Текст книги "Политическая антропология. Учебник для вузов"

Общество как система и порядок

Т. Парсонс определял общественную систему как взаимосвязь институтов, интегрирующих традиции и роли, необходимые для существования социума. Очень эффективной для объяснения функционирования норм оказалась кибернетическая модель: институты выполняют функцию регуляторов, обеспечивающих самосохранение системы. Парсонс выделял внешние и внутренние условия самосохранения и считал особо важными ценностные параметры, которые пригодны для измерения степени реализуемости поставленных целей, приспособляемости к экстремальным условиям, стабилизации институциональных норм и образцов.

Что такое система, чем она отличается от среды, каковы факторы ее устойчивости? Исходной моделью можно назвать систему с обратной связью, примером которой является термостат. По отношению к обществу тоже возникает технологическая проблема, суть которой в том, чтобы создать некий регулятор, предохраняющий его от разрушения. Н. Луман различал системы с положительной и отрицательной обратной связью.[68]68
  Луман Н. Введение в системную теорию. – М., 2007. – С. 56.


[Закрыть] Поскольку не внешняя среда, а внутренняя способность саморегулирования обеспечивает устойчивость, он важную роль отводил наблюдателю. Наблюдение и рефлексия из чисто внешнего созерцания, ориентированного на истину, становятся частью и даже условием функционирования социальной системы. Но и теоретик – это на самом деле не посторонний наблюдатель, а участник социального взаимодействия. Именно он, находясь внутри системы, отличает ее от несистемы. Полученное им знание становится частью механизма саморегулирования системы.

Развитие общества – это не просто усложнение системы, оно предполагает отличие от того, что можно назвать «внешним миром». Система общества состоит из подсистем. С точки зрения частной системы остальные выглядят как окружающий мир. Например, среди множества сел одно растет быстрее и берет на себя функции централизации. Так возникло новое различие города и деревни. Всякое изменение оказывается многократным: преобразование одной системы ведет к трансформации других систем. Отсюда для сохранения общества необходимы перегородки между системами, иначе изменения в одной из них могут взрывным путем или «эффектом домино» произвести изменения в остальных.

Н. Луман существенно углубляет простой тезис об усилении дифференциации в процессе развития, ибо описывает трансформацию форм дифференциации. Они же являются и формами интеграции общества, которое воспроизводит свое единство через различие. Отсюда то, что с точки зрения целостности и единства кажется разинтегрированным, на самом деле оказывается сверхинтегрированным.

Если Луман, наоборот, утверждал, что современное общество достигло беспримерной стабильности своих функциональных систем, то Хабермас расценивал модерн как разинтегрированное общество, где люди уже не объединяются на основе идей. Вслед за М. Вебером он полагал, что в естествознании исследуются предметы, которые не нуждаются в понимании, ибо не имеют свободы, а социальные науки изучают поведение человека, который признает институциональные правила.[69]69
  См.: Вебер М. Избранные произведения. – М., 1990.


[Закрыть] Социальная реальность формируется в интерсубъективном опыте совместного бытия людей. Жизненный мир является пространственно-временны́м миром, воспринимаемым до и вне всякой науки. Он кажется несомненным, вызывает доверие, не требует никаких дополнительных обоснований, ибо подтверждает себя путем постоянного повторения одного и того же. Повседневный жизненный мир представляет собой окружающую среду коммуникации, в которой человек принимает участие с неизбежной и регулярной повторяемостью.[70]70
  Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. – М., 1995.


[Закрыть]

Поскольку только один не может следовать правилу, постольку приходится допускать общую языковую игру, предполагающую интерсубъективную значимость социальных, юридических и этических норм. Согласно К.-О. Апелю, тот, кто задумал обоснование своих суждений, должен участвовать в дискуссии и аргументации.[71]71
  Апель К.-О. Трансформация философии. – М., 2001. – С. 242.


[Закрыть] В противном случае он не сможет обсуждать вопрос об оправдании принципов. Поэтому проблема обоснования решается следующим образом: тот, кто хочет обосновать норму, уже предполагает ее. Принадлежность к коммуникативному сообществу является не гипотетическим, а категорическим императивом. Практическое применение разума предполагает логические и этические условия коммуникации. Логика и этика не поддаются критической проверке, они надежны в «трансцендентально практическом» смысле.[72]72
  Там же. – С. 312.


[Закрыть] Предельным основанием оказывается не «методический солипсизм», а интерсубъективное единство интерпретации.

Социальное пространство представляет собой архитектурно, технически и символически обустроенную среду обитания. В ней действуют общепринятые нормы поведения, и в ответ на одни действия люди ожидают других. Общественное пространство отличается от геометрического наличием культурной символики. Существуют пространства: приватные (дом), публичные (суд, театр, университет), сакральные (храм), экономические (рынок), а также пространства развлечения и отдыха (кафе, городские парки, центры отдыха, клубы). В каждом из перечисленных пространств существует своя «разметка», в соответствии с ней складываются социальные нормы и коды поведения. Благодаря этому каждый знает, каким образом окружающие будут реагировать на те или иные действия. В каком-то смысле это похоже на игру, например в шахматы. Причем правила поведения во многих пространствах являются неписаными, но о них знают обитатели пространства. В других пространствах, соблюдение порядка в которых считается особо значимым, вывешиваются инструкции. Благодаря этому общественная жизнь протекает более или менее нормально. Аномалии и отклонения случаются, но не все из них являются опасными. Некоторые подхватываются другими, становятся «модными», и таким образом происходит изменение общественного порядка.

Диалог индивида с социальным миром может приобретать самые разные формы: забота, жизнь, кооперация, борьба, господство и т. п. Если бы действия были спонтанными, не селектированными и не артикулированными, они были бы подобны взрыву. Но даже революция или выкрик включает ритуал, технику, символ и правило. Не бывает просто революций: они подразделяются на буржуазные и пролетарские и т. п. Таким образом, существуют различные сценарии, организующие пространственные и временны́е взаимосвязи. Действия осуществляются не в пустоте, а в определенном классификационном поле и только благодаря этому могут быть поняты и истолкованы.

Проблема в том, что в разных культурах общественные пространства устроены по-разному. Когда люди переходят из одного пространства в другое, они должны ориентироваться. Всякий, даже самый благонамеренный турист везет с собой «контрабанду», о существовании которой он не подозревает. Это груз его установок и ожиданий, понятийный аппарат, а также сложные символические машины восприятия и понимания окружающей действительности. Если речь идет о научных понятиях, то они довольно быстро выявляются и контролируются. Гораздо сложнее обстоят дела с анализом разного рода ценностных предпочтений, социальных и моральных норм, а также правовых и экономических различий. Они обнаруживаются по мере накопления опыта сравнения «своего» и «чужого», а их оправдание требует достаточно трудоемкого изучения структур повседневной жизни той или иной посещаемой и изучаемой страны.

Контрольные вопросы и задания

1. В чем смысл противопоставления государства и общества?

2. Опишите характеристики тоталитарного и демократического общества.

3. Какова роль метафор механизма и организма в описании государства?

4. Как соотносятся свобода и права человека с ответственностью?

5. Какова роль государства в концепциях либерализма?

6. Возможно ли государство с «человеческим лицом»?

Литература

1. Арендт Х. Истоки тоталитаризма. – М., 1996.

2. Дудник С. И. Маркс против СССР. Критическая интерпретация советского исторического опыта в неомарксизме. – СПб., 2013.

3. Маркузе Г. Одномерный человек. – М., 1995.

4. Маркузе Г. Разум и революция. – М., 1997.

5. Поппер К. Открытое общество и его враги. – М., 1996.

6. Ролз Д. Теории справедливости. – М., 1996.

7. Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность. – М., 1996.

8. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. – СПб., 2000.

9. Хайек Ф. Познание, конкуренция и свобода. – СПб., 1999.

Глава 5. Практики политического воспитания

Признавая изощренность античной «пайдейи» и восточных психотехник, нельзя отрицать значимости христианского «пастырства плоти» в управлении душевными страстями и желаниями. Развитие культуры сопровождалось обогащением душевного мира индивидов. Уже не только любовь и голод, но и другие желания обуревали человека. Их чрезмерное проявление создавало препятствия для коммуникации и нуждалось в нормализации. Определяющими являются состояние и особенности общественной ткани, в которых живут люди, то есть то, что Н. Элиас называл процессом цивилизации. Сравнивая христианские и светские (придворные) практики цивилизации, вовлекая в это сравнение языческие обычаи, следует воздержаться от их однозначной негативной или позитивной оценки. Нормы и табу, аскетические или цивилизационные техники – все они складываются в рамках той или иной общественной ткани и должны расцениваться как коммуникативные медиумы. С этой точки зрения можно преодолеть кажущуюся несовместимость между нравами и обычаями «диких» и «цивилизованных» народов. Табу дикарей, рыцарский этос, придворный этикет и наша «политкорректность», конечно, различаются по форме и содержанию, но располагаются на одной линии эволюции коммуникативных медиумов, обеспечивающих нормализацию поведения и делающих возможным общество.

Забота о себе

Как человек становится самим собой? Как осуществляется производство человеческого в человеке? Ответ на эти вопросы дает педагогика, в которой снова стали обращать внимание на воспитание. Однако теперь говорят о формировании не столько моральных качеств, сколько компетенций, навыков и умений. Они понимаются как способности применять полученные знания на практике для достижения наибольшего экономического эффекта. Поэтому система образования формирует из детей, рожденных быть счастливыми и свободными, социализированных индивидов – функционеров системы, профессионалов, находящих спрос на рынке труда. Homo economicus ориентируется на законы рынка, который не признает социальных и моральных препонов.

Мы привыкли считать, что целью государства является забота о человеке, но, скорее всего, это не так. Оно стимулирует рождаемость, так сказать, подручными средствами и финансирует институты образования, которые формируют агентов тех или иных социальных организаций. Тому, кто хочет при этом остаться человеком, следует надеяться на самого себя и в свободное от работы время заниматься самореализацией. Вопрос в том, как мы это делаем сегодня. В прежнее время жизненный опыт, способность ориентироваться в окружающем мире передавались от старшего поколения к младшему. Сегодня мир развивается слишком быстро, время истории обгоняет время жизни, которая меняется несколько раз на глазах одного поколения. Устаревает опыт не только предков, но и современников. Прежние качества и способности оказываются невостребованными. Речь идет о непрерывном образовании. Таким образом решается проблема модернизации, подготовки новых профессий. А как обстоит дело с самореализацией, или, как говорят сегодня, с креативностью? Как сохранить свою человечность, занимая место в социальной иерархии, как сохранить себя в меняющемся потоке жизни, как ориентироваться в современном мультикультурном мире? – вот вопросы, стоящие перед нами.

Многие критики современности считают, что сегодня буквально все сферы жизни охвачены властью и нигде человек не принимает самостоятельных решений. Молодые, конечно, не слушают советов родителей, зато попадают под власть разного рода экспертов. Прежнее искусство существования выглядело иначе. Старшие не навязывали свой опыт детям, а рассказывали о том, как они решали похожие трудности. И до сих пор у человека есть то, что раньше называли судьбой: детство, юность, первая любовь и первые трагедии на этой почве, выбор профессии, спутники жизни, рождение и воспитание детей. Старость, болезни, несчастья – все это случается в жизни каждого человека. Как справляться со всем этим? Тут нет никаких законов, каждый человек должен по-своему решить те проблемы, которые когда-то стояли перед его предками. Поэтому следует говорить не о познании законов жизни, ибо их нет, а об ориентировании, об искусстве существования. Что такое философия, если не критическая работа мысли над самим собой? Не есть ли она попытка узнать на опыте, как и до какого предела можно жить и мыслить иначе, вместо того чтобы заниматься обоснованием и проверкой знания?

Опыт надо понимать как преобразующее испытание самого себя в игре истины и жизни, а не присвоение Другого в целях обладания. Опыт, практика – это живое тело философии, если она все еще продолжает оставаться определенной «аскезой», упражнением себя в движении мысли. Практики становления субъектом, личностью, человеком не сводятся к «движению мысли». Опыт – не только самокритика, но и самоизменение. Исследование того, как человек становится субъектом желания, как он конституируется в качестве субъекта морального поведения, приводит к изучению дисциплинарных, педагогических, воспитательных практик. В традиционном обществе философы (Конфуций, Сократ, Сенека) предложили молодым людям искусство заботы о себе, где речь шла о способах управления собой, своими желаниями, своим телом. Причем не только разум и познание способствовали хорошей и здоровой жизни, но также гимнастика и диетика. Была разработана система наставлений, например «Домострой» Ксенофонта, по образцу которого написан русский «Домострой». Дом, кров – внутреннее пространство безопасности и хранения запасов – место женщины. Внешнее пространство – поле и агора – место деятельности мужчины. Ксенофонт говорит о том, что тела супругов приспосабливаются к этим пространствам, что определяет их красоту и здоровье. Мужчина упражняется в поле и обретает политический опыт на городской площади. Женщина проводит время в доме, но она все время на ногах, постоянно руководит служанками, и это развивает ее ум и тело. Поэтому чем старше супруги, тем они нужнее друг другу и тем более прекрасными друг другу кажутся.

В христианстве наставления касались заботы о душе, и при этом культивировалось довольно жесткое «пастырство плоти». В новое время место религиозной аскезы заняли практики медицинского и образовательного типа. Были сформулированы различные кодексы поведения. Референциальная функция – это не главное в наставлениях и советах. В древности речь, размышление, чтение и письмо представляли собой ритуальные, государственные и, наконец, приватные практики, где письмо – это заметки для памяти, своеобразный молитвенник, набор предложений, состоящий из цитат и собственных сентенций, который составляли для определенной цели, например для утешения в смерти. Это своего рода личная панихида. Она могла быть послана другу или ученикам, чтобы поддержать их при необходимости. Главное в такого рода заметках вовсе не информация, а воспитательный результат их чтения. Это упражнение в практике «сборки» себя.

Фуко отмечает обилие трактатов о лести и гневе в эллинистической литературе. Лесть – это вранье, искажающее истину о самом себе извне, а гнев – это внутренняя деформация себя, это состояние, когда человек выходит из себя, утрачивает суверенность, становится рабом страсти. Столь пристальное внимание к аффектам означает изменения образа власти. Она перестает быть самодурством, личной привилегией, а становится профессией, общественным бременем, которое несет господин. Этика гнева должна отличить легитимное употребление власти от злоупотребления ею.[73]73
  Фуко М. Герменевтика субъекта. – СПб., 2007. – С. 406.


[Закрыть] Если гнев – это превышение власти господина над подданным, то лесть – это, наоборот, способ подданного достигнуть выгоды от господина, обращение себе на пользу его власти. Лесть – это ложь, она искажает представление о самом себе и ослабляет того, к кому она обращена. Фуко расценивал культуру наставлений сквозь призму европейского либерализма. Стоило бы учесть, что авторами такого рода текстов являются отставные или опальные крупные чиновники, например Сенека, а читателями – молодые функционеры вроде Луцилия, прокуратора Сицилии. И у нас старцы обращались к власть предержащим с целью наставления в практиках управления собой. Это никакой не экзистенциализм, а самая что ни на есть государственная философия.

Чтобы практиковать себя, необходим другой. Кто он – посредник или наставник? У Платона образец поведения – учитель, передающий знания, ибо у греков все беды идут от незнания. В римской философии субъект не столько несведущ, сколько порочен, наделен дурными неестественными желаниями. Здесь учитель не тот, кто много знает и передает свои знания, а тот, кто преображает индивида. Речь идет об исправлении, терапии, лечении. Сенека описывает ученика как существо, подверженное всем дурным влияниям, неспособное противостоять порокам. Легкомысленный человек не думает о старости и проводит время в развлечениях. Задача наставника – сделать предметом его желания самого себя. Это путь к sapientia. Философ-наставник позиционируется как ведущий, но не вождь. Он не претендует на абсолютное знание, а дает советы, рассказывая о случаях из своей жизни. Но отношения ведомого и ведущего не исчерпываются диалогом учителя и ученика. Это близкие и сильные взаимодействия. Они основаны на дружбе, то есть абсолютной открытости.

У греков и римлян истина превращается в средство спасения, познание мира становится духовным опытом субъекта. Кроме истины и морали в Античности важную роль играла красота. Поэтому кроме нормы люди следовали форме. Все это требовало определенного аскетизма. Христианский аскет движется к святости. Главный враг для него – это он сам. Но если у нас аскеза – это отречение от себя, то в Античности, наоборот, средство, способ стать собой. Конечно, речь идет о воздержании, благодаря которому приобретается нечто позитивное – покой, счастье. Аскеза – это духовная гимнастика, упражнение, помогающее выстоять перед испытаниями судьбы, стать сильнее того, что может с нами случиться в жизни. Античный аскет – это борец со случайностями. Средством его борьбы являются слова, фразы, которые повторяются каждодневно. Это не молитвы, а рациональные суждения, которые высказывают истину и предписывают, что нужно делать. Они не только убеждают, но и побуждают к действию. Такие изречения должны быть постоянно под рукой. Логос в них постоянно на страже, подобно кормчему он руководит человеком. Необходимо добиться автоматизма в исполнении команд кормчего-логоса. Поэтому аскетическая подготовка состоит в запоминании и повторении сентенций, которые являются истинами и одновременно матрицей морального поведения. Слушание, чтение, письмо и говорение – вот основные практики античной аскезы. Переход от «алетейи» к «этосу» начинается со слушания. В трактате о слухе Плутарх писал, что, с одной стороны, слушание – это пассивная деятельность. Именно через слух, словами и песнями, можно заворожить душу. С другой стороны, Плутарх говорит о восприимчивости слуха к логосу. Зрение, вкус, ощущение вызывают чувственное удовольствие и являются медиумами пороков.

Сенека тоже писал о двойственной природе слуха. Он восхвалял его пассивность, ибо благодаря этому мысль проникает в душу слушателя и делает свое дело. Слова служат почвой роста семян добродетелей, которые имеются в душе. Но необходима и аскеза слуха: как речь может превратиться в болтовню, так и слушание всего, что попало, может нанести вред. Первое дело – научиться молчать. Чтобы стать членом пифагорейской общины, нужно было молчать пять лет, то есть не принимать участия в речах об истине. Сначала надо научиться хранить молчание, а потом говорить. По Плутарху, молчать нужно как можно больше. Молчать – значит хранить услышанное. Болтун, что услышал, сразу выплескивает и не держит в душе.

Восточная аскетика также предполагает совершенствование техники слушания. По Судзуки, слушание предполагает особую позу, полный покой, чтобы ничто не мешало. Неуместная жестикуляция и суета – это верный признак несосредоточенности, женоподобности. Бесчестного выдает хихиканье, безумного – мимика. Слушатель может лишь улыбаться и кивать головой, в крайнем случае, если не понимает, поднять указательный палец. Учитель отвечал на вопросы ученика не всегда адекватно и частенько прибегал к побоям.

По Фуко, культура заботы о себе зарождается в Античности в V в. до н. э. и продолжается до V в. н. э. В результате накопился свод постановлений, касающихся способов быть, познавать, действовать, любить, общаться. От философских размышлений дохристианского аскетизма – тысяча лет изучения себя. В связи с этим возникает вопрос: почему о духовных практиках снова заговорили сегодня? Возможно, мы поймем причину их интенсификации как прежде, так и теперь, если предположим, что это вызвано бестиализацией человека, падением морали в обществе.

Но есть еще один аспект этой проблемы, связанный с медиумами коммуникации. Коммуникативные и социальные технологии определяли философские. Возможно, упадок духовных и телесных практик заботы о себе связан с книжной культурой, где определяющей становится способность к рефлексии и критике. Способность желания интенсифицируется в обществе благоденствия, где главным становится потребление, и этим объясняется интерес к традиционным практикам удовольствия, которые, так или иначе, входили в круг «заботы о себе».

Возможно, причиной нынешнего равнодушия к моральным наставлениям, в которые и выродилась традиция заботы о себе, является элементарная скука, которая овладевает читателем такого рода литературы. Но именно своей монотонностью наставления и могут воздействовать на читателя. Они не возбуждают и не воодушевляют, ибо их задача – успокаивать страсти и желания, даже путем меланхолии. Такие тексты должны превратить пылких молодых людей в старцев, умудренных опытом разочарований. По своей тональности они напоминают песни сирен и зовут свернуть с широкой дороги подвига на остров забвения, где можно предаваться размышлениям о самом себе, медитировать о собственной сущности. Сократ дает советы юношам. Сенека и другие римские авторы создают искусство жизни для стариков. Речь идет скорее об исправлении, чем о наставлении.