Текст книги "Проснется день"

3

Пережидая полуденную жару, скотина отдыхала на базу, в тени, чтобы снова пастись дотемна. Бычки за лето отъелись: тяжелые лобастые головы, могучие загривки, просторные спины, хоть гуляй на них; короткая шерсть атласно светила. Скотина не помнила, какой была она по весне. Но Николай помнил, как пришли они с Артуром и колхозным начальством на скотный баз и как тяжко было глядеть на колченогих задохликов в сбитой шерсти, в грязных сосулях. Острые кабаржины спины, крестцы и ребра – наружу, потухшие глаза. Ни голову, ни хвоста не поднимут. Теснились бычки в затишке, а десятка два вовсе лежали под крышей, во тьме, отдыхая после долгого перехода, а вернее, готовясь к новому, в мир иной.

В этот день председатель колхоза, говорливый Липатыч, слова поперек не сказал, принимая все условия Николая: цены покажет время, так и записали: «по сложившимся на октябрь-ноябрь ценам»; пять голов, какие уж почти не дышали, сразу оформили актом как падеж.

Председатель подписал договор и уехал; раз-другой наведался и с тех пор везде говорил: «Требуют из района, чтоб перешли на новые формы работы. Вот и переходим. Скуридин у нас на полной свободе».

Чего-чего, а свободы Николаю за глаза хватало. Особенно на первых порах, когда оказался он с пустыми руками да полудохлым гуртом, которому для поправки были нужны не солома да кислый силос, а добрая еда.

Свободы нынче и впрямь хватало.

Два десятка доходяг из гурта переправили домой, на свой баз. Артур там хозяйничал, трижды в день готовил для бычков горячее пойло, запаривал свеклу, картошку.

Зоотехник, ветврач помогли лекарствами. А корма добывали сами.

Освежевали овечку и в обмен из райцентра с мельницы привезли две машины мучных отходов. Добыли свеклы и патоки. Лесничему отвез Николай большого сизопухого козла, на него вся округа завидовала. И сговорились быстро: два воза сена взаймы, а главное – лесхозовская земля. Снег сошел – и паси там: сначала старая трава, а потом зеленка пойдет. Лесхозовскому директору Николай выделил двух бычков из списанных, всю скотину лесничего взял до осени под свою опеку. Наука была простая и верная: ты – мне, я – тебе.

И теперь лесхозовские угодья, отрезанные от иных земель огромной речной дугою, были в Николаевой власти. Над речкой поставил он летний баз, землянку и ранней весной ушел из хутора со скотиной и молодым помощником – внуком.

Жизнь потекла вроде прежняя: паси да гляди; лишь на хуторе пошли разговоры, что Скуридин колхоз обманул и осенью огребет миллион.

Но до осени еще нужно было дожить. В полях царило лето зеленое. И выпущенный Николаем гурт неторопливо вытекал с база на волю.

Чуткий Волчок тут же поднялся и рыкнул, будя молодого хозяина. Тот быстро собрался – коня подседлал, взял в сумку харчей и прогарцевал мимо Николая: старая шляпа надвинута на лоб, черные жесткие волосы – до плеч, ружье – за спиной.

– Ты, гляди, не балуй, – предупредил Николай. – А то зачнешь сорок стрелять.

– Порядок, дед, порядок… Стрелять будем нужных.

Артур пришпорил коня и поскакал, обгоняя гурт. Верный Волчок бежал, чуть отставая от лошади.

У Николая же были свои заботы. С майской поры косил и косил он, набирая сено. Разжился конной косилкой да граблями. Выбирал хорошие поляны в займище, в лесу. Косил, сушил, ставил копны. Отдал долг лесничему. Свое сено на хутор свозил. И снова косил, сушил, запасая.

На займищных полянах, в безветрии, томился сухой жар. Но дышалось легко.

Николай летнюю пору любил. Все хвори уходили, прогревались кости и жилы, настывшие за долгие зиму да осень, в слякоти, на ветру, под зябким небом, когда защита одна – заношенный серый ватник да стакан-другой вонючего самогона. Летняя жара была Николаю в подмогу, бодря остывающую кровь. Работалось в такую пору легко. Тем более нынче, когда вилами ворочал он скошенные вчера и уже подсохшие легкие валы сена.

Прошел час и другой. Солнце стало клониться к вечеру. Пора было внука подменить, отправив его за харчами на хутор.

У стана Николай не задержался, лишь коня заседлал и поехал к гурту. Скотина паслась в просторной луговой падине, перед лесом. Еще издали Николай услыхал девичий смех и не удивился. Напрямую, через речку, до хутора было верст десять. И давно уже, с самой весны, прибегала к Артуру зазноба, как и он сам, зеленая девчонушка.

Заметив Николая, молодые вышли навстречу из-под сени дубков.

– Надбеги на хутор, – приказал Николай. – Хлеба, картошки возьми, яичек, другого чего.

Артур деду ружье передал, девчушку подсадил на коня, задирая сарафан донельзя, и сам в седло уместился.

– В тесноте, да не в обиде, – с усмешкой проговорил Николай, провожая их взглядом.

Гурт пасся, вольно рассыпавшись зеленою луговиной. Николай взглядом его обошел и слез с коня. Верный Волчок, проводив молодого хозяина взглядом, к Николаю поднял глаза, словно сказал: конечно, хотелось бы пробежаться до хутора… Но понимаю, работа…

Дневная жара спадала. Близился вечер. От желтого солнца тянулись длинные тени. Как всегда, по прохладе бычки начинали кормиться истово, жадно, словно стараясь наверстать упущенное во дню.

Легкий земной ветер шелестел маковками дубов и берез на опушке. Ветер небесный гнал и гнал полегоньку несчетные стада далеких, белью сияющих облаков. Над приречным зеленым займищем, над лугами летнее небо лежало так просторно, что лишь малую часть его охватывал взгляд и бродил там от близкой лазури, голубизны к далекой, за лесом клубящейся сини.

Покойно клонились к вечеру земля и небо, баюкая людскую душу миром и тишиной.

В который раз уже Николай, усмехаясь, думал, что больничные мечты его нежданно-негаданно стали явью. Хоть и работать пришлось – куда ж без работы? – но никто не шумит и пьянки нет, а с ней – ругни. Текут дела, дни бегут. Вот он – август. Месяц-другой – и работе конец. И о дне завтрашнем можно думать спокойно, прикидывая так и эдак. Сенцо есть, дробленка и жмых. Можно телят купить осенью, поездив по хуторам. И поставить в зиму на своем базу. Но уже та скотина будет своей. Коли приходит новая жизнь, чего бояться ее. Может, она и лучше будет, чем колхозная. Там ведь сроду хозяина нет и товар плачет.

Поздно вечером, когда уже остывали высокие розовые облака, вернулся Артур. Волчок прежде хозяина услышал мягкий топот копыт, насторожился, на Николая глянул.

– Чего? – спросил Николай.

Волчок взвизгнул от нетерпенья, подаваясь навстречу Артуру, но прося дозволенья.

– Беги встревай, – разрешил Николай, – и ворочайся сюда. Будем ставить скотину на баз.

Волчок унёсся стремглав к молодому хозяину. Тот был уже близко, сворачивая к жилью.

У землянки Артур быстро спешился, снял мешки с харчами и, поглядев в густеющую тьму, туда, где был Николай, отвязал от седельной луки дерматиновый школьный ранец. Его он унес и схоронил с глухой стороны землянки, под камышовой крышей. А уж потом поскакал к деду, гнавшему быков на ночлег.

Скотину заперли на ночь. Поставили чайник. И только здесь, в неверном свете печного огня, Николай углядел, что за плечами внука новое оружие.

– Это что? – спросил он.

– Мелкашка. Сгодится, – сказал Артур, снимая винтовку. – Нас ведь двое, а ружье – одно. Пусть только сунутся. Я им покажу… Я им устрою, – грозил он, жалея, что нельзя похвалиться привезенным в дерматиновой сумке. Лучше утаить до поры.

Зато содержимое харчевых мешков он выложил без утайки. Николай привозил из дома хлеб, крупу, старое сало да огородную зелень. Артур – свежесбитое масло, сметану, пирожки да пышки – словом, тещины гостинцы.

– Не зря тебя кормят… – посмеивался Николай. – На Покров быков сдадим да засватаем.

– Меня «явочка» ждет, дорогуша… Сил набирается, – отнекивался Артур.

– А то гляди… Прадед твой, мой отец… его быки женили. Пора пришла, девка по нраву есть, а свадьбу играть не на что. Нет денег. И тут пропадает пара быков. После уборки. Какая беда… туда-сюда кинулись, искали-искали. Нет быков, свели. А к Никольской ярмарке вдруг объявились. Да такие рогали: откормленные, аж блестят. Оказывается, отец их угнал тайком через Мартыновский лес, к Дону, в самую глухомань, от жнивья далеко. Там остров есть, просторный, с травой. На остров переправил, там и паслись. Корм хороший, отъелись они; потом лист падал, зажирели. На ярмарку их пригнали, в станицу. Купец Чертихин из Москвы как увидал, аж затрясся. Двести шестьдесят пять рублей сразу дал. Продали, себе купили худых быков, за сто семьдесят рублей. Остальные деньги – на свадьбу. Вот тебе и быки… Женили. И тебя – тоже…

– «Явочка» меня ждет… – твердил Артур, посмеиваясь над добрым, но непонятливым дедом. – Летать будем. В-ж-жить! – и на хутор. В-ж-жить! – и на станции. В-ж-жить! – и на краю света. Ты понял? – счастливо жмурился Артур. Он видел и чуял себя в седле, на дорогой сердцу «Яве».

Рев и скорость!

А когда, отужинав, ушел он в шалаш и уснул, то во сне видел то же, что наяву: алый мотоцикл, летящий теперь уже по иным, небесным, дорогам. Провожал его раскатистый громовой грохот; звездная пыль отлетала прочь. Сердце обмирало не от испуга – от счастья.

Грохот и разбудил его посреди сладкого ночного сна. Что случилось, он понял не вдруг. Но грохнул другой выстрел. И пришло пониманье.

Выбежав из шалаша и не забыв про мелкашку, он крикнул в темноту:

– Дед! Ты где?

– Здесь я… – ответил Николай, невидимый во тьме. Артур припал на колено, вглядываясь в брезжущую темь августовской ночи, и в тишине услышал голос уходящего автомобильного мотора.

– Уезжают, дед?! – громко спросил он.

– Вроде…

Тогда Артур кинулся по белеющей во тьме дороге. Пробежав десяток метров, он поднял винтовку и выстрелил в уходящий звук, тут же вспомнив, что коробка с патронами в шалаше.

– Куда побег?! – окликнул его дед. – Догонять, что ль?

Артур вернулся и не сразу углядел Николая. Тот, стоял во тьме, сливаясь со стволом дерева, подле самого база. Рядом рвался с поводка Волчок.

– Куда побег? – повторил Николай. – Стой здесь. Может, кто притаился.

Артур не послушался, но уже крадучись, с оглядкой сбегал в шалаш за патронами. Он и потом к деду не вернулся, а, присев с винтовкой наизготове, стал вглядываться. Глаза обвыклись. Слух обострился, но ловил лишь ропот листвы да нетерпеливое повизгивание Волчка.

До утра еще было далеко. Звездного света хватало, чтобы увидеть темные купы деревьев, горбылевую огорожу, дальше сгущалась мгла.

Артур только что не повизгивал, как Волчок, но била его крупная дрожь нетерпенья. Внагибку он подбежал к Николаю и спросил негромко:

– Чего было?

Николай, насторожив ухо ладонью, вслушался во тьму.

– Не слыхать?

– Нет.

Николай отдал ружье внуку.

– Оба ствола заряжены. Сиди здесь, а я пойду погляжу, – и добавил громко: – Чуть чего, стреляй картечью! Бей напрямую!

С собакой на поводке, с мелкашкой наперевес, Николай пошел вдоль городьбы база, проверяя ее. Встревоженная скотина сбилась темной кучею. Обошли почти всю городьбу, но в дальнем углу, возле навесов, Волчок вдруг рыкнул и натянул поводок.

– Со мной… – приказал Николай и громко спросил: – Кто здесь? Артур! – крикнул он. – Держи на мушке! – И снова спросил: – Кто здесь?

– Лупану! Лишь шумни! – отозвался Артур.

В сумраке скотьего навеса ничто не шевельнулось. Волчок продолжал тянуть от база. Николай с трудом держал его, приказывая: «Со мной…» Миновав стену навеса, Николай вынул фонарик, зажег его и, вернувшись, прошел прежний путь, освещая горбылевую огорожу желтым лучом. Все было цело.

Не до конца поверив, что опасность ушла, Николай вернулся к Артуру, сказал ему: «Присядь» – и сам устроился рядом, в подножии дерева, стал рассказывать:

– Ты уснул. Я прибрался. Волчка привязал тут, у база. Хотел лечь. А потом думаю, дай посижу покараулю. Далеко, услыхал, машина гудит. Гудит и гудит. Вроде идет к нам, а света не видать. Из леса выехала, должен быть свет, а нету его. Хотел тебя будить, а машина смолкла, остановилась. Но от нас вроде далеко. Я жду, а ее – нету, молчит. Молчит и молчит. А потом Волчок как кинется… Я кричу: «Кто идет?» Молчат, а Волчок рвется. Тогда я и пальнул; не дюже низко, скотину боялся задеть. Пальнул – и чую, кто-то побег. Убегает. И вроде не один. Я еще пальнул. Бегут. А потом машина завелась.

– Надо бы не верхом. Надо бы напрямую их, гадов, – сказал Артур.

Прислушались. Ночная тишина молчала. Шумно вздыхали быки. Ветер шелестел в маковке дерева. Стрекотали сверчки.

– У-гу! У-гу! У-гу! – прокричала за рекою птица, Первые петухи начинали петь далеко, на хуторе.

Посидели еще, подождали. И теперь уже вместе, Николай с собакою впереди, пошли к дальнему углу, где рвался Волчок.

И снова он потянул от городьбы в сторону.

– Стой здесь, я пройду, – сказал Николай.

Прошли недалеко. Волчок кинулся и схватил что-то темное. Это была кепка. Уже потом, на свету, разглядели ее: большая серая кепка, новая, но уже сальная от грязи на подкладке, по ободу околыша. Пахло от нее одеколоном.

Остаток ночи не спали. Когда развиднелось, сходили дальше и нашли след машины, разворот ее.

4

С утра Николай отослал Артура на хутор с наказом:

– Кум Петро вечером пускай надъедет, с ружьем. Передай ему, что и как, но чтобы не болтал. Узнает начальство, заставит на ферму вернуться. А там не привесы пойдут, а отвесы.

Артур ускакал, Николай пас быков, стараясь держать их дальше от леса. Он курил за цигаркой цигарку, боясь задремать, и слушал, не раздастся ли гул мотора, редкий в этих местах, а теперь и опасный.

Но тихо было в лугах. Лишь трель жаворонков, щебет ласточек да быстрые скворчиные стаи с шумом проносились над головой.

Гул автомобильный все же появился. Машина шла по займищному лесу, от Ярыженских лугов, от хутора, а значит, была колхозной. Но Волчок насторожился, и Николай, тревожась, вглядывался в зелень уремы: кого еще бог несет?

Наконец из займища выбрался «уазик». Добежав до первого пригорка, он огляделся с него и покатил прямиком к гурту. Машина была колхозной. У Николая от сердца отлегло. Волчок еще порыкивал, тревожась, пока хозяин не успокоил его:

– Свои, Волчок, свои…

Машина остановилась недалеко, и Николай пошел к ней, встречая председателя колхоза – Липатыча, Алексея Липатыча, для кого как.

Липатыч два десятка лет уже начальствовал в колхозе, поседел здесь. А прозвище имел Медовучий – за сладкие речи.

– Здравствуй, здравствуй, хозяин, – выходя из машины, с улыбкой приветствовал он Николая, жал ему руку. – Хозяин, настоящий хозяин. Скотина, попасы – все вокруг твое, – разводил он руками. – Кузьма Скоробогатый. Вы все теперь – хозяева. А Липатыч – на подхвате. Достань, добудь, обеспечь. Вот мои функции.

Николай переминался, смущенный.

– Такая жизнь пошла, – продолжал председатель. – Спасибо, что в шею не гоните. А то ли еще будет? Да, уже сейчас… Вчера в пять часов дня подъезжаю к комбайнам, они просо убирали. Комбайнеры домой собираются. Конец рабочего дня. И я им – не указ. Ты, например… С хутора увеялся, и слуху о тебе нет. Где ты, что… Может, половины гурта уж нету. Воровство вокруг.

Липатыч лил и лил свои речи, гурт обходя и оглядывая бычков.

– Но за тобой как в затишке. Ты – человек надежный, – хвалил председатель. – Тем более не пьешь теперь. Не пьешь ведь?

– Не имею права. Язва, – объяснил Николай. – Да и годы…

– Таких людей мы всегда поддержим, – обещал Липатыч. – А то едут из города, землю им подавай, новым хозяевам. Бычка от телки, пшеницу от ячменя не отличат… Дай землю! Будем жаловаться! И жалуются… – сокрушался Липатыч и тут же строжел: – Но мы у них в поводу не пойдем. Мы своих людей будем поддерживать, таких, как ты. Быков вырастил на завид! Они, считай, подыхали. Я помню весну, когда их из Головки пригнали. Вот ты – настоящий хозяин. И внук при тебе, молодые руки. Хоть сейчас берите любую ферму. На Соловьях – золотое место. Ферма, вода рядом, попасы. Сдашь быков, пиши заявление. Своим людям, какие колхозу жизнь отдали, мы всегда пойдем навстречу. А пришлым… Извините. Колхоз разбазарить легко. А кто потом страну кормить будет?

Когда гурт обошли и возвратились к машине, Липатыч сказал:

– Просьба к тебе. Не приказ, а большая просьба. Приказывать я тебе не могу. Договор подписан, ты – хозяин. Но прошу убедительно. Выбери пяток быков на продажу. Денег в колхозной кассе нет. Ни людям заплатить, ни купить чего. Плохо с деньгами.

– Самый нагул, привесы идут, – принялся объяснять Николай. – Тут и на погляд видать, не меньше килограмма в день прибавляют…

Липатыч остановил его.

– Все верно. Я сам по специальности зоотехник, понимаю: не время под нож пускать. Но положение безвыходное. Пустая касса. Надо… Понимаешь такое слово: надо.

Николай знал, что нельзя отдавать быков. Не их, а деньги свои он отдаст, заработанное. Но извечная привычка, покорность ли вязали язык и волю. И он лепетал:

– Самое время… привесы…

– Пусть ни по-твоему, ни по-моему, – постановил Липатыч. – Не пять, а три бычка. Я это не забуду. При расчете мы тебя не обидим. Надо… Пойми…

Мягкие ладони Липатыча сжимали Николаевы руки. Голубые глаза тонули в лучистых морщинах, светили тепло.

– Надо… Понимаешь?

И Николай понимал: надо.

Вместе с Липатычем и шофером выбрали и отбили от гурта трех быков. Шофер их и погнал напрямую, через речку, к хутору. Липатыч сел за руль и покатил обратной дорогой, оставив Николая в немалой досаде: он знал, что грешно в такую пору скотину забивать, лишая себя заработанного.

Умная собака Волчок глядела то вослед уходящим быкам, то на хозяина, ожидая команды. Стоило тому лишь промолвить: «Заверни», и Волчок помчался бы и мигом вернул уходящих к гурту. Но Николай лишь вздыхал.

Бычки неторопко тянули через луг, пытаясь на ходу кормиться. Но властно подгонял их новый хозяин: «Геть-геть! Геть-геть!» Миновали низинный заливной луг, через речку перебрались по мелкому и пошли набитой, конной да человечьей, тропой сквозь густые талы.

Артур встретил их на полдороге. Он спешил от хутора к деду, подгоняя коня, но издали услыхал: «Геть-геть! Геть-геть!» Сразу подумалось нехорошее. Нынешняя ночь была на уме. Коня он придержал, перейдя на шаг, вглядываясь с высоты седла, и наконец увидел трех быков и пешего человека. Быков он узнал сразу же: могучего Шварцнегера, Звездаря с белой отметиной на лбу, глупого Дубаря. Человек был незнакомым. Выехав из кустов поперек пути, Артур спросил:

– Куда быков гонишь?

– Тебе какое дело? – ответил председательский шофер.

– Мои быки, – твердо сказал Артур.

– Сопли под носом твои! Зеленые! – вскипел мужик. – А ну, геть с дороги!

– Шварцик, Дубарь! Гоп-гоп, пошли! – Артур тронул коня, винтовку положив поперек седла. – Гоп-гоп! Звездарь, ходом!

Знакомый голос и лик убедил быков. Они разом повернули и потрусили обратной дорогой.

– А ну верни! – закричал шофер. – Верни, отвечать будешь! Ответишь! – Он пробежал недолго и стал.

Артур развернулся. На коне, с винтовкой поперек седла, плечистый и неулыбчивый, гляделся он серьезно. Председательский шофер, сплюнув, сказал:

– Сам пригонишь… Сам! – И пошел той же тропою к хутору, матерясь на ходу.

Николай заметил быков и внука издали.

– Либо убегли? – встревожился он и пошел навстречу. – Убегли быки?! – крикнул он. – Ты где их перенял?

– Тебя надо спросить, – подъезжая, ответил Артур. – Ты караульщик. Убегли они или их украли?

– Кто их крал? Человек их погнал, на хутор. Липатыч приезжал, председатель, попросил… Говорит…

Артур, не слезая с коня, выслушал и решил:

– Ты лопух, дед. Сам говорил: привес пошел, кормить и кормить, потом – дробленка, жмых. Чтоб как на ярмарку, чтоб блестели. Сам говорил, а теперь? Мало что твой председатель напоет. Только слушай. В два счета растянут. Останемся на бобах. Ты без коровы, я без «Явы». У нас договор есть? Он подписан?

– Подписан.

– Ну и пошли они! – заорал Артур, так что быки шарахнулись в сторону. – Сволочье! Сегодня – председатель, завтра – заместитель! Тут на велосипед не останется! С таким лопухом, как ты!

Артур спрыгнул с лошади и встал перед Николаем, напружиненный, злой.

– С тобой уговор был, что работаем вместе и деньги пополам?

– Был.

– Я работал? Сачка не давил?

– Работал.

– Я ночами не спал! – снова закричал Артур. – И день напролет от них не отходил! Варил да кормил. У одного – дристун, у другого – запор. Я все делал, а теперь… – Он шумно выдохнул, раз и другой, словно спускал лишний пар, а потом сказал спокойно: – Теперь я ни на шаг от гурта. Не чеченов, а тебя да твоих начальников надо бояться. От вас сохранять.

К сену Николай нынче не поехал, чтобы внука одного не оставлять. На базу, где гурт ночевал и дневал, под навесом устроил он сиденье ли, лежанку, чтобы ночью быков стеречь; потом щи варил и ждал председателя.

Липатыч приехал к обеду. Сам за рулем. Из машины вышел, разулыбался, словно готовился доброе сказать. Николай встал из-за стола навстречу. Артур сидел, дохлебывая из миски.

– Ты думаешь, я удивился? – спросил Николая Липатыч. – Нет. Я привыкаю. Говорил же я тебе, не председатель в колхозе хозяин, а люди. Ты, внук твой, – показал он на Артура. – С тобой договорился о бычках, а молодому хозяину не доложил. Он – в обиду и все поломал. Так и живем. Называется – демократия.

Улыбка на лице председателя гасла. Голубые глаза притухали, темнея.

– Да, – продолжал он. – Демократия. Что народ решит. Не один, не два человека, не ты, да я, да твой внук, а девятьсот восемьдесят семь членов колхоза. Понятно? А вот они говорят, что я неправильно тебе гурт отдал, с нарушением колхозных законов. И те пять бычков… Они же не сдохли. А числятся – падеж. Тоже грубейшее нарушение. И чем ты кормил бычков? Люди говорят: воровал. Да-да… Месяц – на хуторе, на ферме, а по документам они лишь дышали. Ни соломы для них ты не брал, ни силоса…

– Все знают, чем я кормил, – сказал Николай. – Тут нет секретного. Сено я…

– Погоди, – остановил его председатель. – Я не разбираться приехал. А сообщить, что народ требует собрать правление и переиграть все это дело. И вот мой сказ, – закончил он жестко, выпрямляясь и строжея. Стоял уже перед Николаем не Липатыч по прозвищу Медовучий, а председатель в темном костюме, при галстуке, в седине. – Сказ такой: сейчас твой внук, – указал он пальцем на Артура, – отгонит на хутор и сдаст управляющему пять быков. Повторяю: пять. Иначе сегодня же соберем правление.

Он повернулся, сел в машину и уехал.

Солнце стояло в полудне. Мягок был зной его.

В огородах, в садах нынче все спеет и зреет. И если бы он, Николай, не пошел по весне к быкам, не связал себя, то теперь самая пора: живи и живи.

На мгновение Николай словно забыл, где он и что с ним: грело солнце, слепила глаза сияющая склянь реки – доброе лето, о каком мечтал он зимою в больничной палате.

Он очнулся. Надо было возвращаться к обеденному столу и к внуку. Два шага всего…

Спасение было, он знал его. Пойти в землянку и выпить залпом стакан водки. Сразу полегчает. Потом еще выпить. И все станет к месту: жалость к себе, гордость и бесшабашная удаль. А потом все утонет в беспамятстве и само собой поплывет и покатится, как бог велит; и чем горше, тем, может, и лучше. Будет о чем плакать во хмелю. Так было всегда. И нынче манило выпить. Но глядел исподлобья, глазами жег, словно связывал, внук молодой.

– Ну что, дед? – не выдержав, спросил он издали. – Давай отбирать каких получше. Да не пять, а десять бычков отгоним, порадуем начальство. А то и всех… Тебе похвальную грамоту дадут. Еще одну к стенке на кухне прилепишь.

Николай молча прошел к столу, уселся остатнее доедать. А внук корил и корил его:

– Вы как овечки. Бригадира, председателя, участкового – всех боитесь. А вот чечены никого не боятся и потому живут. Армяне на станции тоже никого не боятся. Ларьков наоткрывали, торгуют внаглую. Не боятся – и правильно делают. А вы, как кролы, день и ночь труситесь.

Николай поднял голову, кротко спросил:

– Чего ты запенился?

– Но ты же гнать собрался быков. Я вижу… Начальник приказал. А что договор подписан, там все указано, на это наплевать. Знают, что ты – слухменный.

– Охолонь… – остановил его Николай. – Волчок дремет, и ты подреми. Скоро скотину подымать.

Артур поглядел на деда недоверчиво, но послушал его: лег, кинув на землю телогрейку. Сквозь смеженные веки глядел он, как дед взбодряет огонь, ставит чайник. А потом ресницы тяжко сомкнулись, пришел долгий сон.

Полуденная жара спадала. Николай отворил ворота база, пуская скотину на пастьбу. Понемногу, за шагом шаг, уходил от становья и крепко спящего внука.

Артур проснулся, когда вербовая тень давно ушла в сторону, по-вечернему удлиняясь. Он вскочил в испуге. Показалось ему, что проспал он все на свете: скотину и деда, который недаром не разбудил его.

Сердце на мгновение замерло и застучало отчаянно. Забыв о коне, Артур побежал прочь от становья. Он мчался быстрей и быстрей, стараясь увидеть впереди Николая и быков или понять, что потерял их навсегда. Он миновал один колок, другой. И, уже задыхаясь, отчаиваясь, увидел наконец пасущийся вдали скот и деда. Увидел и побежал еще быстрее. Теперь уже хватало сил и дыханья.

– Родные! – закричал он, подбегая к гурту. Так счастлив он был, словно потерял их и снова нашел. – Родненькие! Гусарик! Купырь!

Одного на ходу он погладил, с другим поборолся, ухватив за короткие рога, третьего боднул в мягкий бок.

– Шварцик! Кулема! Звездарь! – звал он любимцев своих. И они мчались на зов, неуклюже кидая в стороны задними ногами. – Алка! – кричал он. – Запевай!

– Му-у-у! Му-у-у! Му-у-у! – послушно отозвался бык.

Гурт ожил, сбиваясь возле молодого хозяина на зов его, как всегда с той давней поры, когда день за днем он кормил их, поил, спасая от горького. Память животины крепка.

Артур баловал, убегая от Шварцика, потом оседлал его, лежа на просторной спине. И снова теребил всех подряд: Тихоню, Рэмбо, Горбача.

Объявился Волчок, и вовсе завертелась карусель.

– Либо кнутом вас разгонять? – с усмешкой издали спросил Николай, глядя, как озоруют внук, Волчок, скотина.

Но молодые игры взбодрили его. Подумал, что в конце концов все образуется. Председатель отступит. Ведь сколько сил положено. И вот они, быки, как из теста лепленные.

В оставшийся день, словно сговорившись, дед и внук не вспоминали нынешнего, будто и не было ничего.

Вечером ждали подмогу. Стемнело. Кум Петро не ехал.

– Ложись и спи, – приказал внуку Николай. – Потом сменишь меня. Чего вдвоем сидеть?

Артур было отнекивался, не желая деда оставлять одного. Но тут издали, из-за речки. стала пробиваться песня:

 
Из-под то…
Из-под тоненькой блузочки!
Тяжело моему сердцу страдать!
 

Кум Петро добирался до стана долго. Он пел и пел, голос медленно приближался.

 
Из-под то…
Из-под тоненькой блузочки!
 

Взбодрили в костре огонь, чтоб заметил.

И наконец объявился помощник, пьяненький, с велосипедом, через плечо – ружье.

– Вот он и я! – торжественно объявил кум Петро, бросая велосипед и раскрывая объятья. – Ты приказал – я прибыл. Потому что мы с тобой – годки, родились вместе, возрастали и вместе служили, значит, полчки, односумы и кумовья… Самая родня из родни!

Артур посмеялся и ушел спать. Он лег не раздеваясь и, засыпая, слышал, как грозил Петро: «Посекем их на капусту… Учуяли… Посекем…» – и песню пел:

 
Ворошиловский стрелок
Промаху не знает!
 

Потом была ночь. И резкое пробужденье. Голос деда: «Вставайте!» – выбросил Артура из постели. В этот раз не было ошаленья. Он вскочил, словно не спал, все сознавая.

– Дед?! – крикнул он в темноту.

– Буди Петра, ружье берите, – сказал Николай. – Гости едут.

Артур сдернул Петра с кровати: пусть очухивается со сна да похмелья, а сам ухватил ружье и хоть и во тьме, но внагибку пробежал за шалаш и вынул прихороненный ранец с припасом, который берег до поры.

Николай дежурил в самом базу, под навесом. Но когда услышал машинный гул, выбрался на волю и пристроился, как и прошлую ночь, возле тополя.

Машинные фары нынче светили. Дальний прожекторный свет их, повиливая, выхватывал из темноты деревья, городьбу база, уходил далеко за речку.

– Не хоронятся! – громко сказал Николай и приказал Артуру: – Ты возле шалаша будь, а Петро – по правую руку.

– Иду, иду… – бормотал в шалаше Петро.

Машина остановилась рядом с базом и смолкла. Но фары ее светили. Щелкнула, отворяясь, дверца. Кто-то вышел.

– Уезжай, будем стрелять! – крикнул Николай. – Нас много!

– Хозяин! Слушай меня! – раздался от машины громкий голос. – Слушай хорошо! Даю пятьсот тысяч! Вы спите до утра! Проспали! Ничего не знаете! Кто угнал, куда угнал! Ты понял, хозяин?! Пятьсот тысяч!

– Уезжай! Будем стрелять! – ответил Николай.

– Думай хорошо! Пятьсот тысяч!

– Уезжай! – повторил Николай и перебежал в сторону, к другому дереву.

Свет машины погас. Голос смолк. Затаясь, сидели и слушали, надеясь: может, уедут?..

– Я как штык! – выбрался наконец из шалаша кум Петро. – Тут, парень…

Не договорил он и рухнул на землю, услышав выстрел за выстрелом. Затрещала городьба. Николай вскинул ружье, ударил на треск. Скотина шарахнулась.

Артур побежал от шалаша внагибку, прижимая к себе сумку. Укрывшись за стеной навеса, он пробрался вдоль нее и, глянув из-за угла, во тьме не увидел, а скорее почуял людей, их движенье. Вынув из сумки ракету, он дернул шнурок. С шипом ракета ушла в небо и там, высоко, взорвалась багровым свеченьем, озаряя степь, скотий загон, трех незваных гостей, их машину, разломанную городьбу.

– Держите, тараканы! – крикнул Артур, швыряя взрывпакет. – Огонь!

Грохнуло. Зазвенели стекла. Истошно завопили. Ломая городьбу, скотина кинулась прочь. Но вопль Артура перекрыл все звуки:

– Недолет! Заряжай! Держись, тараканы усатые! Огонь!

Еще один взрывпакет полетел. Снова грохот. Сомкнулась багровая тьма.

– Заряжай! – снова крикнул Артур.

Николай, ничего не поняв, лишь чуя и видя взрывы за базом и голос Артура, бросился к внуку.

– Ты где, Артур?! Ты – живой?

– Здесь я! – громко отозвался Артур. – У миномета! Уезжают… – проговорил он тише, услыхав гул мотора.

Николай, еще не веря, во тьме ощупывал внука.

– Ты – живой? Живой?

– Убегают! – крикнул Артур. – По щелям!

Он уже не прятался.

– Это ты – в них? – спрашивал Николай. – Из чего?

– Из пушки, – ответил Артур. – Из гаубицы, прямой наводкой. Погоди, дед. Я и тебя научу. Будешь артиллеристом…

Кум Петро объявился и шепотом сообщил:

– Чуток меня не убило. Как пчела прожужжала. Возле уха. И я враз трезвый сделался.

Как-то сразу поверили, что опасность ушла. Стали собирать разбежавшуюся скотину.

– Волчок, сгоняй! – приказал Николай.

Собака умчалась во тьму, чтобы, делая за кругом круг, сбивать испуганную скотину в кучу.

– Шварцик! Шварцик! Рэмбо! Тихоня! Алка! – звал Артур, и быки спешили на голос. – Звездарь! Гусарик, Гусар! Кулема! – звал и звал он своих.