Текст книги "Памятные страницы жизни"

Глава 6. Игры и забавы

Вскоре после нашего приезда в Сталинград меня потянуло на улицу, к сверстникам. Вместе с ними, как в дошкольный период, так и потом, во время учёбы, я часто отдавался разнообразным развлечениям, среди которых были как довольно немудрёные, так и достаточно интересные. В первое время их было немного, но с мая 1944 года, с наступлением по-настоящему тёплых дней, главной нашей страстью стал футбол. Играли мы на песчаной площадке, располагавшейся поблизости от барака, босиком и порой больно сбивали пальцы о попадавшиеся в песке камешки. Футбольный мяч делали в виде плотного клубка из тряпок, и хватало нам его всего на несколько раз. На мягком песке обрабатывать мяч было очень приятно, но игра требовала немалых физических затрат. Баталии наши нередко велись до изнеможения, но доставляли настоящую радость. Позднее мы познакомились и с настоящим футбольным мячом. Играть в него босиком было почти невозможно: удары по жесткой шнуровке, затягивающей кожаную покрышку после накачки камеры, были весьма болезненными.

Многие из нас с удовольствием гоняли с помощью проволочного «водила» обручи из-под бочек, но чаще – гораздо более удобные плоские металлические кольца диаметром примерно с полметра, а иногда и больше. Медленно катить колесо было невозможно, поэтому, увлекая его вперёд, приходилось бежать, делая повороты при помощи боковых участков крюка. Достать такое кольцо было не просто: оно должно было быть достаточно легким и иметь ровную и гладкую наружную поверхность.

Но особенно мы увлекались самокатами, которые мастерили, в основном, сами. Устройство это состояло из двух досок: одна из них, более широкая, на двух шариковых подшипниках – переднем и заднем – располагалась горизонтально и служила опорой для ног. Вторая доска, с более крупным подшипником в прорези на нижнем её конце и поперечной ручкой наверху, соединялась на шарнире с нижней и могла поворачиваться вправо и влево на вертикальной оси. Стоя на нижней доске на правой ноге, и отталкиваясь от земли для разгона левой, мы «наматывали» порой по нескольку километров. Главной частью самокатов были шариковые подшипники, которые нигде не продавались. «Доставали» их как могли – чаще всего, на заводе, через отцов или знакомых, либо по обмену со сверстниками.

Очень любили мы игру в «чеканку». Суть её была простой: нужно было наибольшее число раз подбросить вверх ударами внутренней стороны стопы мягкий кругляк из козлиной шкурки с прикрепленной снизу свинцовой таблеткой. Шерсть у шкурки выбиралась как можно длиннее и пушистее, чтобы она опускалась более медленно, и успевала попасть на ногу нижней стороной. Если форма и вес груза оказывались подобранными удачно, можно было настолько долго подбрасывать это нехитрое изделие, насколько хватало сил.

Еще больше нам нравилась местная разновидность игры в бабки с использованием коленных костей суставов баранов или овец – альчиков. В одной из двух оконечностей «ударного» альчика вырезалось углубление, куда заливался свинец. Альчик с лёгкого конца захватывался большим и указательным пальцами и бросался с резкой подкруткой в горизонтальной плоскости с расстояния в 6 – 8 м в очерченный на земле круг, в центре которого каждый игрок выставлял свой альчик. Игроку надо было выбить за круг одним броском хотя бы один альчик, но так, чтобы свой «биток» остался внутри круга. Вылетевшие за пределы круга альчики забивающий забирал себе. Побеждал тот, кто набирал наибольшее количество «трофеев». Иногда вместо альчиков в центре круга укладывались столбиком монеты (от каждого играющего по одной). Тот, кому удавалось попасть в сложенные монеты, получал их в качестве выигрыша.

На территории Сталинграда, особенно на склонах Ергеней, было много песка. При сильном ветре он поднимался в воздух и становился для всех серьёзной проблемой. От песчаной пыли невозможно было защититься. Она проникала во все щели, попадала в глаза, уши, за воротник. Такую погоду называли в шутку «сталинградским дождиком» – наверное, потому, что настоящие дожди выпадали здесь редко. Но места естественного выхода песка нам всегда нравились, и в хорошую погоду мы часто проводили время в районе окраин Ергеней.

Собирались мы у самых крутых, почти вертикальных склонов, совершая захватывающие дух прыжки в рассыпчатый, мягкий и очень чистый песок. Затем поднимались снова вверх по более пологому пути, и повторяли увлекательные полёты. С самой высокой крутизны прыгали те, кто был постарше или посмелее, но и для остальных всегда находилось какое-нибудь занятие. Особенно все радовались, когда кому-то после раскопок по песчаным обрывам попадались плитки осадочной глины (а может быть, древнего ила?) толщиной 3 – 5 мм, которые напоминали шоколад, но имели более светлую матовую поверхность. Хотя этот «шоколад» был несладкий, мы часто его сосали, полагая, что он полезен для здоровья.

Развлекаясь на Ергенях, мы очень любили наблюдать за ласточками, в большом количестве гнездившимися на отвесных склонах. Множество этих красивых быстрых птиц было и в районе нашего барака, но они не часто радовали нас своими стремительными полетами. Пожалуй, только перед дождем, охотясь за насекомыми, они вдруг появлялись откуда-то небольшими стайками, будто из озорства вычерчивая над самой землей замысловатые, с резкими изломами траектории. Мне, как и многим, очень нравились эти необычайно ловкие, изящные птицы, и я подолгу любовался ими.

Находясь в полюбившемся месте, мы не задумывались о том, что наши игры на песке могут приносить не только удовольствие, но и серьёзные неприятности. В зависимости от погоды песок здесь бывал разным: чаще сухим и легким, но порой – увлажнённым, что влияло на его «поведение». Мы улавливали эти изменения и во время прыжков, и во время рытья каких-либо углублений в доступных для нас отвесных песчаных склонах. Влажный песок делал приземление после прыжка более жестким, а при подкопах мог неожиданно осесть и мгновенно завалить вырытую нишу. Сталкиваясь с такими случаями, мы рыли обычно неглубокие «норы». Но однажды из-за потери бдительности нескольких увлекшихся подростков произошла настоящая трагедия. Мне было в то время, наверное, лет десять, и я хорошо запомнил тот злополучный день.

Расположившись внизу отвесного участка склона, ребята решили сделать более длинное, чем обычно, углубление в довольно влажной в тот день песчаной стене. Ниша получилась очень привлекательной и такой протяжённой, что в ней можно было свободно расположиться даже взрослому. Я видел это «сооружение», но потом с другими ребятами пошёл прыгать. Спустя какое-то время мы услышали крики. Подбежав к ребятам, мы сначала не могли понять, что произошло, пока не выяснилось, что подкоп в тот момент, когда в нём у задней стенки расположился самый младший из ребят, намертво захлопнула внезапно обвалившаяся толща песка. Мы попытались раскапывать злополучное место, но вскоре убедились в бесполезности наших усилий: оседавший сверху песок не давал никаких шансов на удачу. Так погиб 6-летний Шурик, которого любили и взрослые, и ребята – самый тихий и добрый из нас. У него и мать была очень славной, скромной женщиной.

После этого ужасного случая мы потеряли интерес к Ергенинским пескам. Посещали эти места лишь зимой, катаясь там на лыжах. Наиболее смелые спускались с самых крутых и сложных склонов, развивая весьма высокую скорость. Некоторые, в том числе и я, любили и лыжные пробежки, как правило, на небольшие расстояния, но при этом соревновательный дух был нам не присущ: было неважно, кто оказывался впереди, а кто отстал. Такое благодушие объяснялось ещё и тем, что наш лыжный инвентарь был достаточно примитивным и не позволял развивать приличную скорость. На имевшихся у нас лыжах можно было бегать только на валенках, носки которых плотно вгонялись в прочный брезентовый или кожаный хомут, укрепленный примерно посередине лыжи. Для того чтобы валенок надежно держался на лыже, он привязывался к хомуту через задник прочным шнуром или верёвкой.

В какое-то время я почувствовал, что мне нравится длительный, свободный бег по пологой песчаной тропе, ведущей домой с Ергеней. Иногда ко мне присоединялось несколько сверстников, но чаще я бегал один. Однажды я так увлекся, что довольно скоро оказался далеко впереди всех и на предельной скорости (я это чувствовал!) мчался до самого барака. Мне казалось, что я могу бежать сколько угодно долго! Спустя некоторое время после этого я почувствовал, что в работе моего сердца появились какие-то изменения – что-то вроде едва ощущаемых сбоев. Я сказал об этом матери, но она выразила сомнение. Постепенно я забыл о своих тревогах, но решил, что так увлекаться больше не следует.

Зимой мы почти каждый день катались на коньках. Чаще всего, это были «снегурочки», но редкие счастливцы могли похвастаться и «дутышами», похожими на хоккейные коньки и имевшими более тонкое лезвие. На них, правда, можно было бегать только по льду, а на снегурочках – и по утрамбованным пешеходами дорожкам. Коньков на ботинках ни у кого не было: как и на лыжах, обувью служили валенки, к которым коньки привязывались различного рода бечёвками. Некоторым, в том числе и мне, удавалось доставать на мясокомбинате туго скрученные жгуты из высушенных тонких кишок. Они были самые прочные, но требовали особенно сильного затягивания – иначе узлы быстро ослабевали.

Холмистый рельеф местности вокруг нашего жилья, длинные удобные спуски различной крутизны как нельзя лучше подходили для катания на санках. Увлекались этим не только ребята, но и девчонки, а порой и взрослые, что доставляло нам особую радость. Санки были обычно металлические, но иногда у кого-то появлялись вдруг и весьма добротные деревянные сани, полозья которых были «подкованы» стальными полосами.

Некоторое время спустя мы стали отдавать предпочтение очень простым в изготовлении, трубчатым конструкциям, на которых катались стоя. Делались они из стальной трубы диаметром примерно 20 мм. Труба загибалась дугообразно сначала в горизонтальной плоскости – так, чтобы её параллельные концы имели одинаковую длину, а расстояние между ними соответствовало ширине плеч человека. Затем часть трубы с дугой загибалась в определенном месте вверх с наклоном в сторону концов трубы до такого положения, чтобы потом, стоя ногами на горизонтальном участке труб, т.е. на полозьях, можно было удобно держаться руками за дугу. Этот зимний «самокат» на достаточно крутых склонах развивал большую скорость. Для её уменьшения один из трубчатых полозьев смещался правой или левой ногой в сторону с тем, чтобы полозья двигались под углом к склону. Таких конструкций у нас было обычно не больше двух – трёх, но ими пользовались все желающие.

Одно время, когда я уже учился в школе, нам полюбилась игра в карты – как правило, в «дурака», пара на пару. Настоящие игральные карты были редкостью, поэтому мы чаще пользовались самодельными, нарезанными из самой разной бумаги, с упрощенными рисунками. Родителям не нравилось, что мы много времени тратим на эти занятия, поэтому нам приходилось искать потаённые места. Чаще всего мы собирались на чердаке дома одного из сверстников. На деньги мы не играли, но нам и так было интересно: даже такая нехитрая игра требовала определенной смекалки, развивая в какой-то степени и наши умственные способности.

Очень распространённой забавой было лото, в которое больше играли взрослые, но нередко они брали в свою кампанию и детей, создавая своего рода семейные команды. Всем особенно нравилось, когда «бочонки» из мешочка вытаскивал опытный и остроумный человек. Сколько при этом было прибауток, смешных комментариев, относящихся к числам, обозначенным на бочонках! Здесь уже играли на деньги, но ставки всегда были небольшими, и много выиграть или проиграть было невозможно. Нравилась лото и тем, что оно исключало какой-либо обман и создавало спокойную, доброжелательную обстановку во время игры, какой бы долгой она ни была.

С удовольствием играли и в домино: и парами, и один на один. Особенно азартно вели себя в этих «баталиях» мужчины – не только из нашего барака, но и из соседнего. Игра казалась нам вначале очень бесхитростной, но постепенно мы поняли, что она не так уж и примитивна: у неё были свои секреты, которыми овладевали лишь самые опытные и сообразительные «забивальщики».

Когда позади барака земля ещё не использовалась под выращивание помидор и огурцов, некоторые из нас как-то незаметно увлеклись строительством шалашей. Использовалось всё, что можно было найти или выпросить у взрослых: палки, обломки досок, ветки, куски жести и рубероида, проволока и прочее. Внутри шалаша почва покрывалась старыми одеялами, под которые мы подкладывали картон, либо солому, если удавалось её найти. Тщательно мастерили и крышу. Забравшись в жаркий день в устроенное своими руками укрытие, мы испытывали настоящую радость от возможности провести какое-то время в своём собственном уютном уголке, где нам никто не мешал. Взрослые никогда не препятствовали нашему увлечению.

Хотя и не регулярно, слушали мы и радиопередачи. С помощью чёрных картонных «тарелок» или простейших динамиков мы узнавали о главном в жизни страны. Но особенно нравились песни: мелодичные, с простыми, запоминающимися словами, они всегда поднимали настроение. Самыми любимыми исполнителями были Лемешев и Козловский, Владимир Нечаев и Владимир Бунчиков, а также Георгий Виноградов. Очень нравился всем и Рашид Бейбутов – исполнитель и песен, и главной роли в музыкальной кинокомедии «Аршин мал алан», которую мы впервые увидели, кажется, в 1946-м году.

Больше же всего я любил радио-спектакли. С удовольствием слушала их и мама. Они передавались обычно в вечерние часы. Я ложился на кровать и погружался в магическую атмосферу театрального действа. Обычно мы выключали на это время свет, что особенно усиливало наше воображение, давая возможность почти физически ощущать происходящее, «видеть» деревенский уличный пейзаж, гуляющих и поющих девушек и парней. Особенно полюбился мне спектакль «Поддубинские частушки» – простой, но увлекательный, с добрым юмором и, то с задорными, то с лёгкой грустинкой песнями под гармошку. Сколько радостных минут я пережил в такие вечера!

Я уже упоминал кинотеатр «Культармеец», где мы с ребятами посмотрели немало прекрасных фильмов. Особенно мы любили снятые еще до войны «Весёлые ребята», «Цирк», «Волга-Волга», «Трактористы», а также два фильма, в которых главные роли исполнял Павел Кадочников – «Подвиг разведчика» и «Повесть о настоящем человеке». Эти картины сыграли огромную роль в нашей жизни. Они вызывали высочайшее чувство гордости за нашу страну, стремление быть хоть в чём-то похожими на главных героев, наполняли наши души патриотическими переживаниями.

Очень нравился всем и цветной кинофильм «Сказание о земле сибирской» и игравшие в нём актеры: Дружников, Борис Андреев, Вера Васильева. А в конце 1948 года по всей стране стали демонстрироваться «трофейные» фильмы, и наш интерес к киноэкрану возрос еще больше. Это были картины разного плана, сильно отличавшиеся от отечественных фильмов. Среди них настоящий ажиотаж вызвал американский фильм «Тарзан» (1-я, а затем еще 3 серии), в котором главную роль играл, насколько помню, бывший олимпийский чемпион по плаванию Джонни Вейсмюллер – бесстрашный герой необыкновенных приключений в диких джунглях. Он, его прелестная подруга Джейн и умная обезьяна Чита стали для всех любимыми персонажами. Мы смотрели каждую серию по несколько раз и всегда с восторгом. А необыкновенно сильный гортанный крик Тарзана – сигнал для близких ему зверей – пытались повторять тогда буквально все мальчишки. Потрясали сцены с дикими зверями, необыкновенная ловкость Тарзана, скорость, с которой он, преследуемый крокодилами, преодолевал водные потоки, но особенно – долгие перелёты от одного дерева к другому на лианах.

Это зрелище меня так захватывало, что я стал вынашивать планы попробовать совершить что-то подобное в лесистой части Чапурниковской балки. Договорился с несколькими ребятами, которые нашли где-то длинную веревку, и мы отправились на поиски подходящего места. Потратив немало времени, отыскали несколько наиболее подходящих деревьев, расположенных недалеко друг от друга. К моему удивлению, никто не горел желанием стать на время местным Тарзаном, да и я сам испытывал некоторый страх. Тем не менее, поскольку инициатива исходила от меня, мне пришлось лезть на дерево и привязывать нашу «лиану». Спустившись пониже, я взялся за верёвку, а ребята оттянули как можно дальше от дерева её конец. Однако до соседнего дерева я не долетел, так как явно не хватало высоты. Все расстроились и, стремясь повторить хотя бы что-нибудь из увиденного в фильме, я снова полез на дерево. Крепко обхватив руками верхнюю часть верёвки, и не задумываясь о последствиях, быстро заскользил вниз. С началом движения я мгновенно ощутил сильную боль в ладонях и попытался как-то уменьшить скорость спуска, но вес тела не позволил этого сделать, а прыгать с довольно большой высоты было опасно. Со стороны, наверное, можно было восхититься, как лихо я «съехал» вниз – почти как Тарзан. Меня же пронизывала острая боль: спустившись, я увидел на ладонях грубо вспененную от сильного трения, ставшую необычно серой, мёртвую кожу. Мальчишки были поражены, я же подумал о том, что руки я покалечил навсегда. Я ошибся: через неделю мне стало легче, а спустя примерно месяц мои ладони немного порозовели, что было признаком того, что для окончательного их восстановления идти к врачам не потребуется. На этом мой эксперимент с «лианой» был исчерпан, а я, наверное, несколько поумнел.

Любимым нашим местом в летние дни был Красноармейский затон, не очень широкий (наверное, метров 70) искусственный водоем, отгороженный от Волги большой дамбой и примыкающий к судоверфи. Вода в затоне была далеко не прозрачная, здесь почти всегда находились в отстое или на ремонте металлические баржи, слышны были короткие резкие гудки буксиров, то ожидавших чего-то, то совершавших непонятные нам манёвры.

От барака мы добирались до затона минут 40, а то и больше: почти всегда было жарко, и быстро идти не хотелось. Хотя здешний берег был не песчаным и потому непривлекательным, после долгого купания мы отдыхали на нём, подставляя разные части тела под горячие солнечные лучи. Загар приставал ко мне особенно быстро и основательно: я всегда оказывался самым коричневым из нашей компании. Между прочим, примерно в 1947 году, мы узнали, что полезнее и безопаснее загорать до 13 часов местного времени: я это вычитал в замечательном, с любовью составленным кем-то справочнике «Спутник пионера». В этой книжке можно было найти самые разнообразные сведения, вплоть до подробного описания китайского способа выращивания картошки, позволявшего получать необычно высокий урожай.

На затоне я научился плавать – сначала «по-собачьи», а затем брассом и на боку; саженки использовал редко, так как мне почему-то не удавалось долго удерживать над водой голову. Но зато я лучше всех нырял, преодолевая под водой до 30—35 метров. Соревновались мы и в задержке дыхания, здесь я тоже обычно побеждал, выдерживая порой паузу до 1 минуты.

Иногда мы пробовали ловить рыбу, но без особого успеха. Гораздо «урожайнее» было одно из озёр, расположенных на юге нашего района – мелководная Сарпа, но туда я ходил не часто.

Периодически нас тянуло и на Волгу. Мы переплывали затон, загребая одной рукой и держа верхнюю одежду в вытянутой вверх другой руке, переходили заросший редким лесом перешеек и оказывались на песчаном берегу Волги, где с особым удовольствием проводили время. Полноводная, глубокая уже недалеко от берега и гораздо более чистая, чем затон, река сразу же увлекала по течению, и мы понимали, что шутить с этой мощной стихией нельзя.

Поблизости от берега часто стояли на приколе сосновые плоты. Преодолев небольшую водную преграду, мы перебирались на тёплые, мирно хлюпающие от неспокойной воды, брёвна. Нам очень нравилось нырять с них, хотя порой мы явно рисковали, неожиданно обнаруживая под водой выступавшие за край плота лесины. Всё, однако, обходилось благополучно, но однажды я попал в довольно комичную, малоприятную ситуацию. При очередном прыжке в воду в трусах лопнула резинка, и я не успел их удержать. Я понял, что, скорее всего, потерял важную часть одежды, но решил всё-таки попробовать достать пропажу. Стали с ребятами искать какой-нибудь подходящий груз, чтобы попытаться добраться до довольно глубокого в этом месте дна. Нам повезло: мы наткнулись на неведомо как оказавшийся на плоту кусок стального тавра с полметра длиной. Привязав найденную нами на берегу проволоку к этой железяке, чтобы её можно было вытаскивать наверх, и взявшись за её концы, я нырнул в воду с открытыми глазами. Дна, располагавшегося метрах в пяти, я достиг быстро, но ничего не нашёл. Повторные погружения также оказались безуспешными. Возвращаясь через перешеек, пришлось надевать штаны на голое тело, а затон преодолевать голышом, удерживая штаны на вытянутой руке.

Проходя лесной участок между Волгой и затоном, мы всегда лазили на деревья тутовника и вдоволь наедались сладчайшей ягоды. Собирали и ежевику, которая нам тоже очень нравилась.

С весны 1944 года на этой благодатной земле работникам судоверфи стали выделять землю под посадку картофеля. Затон переезжали на лодках, а картошку сажали небольшими обрезками, с одним – двумя глазками. На удивление, осень одарила нас неплохим урожаем. В посадке и копке картофеля участвовал и мой отец. Он не скрывал своей радости, когда мы привезли несколько мешков молодых клубней. Вот только поесть их вдоволь отцу не довелось…

Хотя на Волге мы бывали гораздо реже, чем на затоне, в моей жизни она оставила особый след. Дело не только в том впечатлении, которое производила эта могучая река. С некоторого времени я почувствовал желание одолеть её вплавь, однако случилось это лишь через несколько лет. Знакомые мне ребята сочли мою затею авантюрной, но потом мы решили, что двое из них будут плыть поблизости на лодке, чтобы в случае чего, вытащить меня из воды. Я выбрал наиболее «экономный» стиль – брасс. Не помню, сколько я затратил времени, но Волгу переплыл! Последнюю сотню метров я преодолевал из последних сил. Течение отнесло меня так далеко в сторону, что я уже не чаял достичь желанного берега. Выйдя, наконец, на сушу, я еле устоял на ногах, испытывая в то же время огромную радость. У меня очень болели кисти рук, но это было пустяком в сравнении с тем, что удалось сделать…

В 1948 году в жизни Красноармейского района произошло большое событие: недалеко от заводского клуба менее чем за год был построен стадион «Дзержинец» – с футбольным полем, трибунами (с одной стороны поля), гаревой дорожкой и различными игровыми площадками. Начиная с осени, все выходные дни, а вечером и в будни, стадион был заполнен зрителями, в том числе детьми. В некоторые воскресные дни футбольные матчи шли с утра до вечера: играли нивесть откуда взявшиеся юношеские команды, ветераны, местные «профессионалы», иногда и приезжие из других районов, а в 1949 или 1950 году свой класс показали однажды и футболисты сталинградского «Ротора»! Скорее всего, это были дублёры, но они выиграли у лучших местных футболистов со счетом 7:0. Разгром мог быть и более внушительным, если бы не мастерство вратаря Виктора Колотыгина, которым мы очень гордились за его мастерство, тем более что он жил совсем недалеко от нашего барака.

Постоянно занятыми были волейбольные площадки. На одной из них можно было иногда наблюдать игру двух классных волейболистов-ветеранов. Для нас, никогда не видевших ничего подобного, это было уникальное зрелище! Два «старичка» были на две головы сильнее самых лучших из местных игроков, атакуя так, что мячи «вбивались» на стороне противника почти вертикально.

Впервые я увидел и игру в настольный теннис – «пинг-понг». Тогда же откуда-то появились и легкоатлеты: бегуны, толкатели ядра и др. Удивлял один пожилой уже тренер, который частенько появлялся на дорожке, в том числе, и во время футбольных матчей, пробегая каждый раз по 25 кругов. Немало зрителей собиралось и у городошной площадки, где играли, в основном, опытные, умелые ветераны, выступавшие иногда и в самом Сталинграде. Можно сказать, что в летние месяцы для большинства подростков стадион стал чем-то вроде второго дома.