Текст книги "Триумф великого комбинатора, или Возвращение Остапа Бендера"

– И то верно. Берите его c собой… Андрей Тихонович, камарад Пьер приглашает вас и меня на праздничек в честь нашей случайной встречи. Сами понимаете, такое раз в жизни случается!

– О чем разговор? Нет никаких разговоров… Может Кима разбудить?

– Он спит? – удивленно спросил администратор. – Что c ним такое?

– Выглушил всю бутылку такого же рома!

Администратор неопределенно поглядел на Ляшко, постоял молча, почесал в затылке, рассудил так:

– Это кто-то из поклонников вам этот ром презентовал, не иначе!

– Может разбудим? – спросил Ляшко.

– Да зачем же? – Исидор Кириллович театрально сморщился. – Пусть отдыхает.

– Хорошо! Черт c ним. Пусть дрыхнет. Итак в…

– В Мэзон-Лаффит.

– Туда!

Двадцатикилометровую дистанцию таксомотор преодолел за полчаса и оказался в маленьком живописном городке, расположенном на опушке Сен-Жерменского леса. Недалеко от полуразрушенного замка, в котором еще во времена Первой империи жил на широкую ногу маршал Ланн, располагался ипподром. Въезд в конюшню советской команды вел прямо c улицы. Конюшня располагалась в высоком кирпичном здании, выстроенном небольшим квадратом. Все ворота и двери были выкрашены коричневой краской. Направо и налево в высоких стойлах, окна которых были забраны решетками, стояли около десяти выхоленных жеребцов. В первом стойле лошади не было, в нем сидел конюх Петрович и чинил шлеи, уздечки и прочую конскую сбрую. Андрей Тихонович хотел было c характерным только товарищу Ляшко комчванством заметить: «Наерундил ты, Петрович, делов!», но промолчал и лишь любезно повел товарища Пьера на середку конюшни. Здесь он остановился c замиранием сердца. В четвертом стойле полулежал Черный Вихрь.

– Вот она, наша гордость! – торжественно сказал директор, войдя в стойло к жеребцу.

Но «гордость» на камарада Пьера не произвела особого впечатления. Он быстро осмотрел лошадь, недовольно причмокнул, хрустнул пальцами и, смотря почему-то не на коня, а на дорогую наборную сбрую со светящимися медяшками, почти в ужасе пробормотал:

– Ах, какие у него мутные глаза и взъерошенные волосы…

– Что вы говорите? – заволновался директор.

– Сами взгляните. – Камарад Пьер зевнул и приложил обе ладони, как шоры, к своим глазам. – Типичное лихорадочное явление – понурость. Как бы hypersustentation не было… – Тут он покрутил в руках наборную уздечку и прибавил: – Да, хворает лошадка, скоро скопытится!

– Чего?

– А в другом стойле это кто?

– А-а! Это Смелый Ветер, там дальше – Рвущийся Парус…

– Прекрасно, прекрасно…

Остап изобразил пальцами композицию «о`кей» и незаметно показал ее Джону.

В Париж возвратились к вечеру.

По предложению администратора встречу решили отметить в небольшом кафе на углу Шмэн-Вер.

В углу за дальним столиком как ни в чем не бывало уже сидел метр Оноре. Он ждал от великого комбинатора условного знака. К столику Остапа подошла официантка c рыжими волосами и в белом переднике c прошивками на черном платье.

– Bonsoir!

Администратор заказал шесть жареных куропаток, три бутылки бордо, столько же бурбона, и еще кофе c желтым шартрезом.

«Ну что ж, – подумал великий комбинатор, – будем доводить до кондиции». И он разлил по стаканам бордо.

– Вспрыснем по бокалу красного за мировую революцию!

Вспрыснули.

«Бордо и ром – какая гадость!» – подумал Остап и разлил по рюмкам ледяной бурбон.

Выпили.

После третьей рюмки Андрей Тихонович заговорил о своих любимцах.

– Ну как вам наши кони, товарищ Пьер?

Вместо ответа камарад Пьер задал странный вопрос администратору Гурию:

– Вы уже информировали товарища Ляшко?

– Нет, не успел, – ответил администратор.

– А что такое? – насторажился Ляшко и бросил косой взгяд на администратора.

Гурий вел себя так, как будто за столом, кроме него и камарада Пьера, никого не было.

– Не успел, – повторил он.

– Да как же это, Исидор Кириллович! – c французским акцентом укорил Пьер.

– Да вот не успел! – оправдывался администратор.

– Надо информировать. Очень надо.

– Может вы скажете?

– Я?

– Ну, конечно, вы!

– А почему я?

– Ну не я же! Кто из нас профессор, черт возьми?!

– Профессор – я! Но сообщить должны вы!

– Я?

– Конечно, вы!

– Черт возьми! – воскликнул вконец запутавшийся директор. – Что такое? В чем дело?

– Андрей Тихонович, ничего страшного. – Гурий широко зевнул. – Главное, не впадать в панику. Черный Вихрь – болен!

– Не может быть… – тоненько заскулил директор.

– Майн готт, Андрей Тихонович! – Гурий прищурился. – Можно подумать, что вам пятнадцать месяцев и четыре зуба! Вы, что младенец в люльке? Разуйте глаза, в конце концов! При вас же говорил камарад Пьер: «сюс-тасьон».

Лоб Ляшко заблестел, точно блин.

– Но…

Тут Гурий сказал твердо и безжалостно:

– Туго соображаете, Андрей Тихонович! Очень туго. Совсем, как Черный Вихрь!

– Спасибо!

– Пользуйтесь на здоровье. Поймите, что камарад Пьер – профессор. И не по каким-нибудь там танцулькам, а профессор-ветеринар! Да, у него нет аккуратной профессорской бородки, но зато он коммунист! А коммунисты говорят только правду. Не мне вас учить.

– Хорошо, хорошо. А что, этот «сюссьон» опасный?

Пьер по-профессорски поднял голову и по-лекторски монотонно молвил:

– Я обнаружил у этого животного воспаление головного мозга и копыта левой передней ноги. Alea jakta est.

– Якта? – Директор, массируя дрожащими пальцами веки, покосился на опытного ветеринара. – Скажу по чести, ничего не понимаю!

– Это научное определение, – любезно разъяснил ветеринар. – Если вам интересно, расскажу подробнее.

– Конечно, конечно, профессор. Меня это жгуче беспокоит!

– Это болезнь не то, чтобы заразная, но заразная.

– Заразная? – у директора задрожали губы.

Администратор легко улыбнулся.

– Андрей Тихонович, давайте сначала выслушаем профессора, а потом будем думать, как нам выйти из этого ЧП.

– Че пе… – пробормотал в ужасе Андрей Тихонович.

– ЧП! – равнодушно подтвердил администратор. – А чего не бывает? Мы же в Париже.

– ЧП! – c отчаяньем повторил директор.

– Успокойтесь, товарищ директор, – сказал администратор, сощурясь. – Я пока c вами. Не пропадем. Продолжайте, товарищ профессор.

– Болезнь эта эпидемическая, обусловленная спецмикроорганизмами, передающимися c пищей. Первые симптомы проявляются весной. Достигает своего развития в июне, другими словами, еще немного и у Черного Вихря будет паралич.

«Хорошо излагает!» – подумал Остап.

– Ну тогда его нужно изолировать! – рявкнул директор, но прибавил робко: – Может так? Исидор Кириллович?

– Изолировать… – Гурий вздохнул. – Куда вы его изолируете? – решительно спросил он. – Кому нужна зараза? Это же Париж! Цивилизация! И потом, он у нас по накладным проходит!

Андрей Тихонович затрясся всем телом, глаза его наполнились слезами.

– А это все точно?.. – рассеянно проговорил он. – Паралич и все прочее?.. Эта «якта»?..

– Вы не верите профессору-коммунисту?! – ласково попенял ему администратор. – Участнику гражданской войны?

– А почему молчали ваши ветеринары? – степенно выделяя слова, поинтересовался камарад Пьер. – А, Андрей Тихонович?

– Наши вредители? – гневно ответил за Ляшко Гурий. – Они же только и думают, как подставить честнейшего директора Андрея Тихоновича! Лучше и не спрашивайте, товарищ Пьер! – Исидор Кириллович махнул рукой и, точно обиженный, отвернулся.

– Да-а… – простонал Андрей Тихонович. – А ведь…

– Да не «да-а», а ситуация! – перебил его необычайным тоном безжалостный Гурий. – Си-ту-а-ция! Представляете, Андрей Тихонович, мы возвращаемся на завод, а все лошади сдохли!

– Почему же все?

– Зараза, Андрей Тихонович, она никого не щадит!

– Я пропал!

– Конечно, пропал! И я пропал. А что мы скажем товарищу Сталину?!. Давайте мыслить.

– Давайте.

– Истина в вине! – категорически бросил Гурий. – Так будем же ее искать!

Все трое выпили.

– Исидор Кириллович… – Ляшко немного помедлил и потом, после раздумья, c уважением прошептал: – Вы же администратор, вам и решать.

– А что если нам продать Черного Вихря? – вдруг предложил администратор.

Андрей Тихонович остолбенел.

– Продать?.. Исидор Кириллович, вы сказали продать?

– А что тут такого? – Гурий улыбнулся мефистофелевской улыбкой. – И накладные в порядке будут…

Услышав, что накладные будут в порядке, Андрей Тихонович оживился.

– И в самом деле! Это же мысль! Чего тут голову ломать! Нужно только хорошего покупателя найти!.. Хотя, кто же купит заразную лошадь?

– А вот хотя бы камарад Пьер!

Профессор не выдержал, отвернулся и начал тихо смеяться в кулак.

– Камарад Пьер? – тревожно спросил Ляшко.

– А почему бы и нет!

– А зачем? – тихо, шепотом спросил Андрей Тихонович.

– Для опытов, – громко объяснил Гурий. – Товарищ профессор, где вы там?! У вас чековая партийная книжка c собой?

– Всегда c собой, камарад Гурий! – профессор смачно высморкался в европейский носовой платок.

– Ну и отлично!.. Андрей Тихонович, какую цену мы назначим за заразного коня участнику гражданской войны коммунисту товарищу Пьеру?

– Коммунисту Пьеру? за заразного коня? назначим? много, конечно же, ему нельзя… Триста тысяч.

– Триста мало! – отрезал Гурий. – Коммунист коммунистом, но сальдо всегда должно быть в нашу пользу. Пятьсот! И не меньше! Договорились, камарад Пьер?

– Согласен, – выразив некоторое недовольство, отозвался Пьер. – Сейчас я как раз работаю над диссертацией по болезни Борна.

– Вот и хорошо! – заторопился директор. – Забирайте ради бога. Эй, товарищ! Еще ром!

Казалось, что потребность в роме у Ляшко стремительно вошла в привычку.

– Андрей Тихонович, ром успеется. Документы… – торопливо молвил администратор в ту самую секунду, когда на лице Ляшко наконец определилась утешительная улыбка. – Камарад Пьер, выписывайте чек! Не видите, товарищ директор ждет… На Прилежаевский конный завод… пятьсот тысяч франков… Вот так… А вот и юристы подоспели! Париж, все-таки!

– Bonsoir! – поприветствовал всех торчкобородый господин, голова которого была не то чтобы маленькая, но могущая глядеть в монокль двумя синими бегающими глазами сразу.

– Это кто? – поинтересовался Ляшко.

– Это юрист! – бросил Гурий. – Он заверит вашу подпись… Господин Оноре, приступайте к своим обязанностям. Товарищ Ляшко, а вы пока выпишите пропуск на вывоз Черного Вихря.

– Товарищ гарсон, еще рома! – аукнул товарищ директор так, что в баре на полках звякнули бутылки. Затем он достал из кармана патентованное перо и, качаясь, выписал пропуск.

Администратор взмахом руки успокоил бармена и налил Андрею Тихоновичу еще рома. Андрей Тихонович, мотая из стороны в сторону головой, душно посмотрел на рюмку, осушил ее залпом и шибанул камарада Пьера насыщенным перегаром.

– Поднимем эти заздравные бокалы за меня – лучшего конного директора!

Бокал стоял на одной своей ножке, а товарищ Ляшко на своих двоих уже стоять не мог, поэтому Остапу пришлось поднимать уже не бокал, а самого Ляшко.

Камарад Пьер со словами «mille pardon» встал из-за стола и поспешно удалился. Андрей Тихонович пожал плечами, проводил его пустомысленным взглядом и, пробубнив: «Нужо быть проще, тогда к вам потянутся люди!», тягуче запел:

Трататульки-тра-та-та!

А я тебя любил,

А ты меня не полюбила!

Через четверть часа Остап отвез мертвецки пьяного товарища директора в гостиницу.

И дольше века длилась ночь у Андрея Тихоновича Ляшко. И ждал его невеселый рассвет. И не мог он знать, что, когда ночь уже растратила одну свою половину и принялась за вторую, из Сен-Жерменского леса в направлении Кале осторожно выехал бежевый фургончик. В фургончике на четырех здоровых ногах стоял Черный Вихрь. В Англии его и господина Кервуда ждал как манны небесной некий Эдвард Сваггерт c чеком на пять миллионов фунтов стерлингов. Великого комбинатора же ожидали баронство, легкая безалаберная жизнь и берег теплого океана, где среди балконных пальм и фикусов красовался город Рио-де-Жанейро.

Глава XXXIII
В ЛАЗУРНОЙ БУХТЕ ГУАНАБАРА

12 августа, во второй половине дня, а точнее в восемь склянок, c пассажирской пристани Шербурга, сияя ватерлинией и оставляя за собой расходящиеся к пирсу волны, отчалил высокий двухтрубный океанский лайнер гусиного цвета. Длинная тень c ярко-красным отблеском «Маджестик» бежала по воде. Великолепный лайнер повернул на юг и, разрезая носом морскую гладь, величественно вышел из гавани. За ним, плавно махая широкими крыльями, летели чайки-хохотуньи. Они носились возле бортов «Маджестика», поднимались вверх и c пронзительными криками требовали яств. Но вскоре хохотуньи пропали: «Маджестик», взяв курс на Рио-де-Жанейро, вышел в открытое море. Гордые бирюзовые волны, вздымая густую пену, давили друг друга, суетились, бежали вдоль ватерлинии, разбивались о мощную грудь лайнера. На все четыре стороны раскинулась необъятная молочно-голубая масса Атлантического океана. Она тянулась серебристой скатертью, кое-где тронутой ясной лазурью и фосфорическим светом.

На восьмой день «Маджестик», глубоко врезаясь форштевнем в гладкую поверхность Атлантического океана и качаясь на пенистых волнах, малым ходом вошел в обширную бухту Гуанабара. В ее сказочной глубине блестел от огромного потока зеркальных авто главный порт Бразилии Рио-де-Жанейро.

Была тихая, свежая, сияющая над морем утренняя рань. Сквозь нежно-голубой туман проступали высокие холмы c отвесными гранитными скалами и шапками зелени на округлых вершинах. Холмы приткнулись тесно между морем, заливом Гуанабара и лагунами. Над городом господствовала только что построенная на вершине высокого холма Корковадо тридцатиметровая статуя Христа c распростертыми в благодати руками. Подсвеченная прожекторами фигура как будто парила в небе и вызывала волнение даже у самых закоренелых безбожников. Взгляд бетонного Христа устремлялся через море в Южную зону Рио-де-Жанейро, расположенную между Корковадо и берегом.

Лайнер остановился, и через его борт в море шлепнулся якорь.

Ближе к порту шло строительство многоэтажных жилых домов и гидроаэропорта. На главных улицах и вдоль набережной пучками стеклянного света горели эффектные здания.

Героический и Весьма Верноподданный Город Святого Себастьяна на Январской Реке встречал великого комбинатора шумно, громко, упоительно. На цокольной набережной стояли сотни людей. На корме белого парохода Остап мечтательно наблюдал за полетом чаек, круживших вокруг судна. Граждане в белых штанах и гражданки в белых шелковых платьях скопом показывали на теплоход указательными пальцами. На их лицах читался восторг. Командор отвел от них взгляд и неожиданно увидел в глубине бухты на фоне белых кубов рио-де-жанейровских домов огромный океанский лайнер желтого цвета. Остап вдруг вспомнил сновидение, посетившее его в тесовой резиденции бутлегера Тыры. Он усмехнулся и присмотрелся к капитанскому мостику желтого лайнера. Паниковского на мостике не было.

Из радиорепродуктора «Маджестика» по всему лайнеру разносился приятный женский голос:

– Дамы и господа! Президент Бразилии господин Варгас и команда океанского лайнера «Маджестик» приветствуют вас в одном из красивейших городов Латинской Америки. Город основан в 1502 году. Побережье Бразилии около Натала было открыто в 1500 году португальским мореплавателем Педру Алвариш Кабралом. Столица Бразилии обязана своей красотой главным образом горам и океану. C юга границу Рио очерчивает океан, c востока – залив Гуанабара. Климат здесь жарко-влажный. Основные районы разделены холмами, мысами и круто падающими к морю береговыми выступами. К вашим услугам большая омнибусная сеть. Из Рио в Сан-Паулу ведет самая оживленная магистраль в Латинской Америке – Виа-Дутра. Рекомендуем вам посетить большой водопад Паулу-Афонсу на реке Сан-Франциску. Приятного вам отдыха!

К этому можно добавить, что в 1922 году, сразу после того, как Владимир Ильич Ленин покинул пост генсека, в Бразилии была создана коммунистическая партия, которая тут же и весьма надолго ушла в подполье.

Но к нам все это не имеет никакого отношения, так как здесь приключения великого комбинатора застилает туман. Слухами земля полнится, и, как водится, чепуха совершенная вырастает как раз из этих самых слухов. Одни говорили, что великий комбинатор имеет дело c европейским могиканином по части афер Стависким, другие – что он живет в благоденствии в Бельгии. Поговаривали даже, что тело Остапа Бендера подвергнуто анабиозу и что лежит оно по сей день в специальной камере, а некий югославский профессор Вражич поддерживает в ней постоянную температуру. Слухи они и есть слухи, а подлинная судьба великого комбинатора, как уже было сказано, покрыта туманом, да таким, что, дабы его рассеять, понадобится не один роман.

Впрочем, если над всепожирающим временем приподнять завесу, то выяснится, что, когда Остап плыл на теплоходе в Северо-Американские Штаты и сплевывал в море табачинки, c Атлантики дул едкий, соленый ветер.

– Представление окончено! – сказал тогда Остап и ветер подхватил его слова и понес их на восток.

И разбивались в тот день мощные волны о береговые кручи. И летели вверх белые брызги. И крепчал ветер. И бурлили океанские валы. И румянилось на востоке небо. И стал тогда ветер красным. И стал тогда ветер белым. И струилась горькая песня: ветер красный, ветер белый собирает тучи гнева. Над седой равниной моря, синей молнии подобный, между тучами в проклятье, реет глупый Буревестник. А когда крылом касался он волны бурлящей пенно, то стрелой взмывал он к тучам. Небо слушало c вниманьем гоготанье черной чайки. И смеялись пять бакланов, две гагары плыли в море, три пингвина жрали падаль. Пали духом альбатросы. И металось все над морем… Не понять бакланам вредным крик потухший в страхе бури. Недоступно наслажденье глупым страждущим гагарам. Не тягаться альбатросам c подлой братией бакланов. Кто же видел смысл в изгнаньи? Кто у страха ищет силы? Кто пытался вздернуть к солнцу леденящих вражьих гадов? Буревестник! Глупый, слабый Буревестник! Буревестник бурно смотрит. Но в дали незримо солнце. Буревестник ищет пламя, и победный марш играет! Страх обуял его душу?! Нету страха. Битву ищет Буревестник?! Нету битвы. Все уж сдохли. Все объявлены врагами. Только пингвины рыдают, робко пряча свои клювы от коварных нитей спрута. Не нужна им больше падаль. Все уж отдано бакланам.