Текст книги "Политическая антропология. Учебник для вузов"

Образ государства в зеркале консерватизма

Консерватизм в политике и экономике, в науке и искусстве, в моде и повседневной жизни – все это разные явления. Что же их объединяет? Консерватизм считается уделом стариков, которые брюзжат по поводу новаций, которые к нам привозили с Запада. Интересно, где же существует то новое, которое еще не возникло?

Традиция имеет по меньшей мере три больших и специфических значения. Во-первых, традиция может означать традиционность и указывать на преемственность или непрерывность, которая всегда присутствовала, например, в строительстве, живописи или музыке. Традиция проявляется в качестве непрерывности культурной памяти, которая должна признавать и включать различное историческое понимание. Во-вторых, традиция может означать всеобщее содержание, здравый смысл, который всегда уже говорит нам нечто прежде, чем мы начинаем размышлять. В-третьих, традиция означает признание авторитета и его знаний. В этом смысле традиция для нашего понимания оказывается прежде всего открытостью к другому, который передает нам опыт и свое понимание мира. Это никоим образом не означает, что его мнение следует одобрять и принимать без критики. Наоборот, следует слушать всерьез голос другого и вступать с ним в диалог.

В последнее время все только и говорят об инновациях. Однако нельзя забывать о той цене, которую порой приходится платить за воплощение «прожектов», абстрагирующихся от технологических, научных, экономических, социальных и культурных возможностей, запас которых накоплен в той или иной стране. Социализм, может быть, и неплохая модель общества, но, как указывал сам Маркс, его экономическая база должна быть подготовлена капитализмом. При всем критическом отношении к российскому капитализму нельзя не признать, что возврат к нему в значительной мере вызван не только субъективным разочарованием, но и объективными причинами. В деле построения социального государства европейские страны достигли больших успехов, чем некоторые страны бывшего соцлагеря. Китайцы, приезжающие в Европу, именно там с изумлением находят «преимущества социализма».

По мере пробуксовки нетерпеливые новички прибавляют обороты и увязают все глубже, в то время как опытные водители убавляют газ и постепенно, «на раскачку», выводят застрявший автомобиль на твердую дорогу. Продолжая эту аналогию, можно напомнить высказывание М. Тэтчер, что общество без консервативной идеологии – это как машина без тормозов. Очевидно, английский консерватизм направлен на сохранение так называемых буржуазных ценностей, которые сегодня разрушаются уже без усилий леворадикальной критики.

Если вспомнить историю, то Марксова критика буржуазного общества, которая легла в основу социалистической модернизации, опиралась на ценности традиционного общества. Капитализм разрушает старые ценности земли, рода, труда, чести и измеряет все это деньгами. В результате земля продается и покупается, а человек превращается в рабочую силу. Деньги и рынки девальвируют традиционные нормы поведения в иерархическом обществе, где люди разных сословий чувствовали себя звеньями одной цепи, и по-новому объединяют людей в погоне за прибылью. В основе капитализма лежат универсальность рынка и определение стоимости на основе абстрактного труда, измеряемого количеством рабочего времени. При этом ценность природных ресурсов (земля, вода, воздух), а также человеческие затраты (отчуждение) не принимаются во внимание. Природа превратилась в «кладовую сырья», уникальные изделия – в товары серийного производства и массового потребления, а человек – в рабочего или буржуа.

Общество воспроизводится в отношениях людей, но капиталистическая экономика использует их как простой материал в том режиме, который резко отличается от человеческой формы этого материала. Индивидуальные лица формируются как усредненные личности. Проблема отчуждения, поставленная молодым Марксом, стала основной в «западном марксизме», имеющем дело с критикой «общества благоденствия». Что такое отчуждение? Это, во-первых, превращение вещи, изделия в товар, а человека – в рабочую силу. Во-вторых, это форма сознания, когда я есть такой, каким меня представляют другие. В-третьих, это утрата собственного Я и неподлинный образ жизни. «Отчуждение» – слишком широкое и неопределенное понятие. Многие формы отчуждения не может преодолеть никакая политическая революция.

Философы левой ориентации спрашивали: как частные лица могут быть представителями институтов? Можно перевернуть вопрос: что происходит, когда общественные роли играются индивидуумами? Например, в рамках семьи законы капиталистической экономики не то чтобы не действуют (буржуазная семья считается оплотом капитализма), однако родовые отношения все-таки оказываются решающими. Закон собственности подстроен под антропологию: всегда должен быть наследник состояния, и желательно, чтобы им был собственный ребенок. Другое антропологическое или родовое основание экономики проявляется как некая естественная граница накопления богатства. Прежние способы производства обеспечивали невысокий доход, так как один работник мог кроме себя прокормить сравнительно небольшое число людей, и это были в основном дети. Раб, лишенный семьи, работал на хозяина, крестьянин кроме семьи мог содержать еще и барина. Но их труд был одинаково малопроизводительным. Прежние способы производства были более устойчивыми, так как не вели к перепроизводству. Так называемый азиатский способ производства может служить примером «вечного возвращения». Он неподвластен никаким социальным катастрофам. Его ядро составляет община, которая сохранялась, несмотря на смену политических режимов.

Деспотическое государство перекраивает родовое общество. Оно существует всегда как идея и воплощается в разных формах феодального, капиталистического, социалистического и т. п. государства, превращающего людей в рабочие детали, подчиненные идее. Точно так же оно контролирует собственность, деньги, торговлю. Как известно, капитализм складывался постепенно, а стадия государства наступает мгновенно. Эпоха накопления капитала – сбор документов на право собственности, имеющей малую цену в результате дезинтеграции старой системы; затем продажа собственности в момент повышения цены. Но капитализм – это не просто спекуляция земельными участками и прочими товарами, это инвестиция производства в условиях наличия дешевой рабочей силы. Потребляя особый товар – рабочую силу, капитал начинает расширенное воспроизводство, вплоть до бесконечности. Маркс описывал рождение капитализма как встречу рабочей силы (пролетария) и капитала. Капитализм начинается, когда капитал присваивает производство. Спекуляция – купить, где дешево, продать, где дорого, – может существовать в любом государстве. Поэтому производительность труда – это главный фактор развития общества. Только в развитых странах, где 3 % населения обеспечивают остальных продуктами питания, можно говорить о расцвете символического производства.

Докапиталистические общества в условиях нехватки ограничивают потребности и желания, капитализм не ограничивает их, например, моралью, а, наоборот, стимулирует с целью расширения рынка. Медиумом общества становятся деньги. Их часто ругают, желтый металл долгое время считался воплощением дьявола. На самом деле деньги – великое цивилизационное изобретение. Борьба за владение собственностью разрешается не силой, а посредством покупки и продажи. Конечно, деньги долгое время сосуществовали с другими медиумами, да и сегодня еще не все продается. Поэтому их нельзя считать универсальным средством улаживания всех конфликтов. Любовные отношения опосредуются галантным дискурсом и требуют для своего осуществления некой «поэзии». На науку и бизнес накладываются моральные ограничения. Таким образом, существует множество медиумов, посредством которых общество нормализует поведение индивидов. Поэтому модель капиталистической экономики никогда не реализуется на 100 %. Не все можно купить, и не все продается. Всегда остается рутинная домашняя работа. Наконец, производство общества как целого, духовное производство – культура, философия, религия, наука, особенно фундаментальная, – не является коммерциализированным.

Органицизм и функционализм

Когда заходит речь о единстве общества, обычно начинают искать национальную идею. В органицистской программе центральная роль отдается душе культуры. История – это жизнь, а не теоретическое конструирование, некий органический процесс развития общественных форм, а не бюрократические попытки их контроля и регулирования под нужды капиталистической экономики. Шпенглеровская программа морфологии культуры отрицает плоский эволюционизм как упрощенную модель развития, согласно которой постепенно, шаг за шагом человечество строит цивилизацию, основанную на рационализме и гуманизме. Различая понятия типа и рода, Шпенглер оригинально и вместе с тем основательно развил метафоры организма и растения применительно к описанию специфики культуры. Его экспликация взаимосвязи логики жизни и логики причинности опирается на философскую антропологию Хельмута Плеснера.[27]27
  См.: Подорога Б. В. Идеологические корни философии истории Освальда Шпенглера // Вестник РГГУ. – 2014. – № 10 (132). – C. 57–66.


[Закрыть] Особый интерес вызывает концепция организма. Обычно органы мыслятся инструментально, но если орудие функционально, то органы могут заменять друг друга. Кроме того, отношения органа и тела сложнее, чем у деталей машины. Наконец, органы обеспечивают приспособление к среде, но они же и препятствуют этому. Согласно теории «выключения тела», человек дистанцируется от воздействия окружающей среды за счет использования орудий. Этой «конструктивистской» программе Плеснер противопоставлял целостный подход и использовал понятие «жизненного круга». Органы и тело, как писал Плеснер, во-первых, эквипотенциальны, то есть работу больного или утраченного органа может заменять другой, во-вторых, одновременно трансцендентны и имманентны.[28]28
  См.: Плеснер Х. Ступени органического и человек: введение в философскую антропологию. – М., 2004.


[Закрыть]

В противоположность конструктивизму Кассирера Шпенглер трактовал «мир» как непосредственное переживание. Каждый наблюдатель устроен по-разному и в зависимости от личных предрасположений составляет особенное представление о мире. В противоположность Гуссерлю, нашедшему выход в интерсубъективности, Шпенглер считал, что единство обусловлено не переговорами, а первичными мифами, выражающими судьбу народа. Отсюда природу нужно описывать научно, а историю – поэтически. «Природа» и «история» понимаются Шпенглером как два способа постижения мира. Историческое или поэтическое восприятие более раннее. «Природа» – более зрелый, или, как его оценивал Шпенглер, более «старческий» способ овладевать действительностью, он связан с городской жизнью, где властвуют деньги и обмен, подсчеты и расчеты. Поэтому механическое понимание мира постепенно становится общепринятым. Оно, доказывал Шпенглер, является односторонним, поэтому всегда необходим качественный подход. И для примера он приводил образ «живой природы» Гете как нечто, являющееся непосредственным созерцанием становления и развития. Его мир был организмом, который постигается не количественными, а качественными методами. Например, вместо гомогенного пространства используется топология, учитывающая особенность мест, в которых существуют описываемые явления. Шпенглер предрекал революцию в познании, результатом которой станет победа морфологического подхода.[29]29
  Шпенглер О. Закат Европы. – Новосибирск, 1993. – Т. 1. – С. 180.


[Закрыть]

«Закат Европы» был написан Шпенглером в годы Первой мировой войны, и в предисловии высказывалась надежда, что книга будет способствовать возрождению Германии. Шпенглер замечал усиление Америки и России, а для Германии считал достаточным быть лидером Европы. Он, конечно, допускал выход на мировую арену развивающихся стран, но не предполагал, что это произойдет быстро и окажется крайне опасным для Европы. В одной из лучших глав «Заката Европы», посвященной арабской культуре, не предполагается арабской весны и тем более возрождения исламского государства по образцу халифата. По мнению Шпенглера, Китай, Индия, арабский Восток – это спящие страны, отдыхающие от большой политики.

В своей поздней работе «Воссоздание Германского рейха» Шпенглер предлагал набор воспитательных, правовых, экономических и политических реформ, которые будут способствовать восстановлению государства. Его проект направлен на спасение традиционных человеческих отношений, на объединение людей в общественное целое. Прежде всего Шпенглер призывал спасти право от клерков, избавиться от казуистики. Если раньше учитывались моральные, социальные и психологические обстоятельства преступления, то сегодня суть дела теряется в крючкотворстве, в результате на основании мелких огрехов следствия адвокат избавляет преступников от наказания. Неудивительно, что число законов увеличивается, а число преступлений не уменьшается. Попытка формализовать и кодифицировать все, что нельзя нарушать, наверное, безнадежна. Следует полагаться на здравый смысл и нормы общества. Не все нарушения подлежат судебному разбирательству, да и в ходе судебного процесса современные теоретики права предлагают учитывать не только Уголовный кодекс, но и нормы морали, здравый смысл и проявлять житейскую мудрость.[30]30
  См.: Философия права и ответственность государства. – СПб., 2012.


[Закрыть]

Шпенглер писал: «В праве должно находить свое чистое и незамутненное выражение мировоззрение народа, его душа… Римлянину нужно иное право, чем афинянину, немцу – не такое право, как англичанину. Подходящее для всех и верное для всех право существует только в головах далеких от жизни ученых и фантазеров».[31]31
  Шпенглер О. Воссоздание Германского рейха. – СПб., 2015. – С. 72.


[Закрыть] Римское право является образцом в том смысле, что отвечало устройству римского мира, но оно не должно механически переноситься в другие культуры. Если Чемберлен сожалел о неполной рецепции римского права в Европе, то Шпенглер считал ошибкой замену старогерманского права на римское, которая произошла после 1495 г.[32]32
  Чемберлен Х. С. Основания XIX столетия. – СПб., 2012. – Т. 1. – С. 72.


[Закрыть] Наоборот, в Англии норманнское право сохранилось и действует до сих пор. Кодекс Наполеона тоже опирается на особенности французской жизни, и только в Германии источником права стала латинская книга, а не основополагающие ценности. Отсюда неприязнь людей, вызванная несоответствием книжного права жизненным потребностям (римская вещь и германская собственность). На место обязанностей поставлен репрессивный закон. Если римское право в его восточном варианте (пандектное право) основано на покорности, то в основе германской жизни лежит свобода. Всякое право соответствует обязанности, нарушение обязанностей влечет уменьшение прав. Отсюда должно иметь место соответствие гражданского и уголовного права, которые соотносятся как право и справедливость. Германец, по Шпенглеру, индивидуалист, соединяющий свободу и обязанности по отношению к семье и государству. Таким образом, субъектом свободы выступает отдельный индивид (семья, сословие, нация). Шпенглер описал немецкое право как кальку римского, оно не имеет опоры в нравственном сознании народа и воспринимается им как нечто чуждое. Кроме того, в Германии за основу была взята та часть римского права, которая касалась иностранцев. Отсюда репрессивный характер немецкого права. Его нужно реформировать с точки зрения справедливости и свободы и допустить право на самозащиту, право самому защищать честь, безопасность, имущество, как свои, так и общества. Право жить в защищенных пространствах включает защиту как жизни человека и его имущества, так и государства законами о печати, цензуре и государственной измене.

Как известно, после Первой мировой войны на Германию были наложены репарации, которые должны были возместить потери победителей. Неумелые действия правительства привели к чудовищной инфляции, которая, видимо, останется абсолютным рекордом. В современной России, хотя и в меньшем масштабе, это повторилось в 1990-е гг., затем в 1998-м и, наконец, снова в 2014 г. Все это заставляет задуматься, что же такое деньги и налоги? Решение отдано финансистам, но они, как и юристы, решают функциональные проблемы, их мало волнует вопрос, как принимаемые ими меры отражаются на настроении людей. Но именно эта сторона дела и должна интересовать политиков. Если обратиться к новейшей истории, то можно заметить взаимосвязь инфляции с политическими революциями. После прихода к власти сильного лидера национальная валюта обычно укрепляется, явно опережая экономические достижения.

Это значит, что цена денег зависит не только от товарной массы, но и от доверия к ним. Как таковые деньги – это средства расчета, мерило стоимости, масштаб сравнения ценности товаров. Обменивая один товар на другой, мы думаем в деньгах, то есть прикидываем в уме их стоимость. Как мера расчета деньги должны быть устойчивым платежным средством, и поэтому их изготовление является делом государства. Изначальная форма инфляции – уменьшение количества серебра в монетах, при переходе к бумажным деньгам государство увеличивает их количество для покрытия своих непроизводственных расходов. Поэтому часто предлагают вернуться к валюте, имеющей золотое обеспечение. Беда в том, что сегодня такой нет. Парадоксально, что в царской России был самый большой золотой запас, но это не уберегло рубль от инфляции. Английский фунт, хотя и не имел такого обеспечения, не упал ни на пенни, ибо не потерял доверия. Нельзя расходовать национальное достояние на покрытие убытков, вызванных бездарной политикой. Именно это вызывает недоверие к национальной валюте, и эта моральная оценка относится не только к деньгам, но и к правительствам. Чаще всего последним средством повышения доверия является его смена. Сегодня следует учитывать, что курс валют определяется не только внутренними достижениями той или иной страны, но и внешней политикой. Но и здесь решающей оказывается степень доверия к правительству страны. Деньги нельзя мыслить посредством метафоры «желтого дьявола», они являются важным цивилизационным достижением. Положительная функция денег в том, что они позволяют путем обмена решить конфликты, обычно разрубаемые насильственно. Проблема с деньгами в том, что сегодня они как бы двойные. Одни заработаны трудом, а другие являются результатом спекуляции на бирже. Но, как говорится, деньги не пахнут, и от этого страдает трудящееся население. Ясно, что не все заработанное достается работнику, и в этом смысле отчуждение неизбежно. Вопрос в том, куда тратятся собранные в виде налогов средства?

В «Воссоздании Германского рейха» Шпенглер писал о необходимости воспитания элиты в духе служения государству, то есть связывал процветание культуры с человеческими качествами. Такое же сочетание противоположных позиций имеет место у Хайдеггера, который взывал то к судьбе народа, то, наоборот, к вождям, которые слышат зов бытия. Но и на другом крыле, например у Беньямина, мессианские ожидания сочетались с марксистскими идеями.[33]33
  См.: Беньямин В. К критике насилия // Учение о подобии. – М., 2012.


[Закрыть] У Адорно и Лукача критика отчуждения и аффирмативности дополнялась гегелевскими схемами тотальности.

Накануне Первой мировой войны в связи с разочарованием в идеях социализма и интернационализма, взрывом патриотизма и национализма обострилась критика либерального проекта Просвещения. Отсюда новое понимание политики. Партии и парламенты обвинялись в коррумпированности, в ход пошла мобилизационная политика. Государство провозглашалось как сверхличный организм, имевший более высокую ценность, чем индивиды. При этом много говорилось о деградации людей, о вырождении человеческой породы, об утрате ответственности, угрожающей процветанию государства. Одни утверждали, что все зависит от судьбы народа, другие, наоборот, рассчитывали на волевую решимость вождей.

Согласно либеральным мыслителям, поскольку государство представляет собой бюрократическую и военно-полицейскую машину, постольку оно должно находиться под контролем юристов, экономистов, дипломатов и, наконец, общественности, которая может участвовать в обсуждении решений, касающихся жизненных интересов граждан. Работы Ноймана, Адорно, Арендт и других тоже написаны под знаком войны.[34]34
  См.: Нойманн Ф. Л. Бегемот. Структура и практика национал-социализма 1933–1944 гг. – СПб., 2015.


[Закрыть] В тревожные периоды истории государства осознаются как нечто сверхличное и даже сверхчеловеческое, ибо выступают как разбушевавшиеся демоны, ведущие борьбу не на жизнь, а на смерть. Как Молоху, они приносят в жертву своих граждан, не повинуясь доводам рациональности и экономической целесообразности. В этой связи левые либералы, например Т. Адорно, утверждали, что время буржуазии прошло и нельзя после Освенцима утешаться прежними иллюзиями гуманизма и рационализма.[35]35
  Адорно Т. В. Негативная диалектика. – М., 2003.


[Закрыть] Он критиковал философию разума, которую обвинял в том, что она и привела к тоталитаризму. Абсолютная идея воплотилась в устройстве концлагерей, к которым Фуко добавил тюрьмы, психбольницы, а также фабрики и учреждения образования. Как альтернативу метафизике, фундаментальной онтологии, психоанализу и экзистенциальной философии Адорно предложил проект негативной диалектики, согласно которой свобода достигается критическим отношением к любым государственным институциям.

Как консервативная, так и критическая теория одинаково страдают подозрительностью, недоверием к мышлению, языку, к благам цивилизации, которые расцениваются как формы закабаления людей. И точно так же предлагаемые ими формы эмансипации имели если не худшие, то все же отрицательные последствия. Призывы к патриотизму и ответственности ущемляли личную свободу, а отказ от «тоталитаризма» обернулся примирением с абсурдной капиталистической действительностью. Сегодня, когда рабочий класс «растворился», большинство теоретиков склоняются к мнению, что единственным классом истории остается буржуазия. Для жителей мегаполисов, оторванных от земли и родовых связей, кризис национального государства, семьи, системы образования и даже смерть человека уже не вызывают ни страха, ни сожаления. «Капитализм плоти», «когнитивный», «культурный» капитализм – это новые формы порабощения людей, которые анонимны и незаметны. Кроме того, уже мало кто решается протестовать против комфортабельного образа жизни.

Представители немецкой консервативной философии были критически настроены по отношению к обществу торгашей. Они описали последствия рыночной экономики, которая как коррозия разрушила традиционные человеческие общества, раскрыли деградацию как элиты, так и народа, и в качестве лекарства предлагали вернуть докапиталистические отношения. Конечно, капитализм не сможет охватить все сферы жизнедеятельности людей, тем не менее его экспансия продолжается. Сегодня рынком освоены считавшиеся ранее неэкономическими отношения. Наука, искусство, культура – все это стало производством капитала. Ученые и художники – это тоже предприниматели. Ученый производит знание, которое продается как товар, профессор производит, а студент присваивает символический капитал, который конвертирует в деньги, родители инвестируют свою заботу в детей и тем самым производят человеческий капитал. Даже развлечения и покупки – это не что иное, как воспроизводство общества потребления. Казалось, все это нейтрализует революционный пафос. Но на деле люди видят поляризацию богатых и бедных, причем богатство приобретается путем финансовых спекуляций, которые являются способом отъема денег у трудового народа. Тот факт, что трудящимися, то есть умственными пролетариями, или «прекариатом», стали клерки и профессора, ничего не меняет, они зарабатывают деньги, в то время как прибыли спекулянтов и топ-менеджеров трудно назвать заработком.

Конечно, новые формы жизни рано или поздно трансформируют и подчиняют традиционные уклады, но новое не становится тотальностью, всегда остаются не охваченные капитализмом территории. И если предлагать тактику современной революции, то можно посоветовать бороться за расширение таких территорий, не уступать их рынку и коммерции. Подлинный способ быть состоит в борьбе за сохранение человеческих отношений. Да и в охваченных товарным производством и расчетом прибыли социальных пространствах можно вести борьбу за их очеловечивание. Капитализм не превращает общество в пыль, народ в толпу, не обрекает на отчуждение и одиночество. Может быть, функциональные связи соединяют людей гораздо прочнее, чем личностные отношения, которые не могут быть опорой рыночной экономики. На их основе складываются семейные организмы и небольшие моральные и духовные сообщества, основанные на дружбе и доверии, на ответственности и чувстве долга.

Либеральная демократия – это идеология цивилизационного пути развития. Переход культуры в стадию цивилизации является, по Шпенглеру, началом падения Запада. Он расценивал демократию как симптом болезни, но считал ее проявлением судьбы культурного организма. Отсюда снижение критического накала. Как таковая демократия представляет собой новую форму власти, пришедшую на смену аристократической форме правления. Ее олицетворял Наполеон, который и на троне оставался демократом. Опорой демократии является народ, а не нация. Она разоблачается как форма захвата власти людьми, не имеющими на нее права ни по происхождению, ни по социальному положению. В XX в. демократия окончательно превращается в чистую политику и нередко завершается диктаторскими режимами.[36]36
  См.: Шмитт К. Диктатура. – СПб., 2005.


[Закрыть]

К. Шмитт не осуждал диктатуру, видя в ней здоровую реакцию на кризис общества. Протест консерваторов против демократии вызван, во-первых, тем, что в политику втягиваются народные массы, в то время как при старом порядке она вершилась правителями, а во-вторых, тем, что чрезмерное расширение сферы политического приводит к исчезновению чистой политики. Обычно народ понимается как некий «натурпродукт», вырастающий на освоенной территории, ведущий происхождение от великих предков. Это коллектив, говорящий на родном языке, звучание которого подобно узнаваемым мелодиям героических песен. Наоборот, нация определяется как искусственный политический продукт, она образуется из разных народностей в качестве граждан государства, которые принимают участие в выборах парламента. Романтическое понимание народа как органического целого трансформируется в концепцию немецкого рейха Шпенглера и в проект кайзерства Шмитта.[37]37
  Blumenberg H., Schmitt C. Briefwechsel 1971–1978. – Frankfurt am Main, 2007.


[Закрыть] Также можно отметить сходство терминов корпорации и народного организма у Шпенглера, Юнгера и Меллера ван дер Брука.[38]38
  См.: Меллер ван дер Брук А. Миф о вечной империи и третий рейх. – М., 2009.


[Закрыть] В целом их концепция народного тела является альтернативой индивидуализму и представляет собой попытку воссоздания единства государственного целого. Следует различать консервативную и национал-социалистическую идеологии. Фашизм использует расовый миф с целью создания образа врага. Нацисты работают не с народом, а с массами, зажигая энтузиазм толпы истерическими речами и факельными шествиями. Сравнительный анализ либерализма и консерватизма поучителен в том отношении, что показывает предел, который не следует переступать тем, кто пытается реанимировать дух народа.[39]39
  См.: Mohler A. Die Konservative Revolution in Deutschland 1918–1932. – ARES, 2005.


[Закрыть] Обычно это используется совсем для других целей, нежели те, о достижении которых мечтала консервативно настроенная интеллигенция. В обычной жизни люди заняты своими повседневными делами и не задумываются о высших целях. Наоборот, в чрезвычайных ситуациях они способны объединяться на основе идеологий. Побеждает тот, кто наиболее красиво и убедительно говорит. Однако воодушевление проходит, и в постстрессовой фазе люди склонны искать внешних и внутренних врагов, они живут жаждой мести и реванша.