Текст книги "Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова"
Автор книги: Борис Кипнис
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Что привело столь знатное инкогнито в заштатный белорусский Могилев, что увлекло его оттуда в древний Смоленск, а далее – в Первопрестольную? Почему 18 июня прибыл он в Царское Село? Переговоры, господа, переговоры с русской императрицей и ее знаменитым наперсником. Империи Австрийская и Российская после многих лет холодности стали сближаться из желания поделить европейские владения империи Османской, выгнать турок в Азию и утвердить свое господство над всем юго-востоком Европы. В одиночку сделать это они не могли и потому пошли навстречу взаимовыгодному союзу. Перспективы открываться стали такие, что на их фоне затеянная экспедиция в Персию становилась прожектом скромным и второстепенным.
Однако же Суворов ничего об этом не знал и знать не мог и продолжал готовить почву для похода. Именно поэтому решил он оказать поддержку властителю Гиляна Гедает-хану, притесняемому своими врагами, чтобы иметь в его лице союзника на пути к Решту, а заодно и перевезти его в Россию. Ведь о лучшем и мечтать было нельзя, как доставить владыку вожделенного Решта со всеми его богатствами в Астрахань. Фортуна вначале была к этому благосклонна: 18 июля наш генерал-поручик доложил Потемкину, что хан принят им под русскую протекцию:
«Состоящему в непрерывных опасностях гилянскому Гедает-хану согласно со здешним в Астрахани посланцом учинено мною испытание о прибежище его с имением[433]433
То есть со всем имуществом.
[Закрыть] под высочайший скипетр ее императорского величества» [434]434
Суворов А. В. Документы. – Т. 2. – С. 228.
[Закрыть].
После этого Суворов послал к хану своего агента, карабахского армянина Никиту Яковлева, который сумел снарядить судно для вывоза изгнанного властителя Решта, но тут произошла осечка:
Так Суворов пишет П. И. Турчанинову 12 октября. Несмотря на неудачу, Суворов не оставил на произвол судьбы злосчастного Никиту Яковлева, захваченного на обратном пути по навету астраханского купца Нурзали Имангулова[436]436
Суворов А. В. Письма. – М., 1986. – С. 146.
[Закрыть], подозревавшегося в разведке в пользу мусульманских властителей в Дербенте Фет-Али-ханом:
«По сему делу особливо употребленной генжинский[437]437
То есть уроженец города Гянджа.
[Закрыть] армянин Никита Яковлев, бывший при конце своего живота[438]438
То есть под угрозой потери жизни.
[Закрыть], слава Богу, возвратился сюда здоров. За услуги его, как за снисхождение Дербентского Фет-Али-хана с шамхалом Тарковским, – мерное награждение мною учинено.Сего армянина Никиту Яковлева принимаю смелость в высокое покровительство вашей светлости поручить»[439]439
Суворов А. В. Документы. – Т. 2. – С. 232.
[Закрыть].
Мало этого, Суворов послал Яковлева в Петербург к Потемкину с докладом о наблюдениях, сделанных в Прикаспии во время поездки к Гедает-хану. Яковлев поступил на русскую военную службу, участвовал с Суворовым в кампании 1794 г. в Польше и был уже в чине премьер-майора рекомендован полководцем всесильному временщику князю П. А. Зубову в 1795 г.[440]440
Суворов А. В. Письма. – С. 524.
[Закрыть] Такое внимание нашего героя к своим самого простого происхождения помощникам говорит нам, что жизненный опыт научил его высоко ценить не «породу», а преданность служению, от кого бы она ни исходила.
Между тем напряженное ожидание начала похода измотало ему нервы, и Суворов 7 июля жалуется Турчанинову:
Проходит почти два месяца, а воз и ныне там. Бездействие порождает хандру:
«Спросите Вы, Милостивый Государь мой, чем я в бездействе упражняюсь? В грусти из моей кибитки исхожу на полеванье[442]442
То есть на охоту.
[Закрыть], но к уединению: отвес меня тревожит. Сей, сходный на Нат[альи] Ал[ександровн]ы[443]443
То есть веселый, как у его пятилетней дочери.
[Закрыть] нрав, мрачится. Остатки волос седеют и с главы спадают. Читаю “Отче наш”.Напоминая Вам, Милостивый мой друг, все прежнее, прибавлю: необходимо надлежало бы мне знать термин начала экспедиции… Сия есть не вредная делу откровенность, мне же весьма полезная»[444]444
Суворов А. В. Письма. – С. 69.
[Закрыть].
Это Суворов пишет Турчанинову уже 27 августа. О дочери вспомнил он тут не случайно, приписав ниже:
Заметим, что стал он нежен с женой и в письме называет ее ласковым, домашним именем – Варюта. Снова мелькнул перед нами не воин, но любящий отец и муж. Кто знает: может быть, будь таких периодов бездействия в жизни его больше, стало бы крепче семейное счастье его?
Через полтора месяца после этого письма провалилась попытка вывезти Гедает-хана в Астрахань[446]446
Там же. С. 70.
[Закрыть], уже ранее описанная. А там и осени пришел конец, равно как и надеждам на поход в Персию в столь утомительно протекшем 1780 г. В последние дни дух Суворова столь смутен, что жалуется он Турчанинову на крадущуюся за ним по пятам бедность, вызванную ревностным служением его:
«Один вояж из Мос[квы] сюда скушал за половину моих год[овы]х доходов. Обращенное во прах оставшее мое в Полт[аве] и учреждение здесь – стоило почти другую. Богатство мое состоит в жал[ованны]х брил[лианта]х и наделанных в С[анкт]-П[етербурге] мундирах да серебряных ложках, выписанных недавно из М[осквы]. Немедленно да постигнет меня Страшный Суд Божий, ежели лгу!»[447]447
Суворов А. В. Письма. – С. 71.
[Закрыть]
Страшный суд не постиг его, хотя финансовое положение было не столь уж трагично. Просто в том, что касалось доходов, он любил драматизировать. Сказывалась известного рода скуповатость – черта, унаследованная от покойного родителя.
Наступает новый год, а вопрос о персидской экспедиции не движется с мертвой точки. Наш герой в вынужденном своем безделье предается размышлениям о человеке и его судьбе, о желании и необходимости, о службе и о служении, о счастье и о необходимости всякому иметь… покровителя! Философствующий Суворов раскрывается перед нами в письме Турчанинову от 3 февраля (старый стиль) 1781 г.:
«Самоблюдение и самолюбие суть различны: первое повелено Богом, второе – в начале изпорчено гордостью. Тем мои мысленные противоречия освещаютца. Большая часть филозофов их мешают и сажают себя в бутылку среди общества, где их кормят миндалями. Великодушие связало нас с обществом теснее: мы его члены, должны ему себя жертвовать, устраивать к тому наши способности, но – почитать самоблюдение, дабы ему [448]448
То есть обществу.
[Закрыть] долее полезными быть.Самоблюдение часто не от нас самих зависит, но от тех, у коих мы в зависимости, и ежели те непрозрачны в свойствах, естеством каждому определенных[449]449
То есть нечисты душою и духом.
[Закрыть], то часто, удручая наши способности по их своенравиям, целость их течения ослабляют, благоволие уменьшают, заключа душу в тесные пределы, – действия ее чинят унылыми, так самоблюдение наше сокращают, а цену платы нашего долга обществу безвозвратно похищают»[450]450
Суворов А. В. Письма. – С. 72.
[Закрыть].
Как тонко, оказывается, умеет рассуждать этот генерал, как верно противопоставляет он чувство собственного достоинства – самоблюдению, гордыню – самолюбию. Он прямо заявляет, что человек тесно связан с обществом, в осознании этих связей настоящий человек выбирает путь пожертвования себя обществу, и в этом кроется великодушие человеческое. Он тонко чувствует взаимную связь успеха порученного дела и внутренней свободы и самоуважения исполнителя.
Мы часто задаемся вопросом: «В чем природа военного гения Суворова?» Ниже, в этом же письме, он сам дает нам ответ. Наш герой остро чувствует диалектику жизненного процесса, а в военном искусстве этот процесс выражен особенно концентрированно. Следовательно, понимая диалектику жизни, наш полководец смело привносит этот метод и в свое профессиональное творчество:
Именно такая точка зрения помогает ему, например, видеть печальные последствия системы Фридриха II, которых не видят те, кто абсолютизирует методы прусского короля. Он тонко замечает, к чему привело педантичное требование короля слепо соблюдать строевую формалистику:
«…таланты их[452]452
То есть тех, кого отвергло себялюбивое начальство.
[Закрыть] для общества зарыты – изключая случайный педантизм: например, Ферд[инанд] за то, что не шел перед полком пеший, удален; Фрид[рих] последний раз против соседей не имеет почти Ген[ералитет]а…»[453]453
Суворов А. В. Письма. – С. 73.
[Закрыть]
Здесь речь идет о принце Фердинанде Брауншвейгском (1721–1792), шурине прусского короля, который в Семилетнюю войну отлично сражался один против французов, чем оказал королю очень большую помощь. Но после войны имел столкновение с королем по формальному поводу на смотре войск в Магдебурге и вышел в отставку. Как следствие, когда в 1779 г. вспыхнула прусско-австрийская война за «баварское наследство», Фридрих II, не имея под своим началом талантливых генералов, был вынужден пойти на компромисс, не реализовав своих замыслов.
Череду опущенных нами примеров несправедливости завершает Суворов горьким признанием:
«Производство сие присвоениев души в общественном виде прилагаю и себе, не из кичливости, во мне неведомой, но почти сорокалетнее испытание в одном роде служения, как бы оно посредственно ни было, мне его верно приобрести способствовать надлежало: без науки в людских коварствах от них себя предостеречь всегда я был бессилен. – Подкрепляет добродетель. – Так, но и она имеет ее пределы, и мы иногда видим, что она уже после смерти блистает»[454]454
Суворов А. В. Письма. – С. 73.
[Закрыть].
Да, вывод неутешителен. Но наш герой не был бы самим собой, если бы, опираясь на все ту же диалектику, не пришел к жизнеутверждающему выводу:
Впрочем, в следующем абзаце он снова жалуется на возможную утрату покровительства Потемкина и плохое состояние здоровья. Что тут поделать: таков уж был нрав нашего героя, и в угнетенном состоянии бездействия дух его по временам платил дань человеческим слабостям, за минуту до того демонстрируя ту высоту, на которую может подняться его же деятельный разум.
Однако же, несмотря на все жалобы его, ничего не менялось. В чем тут было дело? За год пребывания в Астрахани Суворов нажил себе врагов: И. В. Якоби, астраханский гражданский губернатор, М. С. Степанов, астраханский негоциант, враг Гедает-хана, похитивший у него большие ценности и бежавший в Астрахань в 1773 г., Н. Имангулов, астраханский торговец, опасный «темный» делец. Все они имели гласные и негласные денежные интересы в прикаспийских ханствах и в Персии, занимались чуть ли не шпионажем и наверняка контрабандой. Они желали провала экспедиции Суворова, ибо установление нормальной торговли и правопорядка в обширном крае в случае успеха положило бы конец их незаконным доходам. Суворов подозревал, и не без оснований, что именно они провалили вывоз Гедает-хана в Астрахань и специально пытались погубить суворовского агента Н. Яковлева. Они выпустили памфлет, направленный против нашего героя, от имени Фет-Али-хана Дербентского. Этот пасквиль Якоби, очевидно, отвез в Петербург, когда его вызвали туда в конце 1780 г.[456]456
Там же. С. 528, 529, 531.
[Закрыть] Сюда же добавляется клевета, возводимая А. А. Прозоровским, о действиях в Крыму при выводе христиан[457]457
Там же. С. 71, 79.
[Закрыть]. Итогом этого непрерывного потока недоброжелательств стало престранное происшествие: 10 мая 1781 г. Потемкин назначил командовать столь долгожданной экспедицией далматского выходца, самозваного графа М. И. Войновича. При этом самого Суворова в известность не поставили.
В начале июня он ждет уже приезда Войновича, но уверен, что тот только осуществлять «будет прежде опознание – довольно уже известное берегов»[458]458
Суворов А. В. Письма. – С. 71, 79.
[Закрыть], не более того. И вот 29 июня 1781 г. Войнович повел свою флотилию в море. Суворов был уверен, что началась разведка берегов, то есть подготовка к его походу в Решт. Но произошло нечто другое: 29 июля русские корабли бросили якорь в Астрабадском заливе, это крайний юго-восточный угол Каспийского моря, за ним сходятся персидские и туркменские земли, отсюда возможен караванный путь на Герат – Кандагар и в долину среднего либо нижнего течения Инда. Вначале все шло хорошо: владетель провинции Астрабадской Ага-Мохаммед-хан дал разрешение на высадку десанта и строительство крепости в урочище Городовин, и на берегу моря начались работы. Войнович уже послал своего «адъютанта» Варваци к Потемкину за разрешением поднять в фактории российский флаг. Суворов же, хорошо за эти полтора года постигший коварное непостоянство восточных владык, встретил это сообщение ироничным замечанием в письме к П. И. Турчанинову от 9 ноября (старый стиль):
Иронично называет скоропоспешного командора «многообещающий граф». И действительно, как в воду глядел. Среди придворных хана давно уже бродил слух о русском корпусе, собираемом в Астрахани для захвата всего персидского побережья, – это был результат бесполезно длительного пребывания там Суворова, наконец привлекшего к себе внимание. Прибытие и требования Войновича позволили им возбудить у Ага-Мохаммеда подозрения. Тогда он пригласил М. И. Войновича с офицерами в свой дворец на пир, арестовал их там и посадил в зиндан[460]460
Тюрьма (перс.).
[Закрыть]. Угрозами добились от закованного в колодки горе-адмирала приказа к офицерам флотилии крепость срыть. После этого Войновича и его офицеров освободили, и хан с фальшивой любезностью принял их и с сокрушением заявил, что произошла ошибка: приближенные его неправильно поняли. На свои суда «претерпевший флотоводец» вернулся 2 января 1782 г. Накануне прибыло к нему из Петербурга разрешение поднять флаг в крепости. Лишь 16 сентября экспедиция бесславно вернулась в Астрахань. Так закончилась секретная «комиссия» Суворова. Вины его в этом не было.
Потемкин своим письмом от 31 декабря 1781 г. весьма милостиво отозвал нашего героя из Астрахани и перевел его в Казань. Там, номинально командуя дивизией, состоявшей всего из двух полков, пробыл он до сентября 1782 г. За это время в Крыму и на Кубани снова обострилась обстановка.
Глава девятая
Тяжкая пора перед грозой
Хан крымский Шахин-Герай явно относился к той породе людей, о которых говорят: «Проявляет усердие не по уму», а о правителях подобного рода обычно добавляют: «Он удержу не знает». Уроки прошедших лет впрок ему не пошли. Хотя и был он человек неглупый и образованный, но со страстями своими совладать никак не мог. Желание европеизировать страну и народ перевешивало в нем чувство разумной осторожности и самосохранения. Он столь неловко действовал, что к осени 1781 г. терпение его подданных вновь иссякло. Осенью 1781 г. ногайские мурзы и их племена взбунтовались против нарушавшего обычаи хана, справиться с волнениями хан не смог, а весной 1782 г. волнения перекинулись в Крым. Власть Шахин-Герая рухнула как карточный домик, ханская гвардия, бешли, защищать государя своего отказалась, и он бежал сначала в Кефу, а оттуда на русском корабле в Керчь под защиту штыков гарнизона наших войск. В Бахчисарае Шахин-Герая собрание крымской знати объявило низложенным и выбрало на престол его старшего брата – Бахадыр Герая. Новый хан, нарушив условия Айналы-Кавакского договора от 10 марта (старый стиль) 1779 г., которым Порта пожизненно признавала на престоле Шахин-Герая, зондировал в Стамбуле почву: не признают ли его теперь правителем Крыма? Ответ был в общем благожелательным. Все это при известном стечении обстоятельств грозило обернуться войной России с Турцией из-за Крымского ханства.
Терять время было нельзя, и императрица решила действовать быстро, но законно. Своим указом от 3 августа она повелела Потемкину вступить с русскими войсками в Крым и восстановить Шахин-Герая на престоле. Одновременно государыня обратилась к императору Иосифу II, и он оказал ей поддержку: австрийский меморандум поддержал такое же русское представление перед правительством султана. Обе империи твердо заявляли о своем желании, чтобы Порта никоим образом не признавала «мятежного» Бахадыр Герая и смирилась с фактом, что Шахин-Герай возвращается в Крым с русскими штыками. Однако применение их Потемкин весьма ограничивает в наставлении графу де Бальмену, ведущему наши войска в Крым:
«…обращайтесь, впрочем, с жителями ласково, наказывая оружием, когда нужда дойдет, сомнища упорных, но не касайтесь казнями частных людей <…> казни же пусть хан производит своими, если в нем не подействует дух кроткий Монархини Нашей, который ему сообщен»[461]461
Дубровин Н. Ф. Присоединение Крыма к России. – СПб., 1889. – Т. 4. – С. 836.
[Закрыть].
Но в том же самом ордере содержится еще один мотив, говорящий, что Потемкин помышляет о новой судьбе ханства:
«Если-б паче чаяния жители отозвалися, что они лучше желают войти в подданство Ея Императорскому Величеству, то отвечайте, что вы, кроме спомоществования хану, другим ничем не уполномочены, однако ж мне о таком произшествии доносите.
Я буду ожидать от вас частого уведомления о всех в Крыму происшествиях, так как и о поступках ханских, сообщайте мне и примечания ваши о мыслях и движении народном, о приласкании которого паки подтверждаю» [462]462
Там же. С. 837.
[Закрыть].
В сложившихся обстоятельствах Потемкину нужен был такой преданный сотрудник, как Суворов. Он вызвал его к себе. Встреча состоялась, как считает В. С. Лопатин, между 15 и 27 сентября[463]463
Лопатин В. С. Потемкин и Суворов. – М., 1992.
[Закрыть], вполне возможно, что 27-го. Получив инструкции от своего патрона, он был назначен командующем Кубанским корпусом. Во всяком случае в своем рапорте Потемкину от 7 октября герой наш пишет:
Кроме того, сам Потемкин ордером от 27 сентября указывал де Бальмену, командиру Крымского корпуса:
Уже 7 октября (старый стиль) полководец докладывал Потемкину о положении дел на Кубани. Из текста рапорта следует, что общее количество семей Едисанской, Джамбулойской, Едичкульской орд составляет около 55 900 казанов (то есть семей), отпали от Шахин Герая из них около восьми тысяч. За Кубанью, то есть вне пределов ханства, кочуют навруская и бесленейская орды, составляющее около 14 тысяч казанов. В Ейске находится присланный Шахин Гераем Халил-эфенди, ведущий агитацию среди взбунтовавшихся ногайцев, чтобы возвратить их в подданство хана, но каков результат – пока неясно[466]466
Суворов А. В. Документы. С. 247–248.
[Закрыть]. Из рапорта от 20 октября становится ясно, что среди бунтующих из-за голода, нападений черкесов и прочего стало расти желание вернуться на Кубань под власть хана[467]467
Там же. С. 249–250.
[Закрыть]. Судя по всему, гибкая политика, проводимая Суворовым, стала приносить плоды, и рапортом от 3 декабря 1782 г. он сообщает Потемкину о начавшемся возвращении бунтовщиков на Кубань[468]468
Там же. С. 253–254.
[Закрыть].
Меж тем в Крыму наступило спокойствие: слабое сопротивление ополчений крымских мурз рассеяно. Многие из них переходят на сторону «победоносного» Шахин Герая и слезно молят русского резидента Я. Рудзевича защитить их от гнева хана. А хан, желая избыть перенесенный позор и страх, начинает, как и предвидел прозорливо Потемкин, свирепо карать бунтовавшую знать. И только вмешательство русских властей заставляет его прекратить преследования. Итак, все возможные в такой ситуации ошибки Шахин Герай допустил и тем облегчил замысел Потемкина.
По возвращении в конце октября 1782 г. в Петербург он представляет императрице меморандум о дальнейшей судьбе ханства:
«Крым положением своим разрывает наши границы. Нужна ли осторожность с Турками по Бугу или со стороны кубанской – во всех сих случаях и Крым на руках. Тут ясно видно, для чего хан нынешний Туркам неугоден: для того, что он не допустит их чрез Крым входить к нам, так сказать, в сердце.
Положите ж теперь, что Крым Ваш и что нет уже сей бородавки на носу – вот вдруг положение границ прекрасное: по Бугу Турки граничат с нами непосредственно, потому и дело должны иметь с нами прямо сами, а не под имянем других. Всякий их шаг тут виден. Со стороны кубанской сверх частых крепостей, снабженных войсками, многочисленное войско Донское всегда тут готово <…> мореплавание по Черному морю свободное, а то извольте разсудить, что кораблям Вашим и выходить трудно, а входить еще труднее <…> Всемилостивейшая Государыня! <…> Поверьте, что Вы сим приобретением безсмертную славу получите и такую, какой ни один Государь в России еще не имел. Сия слава проложит дорогу еще к другой и большей славе: с Крымом достанется и господство в Черном море, от Вас зависеть будет, запирать ход Туркам и кормить их или морить с голоду…»[469]469
Соловьев С. М. История падения Польши. – М., 1863 г. – С. 156–157. // Цит. по: Лопатин В. С. Потемкин и Суворов. – М., 1992. – С. 66.
[Закрыть]
Развернутая Потемкиным картина усиления могущества России обширна, слава от предстоящего деяния велика и бессмертна. Как устоять перед таким искушением славолюбивой Екатерине? Оцените же, любезный мой читатель, размах исторических событий, участником которых становится Суворов, ибо с корпусом своим Кубанским играть будет роль не последнюю в присоединении Крыма, и слава нашего героя возрастет еще больше – слава преданного слуги Екатерины Великой и ближайшего сподвижника князя Потемкина-Таврического.
Но не только блистательный прожект Потемкина воздействовал на решение государыни. Жестокость казней, обрушенных ханом на подданных, отвратила ее от Шахин Герая. Она велела Потемкину, чтобы наш резидент выразил ее протест властителю татар при личной встрече. Это высказано было в рескрипте князю от 7 февраля (старый стиль) 1783 г. [470]470
Сб. РИО. – Т. 27. – С. 231–232.
[Закрыть] Окончательное решение последовало 8 апреля (старый стиль), когда она подписала манифест о намерении присоединить ханство к России. Императрица говорила в нем, что Россия не может и впредь нести столь больших расходов по обеспечению самостоятельности независимого от нее государства и что Турция нарушила договоры, ранее заключенные с Россией, напав на Тамань. Одновременно Екатерина II обещала в манифесте уважать веру татарского народа и предоставить возможность беспрепятственно исповедовать ее, а равно уважать личную и имущественную неприкосновенность населения Крыма[471]471
ПСЗРИ. – Т. 21. – № 15707, 8 апр. 1783 г.
[Закрыть].
В тот же день государыня утвердила указ Потемкину о военных приготовлениях в случае, если Турция начнет войну. Теперь уже на плечи Суворова ложилась двойная задача: привести ногайские орды к присяге на верность русской императрице и принять меры к обороне Кубанского края от возможного вторжения любого неприятеля. Он и так был бдителен и не спускал глаз с ногайских «поколений». Вот что рапортовал он своему патрону еще 16 марта 1783 г. о турецкой пропаганде в За-кубанском крае, излагая сведения, собранные посланным туда Саркизом Акимовым:
«…доставлены ко мне копии с писем на имя его, господина Лешкевича[472]472
И. Ф. Лешкевич, подполковник Молдавского гусарского полка, в 1778–1784 гг. – русский «пристав» при ногайских татарах.
[Закрыть], и али-аги-каймакана, добронамеренными хану Шахин Гераю мурзами писаных, и при них с письма ж определенного в Тамань от турецкой стороны каймакана Сеид-Гаджи-Гасана, посланного в Темрюк и Очуев, чтоб тем местам быть в подданстве у турецкого двора <…> о надлежащей же по сему предосторожности помянутому господину подполковнику и кавалеру (И. Ф. Лешкевичу. – Примеч. авт.) от меня подтверждено»[473]473
Суворов А. В. Документы. – М., 1950. – Т. 2. – С. 255.
[Закрыть].
Через пять недель он сообщил Потемкину о «намерении ногаев к удалению в кавказские горы» и о просьбе к донскому войсковому атаману А. И. Иловайскому 1-му командировать из Ейска полк казаков для предупреждения ухода ногайцев[474]474
Там же. С. 256.
[Закрыть]. К счастью, уже 10 мая мог он донести, «что по переменившимся в ногайских ордах обстоятельствам, отряженный туда Донской казачий полк тамо не нужен»[475]475
Там же.
[Закрыть].
Однако когда Потемкин с войсками вступил в Крым в начале июня 1783 г., Суворов отправил ему из Ейского укрепления обстоятельный рапорт о необходимых мерах по возвращению кочующих ногайцев в свои кочевья, дабы могли они в назначенный срок принести присягу на верность России и императрице. Подробно перечисляет он предводителей неподчиняющихся казанов и рассылку своих письменных призывов вернуться к берегам рек Еи и Кагальника[476]476
Там же. С. 257.
[Закрыть].
В этой деятельности опирается наш герой на лояльного русской власти «татарского марахаса (главного начальника) Халил-эфендия-аги, которого в протекцию вашей светлости всенижайше рекомендую»[477]477
Там же.
[Закрыть]. Вполне дальновидно предлагает он привлекать на русскую сторону «его и ему подобных, поелику пребудут благонамеренны в вспомоществовании к общему благу, можно было обнадеживать титлами, чинами и пенсионами…»[478]478
Там же. С. 258.
[Закрыть]
Эту же мысль конкретизирует Суворов через девять дней в очередном рапорте Потемкину в связи с появившейся у того идеей переселить ногайские племена в Уральскую степь:
«Давно благонамеренного к российской империи Джан-Мамбет-мурзу, человека между ими богатого, как его одного владения состоит в тысячи казанах, удостойте протекции вашей светлости; его предки беи кочевали по Уральской степи. Ежели он с аулами его на сие прежнее место возвратится, наградите его сим ему любезным титлом, понеже сего одного он в прежнюю мою здесь бытность жаждал. Так хорошо, коли он пойдет на Уральскую степь и за ним будут последники, над которыми всеми он мог бы основан быть беем едичкульским. Недостатки его были в некиих ребячествах, за кои хан на него сердился, но он ему и последний раз показал знатные услуги»[479]479
Суворов А. В. Документы. – М., 1950. – Т. 2. С. 261.
[Закрыть].
Снова видим мы, что полководец успешно сочетает воинские способности с талантами дальновидного администратора, умеющего находить опору среди местной знати для осуществления далеко идущих планов высшего начальства.
Хотя подготовка к принятию присяги, назначенному на 28 июня (старый стиль) 1783 г., шла спокойно, Суворов, верный своему обычаю быть всегда начеку, все же за неделю до означенного события обратился к войсковому атаману генерал-майору А. И. Иловайскому с просьбой:
«За сутки покорнейше вашего превосходительства прошу необходимо сюда, к Ейскому укреплению, Донского войска сто казаков мне прибавить приказать. Но для важных последствиев по сему быть могущих, к числу тех ста казаков повелите, Ваше Превосходительство, дослать приказать к Ейскому ж укреплению целой, то есть третий полк» [480]480
Там же. С. 262.
[Закрыть].
Как опытный администратор и человек, вполне искушенный в неустойчивости настроений ногайцев, он старается ненавязчиво, но вполне определенно настроить своего патрона на возможность любых неожиданностей. Это прекрасно видно из рапорта Потемкину от 22 июня (старый стиль) о положении дел на Кубани за несколько дней до принесения присяги:
«Вследствие вашей светлости моего от 20 сего июня последнего рапорта, войски[481]481
То есть донские казачьи полки.
[Закрыть] следуют в их места, елико можно приспевая к 28 числу сего месяца, чтоб исполнить высокую Вашу волю <…>С другой стороны, размышляя о ногайской поголовщине тысячах во сте, полезно, что ваша светлость повелеть соизволили собрание донского войска для выполнения здесь ныне предлежащего в настоящем деле положения, как бы чего неприятного ни ожидалось.
Впротчем, доношу вашей светлости, все здесь еще спокойно, и тайна непроницательна…»[482]482
Суворов А. В. Документы. – М., 1950. – Т. 2. – С. 263–264.
[Закрыть]
Суворовские рапорты – зачастую образец психологической прозы. Образец, конечно, своеобразный, но построенный вполне литературно. Обратите внимание, дорогой мой читатель, как мастерски развертывает наш генерал картину всеобщего напряжения, вызванного ситуацией: войска спешат, они, конечно же, исполнят свой долг, и на Кубани все спокойно, но что будет через шесть дней – одному лишь Богу ведомо.
Наступает 28 июня, и он рапортует Потемкину о первых успокоительных сообщениях о приведении ногайских старшин к присяге[483]483
Суворов А. В. Документы. – М., 1950. – Т. 2. —С. 268.
[Закрыть]. Но через два дня из Ейска пишет 1 июля войсковому атаману А. И. Иловайскому спокойное, но не оптимистичное письмо, отлично рисующее, как трезво оценивает Суворов реалии происходящего:
«Нет, голубчик, вить это только присягали[484]484
То есть 28-го на равнине перед Ейском.
[Закрыть] едисанские с джембулуцкими начальниками, а к черни их еще послали грамотки. О едишкульских же четырех больших поколениях по Копылу еще ни слова нет, разве что-нибудь получим через неделю; на Тамани же с окрестностями разве вдвое позже, коли Бог даст – благополучно»[485]485
Суворов А. В. Письма. – М., 1986. – С. 85.
[Закрыть].
Лишь в свете двух вышеприведенных документов может быть понятна радость следующего письма к А. И. Иловайскому, написанного 6 июля все из того же Ейска:
«Спешу известить Ваше Превосходительство о неожиданном и успешном возвращении г. подполковника и кавалера Лешкевича со стороны Копыла, где он окончил уже порученное ему не только между Едишкулами вообще, но и развратников[486]486
То есть непокорных.
[Закрыть] той же орды, бывших близ Кубани и готовых к переходу за оную и на случай вооруженных, поворотя на прежние кочевья, привел к изполнению Монаршей воле. Ныне в том краю все к лутчему предуспеянию происходит. Остаетца ожидать благополучного окончания на Таману»[487]487
Суворов А. В. Письма. – М., 1986. – С. 86.
[Закрыть].
Но радоваться было рано. Уже в письме А. И. Иловайскому от 9 июля в приписке есть весьма многозначительная фраза, обрывающаяся многоточием:
Суворову пришло сообщение, что успех И. Ф. Лешкевича был эфемерным: около 15 тысяч казанов Едичкульской орды отказались присягать.
В такой обстановке Суворов считает самым правильным скорее реализовать мысль Потемкина: переселить ногайцев на их старинные места кочевий XVII в., в Приволжскую и Уральскую степи, то есть за Волгу. Он писал уже об этом своему покровителю в мае, когда предлагал положиться в этом на Джан-Мамбет-мурзу и наградить его, в случае удачного исполнения, титулом бея[489]489
Суворов А. В. Документы. – Т. 2. – С. 261.
[Закрыть]. Наш герой считает это и правильным, и важным, и настолько теперь же необходимым, что в письме от 16 июля все тому же А. И. Иловайскому мягко отклоняет его предложение организовать экспедицию за Кубань против «немирных» тамошних племен, тревожащих набегами казачьи станицы»[490]490
Суворов А. В. Письма. – С. 87.
[Закрыть]. Нужно все силы использовать для другого:
«Право, почтенный брат, под секретом скажу, что сей осени нет у меня охоты за Кубань – и сам не знаю от чего. Кажеца будто от того, что наедине с вами говорил <…> Полно бы и того, коли б изволил Господь Бог и благословил препровождение наших новых друзей на их старину. У Матушки бы прибавилось очень много подданных, и надобно бы их благоразумно учредить. Тем бы хоть и всю нашу кампанию кончить»[491]491
Там же.
[Закрыть].
Далее он пишет, что надо до конца года переселить одну часть едичкульцев, находящихся за Копылом, а другую с Тамани. И уверенности в «крепкости» присяги их у него немного[492]492
Там же.
[Закрыть]. Ближайшие события показали, насколько был герой наш прав, и они же заставили его организовать экспедицию за Кубань. Но пока что будущее было и для него «тайной непроницаемой».
Между тем в этот же самый день, 16 июля, Потемкин писал Екатерине II из Крыма:
Письмо, как видно, было доставлено в Царское Село стремительно, ибо уже 28 июля государыня подписывает рескрипт, извещающий генерал-поручика и кавалера А. В. Суворова о том, что он награждается орденом Св. равноапостольного князя Владимира 1-й степени[494]494
Суворов А. В. Документы. – М., 1950. – Т. 2. – С. 272.
[Закрыть]. Хотя и учрежденный всего за год до этого ею, орден этот в своем первом классе почитался одной из высших наград Российской империи. Девиз его – «Польза, честь и слава» – как нельзя более подходил для оценки государственной деятельности нашего героя в приведении к «подданству российскому кубанских народов». Суворов же, еще не зная о высокой награде, ушел с головой в предстоящее переселение ногайских поколений и 27 июля просит А. И. Иловайского не мешать им готовиться к трудному и дальнему походу:
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
