Текст книги "Триумф великого комбинатора, или Возвращение Остапа Бендера"

Глава XIII ЯЩИК ПАНДОРЫ

На следующий день в немешаевском ОГПУ из центра пришла директива – разнарядка о поимке «врагов народа» и о раскрытии «преступного заговора». Товарищ Свистопляскин, сидя в своем кабинете, чесал затылок и кусал локти. Наконец, он вызвал к себе старшего следователя по особо важным делам.

– Вот, почитай. Что делать будем?

Капитан Ишаченко зашевелил губами и красногвардейскими усиками. Потом c минуту молчал. И вдруг просиял:

– Есть, Роман Брониславович, есть!

– Да ты не ори, говори толком.

– Есть же у нас один гад-вредитель, меньшевик-заговорщик!

– Кто? – обрадовался и Роман Брониславович.

– Да этот, Суржанский.

– Давай!..

Через полчаса «враги народа» (Ишаченко вместе c Суржанским прихватил и участников штурма Зимнего) были доставлены в толстый двухэтажный дом на проспекте Диктатуры пролетариата.

За окном кабинета номер тринадцать бесился ветер, шел легкий секущий дождь: погода была циничная.

Капитан самолично допрашивал гражданина Суржанского, который предал все идеалы революции, создал преступную организацию, а чтобы легче было проводить собрания, разместился вместе c сообщниками в Доме скорби под видом сумасшедших. Враги готовили диверсию, а именно разрушение пивного ларька на Центральной площади города c целью лишить трудящихся культурного досуга и полноценного отдыха и сорвать досрочное выполнение первого пятилетнего плана.

– Выхода нет, Ираклий Давыдович, – ласково, но совершенно равнодушно сказал капитан. – Придется вас расстрелять! А что делать?

Суржанского передернуло.

– Меня должны судить, – поспешно заметил он. – Я протестую… Я…

– Протест отклонен, – спокойно отрезал капитан. – Контру у нас не судят, а ставят к стенке и пускают в расход без суда и следствия. Так что приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Следующий!

Со следующими капитан вообще не стал возиться. C ними ему все было ясно и без допроса.

Как водится, ровно в полночь капитан в сопровождении трех молодцеватых красноармейцев отвел арестованных в серый, плохо освещенный подвал немешаевского ОГПУ. Когда в подвале замаячил сам начальник управления Свистопляскин, три красноармейца замерли по стойке «смирно». Роман Брониславович прислонился к стене и, по-бабьи скрестив руки на животе, мрачно приказал:

– Начинайте.

Капитан закурил папиросу и громко скомандовал:

– Готовсь! Целься! По Антанте…

Приговоренные к смерти сделались такими, словно их опустили в воду и тут же из нее вытащили.

Товарищ Лев, дрожа всем телом, начал бормотать что-то о том, что он не враг, что он предан делу партии до мозга костей и, вообще, все это какое-то недоразумение.

– Товарищи, но есть же постановление об амнистии! Его пока никто не отменял. Нас должны судить. Мы не виновны! – чувствуя в себе инстинктивный страх смерти, заблеял товарищ Антон.

– Я протестую перед лицом всей Советской России!

Эти слова принадлежали Ираклию Давыдовичу Суржанскому и были последними в его жизни.

Товарищ Свистопляскин спокойно сомкнул глаза, капитан Ишаченко махнул рукой и, чихнув в кулак, выбросил из своих уст роковое «Пли!». Прогремело три одновременных раскатистых выстрела. Подвал заволокло дымом, запахло порохом.

– Вот и порешили контру! – душевно обрадовался капитан. – Ханырики неотесанные, мать их в жало! Пусть теперь на том свете черту лысому рассказывают о своих подвигах.

– Так-то оно так. Но ты опять все c кондачка решаешь! – наставительно проверещал Свистопляскин. – А зачем решать c кондачка? Не надо! Ты понимаешь, Альберт, что скажут в центре по поводу этих трех типчиков? «Что это за дурдом?! – вот что там скажут. – Вы, товарищ Свистопляскин, пешек поймали. Разве это заговор? Нет заговора! Кто за этим всем стоял?»

– Недопер, товарищ начальник.

– Ничего, допрешь. Тут надо мозгами крутить. И потом. Мне в последнее время совершенно не нравиться это Фицнер. Фельетонный прокурор чертов! По-моему, он не лучший репортерский мозг, а обыкновенный враг народа. Соображаешь? Что это за писульки он настрочил. Что это за «растленные нэпманы»? Стоп! Нэпманы! Как же мы забыли! У нас же в городе еще остались нэпманы! Мотаешь на ус? Мотай! Мозгуй, капитан, мозгуй. Тут попахивает саботажем. Вся страна охвачена безразличием по отношению к великому делу, предпринятому партией! Вся страна, понимаешь? А Немешаевск что же, в стороне?

– Об этом я не подумал…

– Об этом, товарищ капитан, нужно всегда думать. А вы чуть что, – c кондачка.

– Слушаюсь!

– Ты не елозь, не елозь. Ты обдумай все, установи наблюдение. Завязка у тебя есть – Суржанский. Проверь всех его знакомых. Не мне тебя учить…

– Я все понял, товарищ Свистопляскин.

– Ну, а раз понял, тогда действуй. И помни, Альберт: либо мы сделаем это, либо нас сомнут вражьи Союзы и тому подобные саботажники. Вредят, гады! Вредят же, черти, стране!

А страна тем временем превращалась из аграрной в индустриальную, освобождала рабочих и крестьян от всего, открывала трудящимся дорогу в светлое коммунистическое «завтра», сбрасывала c себя старорежимное «вчера», вулканировала беспрецедентной кампанией по выдвижению на ответственные посты рабочих-коммунистов, вступала в новую эру, в которой простому трудящемуся были открыты все дороги, уничтожала безработицу и частную торговлю, собирала сливки c проведенной налоговой реформы, создавала закрытые распределители и показательные универмаги, вводила карточную систему распределения товаров, строила избы-читальни и металлургические комбинаты, чумы и красные юрты, снимала фильмы «Привидение, которое не возвращается» и «Октябрь», «Мать» и «Генеральная линия», «Стачка» и «Конец Санкт-Петербурга», писала книги «Разгром» и «Земля», «Человек, осознавший величие» и «Коммунистка Раушан», «Как закалялась сталь» и «Марш 30 года», да и вообще, делала еще много чего, и все ради благосостояния честного советского человека.

Часть вторая
АФЕРА

Глава XIV
СТЕЧЕНИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ

Удивительная, непонятная, даже загадочная эта штучка – стечение обстоятельств. Кто же правит здесь – Его величество Случай? Господь Бог? Дьявол?

– Все от бога, – уверяют одни. (Я есмь путь и истина и жизнь.)

– Все на свете случай, – заявляют другие. (Куда дышло, туда и вышло.)

– Все в мире закономерно, даже случайность, – утверждают третьи. (Наука – враг случайности.)

Вот и попробуйте после этого разъяснить историю, описанную в «Правде Канавинского исполкома» (No 54 от 26 мая 1929 г.): «Гражданин Свинкин, председатель кустарной мастерской „Хром, юфть и другие виды кожи“, возвращался c работы домой. На Дуденовской улице ему как снег на голову упал кирпич. Свинкин, не приходя в сознание, скончался на месте».

А гражданин Бычков спешит на премьеру в театр и нежданно-негаданно в обморок падает или, того хуже, поскальзывается на льду и – черепом оземь. Позже в театре – анатомическом – его самого рассматривают студенты.

Произвол судьбы, скажете. Возможно. Но о произволе мы сейчас не будем, потом поговорим.

В другой раз идет беспартийный Сморчков по темной улице, а из-за угла выходит молодой человек c мордой зверя. После недолгого общения этот Сморчков остается без бумажника, но c синяком под глазом.

Стечение обстоятельств не оставляет в покое советского гражданина, следует за ним неотступно, неся не только потери, но и приобретения.

Еще вчера товарищ Сервизкин-Вилочкин получал зарплату в размере шестидесяти рублей, а сегодня – ну надо! – его повышают в должности и платят сто двадцать; при этом в пищтресте, где он работает, никто не умер и не сослан на пенсию, да и управляющий треста означенного Вилочкина терпеть не может. Просто взял да и выпустил на него стодвадцатирублевый ручеек, сделал, так сказать, безответственный выпад.

Впрочем, c советскими гражданами и не такие казусы случаются. Мадам Индюшатникова из Междуреченска, к примеру, тоже ничего не потеряла, а, очень даже наоборот, родила сразу двух мальчиков и трех девочек.

C гражданином Дизентериевым из славного города Лакинска произошло и вовсе неописуемое событие. Поругавшись c супругой во время завтрака, он втолкнул себе в рот огромный кусок кренделя, намоченный в горячем чае, и обжег язык.

Справедливости ради, однако, надо заметить, что ругаться c супругами доводится гражданам и в капиталистическом мире, где, как известно, царит дух предпринимательства. Барахтаясь в штормовых волнах бизнеса, там стараются не пропасть в бездне всевозможных обстоятельств и даже порой уповают на Его величество случай.

Безработный из города Хингхэма в штате Массачусетс однажды, после очередной ругачки c дорогой женой, решил прогуляться по берегу залива. Из найденной мокрой палки он смастерил превосходную игрушку. (Все имущество этого господина состояло из перочинного ножика в кармане и нескольких бревен во дворе дома.) В то время и в том месте прогуливалась богатая дама c белобрысым румяным мальчуганом. Увидев у дяденьки игрушку, мальчонка расплакался. Мама купила игрушку и заказала дяденьке еще парочку. Через три месяца игрушки безработного гражданина из Хингхэма были признаны всеми северо-американскими штатами, а безработный вскоре стал миллионером и владельцем фабрики. А что бы стало c этим счастливцем, не ругайся он со своей супругой?..

Другой избранник судьбы, коммивояжер Дэвид Кертин, заработал миллион долларов только на том, что изобрел… бумажный стаканчик. Кто помог? Его величество случай. А кто надоумил чету Уоллес удовлетворить потребность американских читателей в новостях мировой культуры, создав журнал «Ридер дайджест»? Почему Генри Люс и Бритон Хэдден начали издавать журнал «Тайм», еженедельник c самыми важными новостями планеты? То-то и оно!..

Нэпман Гуськов из уездного города Жирновска тоже попал в водоворот обстоятельств. В Жирновске было всего четыре точки общепита: две столовые, чайная и распивочная. Общепиты были убыточными и день за днем приближались к тому, что в деловых кругах называется банкротством. Тогда сочувствующий советской власти нэпман Гуськов арендовал все помещения первого этажа уездного театра профпропаганды и устроил в них уютный трактир, где жирновчане и гости города могли преспокойненько откушать щец, погонять чаи или сообразить, если возникнет охота. И все это в одном месте. Красота! Но как эта «красота» возникла в уме нэпмана Гуськова, как оказалась в его смекалистых мозговых извилинах? Ответ один: стечение обстоятельств.

Великий, всемогущий Случай казнит и милует, забрасывает каменьями и осыпает золотым дождем, ничего тем не менее не оставляя в вечную собственность.

Случай соединяет и разъединяет людей. Два гражданина – один из Сухого Лога, а другой из Кислодрищенска – вдруг встречаются в суруханском привокзальном ресторане и становятся друзьями по гроб жизни. Юноша и девушка, подобно сотням тысяч таких, как они, сходятся, влюбляются и в какой-то роковой час расходятся. Подозревают ли они, что находятся во власти Случая? Рождаются дети, стреляются молодые люди, ни c того ни c сего травятся очаровательные мадемуазели.

Стечение обстоятельств, Судьба властвует над гражданами Страны Советов, управляет ими, вводит в искушение и сокрушает двояко – отказывая в желаниях или, напротив, исполняя их.

Одни стремятся к тихой, спокойной жизни, другими движет энтузиазм, третьи мечтают о портфеле и кресле, четвертые гоняются за большими деньгами, пятые… пятые гоняются за четвертыми.

В чрезвычайно ляпсусной ситуации оказался немолодой уже и полулысый гражданин. Его уволили со службы при таком стечении обстоятельств, что, если бы узнал об этом Карл Маркс, он немедленно предал бы анафеме «Манифест Коммунистической партии» и подался бы в сапожники. Но создатель «всесильного учения» не мог разглядеть эту историю даже в своих лукавых диалектических снах, так как дело было весной 1931 года в узбекском городе Газганде…

Глава XV
СЧЕТОВОД ПЕРВОГО РАЗРЯДА

Полулысый человек c желтыми пшеничными бровями над мелкими белыми глазками и c такими же желтыми английскими усиками, а манерами, присущими только советским конторским служащим, проснулся от оглушительного звона будильника. Протяжно зевнув, он машинальным движением руки подавил усердие звонка и бодро встал c кровати. За комплексом гимнастических упражнений последовало одевание и весьма легкий завтрак.

Вскоре из трехэтажного рабочего общежития вышел полулысый человек c достоинством, отраженном на красном железопартийном лице, в белой рубашке, убогих светлых брюках, поношенных парусиновых туфлях и c небольшим, местами обшарпанным крокодиловым портфелем под мышкой. Сделав несколько шагов, он остановился и тихо сказал самому себе:

– Сегодня понедельник. Кому в лес, кому по дрова, а я вынужден проверить чемодан.

После этих слов человек в парусиновых туфлях продолжил движение по проспекту имени Социализма.

Было раннее, дышащее свежестью, среднеазиатское утро. Заря разливалась, лаская красными лучами полноценное, без единой тучки, небо. Под нежно греющим алым солнцем вспыхивали серебристо-зеленые факелы тополей, на стенах домов трепетали слабые тени. Легкий ветерок, пахнущий жасмином, навозом и гниющими абрикосами, свободно гулял по проспекту имени Социализма.

Прибавив шагу, человек в парусиновых туфлях свернул на узкую улочку c глинобитными заборами и, дойдя до ее конца, очутился между седельной мастерской «Вольтижер Востока» и магазинчиком «Газгандский книготорг». Пройдя еще метров двадцать, он остановился.

Слева располагался туземный базар – целый город c торговыми улицами, переулками и тупиками. Городские власти собирались соорудить на этом месте Коопцентр, но деньги, ассигнованные на строительство, были до последней копейки угроханы на постройку здания Ирригационного института. Поэтому на базарной площади, как в старые байские времена, праздно шатались ватаги гуляк, перекатывались «селям-алейкум»-"алейкум-селям", раздавались звонкие восклицания водоносов, и лесопильное «и-а» ослов. Пахло кебабом и уксусно-шашлычным дымом. Человек в почтенных летах c широким лизоблюдским лицом махал над высоким мангалом небольшой фанеркой и часто вскидывал на проходивших граждан свои узенькие приживальческие глазки. Неподалеку от приживальческих глазок прыгала стайка молодых узбечек без паранджей, c окрашенными сурьмой бровями и румяными щечками. Женщина шахерезадного вида в цветном вычурном платье пекла лепешки в глиняной печке. Какой-то славный узбек, напоминающий обликом странствующего аскета, но c лукавыми черными глазами ударял по струнам танбура. Возле него на земле ютилась расписная пиала c недопитым зеленым чаем. Мелодию, исходившую из аскетского танбура, внимательно слушала стройная, как газель, тюрчанка. На тюрчанку, томясь от соблазна, смотрел толстый, покрытый азиатским загаром мужчина в штанах c широким шагом и халате, подпоясанном кушаком вокруг. Благоухало мускусом, миндалем, розовым маслом и прочими пряностями. В пестрой сутолоке базара, среди тесных шелковых, седельных, красильных и ковровых рядов, движущихся стопок горячих лепешек и узкогорлых кувшинов, мелькали халаты особого покроя, узорчатые тюбетейки, кисейные чалмы, шальвары и ишаки c длинными ушами. Гончарники колотили палочками по своим горшочкам, рождая звонкую дробь. Бойко шла торговля чищеными орехами и изюмом, чарджоускими дынями и рахат-лукумом, нугой и кунжутом, абрикосами и персиками, ватными одеялами и войлочными колпаками, пестрыми халатами и тюбетейками, висящими на гвоздях под базарным куполом.

Справа, за домиками из сырцового кирпича c плоскими мазаными крышами и крытыми террасами, виднелись смеющиеся сады, одетые в яркий шелк. Неоформившаяся жара простиралась над садами. От нее распускались интенсивно красными цветками аргуваны. Стоял пронзительный аромат пряной амбры, странно соединявшийся c запахом цветущих яблонь. Сладко разило пробуждающейся от ночной прохлады влажной землей. Гудели пчелы, собирая дань c нежно-малиновых цветков. Затаенно журчала и смеялась тяжелая, словно ртуть, вода в арыках.

Под садами картинно возвышалась мечеть Хазрет-Хызр c айванами по осям двора, монументальными порталами на главном фасаде и древней узорной кирпичной кладкой в основании. Рядом поблескивал прямоугольный водоем для питьевой воды – хауз, укрепленный каменной облицовкой, окаймленный деревьями и ступенчатой набережной. В нем отражалось все великолепие Хазрет-Хызра. Именно здесь старательные гиды из газгандского общества пролетарского туризма устраивали плановые тематические экскурсии. Сначала туристов долго водили по многостолпным молитвенным залам, затем тыкали пальцем в полукруглую молитвенную нишу, ритмично поясняя: «Вот, товарищи, перед вами так называемый михраб. Он находится в стене, обращенной к Мекке», потом их заставляли подниматься по кирпичным ступенькам на круглую галерею, превращенную в смотровую площадку c перископом и подзорной трубой. Отсюда можно было панорамно обозревать местность. Пролетарские гиды, по-ленински протягивая руки и методично разъясняя, показывали туристам городище «Афрасиаб», сводчато-купольные архитектурные ансамбли Шахи-Зинда, мавзолей Рухабад, остатки моста-вододелителя через Зеравшан, эмирский дворец c бойницами и зубчатым верхом, памятник комсомольцам-красногвардейцам, монумент «Свобода», колонну Марксизма и другие изыски восточного колорита.

«Что-то сегодня на душе кошки скребутся», – c внезапным раздражением подумал полулысый человек и, спешно миновав базарную площадь, дымную чайхану над арыком и карагачи c огромными гнездами аистов, вышел на улицу Улугбека.

Здесь высился круглоствольный минарет Мирхараб, украшенный глазурованной керамикой и узорной изразцовой шапкой. До революции c этого самого Мирхараба призывали мусульман-суннитов на молитву и сбрасывали вниз преступников. Но Газганд давно уже не жил по законам шариата: по утрам вместо завываний муэдзинов грохотали марши духового оркестра местного Дома культуры, шейхов и других подобных им баев сослали на колымские кулички, а Коран и проповеди пророка Мухаммада заменили красноречивыми пролетарскими лозунгами.

Улица Улугбека была теперь асфальтоносной и по-европейски обустроена во всю длину. Рядом c трубой минарета величественно громоздилось построенное пару месяцев назад блочное здание Научно-исследовательского Ирригационного института имени Саади. Выразительность здания усиливал широковещательный плакат:

УДАРИМ ПО ЗАСУХЕ И

АРХАИЧЕСКОЙ ИРРИГАЦИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ АГРОТЕХНИКОЙ И ДОСРОЧНЫМ ВЫПОЛНЕНИЕМ

ПЕРВОГО ПЯТИЛЕТНЕГО ПЛАНА!

Фасад института, ударяющего по тому-то и тому-то и тем-то тем-то, оживлялся богатой игрой светотени и всем своим видом выдавал архитектурный стиль, присущий конструктивистам.

В конце улицы Улугбека возвышалась каменная колонна Марксизма. Колонна, по замыслу городских властей, должна была потворствовать идейно-политическому воспитанию местного населения. В этом причудливо-монументальном сооружении узнавался творческий почерк московского скульптора-станковиста товарища Чернышева-Ласточкина: ствол колонны был украшен скульптурными многофигурными сценами битв красных молодцов c басмачами и увенчан грудным бюстом бородатого, как Аксакал, Карла Маркса.

Через пять минут полулысый человек приблизился к железнодорожному вокзалу, вошел внутрь, пересек зал ожидания и занял очередь в камеру хранения ручного багажа. Простояв около десяти минут и небрежно сунув багажному смотрителю квитанцию и десятикопеечную монету, он получил деревяный чемодан, оклеенный искусственной фиброй. Еще через несколько минут этот гражданин появился в залитой известью, прокуренной, зловонной станционной уборной, уединился в одной из кабинок и открыл чемодан. Ласковым взглядом окинул он содержимое. Кабинка наполнилась мягким светом засверкавших под пшеничными бровями глаз. Гулко забилось сердце, зарумянились и без того красные щеки, пухлые губы растянулись в сладострастной улыбке южноафриканских дельцов, одержимых алмазной горячкой. Чемодан был до краев забит аккуратно сложенными пачками различных купюр на общую сумму копейка в копейку девять миллионов рублей. Вдоволь насладившись осмотром, владелец чемодана почувствовал полное удовольствие. В целях конспирации он дернул бачковую держку и спустил воду в унитаз, после чего быстро вышел из туалета и, повторно заняв очередь, сдал свои миллионы в камеру хранения.

– Надо же так упариться! – выдохнул миллионер, выйдя на вокзальную площадь. – Да и до десяточки одного миллиончика не хватает! Мелочь, но неприятно – хоть зубы на полку клади. А вообще, получается, что я только в этом ватерклозете калиф, и то на час!

Дотронувшись рукой до влажного лба, он вдруг почувствовал, что его глаза вылезают из орбит, а натренированное пудовыми гирями тело чрезмерно напряжено.

На вокзальной площади раскинулась живописная клумба, усыпанная багряными тюльпанами, изящными нарциссами и причудливыми цветочками, испускавшими благоуханье камфоры.

Гражданин сомкнул веки, потянул носом утренний воздух и замер.

Насладившись воздушными ваннами, пропитанными клумбовым ароматом, обладатель девяти миллионов ощутил в себе приятную свежесть и прилив энергии.

Пробормотав в аглийские усики: «Ну вот я и завладел своим телом!», он на всех парусах кинулся к автобусной остановке.

Подошел автобус номер два. Пропихнувшись в дверь и отдав кондуктору заранее приготовленную монетку, полулысый миллионер пристроился у окна. Второй номер обдал вокзальную площадь кучевым дымом, похожим на цветную капусту, тронулся c остановки, пробежал пятьсот метров по улице Улугбека, свернул на проспект Баби-Ханыма и, тормознув на остановке «Трест», выплюнул из своего тропического салона пассажира-миллионера.

Серое двухэтажное здание акционерного общества «Газгандский Пятьдесят первый трест» было сооружено сравнительно недавно и представляло собой одно из чудес строительной техники: аккуратный железобетонный куб. Внутри куба помещался небольшой вестибюль c лестницей на второй этаж и павильон-сторожка, на фасаде которого была прикреплена дощечка: «Предъявляй пропуск в развернутом виде, не ожидая требования».

Миллионер в парусиновых туфлях размеренным шагом служащего вошел в здание треста и не предъявил пропуска. Прочитал на доске объявлений:

Товарищи!

Сегодня в 17.00 состоится общее собрание служащих треста. На повестке дня стоит доклад «О неделе гражданской войны 1919 года». Докладчик П.C.Колбаскин.

Явка обязательна.

поднялся на второй этаж, открыл обитую дерматином дверь c табличкой «Бухгалтерия» и проник в маленькое светлое помещение, единственным украшением которого являлся плакат c надписью:

ПОМНИ, ТОВАРИЩ,

БУХГАЛТЕР – ПРОФЕССИЯ ТВОРЧЕСКАЯ!

До начала занятий оставалось еще двадцать минут, но за своими конторскими столиками уже сидели три «творческих работника»: главный бухгалтер Валерий Никифорович Губителев-Мамочкин, его помощник Зильберштейн и счетовод второго разряда Борис Николаевич Котеночкин. Только что явившийся на службу Александр Иванович Корейко занимал в тресте должность счетовода первого разряда. Шнырнув глазами по помещению, Александр Иванович бросил сослуживцам легкое «Здрасьте, тащщи» и занял свое привычное место у окна. Перочинным ножом он методично очистил желтую ядреную репку, порезал ее и начал пережевывать ломтик за ломтиком c аппетитным хрустом. Перед счетоводом лежали еще два холодных яйца всмятку и краюшка хлеба. Участь этих продуктов была предрешена.

Пока тихий, скромный счетовод первого разряда занят жизненно важным делом, мы разъясним, что завтракать вот так, по-монашески, товарища Корейко приучила гражданская война. Да, он участвовал в гражданской войне. Постольку, поскольку она приносила ему прибыль. Красная армия боролась за счастье трудящихся масс, а Александр Иванович ловил рыбу в мутной воде и дорыбачился до того, что стал советским подпольным миллионером.

1931 год застал подпольного миллионера сорокалетним коммунистом. В партию его затащила мохнатая лапа – служащий Внешторга Оконников Аркадий Борисович, c которым Корейко был на паях, прокручивая ссудные деньги московской лжеартели «Реванш». Партбилет помог Александру Ивановичу устроиться на работу в газгандский Пятьдесят первый трест и ежемесячно сжирал десять процентов от семидесятипятирублевого оклада. Членские взносы конторщик-миллионер платил регулярно и имел на службе имидж трудолюбивого, исполнительного и перегруженного работой человека. На заседания ячейки Александр Иванович прибывал раньше всех, никогда не выступал, но смотрел на ораторов преданными глазами, если их речь совпадала c директивами управляющего трестом Дотехпоровича.

Но никто из сослуживцев Корейко и вообразить себе не мог, что Александр Иванович не простой советский служащий, а человек c натурой скрытной, жадной, что он ненавидит советскую власть, что он подвижник, сознательно изнуряющий себя финансовыми веригами, что он дока по части коммерческих тайн. Никто, кроме великого комбинатора, не знал, что этот индивид c железопартийным лицом обладает купеческой жилкой и девятимиллионным капиталом. И хотя стены учрежденческого коридора постоянно дрожали от слухов, об Александре Ивановиче даже самые ярые трестовские сплетники никогда не злословили.

Ровно в восемь часов раздался звонок, оповестивший служащих Пятьдесят первого, что пора приступать к занятиям. Завертелись арифмометры, защелкали костяшки счет, прессы приступили к копированию деловых писем, пишущие машинки и прочая канцелярская утварь пришли в движение.

Рабочий день грянул.

Александр Иванович смахнул со стола крошки и c громадным жаром принялся за работу.

– Товарищи, – тявкнул главбух Губителев-Мамочкин. – Отчет на носу. И РКК тоже. Так что хватит ушами хлопать. Мух ловить тоже. Пора к ответственной работе приступать.

– А что делать со снабженцами? – занимательно поинтересовался товарищ Котеночкин. – От них до сих пор никаких отношений не поступало.

– Надо крутиться, Борис Николаевич, – ответствовал главбух. – Дотехпорович мне так и сказал: «Не сдадите отчет к шестому, лишу прогрессивки всю бухгалтерию».

– Я, конечно, дико извиняюсь, но думаю так: начальство на нас страху нагоняет, – картаво проверещал Зильберштейн. – Нас РКК в прошлом квартале прочищала, теперь, а это я уж точно говорю, Пятьдесят вторым займутся…

– Вы слышали новость, товарищи? – устремляя свой взгляд на главбуха, заверещал Котеночкин. – Делопроизводителя общей канцелярии Сорок четвертого треста в финансово-счетный отдел перевели. Заведующим назначили… А личность его так себе и доверия не внушает, только то и делает, что выдвиженца из себя корчит. А сам в прошлый вторник на базаре пластинками торговал…

– И такое бывает, – проговорил Зильберштейн и, утвердив свои локти на столе, начал что-то считать на осиновых счетах.

– Так-то оно так, – Котеночкин сдвинул на лоб очки, – но не забывать о работе… Как же со снабженцами быть? Валерий Никифорович?

– Надо крутиться! – повторил уже как указание Губителев-Мамочкин. – Кру-ти-ться! И потом… Товарищ Котеночкин, я вам давно говорил! Разберитесь, наконец, c уплатой подозрительной задолженности кооперативу «Бришстрой»!

– Александр Иванович, – учтиво пропел Зильберштейн, отрываясь от счет. – Сколько будет двести тридцать четыре на тридцать восемь?

Александр Иванович даже не наморщил лоб.

– Восемь тысяч восемьсот девяносто…

Но договорить он не успел. Дверь отворилась и впустила в бухгалтерию «вестника несчастий» – хорохористого секретаря Сидорова.

– Товарищ Корейко, к управляющему, – мигал от удовольствия секретарь. – Товарищ Губителев-Мамочкин, товарищ Дотехпорович просил перевести товарища Цариковского в высший разряд тарифной сетки! Приказ о переводе он передаст позднее. Какая там у нас вилка окладов в высшем?

– А вам зачем?

– Товарищ Анастас Васильевич просил уточнить…

– От ста двадцати до ста тридцати.

– Ладаньки, пойду доложу… Товарищ Корейко, поторопитесь, вас ждут.

– Тэк-c! – недовольно произнес Корейко, c громом отдвинул стул и направился к выходу.

Ничего хорошего Александр Иванович не ждал, но не дано ему было узнать, что его недовольное «тэк-c» напрямую связано c одним примечательным эпизодом из жизни управляющего Пятьдесят первым трестом товарища Дотехпоровича.

В субботу днем, когда базарная площадь гудела от затопившей ее из конца в конец многоцветной толпы так волнующе и маняще, что не посетить базар было бы непростительной глупостью, Анастас Васильевич осматривал полки c книгами «Газгандского книготорга». Наткнувшись на роман московского писателя Головко «Бурьян», он вдруг вспомнил, что жена просила купить головку для примуса. Сладко зевнув, Анастас Васильевич вышел из «книготорга» и качаясь поплыл на базарную площадь. У входа на базар его внимание привлек бородатый старичок c лицом, подобным вялой дыне.

Вялая дыня, сложив руки трубой, кричала:

– Определяю способности по телодвижениям! По почерку! По выражению глаз!

Анастас Васильевич подошел к старику и встал перед ним в третью позицию.

– Это правда? – полюбопытствовал он насмешливым голосом.

– Истиная правда, – радостно улыбаясь, ответил старик, всем нутром почувствовав богатого клиента.

– И по почерку можете?

– А то!

– И по глазам?

– А как же!

– И по телодвижениям можете?

– Могу. Вот, к примеру, вы. Ваши скрещенные руки означают плохое ко мне отношение, а поигрывание большими пальцами и покачивание тела явно выражают чувство превосходства.

– Изумительно! – c веселым удивлением воскликнул Анастас Васильевич. – Просто и необыкновенно! – Тут он дико оглянулся и деловито уточнил: – Значит, и по почерку можете?

– Могу! Конечно, могу! – сиял старичок.

Дотехпорович вынул из своего портфеля листок бумаги и написал на нем: «Госплан – в срок!».

Специалист по чужим способностям внимательно проследил за рукой клиента, взял листок, проникновенно понюхал его, затем расширил зрачки и упер взгляд в написанное. Ухмыльнувшись, графолог многозначительно поднял брови и изрек:

– Я нисколько не сомневаюсь, что вы работаете в одном из трестов нашего города. А год назад работали в управлении недвижимым имуществом в Бухаре. Знаете свою работу до тонкостей. По вашему грифонажному почерку (то есть вы пишете скорописью) я заключаю, что вы наблюдательны и глубокомысленны. Однако очень беспокойны и нервны. Одновременно быстры и активны.

Ясно, что слова эти произвели на работника треста сильное впечатление и уже можно было брать быка за рога.

– Взгляните сами: ваша буква "Г" похожа на виселицу, остальные же буквочки – грифонажные. Этот факт позволяет заключить то, что вы чрезвычайно быстры и активны, то есть я хотел сказать, что у вас есть интуиция. C вас рупь!

– Изумительно! Вам цены, товарищ, нет!