Текст книги "Из вечности в лето"

– Потому что это «крис»! – ее передернуло. – Мерзкое имя! Мерзкое! Все! Не хочу больше об этом! Садись в кресло! – скомандовала она. – Я сама не своя, видишь, всю трясет! Мне нужно расслабится, – Матильда не глядя сорвала с ближайшей стены короткий узкий нож. – Помоги!

– Что? – не понял Дмитрий.

– Платье! – закричала Матильда. – Платье расстегни! Быстро!

Дмитрий с трудом справился с застежкой, Матильда выскочила из платья, рухнула в кресло и расставила ноги. Дмитрий невольно отвернулся.

– Смотри на меня, – голос у Матильды опять стал спокойным и бархатным. – Мне нравится, когда на меня смотрят…

Дмитрий не знал, что делать, но смотреть на обнаженную женщину, собирающуюся позабавиться с ножом, ему было как-то неловко.

– Смотри! – повысила голос Матильда, – иначе я скормлю тебя свиньям. Почему ты не хочешь? Не нравится?.. Смотри, я сказала!

– Извините, я как-то… – пробормотал Дмитрий, но Матильда его перебила:

– Да проснись же ты, наконец! Дурак! Оставь предрассудки простым смертным, а здесь делай то, что тебе говорят. Смотри на меня!

Последний приказ Матильда выкрикнула таким голосом, что Дмитрий тут же развернулся, словно солдат по команде "кругом".

Матильда одарила его улыбкой:

– Так лучше, мой сладкий, так лучше!

Она полулежала в кресле и, не гладя, ласкала себя кончиком лезвия, порхающего над ее нежной плотью, как стальной мотылек.

– Вот так это и происходит, – пропела Матильда звонким шепотом, не отрывая взгляда от лица Дмитрия. – Видишь: я почти не контролирую его, нож все делает сам. Он знает, что я люблю, знает, как довести меня до исступления, чтобы я захотела впустить его глубже… Вот так, – она перехватила нож за клинок и медленно ввела рукоятку вовнутрь. – О! Видишь? Эти игрушки созданы для любви, в них больше страсти, чем в этой вашей дурацкой штуковине, – Матильда смерила Дмитрия презрительным взглядом. – И больше фантазии, – Матильда с влажным звуком извлекла нож обратно и возобновила порхающие движения лезвием. – Любой кинжал больше всего на свете хочет тебя убить, поэтому он думает только о тебе! Это самая настоящая любовь, всепоглощающая и бесконечная, а не так, как у вас, – Матильда прерывисто рассмеялась. Клинок мелко заплясал на одном месте. – Вот, сейчас, сейчас! Ммм! – Матильда выгнулась всем телом. – Видишь? Он просит меня впустить его снова, но – нет! Не сегодня! Сегодня я хочу, чтобы ты видел, что он умеет, – она со свистом втянула в себя воздух и, не в силах сдержаться, закинула одну ногу на ручку кресла. – Смотри, смотри какое у меня тело! Только я и эта сталь способны играть на нем, как на дьявольской скрипке, а ты – нет, – она сплюнула, – ты еще только щенок! Когда-нибудь я научу тебя, но не скоро. Не скоро! Но мы сыграем трио-сонату, ты будешь вести континуо, а я буду – соло. У меня давно уже припрятан для такого случая любимый сынок Ферберна и Сайкса… Да! Да! – Матильда забилась в кресле, опасно зажав руки с ножом между бедер. Ее бросало из стороны в сторону, как эпилептика. У Дмитрия перехватило дыхание. – Не дождешься! – хрипло выдохнула Матильда, замерев, наконец, в какой-то странной позе. Клинок снова пришел в движение. – Еще! Смотри еще! Как ты смотришь… Никто так… давно уже… Смотри!

Дмитрий, впрочем, уже смотрел не отрываясь. Этот танец с ножом, змеиные движения и блестящая кожа гибкого роскошного тела завораживали, как коррида или бой петухов. В воздухе отчетливо пахло кровью.

– Смотри! – тяжело стонала Матильда. – Уже вот-вот! Боже, как ты смотришь! У меня все… внутри… от твоего взгляда… сейчас! Сейчас! – завизжала она и вдруг с силой отбросила кинжал, который, как в масло, вошел в стену. – Все, – прошептала Матильда, сползая на пол. – Как же меня накрыло… Ты хорошо смотрел, мой сладкий! Очень хорошо! Подойди. Я хочу поцеловать твои глаза… они теперь как у саламандры – желтые…

К ужину за огромным столом, накрытым бесчисленными яствами, кроме Дмитрия и Матильды, спустился странный перекошенный тип с забинтованной головой. Он на минуту застыл в метре от Дмитрия, буравя его глазами сквозь прорези в бинтах, потом проковылял в дальний конец стола. Рухнув в кресло, он тут же принялся весьма активно поглощать пищу, выбрасывая с завидной частотой свои длинные руки с растопыренными пальцами, чтобы подгрести поближе очередную тарелку с закусками.

– Это мистер Перен-Хаусхофер, – громким шепотом сообщила Матильда. – Он – хозяин этого дома.

Мистер Перен-Хаусхофер на секунду замер, посмотрел в их сторону, потом нелепо кивнул и продолжил гастрономические телодвижения.

– Скажите, Дмитрий, – драматическим контральто запела Матильда, – вам нравится у нас? Вы ведь любите просторные комнаты и высокие потолки? Роскошную мебель? Вы говорили, что тоскуете по фамильному серебру вашей матушки, с которой вас разлучила необходимость быть здесь, в этом сдавленном суетой городе?

Руки мистера Перена-Хаусхофера зависли в воздухе на полпути к блюду с устрицами, а обозреваемое ухо, торчащее из-под бинтов, окрасилось в пурпур.

– Это так, – услужливо качнул головой Дмитрий.

Хозяин дома дернулся, его руки сорвались с места, настигли устриц и водрузили блюдо на неумолимо растущую груду грязной посуды.

– Боже мой! – Матильда спрятала испуганно сжавшиеся губы за салфеткой. – Это так тяжело, я вас понимаю. Мир слишком жесток к нам, в нем давно уже не осталось ни грамма манны небесной, и каждый теперь должен клыками вырывать у других свой кусок, как в те далекие мрачные времена, вы помните? Кругом только холод, бессердечность и равнодушие, прежние ценности валяются в грязи, их попирают ногами, но здесь, у нас, в этих оградительных стенах, разве вы не чувствуете себя комфортнее и защищеннее? Разве вас не согревает тепло наших открытых навстречу вам сердец?

– Конечно. Я крайне признателен…

Мистер Перен-Хаусхофер с треском обрушил ладони на стол, медленно встал, опрокинув за собой кресло, и прошаркал прямо к Дмитрию. У Матильды округлились глаза.

– Книгу! – рявкнул мистер Перен-Хаусхофер невероятно противным, скрипящим, как ржавые качели, голосом. – Принеси книгу!

Матильда подскочила, как ошпаренная, и бросилась вон, а мистер Перен-Хаусхофер в три этапа вложился в свободной кресло рядом с Дмитрием.

– Сукин сын, – неопределенно хрюкнул он. – И льстец. Не люблю.

Он опять посмотрел на Дмитрия – долго и мутно, как мочеиспускание старика, – потом мелко затряс головой и смачно сплюнул в стоящую перед ним пустую тарелку.

– Похож на моего младшего, – сообщил мистер Перен-Хаусхофер. – Такой же придурок.

Он противно хрустнул пальцами, между средним и безымянным у него невесть откуда появилась зажженная сигарета, он помахал ей в воздухе перед собой и осведомился:

– Куришь?

– Нет, спасибо, – ответил Дмитрий.

– Кабальеро, – опять без определенной интонации проскрипел мистер Перен-Хаусхофер и затушил сигарету в произведенном минутой ранее плевке, потом смял ее и сбросил себе под ноги: – Собаки курят. Особенно суки.

Появилась взмыленная Матильда, рухнула перед ним на колени и на вытянутых руках протянула весьма увесистый том в старинном переплете из почерневшей кожи.

– Ему, – рявкнул мистер Перен-Хаусхофер.

Матильда стремительно переместилась в другую сторону и приняла ту же позу. Дмитрий осторожно взял книгу. От нее пахло дубленой кожей и старой обветшавшей бумагой.

– Это – Первое фолио, – сказал мистер Перен-Хаусхофер. Голос у него вдруг стал неожиданно чистым и певучим. – «Мистера Уильяма Шекспира комедии, хроники и трагедии». Вы, Дмитрий Алексеевич, производите впечатление человека не только умного, но и начитанного, поэтому готов предположить, что вам знакома эта книга. Правда, в нынешнее время, это вовсе не означает, что вы удосужились прочесть все сто пятьдесят четыре сонета, не говоря уже о поэмах и пьесах великого Мастера. Впрочем, это извинительно, поскольку современная нам литература представляется мне пчелиным ульем: прежде, чем вы сможете попробовать мед, вас искусают до полусмерти. Понимаете, о чем я?

Дмитрий кивнул.

– Знаете, Дмитрий Алексеевич, – продолжил мистер Перен-Хаусхофер, – я был довольно сильно раздосадован этой странной тенденцией в читательских вкусах, развитие которой я наблюдаю в последние годы. С каждым днем подлинное искусство вытесняется суррогатами – и я вовсе не имею в виду жанровую деградацию. Напротив, регрессирует не текст, а читатель. Вместо шедевров мировой литературы сейчас модно с упоением потреблять литературу о шедеврах мировой литературы. Никому не интересны сами по себе сонеты Шекспира, зато все просто слюной исходят, когда идет спор о том, кем они написаны. Я перечитал эту книгу семнадцать раз, – мистер Перен-Хоухофер ткнул пальцем в фолиант, – и хотя старый английский был поначалу для меня чрезвычайно труден, наслаждение от каждой новой встречи я испытывал ни с чем не сравнимое! И, заметьте себе, я никогда не задавался вопросом, кто или что стояло за тем, что написано в этой книге, но если вам, Дмитрий Алексеевич, это так уж интересно, то меня не затруднит дать вам более или менее исчерпывающий ответ.

Матильда, все это время сидевшая не шелохнувшись, резко встала с колен и словно случайно задела Дмитрия локтем.

– Будьте любезны, – послушно выдохнул Дмитрий. – Я всегда…

– Бросьте лебезить, – махнул рукой мистер Перен-Хаусхофер, – это ни к чему. Подобное упражнение мне самому доставит известное удовольствие. Так вот, Дмитрий Алексеевич, я всегда удивлялся человеческой недальновидности: как все-таки часто бывает, что один любитель загадывать интеллектуальные загадки строит нехитрую комбинацию намеков и шарад в надежде, что его шутка будет по достоинству оценена потомками, а потомки столетиями ломают лбы и калечат друг друга, пытаясь найти бесконечные скрытые смыслы в незамысловатом ребусе. В случае с Первым фолио случилась именно такая история: ответственный за его выпуск, известный в свое время поэт Бен Джонсон получил предельно четкие инструкции, как именно завуалировать имена тех, кто стоит за нашумевшим уже именем Уильяма Шекспира. Достойный поэт блестяще справился с задачей, и, в итоге, все его прозрачные указания на хирургическую операцию с портретом на первой странице были, в конце концов, истолкованы верно, и если вы откроете книгу, то увидите, что мой экземпляр как раз пострадал от рук одного из не обделенных сообразительностью читателей. Взгляните, взгляните, прошу вас!

Дмитрий открыл обложку. В титульном листе, как раз под надписью «Mr. William Shakespeares comedies, histories, and tragedies», было аккуратно вырезано прямоугольное отверстие, в котором, как в рамке, читалось «of brethren» и два имени с длинными титулами.

– Тут все сразу понятно, как и было заказано, – продолжал мистер Перен-Хаусхофер. – Тем любопытным читателям, кто догадался воспользоваться острым ножом, чтобы выяснить тайну авторства столь популярных пьес, без дальнейших разглагольствований открывалось, что написаны они достославными братьями Уильямом Пембруком и Филиппом Монтгомери. И вот, вроде, все тут же должны были бы остаться довольны, вздохнув с облегчением, так ведь незадача! – возникает еще один вопрос. Все тот же паинька Бенджамен Джонсон, неприкрыто воспользовавшись смертью графини Пембрук, чей портрет, слегка подправленный гравером, располагался на месте зияющей ныне дыры, счел возможным задержать издание Первого фолио, которое планировалось на 1622 год. Спрашивается: зачем? Ведь единственным серьезным дополнением к макету, утвержденному еще графиней, стали четыре довольно глупых хвалебных многостишия, подписанные именами самого Бена Джонсона, Хью Холланда, Леонарда Диггса и инициалами I.M., которые, как и имя второго автора, связать с кем-то конкретно так и не удалось. Я еще раз спрашиваю вас: зачем?

– Не могу даже предположить, – пробормотал Дмитрий.

– Да очень просто, Дмитрий Алексеевич, очень просто! Тут все лежит на поверхности!

Мистер Перен-Хаусхофер протянул руку, и Дмитрий незамедлительно вложил в нее увесистый том.

– Смотрите: имена авторов этих бездарных панегириков, – мистер Перен-Хаусхофер заскользил пальцем над страницей, – складываются в абсолютно читабельную и ритмически четкую фразу: Ben Jonson, Hugh Holland, Leonard Digges, I.M., то есть: Benjamin Jonson, hew this Holland! Leonardо Digges I am! – мистер Перен-Хаусхофер с шумом захлопнул книгу. – Holland, Дмитрий Алексеевич, значит голландская ткань, или холст, которым, как видите, проклеен форзац этой книги. Итак, читаем: «Бен Джонсон, взрежь сей холст. Мне имя – Леонардо Диггс». К счастью, владельцы моего экземпляра ограничились портретом графини и не стали портить обложку, иначе им бы стала известна и вторая часть отгадки. Собственно, ради нее и отложил Джонсон издание Первого фолио. Видимо, после смерти деспотичной графини, он нашел в себе смелость восстановить справедливость и назвать еще одно имя, не менее достойное быть среди авторов Шекспировских творений. Все совершенно очевидно: с какого-то момента братьям-герцогам наскучило писать самим, и они наняли – возможно, первого в истории, – литературного негра: блестящего поэта и знатока жизни господина Диггса. Я тоже не стал тревожить холст, но полагаю, что под ним имеет место еще один портрет, с которого на нас с волнением и ожиданием заслуженного признания взирает сын астронома и всего Британского народа поэт Леонард Диггс.

Дмитрий хмыкнул, выражая свое изумление.

– Да, Дмитрий Алексеевич, – погрустнел вдруг мистер Перен-Хаусхофер, – именно так, и самое печальное в этом то, что, как ни крути, но величайший поэт западной цивилизации, блистательный автор и эрудит, был-таки по сути самым что ни на есть чернозадым негром, пусть даже лишь в метафорическом или, так сказать, терминологическом смысле. Искусство, Дмитрий Алексеевич, делается на галерах, увы! – мистер Перен-Хаусхофер скорбно воздел очи горе. – Это все! – вдруг гаркнул он тем же противным ржавым голосом. – Уноси!

Матильда подскочила к нему, приняла книгу и бросилась вон.

– Разъелась сука, – проскрипел мистер Перен-Хаусхофер ей вслед. – Совсем мертвая. Ладно, жри дальше, – сказал он Дмитрию. – Я сыт, – он раскатисто отрыгнул и выбрался из-за стола. – Спать с тряпками! Быдло!

8.

Ночью Дмитрия разбудили, осторожно стянув с него одеяло.

– Тише, пожалуйста, – предупредительно заныл из темноты сдавленный мужской голос. – Вы должны мне помочь! – рядом с Дмитрием наметился сгусток теплого воздуха, сочащийся страхом. – Только вы можете!.. – кто-то сел на кровать у Дмитрия в ногах.

Дмитрий привстал.

– Что случилось?

Пришедший по-мышиному пискнул.

– Как это что? – трагическим шепотом изумился он. – Разве с вами ничего не случилось? То, что сейчас происходит, – это нормально? – человек издал губами лошадиный звук. – Впрочем, вы ведь совсем недавно, да? Для вас это все в новинку. Вам, наверное, нравится? Карты, женщины, все такое. Поверьте мне, это не надолго. Я, например, уже смертельно устал! – человек с чувством топнул ногой по полу и тут же испуганно затих.

Дмитрий нащупал брюки, висевшие на стуле, и принялся одеваться.

– Хорошо, – тоже шепотом заговорил он, – ну, а чем я могу помочь?

Человек подсел немного ближе.

– Вы можете найти выход, – кротко сказал он.

– А вы?

– Я – нет, – человек скорбно хлюпнул носом. – Это трудно объяснить… просто я боюсь… Знаете, мне страшно открывать незнакомые двери. А в этом доме, по моим подсчетам, их около двадцати восьми. Это жуткая цифра! За последние годы я изучил только семь, в том числе, к счастью, и вашу, но, чтобы найти выход, нужно открыть как минимум двенадцать дверей. Я посчитал: у меня на это уйдет порядка девяти лет! И то лишь при низком проценте ошибок. Но ждать так долго выше моих сил, мне нужно скорее выбраться отсюда, пока не стало слишком поздно.

– Почему вы не можете выйти сами?

– Ну, я же сказал: я боюсь! Я точно знаю, что здесь есть комнаты, в которых число зеркал нечетное, а это – смерть! Нет, вам-то все равно, но вот для меня! В моем теле… как бы это сказать… в нем две души… Такая очень редкая болезнь. Поэтому с зеркалами я должен быть крайне осторожен.

Человек вдруг стих, и Дмитрий услышал, как он настороженно вращает головой.

– Показалось, – сказал человек облегченно. – Идемте! – схватил он Дмитрия за руку.

Дмитрия передернуло: ладони у человека были холодные и твердые, словно окоченевшие. Человек тоже отдернул руку.

– У меня так всегда, – поспешил сообщить он. – Кровь в руках почти не циркулирует. Но я привык.

Дмитрий тяжело вздохнул.

– Так, – сказал он жестко. – У меня есть вопросы. Поэтому предлагаю сделку…

– Нет времени! – задыхаясь, перебил его человек. – Если она проснется?!

– Лично мне ничего не будет, – равнодушно сказал Дмитрий. – Так что…

Человек тяжело задышал.

– Давайте потом, а? – жалобно попросил он.

– Сейчас, – твердо сказал Дмитрий.

Человек в ответ взорвался негодованием:

– Хорошо! – шепотом завопил он, подскочив на ноги. – Давайте ваши кретинические вопросы! Вы на что рассчитываете? Что на них можно ответить? Хрен вам! Я же знаю, что вас так волнует, так напрасно надеетесь – все именно так, как вам кажется! Этот бардак, в который вы по глупости попали, вам уже до конца жизни не разгрести, однозначно! Хоть рыло и в пушку, да дверь – забетонирована! Ясно? Еще вопросы есть?

– Много, – спокойно сказал Дмитрий. – Для начала, первый: а вы, вообще, кто?

Человек крякнул и бессильно опустился обратно на кровать.

– Вас что интересует: паспортные данные или астральные функции? – бесцветным голосом проговорил он. – Это ведь все так глупо, никому не нужно, зачем вам?.. И знаете что, я, пожалуй, пойду. Мне, наверно, не нужно было приходить…

– Ну, хорошо, – быстро сказал Дмитрий, поднимаясь с кровати. – Согласен: вопросы потом. Идемте.

– Правда? – восторженно тявкнул человек. – Я вам так благодарен! Я чувствовал, что сегодня особенный день! Даже не верится, что сейчас это может случиться! Я буду свободен! Я прямо немного пьянею…

Дмитрий грубо схватил человека за плечо и рванул в сторону двери:

– Идем.

Траектория, выбранная Дмитрием, оказалась почти правильной: выставленная вперед ладонь благополучно прошла в проем, но сам Дмитрий со всего размаха въехал в дверной косяк.

– Тише! – болезненно застонал человек, впечатавшись Дмитрию в спину. – Вы что, ничего не видите? Пустите, я пойду первым.

Они осторожно выбрались в коридор и прошли вдоль стены.

– Сначала будет дверь, которую я знаю, – тихо сообщил человек. – Но все равно, нужно проверить. Я там давно не был.

– Как будем проверять?

– Это как раз просто. Достаточно будет, чтобы вы вошли. Если там что-то не так, я это сразу почувствую.

– Каким образом? – спросил Дмитрий.

– Это трудно объяснить, – замялся человек. – И это не важно, понимаете? Главное – найти выход.

Дмитрий встал, как вкопанный.

– Нет, – сказал он. – Так не пойдет.

– Почему? – простодушно удивился человек.

– Я вам не верю. Вдруг там ловушки?

– Какие ловушки? – тоскливо заплакал человек. – Вы же не в голливудском фильме, право! Там могут быть только зеркала! Только! Поймите вы, что это исключительно моя проблема. Большинство, – да какое там: почти все! – плевать хотели на то, есть зеркала, нет зеркал, но я как покойник: зеркало для меня страшнее геенны огненной!

– У вас мания?

– Нет! – человек заскулил от обиды. – У меня нет мании. У меня две души. Не раздвоение личности, не асимметрия функций головного мозга, и даже не двойная личная жизнь, а именно – две души!

– Это как? – холодно поинтересовался Дмитрий.

Человек проскрипел ногтями по стене:

– Вы сейчас хотите устроить псевдо-научные дебаты, или все-таки можно отложить не надолго?

– Сейчас, – Дмитрий решил быть неумолимым.

– Ахим-Дэв! – взревел человек.

Дмитрий напрягся:

– Так! – сказал он с подозрением. – Это ты звонил нам, да?

Человек притих.

– Ты? – Дмитрий зашарил рукой в темноте, пытаясь схватить человека, но того рядом уже не было.

– Нет! – пискнул он довольно с приличного расстояния. – Я никому не звонил! Никогда никому не звонил. Я очень боюсь телефонов! Я вообще всего очень боюсь! Я хочу выбраться отсюда! Мне нужно наружу! Я боюсь темноты! У меня клаустрофобия! А здесь все время шуршат крысы, а я боюсь крыс! И особенно эту, самую отвратительную из них – Матильду!

– Ну, меня, как раз, совсем ни к чему бояться, – раздался спокойный голос Матильды.

– Вы откуда? – Дмитрий вздрогнул от неожиданности.

– Из кровати. Слишком много шума, – мягко проговорила Матильда из темноты. – Мешает спать. Эй, ты, вонючий кошак, иди-ка ко мне!

– Я ничего не делал! – противно залебезил человек. – Я ничего не сказал! Он задавал вопросы, но я молчал, как рыба!

– Еще слово, и замолчишь навсегда, – не повышая голоса, предупредила Матильда. – Ты меня разбудил. Это очень страшный проступок, ты же знаешь. Будешь лизать мне пятки. До самого рассвета. Пошел вон! И жди меня возле кровати, я сейчас приду.

Человек кинулся прочь, с грохотом налетая на стены.

– Мерзкое существо, – с презрением прошептала Матильда. – Дмитрий, вам не следовало с ним общаться. Я же вам говорила, что нужно быть осмотрительным в связях, – Матильда безошибочно взяла Дмитрия за руку и повела за собой по темным коридорам, распахивая бесконечные двери. – Здесь вам может встретиться кто угодно, например, такой опасный человек, как этот господин Дэ.

– Кто он? – спросил Дмитрий.

– Он – убийца, – ответила Матильда.

– Убийца?

– Да, – сказала Матильда веско. – Не совсем в обычном смысле, но это не меняет сути. Мы держим его взаперти, потому что таких людей нельзя выпускать на свободу. В тоже время, и обычное правосудие к нему, увы, не применимо. И единственное, что удерживает его здесь – это патологический страх зеркал.

– Он шизофреник?

– Нет, что вы! – звонко рассмеялась Матильда, так что у Дмитрия вдруг что-то зашевелилось внутри. – Он нормальнее нас с вами, даже более того: закоренелый прагматик и рационалист. Но именно рационализм, возведенный в ранг абсолюта, и приводит к чудовищным последствиям. Господин Дэ, как это ни странно, очень известный и некогда влиятельный физик, его причисляют к столпам так называемой Новой физической школы.

– Какой школы? – переспросил Дмитрий.

– Ну, что вы! – Матильда даже приостановилась. – Вы не знаете о Новой физике? Мне иногда кажется, Дмитрий, что вы вообще ничего не знаете, хоть я и слышала, будто вы весьма образованный человек. Пожалуйста, не разочаровывайте меня!

– Ничего не могу поделать, – сказал Дмитрий. – Собственно, я, в общем-то, тоже физик, но…

– Милый мальчик, – растроганно вздохнула Матильда. – Вы такой наивный, чистый, так легко смотрите на вещи… Я завидую вашей незамутненности. Знаете, а я, пожалуй, отведу вас к мистеру Перену-Хаусхоферу. Прямо сейчас. Уверена, он не спит и с удовольствием просветит вас на эту небезынтересную тему.

Дмитрий напрягся:

– Я бы не особенно хотел.

– Это не важно, – подчеркнуто проговорила Матильда. – Мистер Перен-Хаусхофер – прекрасный человек. Кроме того, он вас все равно уже ждет.

Поразительно тесный кабинет мистера Перена-Хаусхофера освещала единственная тусклая лампа без абажура, в желтом свете которой бинты на голове хозяина кабинета напоминали цветом давно нечищеный зуб. Матильда пропустила Дмитрия первым, закрыла за собой дверь и прижалась к его спине своим пышным бюстом.

– Приперлись, – мрачно приветствовал их мистер Перен-Хаусхофер, развернувшись к ним на низком скрипучем стульчике. – Две дуры.

– Дмитрий, – торопливо запела Матильда, – вы позволите мне переадресовать ваш вопрос человеку, который гораздо более моего разбирается в интересующих вас вопросах по поводу Новой физики?

– Да-да, – бесцветно пробормотал Дмитрий, – будьте так добры…

Мистер Перен-Хаусхофер дернулся, медленно поднял скрюченные пальцы к забинтованному затылку, так же медленно проскреб ими вдоль всей головы к вискам, задев торчащие в стороны пурпурные уши. Распрямившись, уши издали отчетливый звук шлепка.

– Господин профессор… – начала Матильда.

– Туда! – рявкнул мистер Перен-Хаусхофер. – Туда смотри!

Дмитрий последовал взглядом за указующим перстом.

В дальнем углу комнаты на невысоком столике стояла довольно массивная конструкция, напоминавшая вакуумную камеру, составленную из основания на пневматических подвесках и стеклянного купола. Под куполом находилось что-то похожее на детскую железную дорогу: кольцо рельс и небольшой вагончик. Вагончик неторопливо двигался по кругу.

Никаких проводов, ведущих к рельсам, не было.

Минуты три Дмитрий заворожено следил за его безостановочным движением.

– Впечатляет? – мягкий голос мистера Перена-Хаусхофера вырвал его из оцепенения. – Я не чувствую себя в праве оценивать вашу, Дмитрий Алексеевич, компетентность в подобных вещах, но мне кажется, вы правильно уловили смысл этой незатейливой игрушки. С одной стороны, это всего лишь модель движения физического тела в поле гравитационных сил, а с другой – никак не меньше, чем вечный двигатель. Впрочем, признаюсь, вечный он довольно условно: иногда все-таки останавливается. Даже чаще, чем иногда.

Мистер Перен-Хаусхофер подошел к Дмитрию поближе, и вагончик тут же встал, как вкопанный.

– Видите? Это всегда происходит при изменении распределения достаточно тяжелых масс: возникают мертвые зоны, в которых внутренняя движущая сила становится пренебрежимо малой по сравнению с наведенной. Впрочем, не надолго: возникают компенсаторные реакции… – мистер Перен-Хаусхофер поднял палец, и вагончик медленно тронулся с места, – и все возвращается на круги своя.

Дмитрий недоверчиво склонил голову к плечу.

– Сомнения? – мистер Перен-Хаусхофер дружелюбно усмехнулся. – Напрасно, Дмитрий Алексеевич, очень напрасно. Устройство этой игрушки достаточно простое: два источника постоянного магнитного поля на взаимно-перпендикулярных осях и торсионный гироскоп. Магниты, за счет разности в длине и жесткости несущих их стержней, имитируют нормальную и тангенциальную составляющие действующих сил, а гироскоп воссоздает устойчивость движения, обеспечиваемую, в случае, скажем, планеты, ее собственным вращением. Вы, как очевидный сторонник навязанной вам традиционной физики, возможно, не улавливаете той гениальной простоты, которая заложена в этой нехитрой системе, но вот с точки зрения физики новой – и поверьте мне, гораздо более реалистичной, – подобная схема – элементарное решение, которое напрашивается само собой. Однако для нас с вами она интересна, прежде всего, как отправная точка того пути, который привел известного уже вам господина Дэ к тому состоянию, в котором он пребывает по сей день. Вам ведь любопытно, Дмитрий Алексеевич?

– Весьма, – кивнул Дмитрий.

– Благодарю, – мистер Перен-Хаусхофер отвесил сдержанный поклон. – Так вот, Дмитрий Алексеевич, если бы вы заглянули внутрь этого вагончика, то, к своему удивлению, обнаружили бы поразительную закономерность: всякий раз, когда вагончик останавливается, гироскоп начинает вращаться. Всего несколько оборотов – и все опять приходит в движение. Вопрос в следующем: почему начинает вращаться гироскоп?

– Честно говоря… – начал Дмитрий, но мистер Перен-Хаусхофер его перебил:

– Не трудитесь. Давайте лучше рассуждать вместе. Представим себе некое тело, движущееся прямолинейно в предельно пустом пространстве, и попробуем рассуждать логически: как долго продлится это движение? Вечно?

– Думаю, да, – сказал Дмитрий.

– Нет, Дмитрий Алексеевич, вы не думаете, – грустно вздохнул мистер Перен-Хаусхофер. – Вы забываете о вещах, которые давно ни у кого не вызывают сомнений: линейное движение не может быть вечным. Для того есть масса причин: во-первых, его неизменно гасят гравитационные поля окружающих тел; во-вторых, даже если эти поля ничтожно малы за дальностью расстояний, всегда есть сила трения о вакуум. Почему вы улыбаетесь, Дмитрий Алексеевич? – мистер Перен-Хаусхофер сложил ладони на уровне груди и скрестил пальцы. – Вы хотите сказать, что не слышали об эффекте Каземира? Странно, вы же все-таки физик. Но тем не менее, позвольте вас уверить, что эффект этот существует и без всяких сомнений доказывает, что в вакууме происходит непрерывный процесс рождения и аннигиляции бесчисленных пар виртуальных частиц. А раз так, линейно движущееся тело испытывает лобовое сопротивление спереди, и отрицательное давление сзади, что неизбежно должно поглощать кинетическую энергию. Согласны?

– Ну, если признать достоверность эффекта…

– Каземира.

– Тогда – да, все правильно.

– Очень хорошо, – потер руки мистер Перен-Хаусхофер. – В таком случае, последуем дальше за мыслью господина Дэ. Его интересовал очень простой вопрос: что произойдет, когда тело остановится? Оказывается, оно неизбежно начнет вращаться. Можете объяснить, почему?

Дмитрий развел руками.

– Скорее всего, нет. Лично я не вижу для этого никаких причин.

– Это вполне естественно, – снисходительно улыбнулся мистер Перен-Хаусхофер, – поскольку привычная вам физика оперирует идеальными понятиями. Но мы с вами, Дмитрий Алексеевич, живем в мире, далеком от идеала, поэтому даже такая система как абсолютно гладкий шар и окружающий его вакуум не могут быть равномерно-симметричными относительно направления действия сил трения. В этом и состоит суть упомянутого феномена. Смотрите: за счет трения на теле образуется некое распределение виртуальных частиц, согнанных с передней части тела назад. Однако, в момент остановки, частицы стремятся вернуться на свои места, что неизбежно приводит к возникновению локальных сил, причем, их суперпозиция, как вы понимаете, прилагается к точке на поверхности тела. В идеальном мире это должно было бы вызвать толчок в направлении обратом движению, что привело бы к затухающим осцилляторным колебаниям, и мы бы имели, в итоге, обычный пружинный маятник. Но в силу несовершенства и имманентной асимметрии реального мира, суммарная сила всегда направлена с уклонением от нормали, что приводит к приобретению телом некоего количества вращательного момента, которого достаточно, чтобы дать импульс вечному вращению.

– Почему именно «вечному»? – с сомнением уточнил Дмитрий.

– Потому что, – с готовностью ответил мистер Перен-Хаусхофер, – при вращении трение о вакуум, в соответствии все с тем же эффектом Каземира, практически равно нулю в силу равновесного распределения вероятностей рождения виртуальных пар. Но давайте не будем вдаваться в физические подробности, а лучше проследим за мыслью господина Дэ дальше. Видите ли, Дмитрий Алексеевич, господин Дэ с изумлением обнаружил, что нечто подобное происходит и в области, весьма далекой от грубой материи.

Мистер Перен-Хаусхофер вернулся к столу, открыл нижний ящик и извлек аккуратную, довольно объемную папку.