Текст книги "Триумф великого комбинатора, или Возвращение Остапа Бендера"

– Пешка может стать ферзем! Но все не совсем так. Женщина знает смысл любви, мужчина – ее цель.

«А, впрочем, чем она рискует? – Остап обнял Элен за плечи. – Даже если подлог всплывет… все можно списать на опечатку машинистки».

Элен положила свою изящную головку на плечо Бенедера.

– Да, действительно, я тебя люблю… – признался Остап.

Он наклонился и поцеловал Элен в шею. Элен запрокинула голову.

– Эти слова исходят из сердца великого комбинатора?..

– Мое сердце находится в голове, как у Наполеона.

Элен не обиделась.

– Помнишь, у Есенина: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» – Остап согнул руку в локте, взял другой рукой нежные пальцы Элен и положил их на свою грудь. – Послушай, как оно бьется… Это все оттого, что у меня в голове шумит фруктовый сад.

– Как ты говоришь? Жизнь прекрасна, несмотря на недочеты?

– Несмотря на недочеты… или, как кильки в томате… Если честно, то ты во многом права. Я пришел к начальнику отдела, руководствуясь одним желанием – сделать из него, как ты сама выразилась, невидимую гайку моей комбинации… Ты не обижайся, Элен. Но я нашел нежную и удивительную девушку… Я еще никогда и ни c кем не был так откровенен… даже слова куда-то проваливаются… В свое время в Черноморске у меня был подобный случай…

– Случай?

– Прости, я волнуюсь… не до красивых слов. В Черноморске была неплохая комбинация, связанная c одним гражданином. И мне пришлось, я подчеркиваю, пришлось «влюбиться» в симпатичную девушку. Того гражданина я потерял, она знала адрес – все просто. Но я увлекся. Нет, высоких чувств не было – вокруг да около… Если бы тогда наивный Козлевич, (помнишь, я тебе рассказывал про него?) остановил свою «Антилопу» у того самого серенького домика c обыкновенной серенькой вывеской «Отдел записей актов гражданского состояния»… Если бы да кабы… я бы тогда у него спросил: «Адам, это что? Так нужно?» – «Обязательно», – ответил бы он. – «Слышите, Зося, (ее звали Зося Синицкая,) Адам говорит, что это обязательно нужно». – «Ну раз Адам так говорит…» И мы бы вошли в серенький домик влюбленными, а вышли бы супругами: передо мной стояла бы жена, а я стал бы простым управдомом. Мечты… мечты… мечты идиота. Ничего этого не произошло. Приятны воспоминания о минувших невзгодах…

– Значит, все зависило от водителя «Антилопы»?

– От обстоятельств, моя прекрасная Елена! Его величество случай правит миром… C тобой, Элен, все по-другому! Да, я сначала говорил тебе комплименты ради этой дурацкой комбинации. Но ведь уже и тогда я выражал свое восхищение тобой. В какой-то момент внутри меня что-то щелкнуло, зажглось, задергалось, закипело. Такого никогда не было… Я понимаю, что семейная жизнь это вытрезвитель любви… любви… Ты поедешь со мной?

Элен сидела, задумавшись.

– Я брошу к вашим ногам мир, моя царица! У нас будет свой дом в Швейцарии… в бананово-лимонном Сингапуре… или в городе моей мечты… По широким ступеням вы спускаетесь к серебристому лимузину. На вас темное вечернее платье, бриллантовое колье… Лиловый негр вам подает манто, и вы… Вы едете со мной, Элен?

– Ты действительно этого хочешь, дорогой Парис?

– Да, мы соединены судьбой для блаженства! Но здесь оно невозможно!

– Но там у тебя еще нет дома c широкими ступенями: ни на Женевском озере, ни на Елисейских полях… – Элен добродушно смеялась.

– Благодаря тебе, дорогая, мы сменим этот Екатерининский сад на Елисейские поля.

И влюбленный Парис в двух словах описал ей аферу, связанную c денежным переводом.

– Это низко, Остап! – вспыхнула Элен, чувствуя, что к горлу подступил комок.

– Только не уходи. Это слишком просто… Ты можешь кричать, обвинять – все, что угодно, но только не уходи.

– Это очень низко.

– Я скажу честно и поэтому, может быть, грубо: человек потому и получился из обезьяны, что сумел взять дубину и начал колотить ею по головам других обезьян… Совесть – это хорошая штука, когда она есть у других.

– Но ведь все это шито белыми нитками.

– Завтра или послезавтра деньги уже будут на спецсчете Внешторга.

– А причем тут Немешаевск?

– Связующее звено.

– Меня могут уволить.

– Не думаю.

– Ты не оставляешь мне никакого выхода.

– Что ты здесь теряешь? В этой стране кончилась прекрасная эпоха.

– Значит, ты меня обманул: пока я ходила на мнимую встречу c твоим Корейко, ты подпечатал бланк перевода?

– Не мог же я прийти к начальнику отдела переводов и сказать: «Здравствуйте, товарищ! Помогите, пожалуйста, подделать перевод?» – «Для чего?» – «Да, пустяки: мне не хватает для полного счастья десяти миллионов!»

– И ты использовал меня.

– Мне очень хочется показать тебе Париж во всей его красоте! Ты поедешь?

– Ты меня подло подставил.

– Ты права: я не ангел!

– Ты мошенник.

– Да, в честности меня упрекнуть нельзя.

– Ты лгун.

– И в этом ты права.

Тепло улыбаясь, Остап взял ее за плечи, Элен отвела глаза, но не пыталась освободиться.

– Ты поедешь со мной?

Она не сердилась. Посмотрела на него, улыбнулась.

– Чтоб ты меня опять обманул?

– Только не тебя! – патетически произнес Бендер. – Прекрасная гвоздика не должна стоять в безобразном кувшине. Ей нужна ваза из чистейшего хрусталя.

Тут он полностью покорил Элен. Она понимала, что любима, и в своей душе ощущала любовный огонь.

Вечерело. Легкий ветерок играл душистыми волосами Элен. Усталое солнце прощалось c Москвой. Элен беспечно провожала его. Ей было хорошо. В юных глазах сияло счастье.

Глава XXV
ТОВАРИЩ КАНАРЕЕЧКИН

Да, но мы совсем забыли о простом советском нэпмане гражданине Ключникове. Где же этот убедительный прорицатель? В каких краях витает его алчная душа? Может, c ней сталось то же самое, что привелось испытать несчастному герою сновидений подпольного миллионера? Говорят, что Петра Тимофеевича видели в здании исполкома, а затем он мелькал в прокуренных коридорах Дома печати. Рассказывали также, что за ним следят то ли товарищи из ОГПУ, то ли смазливые мордашки из городской милиции. Как бы и что там ни было, Петр Тимофеевич был приговорен Ее высочеством судьбой к тяжким испытаниям. И причин тому было не мало, ибо вечером в немешаевском Доме печати в отделе «Параллели и меридианы», прислонившись к дверному косяку, стоял грозный капитан Ишаченко и c нетерпением ожидал репортера Фицнера. В руке капитан держал свежий номер «Немешаевской правды». Весь вид Альберта Карловича говорил о том, что «плохо придется этому ишаку подорванному, ох, как плохо придется этому оленеводу!»

Но это будет вечером, ибо дальнейшие события показали, что Его величество случай поплевал на страницу, перевернул ее назад и настало утро. И в это утро Немешаевск посетило горе-злосчастье в виде проливного дождя. Тут уже постаралась Ее высочество судьба. Она распорядилась так, что в предвестии этого самого дождя c вечера появились кучевые облака, за ночь разросшиеся и принявшие форму отдельных узких башен. Воздух, и без того свежий, стал озонированным до крайности. Грязь, притоптанная к тротуарам, смывалась, стекая в водостоки. Канавки в садах наполнялись водой. Граждане, озлобленные на местного шофера Дмитрича за то, что тот моет исполкомовский автомобиль на Центральной площади водой из городского водопровода, успокоились, и разве что мило глазели на площадь и автомобиль через мутные оконные стекла. А дождь тем временем набирал силу. Ветер мотался сикось накось. Где-то вдали, за рабоче-крестьянским горизонтом, прогремел, как бы резвяся и играя, тютчевский гром, сверкнула некрасовская молния, хлынул ливень. В лужах забулькало, как в варящейся пшенной каше. Слякоть по тихим немешаевским улочкам была непролазная, она чавкала, булькала, пузырилась под бесчисленными ударами холодных капель, в общем, еще немного – и все к черту затопит. Небо, точно прорвало. Тучи, те самые горьковские тучи, наступали на город. О золотых весенних солнечных лучиках приходилось пока только мечтать. Какие могут быть лучики, если проклятый ливень нещадно хлестал Немешаевск? Все шло к тому, что весь день будет пасмурным или, того хуже, дождливым.

В истории Немешаевска этот день, впоследствии названный старожилами города днем Великого дождя, занял такое же место, как и день Собачьего холода.

Так вот, этот самый дождь и поливал почем зря трехэтажное, c колоннами и расписным порталом, здание немешаевского исполкома, построенное в 1912 году на месте снесенного мухоморосжигательного завода и, по придурковатому желанию архитектора, украшенное узорной кирпичной кладкой, вследствие чего исполком издали напоминал одну из газгандских мечетей.

Когда же косые и прямые полосы дождя начали сверкать серебром, промокший до последней нитки Петр Тимофеевич Ключников c думой: «Опять придется блином масляным в рот лезти» подвалил к зданию исполкома. В исполкоме было тепло, но пахло сыростью и ватерклозетом. Войдя в приемную председателя, Петр Тимофеевич небрежно поздоровался c секретаршей Зосимой Денисовной, девушкой, c глазами пылкими, которой было всего-навсего 18 лет и 32 зимы, без приглашения вошел в кабинет, шаркнул ногой и сел в кресло возле стола. Назара Ярославовича он застал за весьма интересным занятием: Назар Ярославович подносил в стаканчике воду линялой канарейке. Болшая клетка висела на окне, рядом со шкафом, аккуратно набитым книгами.

– А-а, Петр Тимофеевич?

– Наикрепчайшего вам здоровьица, многоуважаемый Назар Ярославович!

– Не поет птица, не щебечет!

Толстячок Назар Ярославович очень любил птичек, обожал поливать цветочки, увлекался рыбной ловлей и ненавидел дождь. В исполкоме про него говорили так: «Наш председатель такая душка! Наш председатель такая лапочка! Ай да человек, наш председатель!»

– Дождь… что ей петь?!

– Запоет, – успокоил себя председатель и погладил свою бородку, местами съеденную молью.

Канарейку звали Вовкой. Вовка на самом деле был самкой, поэтому петь не умел.

Назар Ярославович протяжно свистнул. Серенькая головка завертелась и наклонилась вниз, после чего птичка пискнула, но петь напрочь отказалась.

– Вы по поводу «Немхересплюс»?.. Все уже готово… Вот документы. В банке счет открыт, номер тот же, что я вам сообщал раньше, нужно только его завизировать.

На председателе была тафтяная желтая манишка, на которой красовался жилет канареечного цвета c полосками из бордового бархата.

– Птички – это так прекрасно! – проворковал Назар Ярославович.

Его золотистые без седины волосы нежно перекликались c жилетом.

– Так и есть, Назар Ярославович, удивительно прекрасно! – подобострастно воскликнул Петр Тимофеевич.

Председатель подошел к окну и забарабанил пальцами по подоконнику.

– А гадюка-дождь так и хлещет, – бормотал он, – так и льет!.. Вот и еще одно дельце организовали. Вот, возьмите.

– Да, и вам хорошо, Назар Ярославович, и я в накладе не останусь.

– А что Москва? Нашли пайщиков?

– Сегодня должен приехать курьер и, думаю, c хорошими весточками.

Глаза Назара Ярославовича, как на беду, были маленькие, канареечные. А то можно было бы сказать: «В его глазах птицей летала радость».

– Это же как здоровски! Это же… В нашем городе будет производиться лучшее в республике вино! Правда?

– И все благодаря вашей старательности, дорогой вы наш Назар Ярославович!.. – и тут же польстил: – Яблочко вы наше наливное, Назар Ярославович! Ждите повышения по партийной линии.

– Да уж… А гадюка-дождь так и хлещет, так и льет… Кенар, кенар, канареечка спой мне, лапушка-соловушка!

Птичка покосилась на председателя, подпрыгнула, поморгала своим бисерным глазком, чивикнула, но петь опять-таки отказалась. В ответ на это безобразие Назар Ярославович нервно погладил свою рубашку в просторную канареечную клеточку, поправил галстук, потом его одернул, потеребил усы и ласково сказал через зубы:

– И что им надо, пернатым? Все у них есть: зерна, водичка… Знаете, что я вам скажу, Петр Тимофеевич, горя они не знали. Горя не видели, вот что я вам скажу! Правда?

– Конечно, правда!

– Спой, соловушка!.. Вот же гадство – молчит пернатая. Не щебечет. Говорили мне, чтоб я завел чернобелого чибиса или пигалицу, или симпатичного зеленого чижика. Чижики так весело щебечут, к рукам привыкают. Это не то, что снегири – скрипят да скрипят. Я так и не понял, Петр Тимофеевич, для чего нам нужен «Немхересплюс»?

– На всякий пожарный.

– И это правильно.

– Часть продукции «Немхерес» будет производить «Немхересплюс», и так как директор этого «плюса» – ваш покорный слуга, то деньги от его деятельности пойдут в ваши и мои карманчики. Уж меня ты вы, Назар Ярославович, знаете – я кривить душой не умею. Крошечку себе возьму, а остальное все вам отдам.

– Весьма вероятно, что дождик этот – надолго. Или нет?

– Как вам сказать…

– А знаете, что я знаю? Я знаю удивительнейшую историю! Жили-были попугай и канарейка. В вольере жили. В неволе. Но в один прекрасный день улетели. И вот тогда попугай стал принцем, а канарейка принцессой! Ах, как это хорошо вы придумали c «Немхересплюс»! Вы уже посчитали возможную прибыль?

– Не беспокойтесь, Назар Ярославович, сальдо всегда будет в нашу пользу!

– А что же это мы без чая сидим?

Председатель нажал на краю стола зеленую кнопку, вызвал Зосиму Денисовну и распорядился принести чай.

– Помните, как у Пушкина, он тоже, кстати, любил пернатых, по чашкам темною струею уже душистый чай бежал.

Чай был подан в стаканах, вставленных в серябряные, почерневшие от времени, подстаканники.

– Удивительно ароматный у вас чаишко, Захар Ярославович! Удивительно наварист!

– Так, значит, говорите, что доппроизводством «Немхересплюс» обладать будет… А не опасно ли?

– Все схвачено, Назар Ярославович, все в моих руках.

– А ну-ка пой, пернатая! – не унимался председатель.

Назар Ярославович был миловиден и зрелищен со своими птичками. Очертания его лица были такими ласковыми и трепетными, что те немногие строгие морщины, которые собирались на его прехорошенькой мордочке, когда Вовка не хотел петь, лишний раз подчеркивали удрученность ласкообразной натуры председателя немешаевского исполкома. В скобках заметим, что товарищ Канареечкин занимал кресло председателя по роковой ошибке областного партчинуши Лилипутчикова Ливрея Леонидовича: так сложилось, что в то время, когда председатель Комодчанский погиб от кулацкой пули, пост пустовал без году три месяца: партийцам было страшно, – и поэтому дело было пущено на самотек, а когда подвернулся Канареечкин, все решили, что лучшего хозяина города им не найти.

– А цветочек-то я и забыл полить!

И Назар Ярославович полил цветочек. Цветочек издал раздражительный запах, а Назар Ярославович крякнул от удовольствия.

– Вечером, говорите, приезжает?

– Мне киблограммой сообщили.

– Телеграммой? Так, значит, пайщики найдены! Ах, как же это чудно! Немешаевск и лучший сорт хереса!

– В докладе на партактиве так и сформулируйте свою речь: в год великого перелома наш город внес свой посильный вклад в перевыполнение грандиозного плана первой пятилетки.

– Как вы сказали? – засветилась прехорошенькая мордочка городского головы. – Подождите, я запишу!

Председатель начал так проворно писать, что его глаза еле успевали следить за ручкой.

– …планов первой пятилетки. Вот так! Ах, как это прекрасно!

В Немсоцбанк Петр Тимофеевич шел c драгоценной папкой, в которой находились учредительные документы «Немхересплюс». Нужно было завизировать расчетный счет и ждать перевода из Москвы.

Но ждать не пришлось.

В вестибюле банка вот уже битый час околачивался Александр Иванович Корейко.

– Петр Тимофеевич? – бухнул спроста подпольный миллионер, завидев полулысого брюнета c румяным лицом.

– C кем имею честь? – раздраженно спросил брюнет.

– Успокойтесь. Что вы кричите?

– Я не кричу!

– Вы ждете курьера из Москвы? – намекнул Корейко.

– Жду, но к вечеру, – блеснул глазами брюнет.

– Курьер перед вами, здравствуйте!

– Добрый день.

– Документы готовы?

– Вот…

– Торопитесь, по моим сведениям, перевод уже пришел.

– Оперативно! Конторы еще нет, а деньги на ее счет уже поступили! Однако, оперативно!

– Вот вам отношение со спецсчетом Внешторга. Отправляйте немедленно!

И мошенники поднялись по банковской лестнице на второй этаж.

Петр Тимофеевич быстро подписал необходимые бланки, сдал их в окошко бухгалтерии и тут же оформил перевод c плательщиком «Немхересплюс», а получателем «Внешторг». Всеми этими быстрыми действиями он вызвал немалое, но справедливое удивление со стороны главного бухгалтера Немсоцбанка Гопш Ирины Владимировны.

– Как же это так, товарищ, – деликатно улыбнулась она, – деньги поступили из Москвы, а вы их опять в Москву?

– А что вас, собственно, смущает?

– До сегодняшнего дня у вас был счет c очень мизерным сальдо в дебете. А тут на тебе! Не понятно!

– Что вам не понятно?

– Все непонятно.

– C Канареечкиным все согласовано!

Этот аргумент развеял все сомнения и перевод, как сказал бы великий комбинатор, полетел белым лебедем в Москву на спецсчет Внешторга. Вслед за переводом отправилась и телеграмма на имя Остапа Бендера:

«Срочная москва немешаевск деньги получены и отправлены зпт выезжаю курьерским тчк ждите корейко».

Все подпольные миллионеры несчастливы по-своему, и Александр Иванович Корейко не был исключением: злая судьба подстерегала его на немешаевском железнодорожном вокзале.

Глава XXVI МУЖЧИНА НЕ ПЛАЧЕТ, МУЖЧИНА ОБИЖАЕТСЯ!

Если утром в Немешаевске было, мягко говоря, скверно, то вечером стало еще гаже, в прямом смысле этого слова: улочки города покрылись такой непролазной грязью, что жителям оставалось только сморкаться в занавеску и гонять чаи.

Пока Александр Иванович медленно продвигался на вокзал по гадкому бурому киселю и матерился оттого, что грязь залезала в голенища сапог, лицо Петра Тимофеевича медленно покрывалось россыпью цыганского пота ибо, он увидел в дверях тонкие красноармейские усики, принадлежащие молодцу c короткой мальчишеской стрижкой… На колючих плечах молодца покоилось двубортное плащ-пальто из прорезиненной ткани цвета хаки c отложным воротником. К воротнику были пришиты шинельные петлицы ОГПУ. Цвет петлиц указывал на то, что их владелец является капитаном.

Капитан потуже затянул ремень, послал вперед нарочного: предупредить Свистопляскина, что враг народа пойман, и вошел в зев дверного проема.

– Собирайтесь, Петр Тимофеевич…

– Куда?

– Туда, где вас быстро разъяснят.

– Где?

– Не будьте наивным!

Петр Тимофеевич суетливо начал надевать на себя пальто.

– Да не наряжайтесь вы в теплое, – дохнув на него водкой, забурчал капитан. – У нас в управлении жарко! В частности тебя, пупырчик нэпманский, будет мучить зной.

Капитан противно рассмеялся.

Они вышли на улицу Парижской коммуны. Дождь, дождь, дождь не переставал идти. Сквозь мутно-серую завесу виднелся черный воронок. Открылась задняя дверца. Пахнущий махоркой салон принял в свои объятья несчастного нэпмана. Ключников в последний раз посмотрел на двухэтажный дом No 23-бис. Заурчал мотор, воронок понесся по Парижской коммуне и через пару минут свернул на проспект Диктатуры пролетариата.

В тесной приемной начальника немешаевского ОГПУ кипела деятельность: проносились фельдъегери, адъютанты, вельможи во френчах, юркие и не так чтобы штатские, моложавые барышни c блокнотиками в руках; широкогрудая секретарша Сонечка ритмично выстукивала приказы и постановления на пишущей машинке «Эрика».

Ключникова буквально втолкнули в приемную, а затем в кабинет Свистопляскина. Мебель в кабинете была большей частью старинная, конфискат. В серванте стоял мейсенский, c темными узорами сервиз, тоже конфискат.

Роман Брониславович поднялся из-за стола, поначалу был чрезвычайно вежлив c арестованным, затем вежливость сменилась повышенным тоном, потом криками, после криков к допросу приступил капитан Ишаченко. Альберт Карлович ловким движением кадровика раскрыл желтую папку, c минуту порылся в ней, вытянул из общей пачки какой-то листок, пробурчал: «Вот c этой, пожалуй, мы и начнем», подошел к Ключникову, двинул ему по челюсти, рявкнул:

– Ну что, козел, горя хапануть хочешь!

Капитан был в гневе. Губы дрожали.

– Начнем, гнида, c «Карт-бланша». Чем вы занимались в «Карт-бланше»?

– Я…

– Отвечать, лошадь нэпмановская!

«Сам такой. Держиморда!» – подумал Ключников, а вслух проворчал:

– Скажите толком, Альберт Карлович, в чем меня обвиняют?

– Кто подтолкнул репортера Фицнера к написанию антисоветской статьи? Кто?

Капитан щелкнул пальцем, ввели Василия Марковича c синяком под глазом.

– Вам знаком этот человек? – яростно спросил капитан, обращаясь к Фицнеру.

Фицнер медленно поднял голову и печальными глазами взглянул в лицо Ключникова. Этот человек был знаком ему лишь по карикатуре, опубликованной в «Немправде» в день Собачьего холода.

– Боюсь ошибиться, – хлопотливо запнулся Фицнер, но по-моему, это нэпман Ключников.

– Хорошо. А вы, гражданин Ключников, узнаете этого человека?

– Не имею чести.

– Та-ак… – протянул капитан. – Вы были правы, Роман Брониславович, налицо контрреволюционный нэпмановский заговор. Цель – путем вооруженного выступления, скажем, в ночь c 24 на 25 мая текущего года, разгромить советские учреждения и захватить, таким образом, власть в свои руки… Ключников – лишь пешка в этом заговоре. Фицнер – ответственный за захват печатных органов Немешаевска… Репортер Фицнер, вам знаком этот документ?

И c этими словами он поднес к носу Фицнера листок оберточной бумаги, на котором огромными буквами было напечатанно:

ВОЗЗВАНИЕ

Немешаевцы! Советская власть доканала справедливых немешаевских тружеников. Она забрала у нас все: лошадей, одежду и последнюю кровлю, необходимую к существованию. Властелины коммунарного разорительства рушат ваши хозяйственные замыслы, рушат ваши семьи. Граждане! C этими приятелями чертей, разбойникам пособничающими, хулиганам потакающими, грабителям помогающими, религию и церковь православную оскверняющими надо кончать! Надо c дубинками в руках избавиться от этих приятелей жидовских кормителей. И в этом нам помогут черносотенные офицеры, нэпман Ключников и репортер Фицнер. Выступаем в ночь c 24 на 25 мая.

Долой Советы! Долой ОГПУ!

Василий Маркович читал воззвание про себя и c каждой прочитанной строчкой обнаруживал в себе внутренний страх, о чем свидетельствовало частое щелканье языком и губами. Он несколько раз повертел перед глазами страшную бумагу и отдал ее капитану, брезгливо вытерев руки о фалды пиджака.

– Клевета поносная!!! Вы же меня знаете, Альберт Карлович! Я этого не мог написать!

– А кто написал, Пушкин?

– Только не я… – дрожащим от волнения голосом ответил Фицнер.

– А ну-ка, Альберт, дай-ка мне какую-нибудь статью этого подонка… – участливо пробормотал Свистопляскин. – Так… Сверяем… Получаем… Да это же ваш стиль, Василий Маркович! Нехорошо! Очень плохо!

– Я не писал! – несколько поднимаясь, вспыхнул репортер.

– Ну, это же заговор! – Свистопляскин был очень доволен.

– Все ясно, – продолжал Ишаченко. – Кто вами руководит? Где штаб? Штаб, спрашиваю, где? Отвечать!

Ключников и Фицнер, не сговариваясь, выжидательно молчали.

– Хорошо. Я вас заставлю говорить! Вы у меня петь будете!.. Гражданин Ключников, вы имели знакомство c гражданином Суржанским?

– Ираклием Давыдовичем?

– Ираклием Давыдовичем, мать его!

– Да, я его знаю!

– А знаешь ли ты, нэпман поганый, что твой дружок расстрелян?

– Я…

– А вот и его показания…

Ключников взял листок.

– Можешь, подлюка, не читать. Я тебе, жидомор, так все скажу. Суржанский был обвинен во вредительстве. Он предал идеалы революции. Готовил диверсию – разрушение пивного ларька на Центральной площади.

– Это же мой ларек! Сами подумайте, какой смысл мне его взрывать?!

– Взрывать? Ты, сказал взрывать? Так. Понятно! Вот, вы и признались, Петр Тимофеевич. Понимаешь ли ты, тварь, что, если мы расстреляли, как собаку, ответработника исполкома, то c тобой мы вообще возиться не будем?! Жилы порвем!

И тут Петр Тимофеевич понял, что вся его жизнь висит на волоске.

«А ты как думал? От органов ничего не утаишь!» – усмехнулся про себя капитан и подмигнул Свистопляскину.

«Расколются!» – улыбнулся начальник ОГПУ.

– Хорошо. Я буду говорить.

– Кто подтолкнул Фицнера к написанию опровержения?

– Я никогда его раньше не видел, – начал Ключников. – Вы же знаете, Альберт Карлович, я за Советы. А потом Суржанский приходит. До этого этот партиец в Дом печати ходил. К Фицнеру. Результат – статья. Еще немного – и я банкрот. Тогда Ираклий мне этикетки предлагает. Я же не знал, что он все по нотам разыграл? Нет, не знал. Я купился. Потом он сам заявляется. Органами представился. Наколобродил, то есть. Я на него сентябрем смотрю, сердце запрыгало, упало. Я и угодил промеж косяка и двери. Тайник находит. Нелегкая угораздила. Потом назвался. Чтоб ему пусто было. Душу – нараспашку. Увиваться начал. Головомойку мне устроил. Дело предложил. Тогда и вышла эта статья под вторым номером. Непричастен я. Этот Бендер сам ходил к Фицнеру.

– Роман Брониславович, вы что-нибудь поняли? Я – тоже. Вот что, гражданин, еще раз и помедленее.

И тогда Петр Тимофеевич рассказал органам еще раз и помедленнее все что знал: и о визите молодого человека, и о сейфе, и о «Немхерес», и о «Немхересплюс», и о том, что перевод на десять миллионов отправлен в Москву на счет Внешторга.

На лице Ишаченко проявилось замешательство. Свистопляскин судорожно задергал обеими щечками. C минуту чекисты глядели на нэпмана весьма смутно. Трижды произнесенное Ключниковым слово «Внешторг» ставило следствие в тупик: каждый последний чекист знал, что «Внешторг» и «центр» – один черт – органы.

– Значит, вы получаете деньги из Москвы, – голос капитана стал несколько мягче, – а затем их опять отправляете в Москву? Зачем?

– "Немхересплюс" – это промежуточное звено, – растроганно ответил нэпман.

– Не понимаю. Еще раз.

– Я же объясняю, что деньги из Миира должны были поступить в наш банк на расчетный счет акционерного общества «Немхерес». Общество это должно было построить Немешаевске завод по производству высококачественного хереса. Нужны пайщики. Пайщиков нашли в Москве.

– Так, дальше.

– Перевод подделывается. К «Немхерес» приписывается «плюс» – получается «Немхересплюс». Деньги падают на счет «Немхересплюс». А это уже моя контора, то есть не государственная – что хочу, то и ворочу. Я оформляю перевод и отправляю его во Внешторг. В банке для Внешторга имеется спецсчет. Деньги падают на спецсчет, после чего уходят в Женеву.

– К буржуям?

– Так точно, к ним.

– Начинаю понимать. Вы понимаете, Роман Брониславович?

Начальник взглядом приказал Ишаченко, чтобы арестованных увели.

– Что будем делать, Альберт? – хрипло спросил Свистопляскин.

– А что такое?

– Ты понимаешь, что все это значит? C одной стороны, мы должны задержать этот перевод, а c другой… Внешторг… Внешторг… Понимаешь, чем пахнет?

– Понимаю, Роман Брониславович.

– А я нет! Мы арестовываем счет этого «плюса» и, тем самым, черт его знает, сорвем какую-нибудь операцию республиканского управления. Тут c кондачка решать не стоит.

– Понимаю, Роман Брониславович.

– Нужны детали, Альберт. Де-та-ли! Но в любом случае этих двоих надо убрать. Выжать из них все – и убрать. Не было их – и все! Ключников и Фицнер слишком мелкие фигуры. За ними стоит очень большой человек. Кто этот человек? Наш сотрудник или бандит? Твоя версия?

– Бандит, товарищ начальник.

– Так думаешь или считаешь?

– Не могу знать, но думаю так.

– Ладно вытягивай детали. По какому пути идти – знаешь.

Капитан щелкнул пальцами. Ввели арестованных.

– Фицнер, – шаблонно отчеканил Ишаченко, – что хочешь добавить к показаниям Ключникова?

– Хочу добавить?.. – простонал репортер. – Добавлю, Альберт Карлович. Обязательно добавлю… Именно этот гражданин… Бен…бен…дер представился мне сот…сот…рудником ОГПУ. Это он зас…зас…тавил меня написать так наз…назы…ы...ваемое передовое опровержение.

– Как ты понял, что он сотрудник ГПУ?

– Удостоверение предъявил.

– Фамилия какая там была?

Фицнер закрыл лицо руками.

– Он был очень убедителен. Я не стал проверять.

Капитан брезгливо покачал головой.

– Вредитель советскому народу Ключников, где сейчас может быть вредитель-расхититель Бендер?

– Скорее всего, гражданин начальник, в Москве. – Петр Тимофеевич поджал под себя ноги – его крючило. – От него сегодня приезжал курьер.

Капитан c минуту постоял молча.

– Курьер? Какой курьер?

– Мы встретились c ним в банке, – промямлил нэпман.

– Фамилия! – обрадовался Альберт Карлович. – Приметы!

– Не могу знать ни фамилии, ни примет!.. По виду человек лет сорока, лицо красное, но не пьющее, желтые брови, на пшеницу смахивающие, усы такие, знаете, английские, складки ефрейторские щеки и шею пересекают… Ах, да! Скорее всего, он сейчас на вокзале…

Капитан вызвал конвоира.

Вошел веселый лейтенант со вздернутым носом.

– Лейтенант, вот приметы. Обшманайте весь город, особенно – вокзал. Даю час. Сверимся… – Капитан взглянул на свои котлы. Котлы показывали шесть c копейками. – Не найдете – лично расстреляю. Задача ясна?

– Ясна, товарищ капитан!

– Выполняйте! И заправочку, заправочку, мать твою, на высоте держи! Свободен!

Лейтенант, шаркнув, вышел.

– Ну что ж, носатые вонючки, картина битвы мне ясна!

– Хм… – хмыкнул Свистопляскин. Ты, Альберт не елозь.... Вот что, запроси-ка в информационном дело этого…

– Бендера?

– Его… Не может такого быть, чтоб об этой фигуре в управлении не было сведений. Если нет в нашем, пусть запросят Москву.

Капитан вызвал конвоира.

Вошел хмурый сержант c бородавкой на носу и мордой, похожей на сковородку c ушами.

– Вот что, сержант, – сказал Ишаченко голосом правофлангового, – поскачешь по бырому в информационный, перевернешь весь архив, принесешь все дела, в которых фигурирует, да записывай ты, мать твою, фамилия Бендер. Задача ясна?

– Так точно, товарищ капитан, ясна.

– Выполняйте! И заправочка, мать твою, чтоб во всем была! Пошел галопом!

Петр Тимофеевич всегда считал, что в глазах можно прочесть чувства, владеющие человеком. В глазах капитана Ишаченко он ничего не прочитал. Но понял, что там, наверняка, готовится смертный приговор…

…Через час сержант вернулся c двумя папками, а лейтенант – c одним Корейко.

– А говорят, двух зайцев нельзя сразу убить!.. – чувственно воскликнул капитан. – Докладайте по очереди! Лейтенант…

– Задержали на вокзале. – Лейтенант подобрал живот и раздвинул носки на ширину ружейного приклада. – Хотел укатить вечерней лошадью. Оказывал сопротивление.

– Хорошо, лейтенант, – коротко выдал Ишаченко, – отведите пока этого оленевода в мой кабинет. Сержант!

– В информационном отделе ничего не нашел! В секретно-оперативной части получены два дела – копии дел Старгородского управления.

– Докладывайте!

– Бендер-Грицацуев Остап-Сулейман-Берта-Мария Ибрагимович. Имеет турецкий паспорт. Иностранное гражданство получил c тем, чтобы уклониться от воинской обязанности. Судим. Еще раз судим. Мошенник. Организатор тайного общества…