Текст книги "Из вечности в лето"

Хозяин велел впустить, и человек, со скрипом сев спиной к свече и достав из заплечной сумки пергамент с длинным списком, рассказал Грингонье о тайне проданных Тамплиерами свитков.

На следующий же день Грингонье отправился к королю, но августейший кретин долго не мог понять, на что именно просит его старый добрый Жак такие огромные деньги. Он, конечно же, как всегда был готов раскошелиться на любую затею своего любимого друга, но на этот раз речь зашла о необъяснимо внушительной сумме на покупку каких-то сомнительных вещей. Король заупрямился и погрустнел, уставившись в потолок и пуская пузырящиеся слюни, и Грингонье пришлось рисовать на полу чертей, задорно протыкающих грешника раскаленными железными прутьями, чтобы поправить разобидевшемуся королю настроение.

Через неделю Грингонье вернулся в покои короля, имея при себе семьдесят восемь миниатюр с весьма искусными изображениями, и попытался объяснить, как картины, которые он, Грингонье, хочет найти, движутся из рук в руки в этом море людей, как их можно отследить и какие сложные комбинации необходимо проделать, чтобы собрать именно те картины, в которых скрыт ключ к постижению вечности.

Король завизжал от восторга, его глаза засияли счастьем, и он три дня не отпускал Грингонье от себя, заставляя того снова и снова играть с ним в новую игру. В конце концов, деньги Грингонье все-таки получил, и даже больше, чем было действительно нужно, но за картинами, как оказалось, охотился не только он.

Потому что игра уже началась. И начал ее тот самый человек, пахнущий молоком черной коровы. Очень, очень давно.

– Игра, Дмитрий, имеет вполне конкретную функцию, – Людвиг позвонил, и секретарша принесла еще кофе. – Она заставляет картины менять хозяев. Это очень важно, – Людвиг воздел перст. – Видите ли, картины, как деньги, имеют смысл только тогда, когда находятся в обороте. Как только в игре возникает баланс сил, они тут же умолкают. Никто не может объяснить этот феномен, но картины перестают говорить, едва страсти вокруг них стихли. Поэтому мы стараемся не упустить любой шанс, чтобы активизировать игру. Вы понимаете?

– Очень поверхностно, – отозвался Дмитрий.

– Дмитрий, – сказал Людвиг, – в последние два года в игре полное затишье. Картины уже давно молчат. Ваше появление – это шанс для всех нас: даже если вы не тот, кто способен чувствовать дыхание Бога, вы поможете расшевелить игру.

– Не думаю, – сказал Дмитрий. – Карты – это не мой профиль.

Людвиг нехорошо улыбнулся:

– Профиль, Дмитрий, легко можно подправить. Чтобы он прилично смотрелся на гранитной плите. Поверьте, для нас это не затруднительно.

Людвиг опять не глядя сунул руку в открытый ящик стола и достал небольшой аккуратный револьвер и глушитель.

– Дело обстоит следующим образом, – сказал Людвиг, демонстративно навинчивая глушитель на ствол. – У вас, Дмитрий, отныне есть только две возможности: играть с нами или играть против нас. Во втором варианте, как вы понимаете, мы заинтересованы меньше всего, поэтому вы – теперь тоже.

Людвиг взвел курок, направил ствол себе в руку и сухо щелкнул спусковым механизмом.

– Не заряжен, – пожал он плечами и убрал револьвер обратно.

– Вы все любите этот трюк? – зачем-то спросил Дмитрий. – С пистолетом?

– Нет, – расплылся в улыбке Людвиг, – только я и Элизабет. Но мне нравится, что вы уже в состоянии задавать такие вопросы, Дмитрий. Значит, вы очень скоро ко всему привыкните, – Людвиг поднялся и протянул Дмитрию руку. – Рад был познакомиться с вами. Думаю, мы отлично сработаемся. И мой вам совет: извинитесь перед Лизой, что заставили ее удалиться. Это было лишнее. Всего доброго.

4.

Как только Дмитрий вышел на улицу, Лиза тут же обнаружилась рядом и потащила его к машине.

– Мне нужно позвонить, – остановил ее Дмитрий.

– Кому? – вскинула брови Лиза, ощупывая свои карманы в поисках ключей.

– Жене.

– Зачем? – Лиза вытянула губы. – Я же тут.

Дмитрий посмотрел на нее с нескрываемой тоской.

– Нет, – покачал он головой. – Мне нужно позвонить Даше.

– Забудь, – предостерегающе подняла руку Лиза. – Теперь твоя жена я. Еще какие-нибудь пожелания есть? Ты спрашивай, не стесняйся!

Дмитрий вздохнул:

– Могу я хотя бы сказать ей, что умер?

– Нет.

– Почему?

– Потому что она тебе все равно не поверит. И больше по этому поводу не напрягайся, это не твои заботы. Все, вперед, – сказала Лиза и толкнула его на сиденье. – Нас ждут великие дела! Ты знаешь, кстати, что Бонапарт тоже был игроком? Бери пример!

Они заехали перекусить в небольшой ресторанчик, а потом Лиза предложила приобщиться к высоким материям.

– Тебе теперь все равно придется только этим и заниматься, – сказала она, – так что начинай привыкать. Есть тут один забавный человечек…

Забавного человечка звали бесхитростно – Рафаэль. Он носил пеньюар на голое тело, темные очки в громоздкой конструктивистской оправе и изящную длинную серьгу в левом ухе.

Рафаэль страшно обрадовался приходу гостей.

– Ну, наконец-то! – всплеснул он рельефными руками. – Хоть кто-то вспомнил одинокого Рафика, уже решившего, что он более никому не нужен! Это в его-то годы! Проходите, я сейчас выключу молоко, и сразу к вам.

Рафаэль упорхнул на кухню, а Лиза потащила Дмитрия за собой в ближайшую комнату.

В комнате было темно. Лиза быстро захлопнула дверь и влажно шепнула Дмитрию на ухо:

– Несколько минут постоим так, а потом я включу свет. Испытаешь нечто волшебное, обещаю!

Снаружи деликатно постучался Рафаэль:

– Ребята, если вы все еще в темноте, то у меня есть прекрасное предложение: восхитительное свежесваренное молоко. Исключительно полезно! В том числе и для правильного восприятия. Ну, так как?

– Ты будешь? – тихо спросила Лиза.

– Не думаю, – ответил Дмитрий. – Не люблю теплое молоко.

– Глупый! Его и не надо любить: оно же зеленое.

– В смысле? С травой, что ли?

– Ну, да! Будешь?

Дмитрий цокнул языком, выражая морально-нравственную неустойчивость и внутреннее колебание.

– Я не слышу ответа! – забеспокоился Рафаэль за дверью.

– Нет, спасибо! – ответила Лиза. – У нас сегодня не так много времени.

– Как хотите, – грустно отозвался Рафаэль. – Тогда я пошел… «Как одинок я в познании мира средствами физики Чуйских полей»…

Как только его шаги и немузыкальное пение смолкли в отдалении, Лиза щелкнула выключателем, и комнату залил яркий люминесцентный свет. У Дмитрия перед глазами тут же запрыгали золотистые пятна.

– Ничего себе, – сказал он, мотнув головой.

– Как? – потребовала Лиза.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Дмитрий ошеломленно, пытаясь понять, что происходит вокруг.

Комната была необъяснимо большой, словно пространство многократно вкладывалось само в себя, бесконечно расширяясь во все стороны и непрерывно меняя свои очертания при малейшем движении глаз. Свет струился ото всюду, наполняя комнату призрачными, абсолютно неустойчивыми формами, которые переливались одна в другую, как цветовые узоры на перламутре, стоило лишь чуть-чуть шевельнуться.

У Дмитрия возникло ощущение, что он оказался внутри огромного кристалла с тысячами граней, который хаотично колеблется из стороны в сторону.

– Что это? – Дмитрий растерянно затопал на месте, скользя взглядом по стенам и потолку.

Лиза выглядела очень довольной произведенным впечатлением.

– Красиво, да? – сияя, пропела она. – Очередное увлечение Рафаэля: компьютерная стеклография плюс пространственный дизайн…

– Господа, я разочарован! – перебил ее Рафаэль. Он неожиданно вплыл в комнату, проскользнул между Лизой и Дмитрием, пролился на пол и, распластавшись на спине с раскинутыми в стороны руками, воззрился на них с крайней степенью осуждения во взгляде. – Вы обнаруживаете преступное неумение правильно созерцать прекрасное в его тонких проявлениях и эссенсуальных качествах! Кроме дешевого трюка с включением света, Лиза, милая моя, ты не сделала ни-че-го! – Рафаэль изобразил на лице одновременно невыносимое страдание и справедливое порицание. – Ну, кто же смотрит стоя? Трезвым? Да еще и в одежде? – он демонстративно развязал пояс и распахнул пеньюар, окончательно обнажив поджарое мускулистое тело. – Это просто неописуемый кошмар! Верх вандализма в отношении к потокам струящегося совершенства!

– Рафаэль, – виновато склонилась к нему Лиза.

– Нет! – отвернулся в другую сторону тот. – Я верил в тебя, думал, ты понимаешь! Как ты могла?!

– Рафаэль!

– И даже нет! – Рафаэль решительно перевернулся на живот, демонстрируя татуировки в кельтском стиле на ягодицах.

– Ладно, – Лиза взяла Дмитрия за руку, – если ты намерен играть Гамлета, то мы, пожалуй, пойдем.

Рафаэль подскочил, изящно сбросив пеньюар с плеч, и, приняв позу Аполлона, стреляющего из лука, оглушительно взвизгнул:

– Ни в коем случае! Мы еще не договорили, – он обмяк и понизил голос. – Так и быть, я забыл о вашей брутальной некомпетентности, хотя мне и стоило это несоизмеримых внутренних усилий! Чай или может все-таки молоко?

– Чай, – улыбнулась Лиза.

Рафаэль стремительно исчез и вернулся через пару минут с маленьким чайным столиком на невысоких ножках, поставил его на пол в центре комнаты и приглашающим жестом подозвал Лизу и Дмитрия.

– Итак, – сказал он, разливая по китайским чашечкам крепко заваренный черный чай с отчетливым запахом дыма, – понравилось?

– Весьма впечатляет, – кивнул Дмитрий.

– Да, – важно протянул Рафаэль, – сейчас это модно. Но меня подобный экзерсис со стеклом заинтересовал только в рамках моего основного увлечения. Лиза успела рассказать?

– Нет.

– Нет?! Прелестно! – Рафаэль картинно сложил ладони у самого сердца. – За что я всегда ее больше всего ценил, так это за умение вовремя промолчать. Секунду! – он метнулся в соседнюю комнату и через мгновение трепетно внес на руках красивый ларец светлого дерева, достаточно большой, но изящный. – Вот! – сказал Рафаэль, впав в состояние пароксизма любви и нежности. – Это одни из первых! – Он поставил ларец на пол рядом со столиком и с чувством погладил резную крышку. – Шестьдесят семь лет, молодой человек! Шестьдесят семь лет! – Рафаэль возбужденно вытер вспотевшие ладони о седые заросли на груди и с замиранием открыл ларец. – Взгляните!

Он извлек длинный узкий футляр и передал его Дмитрию.

– Мне было тогда всего девятнадцать! Второй курс, физический факультет! Мне, юноша, лекции читал сам Вавилов! Тоже, по-своему, пророк. Да, но потом я услышал сияющий голос Бога – и все! Жизнь обрела окончательный смысл, мысль – ясность, а восприятие – предельную четкость. Смотрите, смотрите скорее! Это исключительный раритет, образец из самой первой серии, тысяча восемьсот семнадцатого года.

Дмитрий открыл футляр. На бархатной подкладке лежал выцветший, дышащий наполеоновской затхлостью калейдоскоп. Дмитрий с недоумением посмотрел на Рафаэля.

– Мальчик! – расплылся в улыбке тот. – Вы демонстрируете катастрофическое непонимание темы, это предательски легко читается в ваших глазах, – Рафаэль наклонился к Дмитрию и доверительно зашептал, противно шамкая вставными зубами: – Калейдоскоп, милый вы мой, есть гениальнейшая модель основного принципа глобальной перцепции человеком мира и его высшего проявления – Красоты! Вы должны уяснить себе это раз и навсегда, иначе может повториться подобная, не делающая вам чести, мизансцена! Наша психика, юноша, изначально калейдоскопична по своей сути, поэтому мономодельное отражение идеального совершенства просто вопиющее историческое преступление, низвергшее всю нашу цивилизацию в бездну животного невежества и примитивного мышления. Увы, но это именно так! И расхожий анекдот о Стерео Лизе – прости за каламбур, дорогая, – сардоническая усмешка над несостоявшимся идеалом настоящего искусства! Вы понимаете, о чем я?

Дмитрий покорно кивнул, но Рафаэль только махнул рукой:

– Не лгите самому себе, милый юноша! Так сразу это не постичь, ибо одного воображения здесь экстремально мало! Я, мой невежественный юный друг, за эти шестьдесят семь лет непрерывных исследований написал более пятидесяти научных работ о банальной конструкции из трех взаимно-сориентированных зеркал и полихромных кристаллов, но исчерпать тему так и не смог! Принцип калейдоскопа исключителен в многообразии приложений и интерполяций! Но это тема отдельного разговора, лучше взгляните сюда! – Рафаэль извлек небольшой футляр, но более объемный, чем первый. – Это самый старый масляный калейдоскоп в моей коллекции. Обратите внимание на потрясающую флюэнтность смены изображений!

Калейдоскоп был несколько непривычным: кроме основного тубуса, в противоположном от глазка конце имелись еще три стеклянных трубки, перпендикулярные оси и заполненные взвесью цветных частиц в прозрачном масле.

– Не стесняйтесь общаться с миром, – пригласил Рафаэль. – Загляните в зрачок вечности!

Дмитрий принялся послушно вращать тубус.

– Кстати, я одним из первых подсчитал время просмотра всех возможных изображений в простейшем калейдоскопе. Как вы думаете, сколько у вас уйдет на это времени?

– Сто два года, – не задумываясь, выдал Дмитрий.

– Блистательный ответ! – жеманно захлопал в ладоши Рафаэль. – Очень близко к истине, но если быть предельно точным, то, вращая двенадцать раз в минуту, вы, мой милый, убьете на просмотр чуть меньше полумиллиона земных лет. Дай вам Бог к тому крепкого здоровья! – Рафаэль приторно улыбнулся. – Кстати, о здоровье: вы не обращали внимание, возлюбленные птенцы мои, насколько изысканное исполнение фелляции может ассоциироваться со смотрением в прекрасно сделанный калейдоскоп? Если нет, то предлагаю убедиться в этом прямо сейчас и незамедлительно! Лиза, крошка, иди сюда, пусть юноша посмотрит…

– Рафаэль! Ты не выносим!

– Мадмуазель Лизон! – бросился к ней Рафаэль, потрясая возбужденной плотью. – Неужели вы все еще так ограничены своими предрассудками!..

– Я давно уже мадам, ты, старый блудливый перец! – смеясь, отскочила от него Лиза. – А это, между прочим, мой второй муж.

– Святые угодники! – покраснел Рафаэль и стыдливо прикрылся руками. – Неужели второй?! Пардон! Многократный пардон! Виноват, был нескромен, – и он вылетел из комнаты.

– Мы тоже побежали, – схватила Лиза Дмитрия за руку. – С ним совершенно не обязательно прощаться, а нам уже пора. Тебя уже доктор ждет.

– Доктор? – переспросил Дмитрий с неудовольствием. – У меня что, медосмотр?

– Что-то вроде, – загадочно пошевелила пальчиками Лиза.

5.

Доктор поправил золотое пенсне на носу и посмотрел на Дмитрия долгим липким взглядом. Дмитрий шумно сглотнул.

– Итак, – сказал доктор, растянув в холодной улыбке тонкие бескровные губы. – Мое имя для вас не имеет ровным счетом никакого значения, несмотря на то, что моя фамилия должна быть вам знакома: Менгеле. Фамилию я выбрал себе сам в уже давно сознательном возрасте, поэтому вы можете составить определенное представление обо мне, равно как и о присущей мне методологии.

Доктор еще раз поправил пенсне и взял со столика бутерброд с икрой. В его жестах сквозило легкое напряжение человека, живущего строго по часам.

– Буквально через двадцать семь минут, – сказал он, разглядывая икринки на свет, – мы с вами окажемся в хранилище одного серьезного банка, где имеют место быть некоторые из наших ликвидных фондов. Цель сегодняшнего визита кристально прозрачная: проверить вашу предполагаемую сензитивность в отношении хорошо известных всем картин. Задача, в некоторой мере, сопряженная с внутренним стрессом, поэтому позвольте предложить вам успокаивающий коктейль, – доктор открыл буфет, достал средней величины бокал для мартини и несколько небольших бутылочек. – Эксклюзивное сочетание нетривиальных алкалоидов и легких масел растительного происхождения, – он поднял бокал на уровень глаз, опрокинул над ним поочередно каждую емкость и тщательно перемешал смесь стеклянной палочкой с шариком на конце. – Аналогов в мире не имеет. Попробуйте, – доктор протянул бокал Дмитрию.

Дмитрий взял и осторожно принюхался. Пахло мятой, анисом и, кажется, корицей.

– Пейте, – доктор слегка наклонился и подтолкнул бокал снизу вверх. – Считайте, что это приказ.

– Извините, – сказал Дмитрий немного раздраженно, – я как-то не привык пить то, в чем я не уверен.

– Это не имеет значения, – жестко проговорил доктор. – Вы должны делать все, что я вам говорю, от этого зависит ваше собственное здоровье. Пейте! Это поможет вам расслабиться.

Дмитрий сделал один осторожный глоток.

Коктейль имел странноватый лекарственный привкус, но Дмитрий сразу почувствовал себя легче и свободнее. Он залпом допил остальное, поставил рюмку на столик и кивнул:

– Хм.

– Именно, – доктор удовлетворенно кивнул. – Прислушайтесь к своему телу: сейчас у вас возникнет ощущение, что мир гораздо прекраснее, чем это представлялось ранее. Кстати, о прекрасном: взгляните, как вам эта картина? Я приобрел ее для одного моего замечательного друга, он большой ценитель подобного рода живописи.

На картину была наброшена полупрозрачная белая ткань, сквозь которую просматривалась богатая резная рама и обесцвеченное тканью изображение: царственно стоящая обнаженная женщина, окруженная ореолом вьющихся вокруг нее растений, змей и еще каких-то странных предметов.

– Можно? – спросил Дмитрий, испытывая непреодолимое желание откинуть занавес и рассмотреть картину получше.

– Конечно, – доктор сделал приглашающий жест, – прошу.

Дмитрий протянул руку, но вместо прозрачной ткани, его пальцы наткнулись на холст. Дмитрий потратил несколько секунд, чтобы убедиться: все – и рама, и ткань, – лишь плоское изображение.

Доктор разочарованно пожевал губами:

– Вы меня удивляете, Дмитрий: попались на такой распространенный трюк. Даже не смотря на то, что это действительно качественный образец оп-арта, вы могли бы быть более догадливым. Ну, хорошо, а хотя бы с оригиналом вы знакомы?

– С оригиналом чего? – зачем-то уточнил Дмитрий, которого уже немного покачивало от нетривиальных алкалоидов и легких масел растительного происхождения.

– Естественно, картины. Которая под, – доктор постучал пальцем женщине в грудь.

– Похоже на Лисачева, – сказал Дмитрий неуверенно.

– Да, – кивнул доктор, – очень похоже. А именно, на "Лилит входящую". Я так смотрю, вам все-таки не помешает некоторый интенсивный курс включения в тему, а то вы как-то слишком неуверенны в простейших ситуациях. Но это уже забота Эль-Лизаветы, я ей дам соответствующие рекомендации, – доктор достал блокнот из внутреннего кармана пиджака и сделал краткую запись. – Думаю, вам имеет смысл ознакомится с некоторыми художественными коллекциями, – сказал он. – Впрочем, что касается меня, я предпочитаю коллекционировать медицинские инструменты, прежде всего, хирургические. Сомневаюсь, что вы в силах предположить с адекватной точностью, сколько сейчас стоят на аукционе, скажем, трофейные скальпели и ланцеты из печально известного Освенцима или даже из менее инфернального Института мозга времен Бехтерева, – доктор мечтательно прикрыл на секунду глаза. – Очень многим нравится иметь дома подобные символы земного ада, это совершенно непередаваемо ласкает нервы. Кроме того, в скальпелях есть исключительная эстетика амбивалентности, неприсущая обычному холодному оружию: ведь их прямое назначение диаметрально противоположно тому, для чего они могут быть использованы. При случае, я с удовольствием продемонстрирую вам редчайшие образцы, основное великолепие которых состоит отнюдь не в совершенстве формы, а как раз в том, чьи руки их держали или, с вашего позволения, в чью плоть они открывали дверь. Вам это может показаться весьма любопытным.

Дмитрий счастливо улыбнулся в ответ. В глазах у него немного плыло, и он не совсем улавливал, о чем говорит доктор, но ему все нравилось, и было тепло и уютно, и голос доктора приятно шевелился в ушах, от чего волосы на шее терлись друг о друга со свежим купюрным хрустом, а мир действительно начал казаться лучше. Например, доктор теперь виделся Дмитрию намного добрее и благодушнее: он совсем по домашнему приглаживал усы четырьмя передними лапками и шумно сморкался в оранжевый, шитый золотом, платок, а под конец с милым чавканьем означенный платок съел, сплюнул косточки на пол и деликатно замел их хвостом в дальний угол.

– Приехали, – сообщил доктор радостным стеклянным фальцетом. – И кончайте так неприлично стонать, Дмитрий! Вы же не в театре.

Лимузин мягко сбросил скорость и остановился. Доктор вышел через распахнутую водителем дверь, и Дмитрий без всякого желания последовал за ним, ориентируясь в основном по серебристому шлейфу мельчайших частиц, источаемых доктором.

Они вошли в банк с черного входа, вырубленного в скале, их встретил лично вице-управляющий – невысокий андроид, похожий на коротко стриженого Гоголя в средневековых латах, – провел через бесконечные двери в потолке и системы безопасности – в виде киборгов-убийц – в роскошное спец-хранилище, вручил ключи ручной работы в виде кованных медных змей и рассеялся, как туман.

– Приступим, – сказал доктор, потирая лапки и странно улыбаясь через кристаллизовавшиеся усы, – за этой дверью, – он кивнул на одну из четырех парящих в пустоте дверей из черного дерева, – несколько сотен кейсов, в которых хранятся самые разные полотна из коллекции монсеньера Криса. У вас, Дмитрий, ровно пять минут, чтобы найти среди них хотя бы один.

– Один? – беспечно спросил Дмитрий, вращая глазами, чтобы удержать равновесие. – А какой?

– Просто: хотя бы один, – холодно улыбнулся доктор и открыл дверь.

Дмитрий нерешительно двинулся вперед, его подхватило теплым течением и понесло в жерло спящего вулкана.

Утром Дмитрий проснулся с головной болью.

– Шумит, да? – посочувствовала лежащая рядом Лиза. – Ну, ничего, скоро должно пройти, – она подскочила на колени и склонилась над Дмитрием: – Хочешь, помассирую?

Дмитрий тяжело вздохнул и попытался приподняться, но Лиза тут же навалилась на него всем телом:

– Лежи-лежи! Тебе нужно отдохнуть, ты и так вчера набегался.

– Набегался? – попытался вспомнить Дмитрий. – У меня что-то…

– Это нормально, – засмеялась Лиза. – Доктор, как ни странно, немного перестарался и сделал тебе слишком крепкий коктейль.

– Коктейль? – Дмитрий опять сделал над собой усилие, но в голове было пусто. – Ничего не помню.

– И не нужно, – погладила его Лиза. – Такое лучше, вообще, забыть.

– Я что-то?.. – напрягся Дмитрий.

– Да нет, ничего особенного, – опять засмеялась Лиза. – Просто когда тебя выпустили, наконец, из хранилища, ты впал в неконтролируемое буйство, принялся носиться по коридорам, размахивая несвежим носовым платком, как боевым знаменем, и кричать, что человечество на грани моральной катастрофы, что, мол, лицемеры захватили в свои руки бесценные произведения искусства и хранят их в секретном кабинете.

– В секретном кабинете? – поморщился Дмитрий.

– Да, – весело подтвердила Лиза. – Лично я знаю только один такой, но там хранятся как раз всякие аморальные штуковины, так что для нравственного облика планеты это даже весьма положительно.

– Печально, – пробормотал Дмитрий.

– Да нет, нормально, – успокоила его Лиза. – Но чтобы прийти в себя и вообще настроиться на нужную волну, доктор рекомендовал нам с тобой посетить одну квартиру.

– Какую еще квартиру? – устало спросил Дмитрий.

– В городе. Есть одно место, где хранятся картины Лисачева, ну, и других, конечно, но Лисачева – прежде всего. Доктор сказал, что тебе это будет очень полезно. А для начала у меня есть другая идея!

– Лиза! – испуганно пробормотал Дмитрий. – Только не сейчас!

– Вообще-то, я имела в виду кофе и душ, но твое предложение мне нравится больше, – совсем развеселилась Лиза и сдернула с Дмитрия одеяло.

– Подожди, – попытался увернуться Дмитрий. – Последний вопрос!

– Чего?

– У меня получилось?

Лиза прищурилась.

– О, сегодня ночью ты просто блистал!

Дмитрий почти всерьез разозлился.

– Я имею в виду, у меня получилось найти кейс?

– Ну, – протянула Лиза, явно издеваясь.

– Да или нет?

– Раз ты здесь, то, конечно же, да, глупенький! Иди ко мне…

Квартиру, в которой хранились картины Лисачева, они нашли довольно быстро. Им открыла приятная женщина с каким-то отсутствующим выражением лица и пригласила войти.

– Мне звонил доктор, – сказала она мерным полушепотом. – Предупредил, что вы придете. Очень рада. Заходите. Посмотрите картины, а я пока заварю чай.

– Спасибо, – кивнул Дмитрий.

– Не за что, – качнула женщина головой. – Я буду в квартире напротив – здесь мы никогда ничего не готовим. Да, еще: вас там ждет друг.

– Друг? – насторожилась Лиза. – Кто?

– Друг – это я! – радостно сообщил возникший в дверях Рафаэль. – Узнал про ваши планы и не смог отказать себе в удовольствии стать путеводной звездой в этом зримом мире прекрасного и трансцендентного! Не возражаете?

– Рафаэль! – Лиза чмокнула старика в щеку. – Ты неистощим!

– Эстественно! – тряхнул Рафаэль седыми кудрями. – «И почувствовал я, что чаша моя полна»! – он воздел перст, потом плавно переместил его, указуя вглубь квартиры. – Там, друзья мои, три комнаты: в двух Сашины картины, в одной – все остальные. Жора, хозяин этой замечательной коллекции, собирал разнообразнейших авторов, но Сашины работы имели для него несомненный приоритет. Что не удивительно. Идемте, я сгораю от нетерпения открыть вам двери в божественно наполненное и отверзое для нас, убогих и мутных рассудком…

– Рафик! – недовольно поморщилась Лиза. – Не заговаривайся!

– Атмосфэра! – всплеснул руками Рафаэль, извиняясь. – Ничего не могу с собой поделать, милая. Но намек понял: приступим, – и он увлек их в первую комнату.

Перешагнув за порог, Дмитрий остановился.

– Да, мой юный друг, – радостно зашептал Рафаэль, схватив его за рукав, – я вижу, вас это впечатляет! Это абсолютно нормально, хотя, надо признать, творчество Саши в обществе нынешнего потребкульта оценивается довольно неоднозначно: знаете, от всевозможных клише вроде "салонное искусство" и "эротическая мазня", до безоговорочного восторга, каковой наблюдается и в ваших глазах, – Рафаэль умиленно поморгал ресницами. – Нет, – продолжил он, – вне всякого сомнения, если оценивать Сашины картины предвзято, с позиций современного вымороченного вкуса, то, безусловно, – Саша рисовал несколько претенциозно и, на первый взгляд, чрезмерно пафосно, но не стоит забывать, что его идеалом были великие мастера Возрождения, поэтому крайне неосмотрительно оценивать эти полотна сегодняшними критериями: их удел быть реинкарнацией утраченного – причем, увы, утраченного навсегда! Саша даже рисовал в давно забытой технике лессировочного письма. Знаете, что это такое, друг мой?

Дмитрий не знал.

– Это, юноша, – охотно объяснил Рафаэль, – чрезвычайно кропотливое нанесение на холст нескольких слоев краски, один на другой, что позволяет добиться подобных непередаваемых эффектов. Взгляните на эту женщину, – глаза Рафаэля увлажнились, – она почти прозрачная, словно лепесток лотоса, но насколько ее тело живое и присутствующее здесь! Или вот эта дриада – воплощение женственности, сильной и уверенной, немного холодной, но – убедительно живой! Конечно, подобная красота слишком выхолощена, я бы даже сказал, излишне роскошна, но это у Саши был такой дар, от которого он не мог убежать: извлекать божественную сущность плотской реальности и облекать ее в визуальные формы концентрированного совершенства.

Рафаэль смахнул слезу кружевным платочком.

– Еще одна деталь: посмотрите на лица! – опять рванулся он вперед. – У Саши почти все женские лица на грани между идеально греческой и – как это ни парадоксально – семитской красотой! А не стоит забывать, что он творил в конце восьмидесятых, когда семиты вообще воспринимались как антипод всему позитивному, тем более, прекрасному – уж поверьте мне, я сам, в известной мере, испытал это на себе, – у Рафаэля в голосе промелькнули соответствующие картавые интонации. – Но Саша словно специально смешивал эти, казалось бы, несовместимые каноны красоты, и самое примитивное объяснение данному факту – намек на фрейдиский источник Евангельского эзотеризма, как сплава иудейской религиозной мистики и греческого неоплатонизма. Ну, знаете, что-то вроде алхимической свадьбы взаимоисключающих культур. Но, друзья мои, подобный метафизический лепет простителен только людям совершенно далеким и от игры, и от простого понимания творческого процесса, тем более, если дело касается такой неординарной фигуры, как Саша. Поверьте мне, он никогда даже не задумывался над тем, что стоит за его выбором функций преображения видимой реальности в художественные образы, поэтому, рисуя совершенно славянскую натурщицу, он мог получить Исиду, похожую на Юдифь и Фрину одновременно. И это как раз доказывает глубину его внутреннего зрения. Вы, любезный друг мой, – обратился Рафаэль персонально к Дмитрию, – безусловно, еще не вполне в курсе, но, если не вдаваться в лишние подробности, философия игры признает, что любая последовательная попытка визуализации трансцендентных символов может рассматриваться как надежда на встречу с персонифицированным Абсолютом, понимаемым нами как Бог. Именно в этом утверждается самый фундамент игры, так сказать, ее отправная точка, делающая картины, стоящие на кону, одинаково ценными, вне зависимости от того, копии это или оригиналы. Саша, к сожалению, не был игроком, но его работы имели исключительную значимость как неопровержимое свидетельство истины для тех, в ком множились сомнения. Да, – Рафаэль закатил глаза, – какие это были времена!..

– Без ретроспекций! – предупредительно подняла руку Лиза.

– Как пожелаете, барышня, – Рафаэль сорвался с места и стремительно переместился в соседнюю комнату. – А в этом зале, друзья мои, мы наблюдаем совершенно другие работы. Большинство так называемых критиков Лисачева не в силах оторвать ханжеских взоров от его разоблаченных Иштар и Лилит, но по-настоящему метафизичны во всех актуальных для нас смыслах вот эти портреты. Про "Святого Петра" я даже не буду распространяться – уже одно то, что филиппинский кардинал, человек с исключительным чутьем, был готов заплатить практически любые деньги за эту картину, говорит само за себя!.. – Рафаэль благоговейно смежил веки и замолчал почти на минуту. – Да, – словно проснувшись, опять завелся он, – вы, кстати, в курсе расхожего анекдота: человек, который украл "Петра", потом устроился сюда на работу! И его взяли! – Рафаэль захихикал в кулак. – Чтобы потом говорить: вот "Петр", а вот тот, кто украл «Петра»! Людям почему-то нравятся подобные анекдоты. А теперь посмотрите в эти глаза! Это просто что-то внеположенное этому миру. Если вы способны описать их двумя или даже двумя десятками слов – то вы слепые сердцем или того хуже – бесчувственные и бессердечные! Ибо, – голос Рафаэля загремел трубным эхом, – в одном этом взгляде весь эпос Евангелия и Деяний, непостижимый для вас, смертных и убогих, снискавших славу отбросов и козлищ вместо славы Божьей и благодати!