Комсомольск. А результат…

ПИВАКОВА. А результат?

ВАСИЛИЙ. Уволили двух порядочных журналистов, состряпали персональные дела, исключили из партии, одного подвели под арест.

ПИВАКОВА. Ого!

ВАСИЛИЙ. Э, ты не знаешь, какая кутерьма по стране. Стоит кому-то выплеснуть по радио или в местной газете разоблачительный материал, сразу начинаются персоналки, но разбирают не тех, о ком материал. Так и тут. Хорошо, у меня мощный мандат. Но первый все равно звонил в Москву, требовал моего отъезда…

ПИВАКОВА. Ты голодный, наверное (накрывает на стол).

ВАСИЛИЙ. Как волк, весь день на перекладных, а в Чите ветра, взлет не дают…

Стук в дверь.

ПИВАКОВА (приоткрыв дверь). Какого лешего! А, молоко. Давай и испарись.

Приняв молоко в бидоне, разливает по кружкам.

ПИВАКОВА. Сначала по молоку, а то опьянеем. А я не хочу опьянеть. Хочу медленно, на волне, подняться…

Она смотрит на Василия, они присаживаются к столу, пьют молоко и едят.

ПИВАКОВА. Так у Лиды рак? Сочувствую тебе. А облучение? Поздно… Все мы ходим по краю. Я иногда тоже, скрутит, бегу в клинику. Девочки, успокойте! Но однажды и я… Ужасный пресс. Ни слова нельзя сказать от сердца. Да оно и задубело у меня. Но вижу тебя – и тает. Скажи, долго так будет? И у вас так же, в столице?

ВАСИЛИЙ. У нас респектабельней. Но придет он, будет жестче.

ПИВАКОВА. А кормчий совсем плох?

ВАСИЛИЙ. Подняли после инсульта. Восстанавливает язык.

ПИВАКОВА. Можно подумать, он владел им когда.

Василий усмехается.

ПИВАКОВА. И идет – Андропов? Но он хоть умен. Умен? Не виляй, Вася.

ВАСИЛИЙ. Мастер крупной интриги.

Василий многозначительно смотрит по стенам избы.

ПИВАКОВА. Не бойся. Здесь абсолютно надежно.

ВАСИЛИЙ. Учти, Оля, между нами. Он собирается навести порядок в стране.

ПИВАКОВА. Давно пора. Полный бардак в городе, на селе не лучше. Но (озаренно)… милый, ведь ужесточится режим?

ВАСИЛИЙ (без тени улыбки). Режим казарменный. Или как для полосатых.

ПИВАКОВА. Значит, и по нам одним концом? И без того нет просвета.

ВАСИЛИЙ (чуть колебнувшись). Есть единственная альтернатива… Правда, чреватая глобальными изменениями в стране.

ПИВАКОВА (с обострившимся лицом). И есть люди?

ВАСИЛИЙ. Есть. Они отмалчиваются. Но они есть. И есть лидеры.

ПИВАКОВА. Шаг вперед, два шага назад, лидеры… Кто они, если не секрет?

Василий молчит.

ПИВАКОВА. Не скажешь? Значит, не доверяешь. Но ты-то сам, скажи, ты сам где? С кем? Ну, не сердись… О, как я хочу, чтобы порядок… Когда порядок, не надо думать, не надо сомневаться. Порядок восстановит веру. Никто ни во что не верит. (Всматривается в лицо Василия). Или твои надежды возбуждает Инкогнито? Ха! Что он предложит стране? Возвращение к НЭПу? Демократию? О-хо-ха! Это у нас-то демократию. Бардак будет, ей-ей.

ВАСИЛИЙ (спокойно). Дай мужику работать на себя и на бригаду, он может работать не хуже американского фермера, не хуже японца. Петр Столыпин…

ПИВАКОВА. А где взять Столыпиных?… Народятся? Из кого они народятся? Из вашего брата?!… А мужик… Развратили его обезличкой. Да он и не захочет состязаться с фермером, ленив. Вон молоко, сволочи, в грязном бидоне принесли. Да не брезгуй, не брезгуй! Кнут, Вася, нужен кнут.

ВАСИЛИЙ. Через кнут мы прошли. Сплошные потери. Бюрократию выкормили, да. Но экономику на страхе не поднимешь, дудки. А у нас завал. Природные ресурсы меняем на валюту. Но хватит ли на наш век? А дети, внуки…

ПИВАКОВА. Так… что же тогда?…

ВАСИЛИЙ (р ассмеявились). Ну, мы даем! Два года не виделись…

Василий открывает бутыль с вином, разливает по кружкам. Они чокнулись и пригубили. Сближают лица. Вдруг Василий выталкивает.

ВАСИЛИЙ. Я уж из дому пошел, дочурок обнял, а Лида пальцем манит и говорит: «Я знаю, ты жаждешь сильной, здоровой женщины. Я не гневаюсь на тебя. Песня моя спета. Но береги их»…

Пивакова отшатывается. Пауза. Они снова пьют вино.

ПИВАКОВА. Ты… потом… не забывай меня… Я не набиваюсь в жены. Выбор у тебя богатый. Но ты не забывай меня… Вдруг я помогу тебе с девчушками… Я вообще-то женщина – там, внутри – теплая, домашняя. Но задавила в себе доброе, омужичилась. Ты знаешь, я всю жизнь боялась маму. Мама была строгой, целомудренной, она на журналистику меня не пускала, ах, и была права… Какая это журналистика?… Проституция. Цензор в голове. Голенькая как стриптиз идеология. Обыкновенного, человеческого не осталось. Ситцевой косынки срамное место прикрыть и той не осталось.

ВАСИЛИЙ. Тяжко?

ПИВАКОВА. Хуже. Безнадега. У вас там жизнь, настоящие противники, вольное дыхание…

ВАСИЛИЙ. Брось! Никаких противников нет. Есть совестливые, они в оппозиции к бессовестным. Есть и отчаянные головы… Они погоды не делают.

ВАСИЛИЙ. У нас тоже есть типы! (Размышляет). Хотя что в нем худого? Он просто человек бескомпромиссный.

ВАСИЛИЙ. Ты о ком?

ПИВАКОВА. Историк. Учитель от бога. Ян Амос Каменский. Встал на упор. Вымел из кабинета всю агигпроповскую труху…

ВАСИЛИЙ (с улыбкой). Свой учебник не написал?

ПИВАКОВА. Откуда знаешь? Написал! Урийскую дидактику. Говорят, трактат во славу русской школы.

ВАСИЛИЙ. А ты говоришь, где возьмем Столыпиных. Да по России талантов…

ПИВАКОВА. Во-во, вот и устроили за ними облаву.

Пивакова включает магнитофон. Песня Валерия Агафонова.

ВАСИЛИЙ. А он – стоит?

ПИВАКОВА. Пятнадцать лет, даже больше. С осени 64-го. Выращивает смену. Так они и в саду не оставляют его в покое. Перерыли сливовый участок, клад ищут…

ВАСИЛИЙ. Провинциальные анекдоты, по Вампилову. Ну, а ты? Ты, Оля?

ПИВАКОВА. Я?… Я подлую роль играю в его судьбе. Которая идет под откос.

ВАСИЛИЙ. А ты не играй… подлую роль. Не за горами день, Ольга, не за горами. Этого мы пересидим…

ПИВАКОВА. Этого?!

ВАСИЛИЙ. Да не о нем речь! Он дышит на ладан. О том!

Внезапно оба смеются, пьют вино, ходят босиком по комнате.

ВАСИЛИЙ.Россия выстрадала самостийность. Не либерализм. Самостийность предъявит счет не только отъявленным негодяям, но и конформистам.

ПИВАКОВА. О-ё-ё! Кто бы говорил! А сам-то, Васенька, сам?

ВАСИЛИЙ. Я грешен, грешен. Но когда с Лидой случилась беда… меня перевернуло… Я, Оля, как Антон Чехов, выдавливаю нынче из себя раба. По капле.

Пивакова опускается лицом в его колени.

* * *

Домашний кабинет отца Михаила. Библиотека, переплеты с золотым тиснением. Отец Михаила пишет за столом. Входит Михаил.

МИХАИЛ. Папа, спасибо тебе за справку. Сентябрь перекантовался, завтра еду.

ОТЕЦ (не оставляя работы). Угу.

Михаил мнется, идет к двери и от двери…

МИХАИЛ. Папа, я должен спросить тебя…

ОТЕЦ (не оставляя работы). Должен, спрашивай. В долженствовании есть элемент приближения к истине, как и в вопрошании.

МИХАИЛ. Ты все время занят.

ОТЕЦ. Когда работаешь на самого, себе не принадлежишь. Хлопотная должность референт.

МИХАИЛ. А почему он не сам?… Ведь ты, и не только ты, говоришь, – сам, у самого. Вот и пусть он сам!

Отец с любопытством глядит на сына.

ОТЕЦ. У него нет времени. Масштабы дела велики, ответственность огромная. Фактор времени нынче решающий.

МИХАИЛ. Масштабы… Ответственность… Неужели эти пятьдесят томов (показывает на собрание сочинений Ленина) тоже писали референты?

ОТЕЦ. То гений! Мыслитель!

МИХАИЛ. Да бросьте вы эти штампы. Гений! Он просто труженик и практик. А эти (кивает в сторону) с глубокомысленным видом просиживают штаны.

ОТЕЦ (оторвавшись от рукописи, пристально смотрит на сына). Есть речи – значенье пусто и ничтожно, но им без волненья внимать невозможно… Ну-с, Ленин для вашего поколения уже не гений? Любопытно.

МИХАИЛ. Не нервничай. Может быть, и гений. Я его не читал. Зададут конспектировать, я подсовываю им твои конспекты.

ОТЕЦ (раскатисто хохочет). И проходит, бисов сын?!

МИХАИЛ. По этим дурацким предметам у меня пятерки. Мою зачетку ты знаешь.

ОТЕЦ (нахмурившись). Дурацким? Что с тобой, Михаил?

МИХАИЛ. Я не виноват, что они дурацкие. Все за тебя решено. Думать не надо и даже возбраняется. А это и есть дурацкий подход. В расчете на дурака. Наш учитель хоть высмеивал нашу глупость. А тут – всерьез дураки, и умного не требуется. Умное под запретом.

ОТЕЦ (вкрадчиво). Учитель… Ты посетил его?

МИХАИЛ. Не каникулы, а сплошное посещение.

ОТЕЦ. Он не собирается вернуться?

МИХАИЛ.Куда, вернуться? На место самого?…

ОТЕЦ (хохочет снова). С тобой не заскучаешь! Но ты не первый, кто считает, что ваш так называемый учитель потянул бы на роль первого.

МИХАИЛ. Никаких ролей. Он не актер. Он был бы по праву первым.

ОТЕЦ (офицально, забывшись, что он не на кафедре). Должен разочаровать всех, кто столь самонадеян в оценке Посконина. Объективная честность, да! Способности в педагогике и литературе – но это слишком малые достоинства, чтобы претендовать на роль… на пост первого. Там требуется качественно иное. Там…

МИХАИЛ (с гримасой). Что – там? Нас силком заставляют читать все эти «Малые земли» и «Целины», в них ни одного слова, написанного им. Так что – там?

ОТЕЦ (встает). Михаил, ты подпал под дурное влияние.

МИХАИЛ (запальчиво). Согласен. Подпал (передразнивает) под дурное. А ты под чьим влиянием? Мне в глаза тычут… Твой отец написал о твоем учителе оскорбительные слова. Мягко сказано, оскорбительные. Ты написал политический донос.

ОТЕЦ (не смутившись). Посконин – троцкист поздней так сказать формации. И я с принципиальных позиций написал об этом.

МИХАИЛ. А почему Посконину – с принципиальных же позиций – не позволено возразить тебе? В той же газете… Двести тысяч подписчиков… Пусть читатели сами решат, кто прав!

ОТЕЦ. Ты превратно понимаешь нормы социалистической демократии.

МИХАИЛ. Оболгать честного человека – демократия…

ОТЕЦ. Ты не понимаешь азбучных истин. Ленина, оказывается, не читаешь в юношеской гордыне. Украл мои конспекты.

МИХАИЛ. Не украл, а взял у родного отца, мертвый капитал.

ОТЕЦ. Пора жить собственным умом.

МИХАИЛ. А ты живешь собственным умом?! Выуживаешь цитаты из этих (показывает на тома Маркса и Ленина) и подгоняешь результат. Откуда тебе известно, что Федор Иванович троцкист? Трудов Троцкого я не видел у него. Сочинения Ушинского видел.

ОТЕЦ. У него есть труды похлеще. Например, «Урийская дидактика» ревизует незыблемые постулаты Макаренко и уводит в национальные дебри. Ха, русская школа.

МИХАИЛ (выбелившись лицом). Откуда!… Тебе!… Известно?!… Его Дидактика не покидает ящик письменного стола, даже мы, ученики его не читали «Урийской дидактики»…

ОТЕЦ. А я, представь себе, читал в ксерокопии. Апологетика сознания…

МИХАИЛ. Ты… Вы… Сикофанты!… Я не могу быть сыном доносчика!

ОТЕЦ. Успокойся. Возьми себя в руки. Я вижу, ты действительно нуждаешься в промывании мозгов. Молодежный авангардизм – оселок, на котором базировал свою платформу Лев Троцкий, впрочем, одну из своих платформ. Он их менял в зависимости от погоды.

МИХАИЛ (очень спокойно). Папа, ты читал Троцкого?

ОТЕЦ (важно). Разумеется. Моя диссертация…

МИХАИЛ (спокойно). Дай прочесть своему сыну.

ОТЕЦ (замявшись). Это сложно… В спецфонде… Только докто-рам наук по особому разрешению… А неокрепшим умам…

МИХАИЛ. А что писал твой Ленин?!

ОТЕЦ (сулыбкой). И что же писал Ленин?

МИХАИЛ. Думаешь, я вконец очумел, не читаю первоисточники. Но я достойный сын своего отца. Вот смотри…

Михаил бросается к полкам с томами Ленина.

МИХАИЛ. Это, кажется, в четвертом, нет, в пятом…

Листает пятый том.

ОТЕЦ. Скажи, что ты хочешь отыскать.

МИХАИЛ. Резолюцию о молодежи, предложенную Лениным второму съезду партии. Ни больше, но и ни меньше.

ОТЕЦ. Том седьмой, страница 253-я, если тебя интересует сама резолюция, а если выступление Ильича в защиту резолюции – страница 312-я.

МИХАИЛ (нервно хохотнув). Папенька-начетчик! Папенька-схоласт! Папенька – филистер…

Михаил открывает седьмой том, листает.

МИХАИЛ. Послушай, референт и как там тебя!., (читает) «Остерегаться тех ложных друзей молодежи, которые отвлекают молодежь от серьезного революционного воспитания пустой революционной или идеалистической фразеологией и филистерскими (ха-ха, не в бровь, а в глаз папеньке!) сетованиями о вреде и ненужности горячей и резкой полемики между революционными и оппозиционными направлениями, ибо эти ложные друзья»… ну, и так далее…

ОТЕЦ (благообразно). Что ж, вполне, вполне… Молодой Ленин, молодой и горячий. Учти, тогда было время выработки мировоззрения, поиска концептуального взгляда на общественное бытие, кризис назрел…

МИХАИЛ. А у нас кризис не назрел?! А нам не надо вырабатывать мировоззрение?… Нам не надо искать концептуальный подход к той каше, в которой вы булькаете?… Тонуть вместе рассчитываете?

ОТЕЦ (снова взойдя на кафедру – поставленным голосом лектора. Михаил саркастически смотрит на отца). Разумеется, вам искать не надо. Эту титаническую работу проделали старшие поколения и проделали основательно, на века. Жертвы…

МИХАИЛ (устало). Нам, пигмеям, осталось жевать цитаты? Выуживать из стоячего водоема тухлую рыбку, политую соусом вашего монографического дерьма?… Пережевывать вашу ложь… Желудок корчит… Нет уж, я лучше в разврат кинусь, в синюю палатку (он цинично подмигивает отцу)… Женщина с умопомрачительными бедрами… Ты отдал дань ее прелестям, а я… учился тогда в десятом, она, стерва, увезла меня за город (передразнивает)… «Обожаю мальчиков»… Подкатимся к ней вдвоем, о, она и двоих примет…

ОТЕЦ. Пойди в ванную, прими горячий душ, затем холодный…

Приоткрывается дверь, женский голос.

ГОЛОС. Я ухожу, дорогие мои. Жаркое готово…

ОТЕЦ. Жаркое готово. Есть «Цинандали», да из обкомовского буфета, и черная икорка. Начнем с сухого вина и примем коньячку, потом возьмем лихача и закатимся к актрисам, в оперетту… По старым адресам я не хожу и тебе не советую. А можно и к цыганам. А после – после в Крестовоздвиженскую. У Блока, знаешь, нам поздно позволили припасть к Александру Блоку (великолепно читает в зал)… Грешить бесстыдно, беспробудно. Счет потерять ночам и дням. И с головой от хмеля трудной, пройти сторонкой в божий храм. Три раза поклониться долу…

Михаил слушает отца. Но утерев лицо ладонями, трясет головой, словно сбрасывая наваждение, выходит из комнаты.

Отец надевает очки, с достоинством берет том Ленина, пречитывает.

ОТЕЦ. М-да, поднапутал Старик.

* * *

Большая гостиная в доме Сергея. Портрет Александра Вампилова, писанный маслом. На полу, на стеллажах, на окнах журналы и книги.

Два стола, две пишущие машинки. За машинкой Ирина.

В окне голая ветка березы. Входит Иннокентий.

ИННОКЕНТИЙ. Здравствуй, пресветлая Ира. Ну, идут дела?

ИРИНА. Если бы девочки помогли, через два дня можно подшивать третий номер «Литературных тетрадей». Но Федор Иванович не дал главу из «Маленького портного».

ИННОКЕНТИЙ. Да, а вчера ты слышала по радио прекрасный отрывок из повести – Маленький портной шьет костюм для Снегурочки к Новогоднему балу в доме слепых. Дадим этот кусочек? В сноске скажем: «Костюм для „Снегурочки“ обнародован редакцией радио 27 января с. г.»

ИРИНА. Но где мы возьмем текст?

ИННОКЕНТИЙ. А в редакции и возьмем. Я попрошу Гену Узких, он потихоньку вынесет, мы снимем копию.

ИРИНА. Получается – контрабанда.

ИННОКЕНТИЙ. Но нам нужна проза, притом добротная.

ИРИНА. Ох, лучше бы еще раз попросить Федора.

ИННОКЕНТИЙ. Фью! Он весь в новой рукописи. Какие-то метафорические видения посещают его.

ИРИНА. И прекрасно! Он напишет поэму о саде. Иносказательно будет и о нас.

ИННОКЕНТИЙ. Я верю, его Сад будет хранителем времени, которое уничтожается сильными мира сего. Сад, гармония сада, и век волкодав.

ИРИНА. Прекрасно. Но сложно.

ИННОКЕНТИЙ. Мой дед говорил. Будет лес слабый, и народ слабый будет тоже. Что тут сложного? (Снижая голос). Сложно с Сергеем…

ИРИНА. С ним что-то происходит. Как повидается с Посторонним, весь белый приходит.

ИННОКЕНТИЙ. Сергей принял православие. Радуйся. (Выглядывая в окно). Да вот он идет, расчистил дорожку. Ирочка, я пока ничего не говорил тебе.

Входит Сергей. Он отрастил бороду. В душегрейке, зябнет.

СЕРГЕЙ. Добрый день, соотечественники.

Они здороваются. Сергей прижимается спиной к печи.

СЕРГЕЙ. Что нового в городе?

ИРИНА. Анекдоты о кормчем. После сабли, говорят, ему вручают тачанку. Нарасхват идут наши «Литературные тетради». В редколлегии «Сибири» на нас начинают сердиться.

СЕРГЕЙ. Разве мы соперники «Сибири»? С нашим крошечным тиражом.

ИРИНА. Что тираж! Мы говорим правду. Исполнение правды эстетически выдержано. Рядом с нашими тетрадями «Сибирь» выглядит провинциально.

ИННОКЕНТИЙ. Ха! Неплохо сказано. Провинциальная Сибирь…

ИРИНА. Зато, Кеша, какие респектабельные фигуры у писателей, бороды поотпускали, – прости, Сергей, – обучилась велеречивости. А особняк у них!…

ИННОКЕНТИЙ. Единственного нет в роскошном особняке – Александра Вампилова.

СЕРГЕЙ. Вы злоязычничаете. Меня это расстраивает.

ИННОКЕНТИЙ. Когда арестовали травника, мы не злоязычничали, молча снесли беду. Ты хочешь нашего молчания и дальше?

Сергей не отвечает.

ИРИНА. Сережа, разве травник виноват, в том, что медицина не способна врачевать простые недуги?

Сергей молчит.

ИННОКЕНТИЙ.Он знал народные снадобья и был любезен твоему сердцу. А как повел себя ты?…

СЕРГЕЙ. Нельзя выпрыгивать из времени. Обстоятельства сильнее нас, надо им подчиниться.

ИННОКЕНТИЙ. Обстоятельства… Мы хранители нашего времени, его наступательный ход зависит от нас. Ты консервируешь время. Сергей. Суета сует и вечная суета.

ИННОКЕНТИЙ. Организуй время, чтобы упорядочить суету.

СЕРГЕЙ (размышляя). О нас ходят невероятные слухи. На университетских кафедрах пересуды. Мое имя склоняют. Вчера я встретил доцента Коркина, руководителя моей дипломной. Он всегда мило раскланивался со мной, а тут побежал как олень.

ИРИНА. Надо идти к студентам на открытый разговор. Да, и у нас, Кеша, можно устроить встречу с народом, на ГЭС, рассказать, что цели у вампиловцев просветительные. Гласность не все, но многое поставит на место.

СЕРГЕЙ. Более года мы сдерживаем приток новеньких к нам…

ИННОКЕНТИЙ. И снова ты! Ты яко сектант боялся народа. Запер двери.

СЕРГЕЙ. Я думал не только о себе, но и о вас. А теперь улица Букинистов весь аппарат бросила против нас. Хорошо, Садовник молчит, а то и его в пристяжку, или в коренники.

ИННОКЕНТИЙ. А он и есть коренник. Но Садовник не испугается, он бесстрашный человек. А мы… мы должны быть готовы к любому исходу. Теперь чем хуже, тем лучше.

СЕРГЕЙ. Да? Ирининому бы отцу твои слова…

ИННОКЕНТИЙ (Ирине). Ира, что с папой? Почему ты мне не сказала?

Ирина молчит…

СЕРГЕЙ. Посторонний прав, светская жизнь не сулит подлинных ценностей.

ИННОКЕНТИЙ.Ты называешь ее светской, а это открытая жизнь, на миру. Она должна быть открытой.

СЕРГЕЙ. Нас ввергнут в осложнения, деятельность извратят… Моя жена обеспокоена, у нас малые дети.

ИРИНА. Ах, Сергей! Мы одарили город прекрасной легендой, в ней явь и фантастика…

СЕРГЕЙ. Город обывателей и бездуховных чиновников. Город лжецов.

ИННОКЕНТИЙ. Это город Садовника, запомни, это город Вампилова… Но я понимаю твою тревогу. Мы уйдем. У меня нет такой гостиной (обводит взглядом), и наша библиотека, мы собрали все лучшее…

ИРИНА. Сережа, но библиотек может остаться у тебя. Даже лучше. У тебя библиотека, у Кеши редакция, у Садовника – отдохновение и нега. А, Сережа?

Женский голос в приоткрытую дверь.

ГОЛОС. Ира, помоги мне на кухне.

ИРИНА. Бегу! Ребята, найдите компромиссное решение.

Уходит. В прихожей голоса гостей.

СЕРГЕЙ. Круг сужается. Отца Иры обвинили в польском национализме. Написали очередную анонимку. Из министерства комиссия, трест лихорадит. Твоя теория – чем хуже, тем лучше.

ИННОКЕНТИЙ. Но какие основания?

Сергей не успевает ответить, входит Алексей. Здороваются.

СЕРГЕЙ. Он имеет маленькую слабость – ходит на органные концерты в Польский костел.

Входят Мария и Надежда. Надежда садится к пишущей машинке, начинает стучать по клавишам.

СЕРГЕЙ. И доклад Ирины о Достоевском, ее статья в «Литературных тетрадях».

ИННОКЕНТИЙ. И что в докладе, прочитанном для нас, двадцати человек? Предостережение бесам…

АЛЕКСЕЙ. Красота спасет мир – крамола. И русский вопрос. Их пугает все русское.

СЕРГЕЙ. Вы безоглядны потому, что у вас нет семьи. Мои крохотули…

МАРИЯ. Сережа, нас много, мы всегда рядом.

СЕРГЕЙ. «Мы»? За мою семью, за моих детей я несу ответственность. Я дал им жизнь, мною она крепится.

Он в досаде машет рукой и уходит.

НАДЕЖДА (оставляя машинку). Сергей боится осложнений?

ИННОКЕНТИЙ. Осложнения! Я кадровый рабочий, я хочу сильного ветра… Знаете, что у нас на ГЭС случилось?… Видите, никто не знает! Газеты молчат… Рабочие изгнали вора – начальника, выбрали другого, в профсоюзы отправили протокол собрания.

АЛЕКСЕЙ. И ты принял участие в бузе?

ИННОКЕНТИЙ. Никакой бузы. Я вел протокол собрания. Мужики усадили меня, мол, грамотный. Все организованно и дружно.

НАДЕЖДА. Ну, и каков результат?

Она берет блокнот, записывает.

ИННОКЕНТИЙ. Не для печати! Прекратились прогулы. Раз. Все трезвые как стеклышко. Нет аварийных сбросов. Чистота в цехах идеальная. Чудо. И никакого чуда.

НАДЕЖДА. В третий выпуск опоздал, а в четвертом, в Хронике, дадим. Да, ребята?

АЛЕКСЕЙ. Только спокойно, позитивно.

ИННОКЕНТИЙ. Эстетично? (зло смеется) Я хочу прямых речей о заглохлой жизни. А у нас изыск избранных. Европейцы.

МАРИЯ. А мы и есть избранные. Все всегда начиналось с избранных. С таких, как Садовник, как Сергей, как ты.

Появляется Ирина, она несет на подносе чай.

ИННОКЕНТИЙ. Боюсь за Сергея, ох, боюсь.

ИРИНА. Ребята, можно, я скажу. А я боюсь за тебя, Кеша!

Оставив поднос, она подходит к Иннокентию, гладит его кудлатую голову.

МАРИЯ. «Мы не мешаем польскую кровь с русской!»…

ИРИНА. О, моя община! Поляки проклянут меня…

ИННОКЕНТИЙ (высвобождаясь из рук Ирины). Алеша, вынужден сказать тебе прямо, пришла пора. Архив надо сохранить, я думаю поручить это тебе.

ВСЕ. Как? Пришла пора?!…

АЛЕКСЕЙ. Ты полагаешь?…

Вдруг быстро входит Сергей.

СЕРГЕЙ. Пришел Михаил Сенчурин. Просит разрешения войти. Что делать?

ИННОКЕНТИЙ (спокойно). Ну, пусть войдет. Каникулярный зуд у мальчика.

НАДЕЖДА (осуждающе). Зачем так, Кеша? Зачем?

Входит Михаил. Он бледен.

МИХАИЛ. Ребята… Я много думал последние полгода, даже год… Я хочу быть с вами в эти минуты…

ИННОКЕНТИЙ. В эти минуты? Зачем такой высокий стиль?… Что значит он?

МИХАИЛ (тушуясь). Я не могу в том мире… Отец готовит против вас статью… А я…

АЛЕКСЕЙ. Миша, ты успокойся, сходи в сад, к учителю…

МИХАИЛ. Я был у него, но он… Я хочу быть с вами…

ИННОКЕНТИЙ (жестко). Хорошо, мы подумаем.

СЕРГЕЙ. Иннокентий, не надо так!

Михаил смотрит на всех и пятится. Все молчат. Михаил исчезает.

НАДЕЖДА. Я не понимаю, почему нетерпимость такая…

Она идет к двери, смотрит на Иннокентия с глубоким упреком, уходит.

СЕРГЕЙ. Кто из нас сектант, Иннокентий?

АЛЕКСЕЙ. У Миши минутный срыв, Сергей, Миша флюгер. Он и в школе…

ИННОКЕНТИЙ. Помолчите минуту.

Все молчат.

ИННОКЕНТИЙ. Теперь вы поняли, кто только что был здесь?…

Все молчат.

ИННОКЕНТИЙ. Маша, допечатай статью, надо третий номер закончить сегодня же.

Мария садится к машинке.

ИННОКЕНТИЙ. Будет мальчишеством не предупредить назревшие события. (Алексею). Ты должен купить десяток папок, тщательно просмотри документы, все стоящие (иронично) эстетически упакуй… Нет, не об эстетической упаковке идет речь, а обо всем, чем мы жили и живы…

АЛЕКСЕЙ. Хорошо. Но пусть кто-нибудь мне поможет.

ИННОКЕНТИЙ. Возьми Митю. Митя умеет молчать.

МАРИЯ. Алеша, я помогу тебе. Пожалуйста, Алеша. Я тоже умею молчать.

АЛЕКСЕЙ. Нужно продумать место.

МАРИЯ. У Мити бабушка в Урике.

АЛЕКСЕЙ (усмехнувшись). Не в том ли доме, где некогда жил на поселении Лунин?…

ИННОКЕНТИЙ. Пожалуйста, побыстрее. Но вывезти надо осторожно. Да, возьмите у Садовника экземпляр «Урийской дидактики». Береженого бог бережет.

Все начинают пересматривать то, что на стеллажах, на окнах, на полу.

МАРИЯ (допечатывая). Готово, Кеша.

ИННОКЕНТИЙ (смотрит). А! Корнелевский «Сид» возвращается к нам.

ИРИНА. Автор статьи пишет о произволе личности, не признающей установлений вековой морали.

АЛЕКСЕЙ. Умный парень, но трусоват.

ИННОКЕНТИЙ. Блудливая публика. И высказаться охота, но не извольте ждать от меня Андрея Платонова или Юрия Домбровского, а о «Сиде» порассуждаем. Ну, да ладно. Это ведь и ваше прекраснодушие… А снег-то, ребята, снег…

Все бросаются к окнам. Идет хлопьями снег.

* * *

Кабинет Пиваковой. За столом женщина с государственным лицом.

Занавеска на двери снята. Женщина значительно поднимает трубку, набирает номер.

ЖЕНЩИНА. Товарищ Кушак? Здравствуйте, Вадим Андреевич!… По вашему поручению мы подвергли фронтальной проверке всю работу редакции пропаганды. Должна согласиться с вами, Пивакова пустила на самотек все направления и рубрики. Даже «По историческим решениям съезда» выхолощена и пуста, одни формальные слова, а ведь съезд был фундаментальным. Леонид Ильич… (слушает) Да ну, что вы! Без партийного взыскания мы не отпустим ее. Узких переместили в сельхозредакцию, пусть поездит по области, парень послушный, к тому же нуждается в жилье, будет работать на совесть… А с планом… Подтянем гайки… Гарантирую… Да свидания, товарищ Кушак! Я буду информировать вас каждый день.

Кладет трубку За открытым теперь стеклом двери – Михаил и Надежда. Михаил смотрит, недоумевая.

ЖЕНЩИНА, СМЕНИВШАЯ ПИВАКОВУ. Войдите, товарищ.

Михаил входит несмело. Надежда остается и смотрит через стекло на Михаила.

ЖЕНЩИНА. Вы наш автор?

МИХАИЛ. Да… Нет… Я, право же…

ЖЕНЩИНА (улыбается). Наверное, гонорар порезали? Обещали студенту помочь и в последний миг забыли? Я сейчас узнаю, помогу. Как ваша фамилия?

МИХАИЛ. Сенчурин.

ЖЕНЩИНА (вставая). О, вы сын товарища Сенчурина! Очень рада! Мы чрезвычайно ценим вашего отца! Его монография о диалектике общественного развития вооружила нас боевой программой…

МИХАИЛ (нерешительно). Ольгу Николаевну Пивакову… как увидеть?

ЖЕНЩИНА.Вы давали ей статью. И статья не пошла? Безобразие… А как называлась статья?

МИХАИЛ (мнется). А где Ольга Никлаевна?

ЖЕНЩИНА. Ее уволили… Она допустила грубейшую идеологическую ошибку, ваш папа в курсе… Она поставила в эфир главу из повести одного отщепенца…

МИХАИЛ (решительно). Но где она? Мне необходимо видеть Ольгу Николаевну!

ЖЕНЩИНА. В ОСВОДе… Что такое ОСВОД? А вы никогда не тонули, молодой человек? Ах, только на экзаменах! Общество спасения на водах…

Михаил пятится.

ЖЕНЩИНА. Заходите. Ваш отец… Кланяйтесь отцу, мы ценим его!

Михаил и Надежды, немо посмотрев через стекло двери, уходят.

* * *

Дом в Ботаническом саду. Зима.

Садовник в душегрейке.

Алексей пересматривает папки на книжных полках.

АЛЕКСЕЙ. Отец, ты отпечатал «Урийскую дидактику?»

САДОВНИК. Отпечатал, Алеша, да все раздумываю, кому предложить. «Народное образование» не возьмет. «Семья и школа» печатала меня, но всякий раз немилосердно кромсала рукописи. Благосклонно относился журнал «Детская литература», да они возьмут только главы о работе с книгой…