Текст книги "Политическая антропология. Учебник для вузов"

Контрольные вопросы и задания

1. Какова взаимосвязь учений о природе человека и государства?

2. Как характеризуется различие государства и общества в либерализме и консерватизме?

3. Охарактеризуйте специфику конструктивистских и органицистских концепций государства.

4. Как выглядит история государства в описаниях историков и юристов?

5. Охарактеризуйте трансформацию государства в условиях современности.

Литература

1. Бердяев Н. А. Философии неравенства: письма к недругам по социальной философии // Русское зарубежье. Власть и право. – СПб.: Лениздат, 1991.

2. Геллнер Э. Условия свободы. Гражданское общество и его исторические соперники. – М., 1995.

3. Марков Б. В. Человек в условиях современности. – СПб.: СПбГУ, 2013.

4. Чемберлен Х. С. Основания XIX столетия. В 2 т. – СПб., 2012.

5. Шмитт К. Понятие политического. – СПб., 2016.

6. Шпенглер О. Воссоздание германского рейха. – СПб., 2015.

Глава 3. Сакральная антропология

Что такое общество: общая личность, организм или простое скопление индивидов? Сакральная антропология исследует не только религиозные институты, но и такие объекты, как власть и армия, словом, «все человеческие виды деятельности – наука, искусство, техника – имеют значение, объединяющее людей, предполагающее их активное “причастие”. Иными словами, эти виды деятельности созидают единство между людьми».[40]40
  Коллеж социологии. – СПб., 2004. – С. 34.


[Закрыть] Другой важный тезис сакральной социологии состоит в том, что современные общества возникли не как агломерации автономных индивидов, подписавших общественный договор, а как продолжение более древних монолитных групп и объединений. По мнению Батая, сердцем нашего существования и решающим актом в развитии человека является акт признания: «Нет ничего более важного для человека, чем признать себя преклоняющимся перед тем, что внушает ему наибольший ужас, что вызывает его сильнейшее отвращение».[41]41
  Там же. – С. 102.


[Закрыть] Наиболее спорным допущением «сакральной социологии» является, во-первых, позитивное понимание разного рода «отклонений» и даже «извращений». Здесь чувствуется влияние психоанализа. Если большинство людей считают перверзии унизительными, то Ж. Батай видел в них начало и основу человеческих объединений. То, что в русской литературе описал Достоевский и что в рациональной теории общественного договора считается иррациональным, разрушительным для общества, на самом деле и связывает людей воедино. Смерть и жертва, сексуальное возбуждение и отвращение, смех и плач, трагедия и комедия – вот основные феномены общественной жизни, и без них она становится мертвой. Батай определил интеллектуала как «негативность без применения». Таких много, и большинство из них живут в мире искусства. На самом деле следует добиваться признания своей негативности.[42]42
  Там же. – С. 59–62.


[Закрыть] Отсюда, между прочим, следует вывод, что именно разного рода несчастья, потрясения, страхи и жертвы и связывают людей в прочную социальную ткань.

Все эти утверждения, несмотря на растущий формализм и бездушие официальной социологии и политологии, конечно, сомнительны. Скорее всего, стоило бы сделать ставку на правое, то есть положительное, а не на левое, негативное сакральное. Все-таки кроме темных культов существовали и светлые мифы. Кроме завывания трагических хоров были и героические песни. Но нельзя закрывать глаза на дионисийские порывы и не видеть, как советовал Ницше, позитивных эффектов трансгресии. И сегодня можно найти среди весьма скромных фактов, взятых из повседневной жизни и пребывающих вне сферы «открытого общества», то, что было опорой древних человеческих объединений. Общество учитывает разрушительные стремления и деструктивное поведение отдельных личностей. Для коррекции и защиты от них создана впечатляюще описанная М. Фуко технология дисциплинарной власти.

Сакральным ядром традиционного поселения всегда была церковь, и профанная деятельность была ограничена церковной оградой. Этот центр обладал силой притяжения, концентрирующей жителей деревни. Рядом с церковью располагается кладбище. Это сообщает церковному центру определенную силу отвращения, удерживающую суету жизни на расстоянии. Во время службы верующие также подчинены силе отвращения, их скорбные позы и лица свидетельствуют о переживании вины. Похороны – наиболее яркое единство сил притяжения и отвращения. Табу характерны как для сексуального, так и для религиозного опыта, и это свидетельствует, что именно отвращение образует специфику человеческих обществ. Таким образом, не христианские святыни, а древние запреты представляют сакральное. Речь идет о трупах, о крови, о женщинах. Эти объекты непристойны, неприкосновенны и сакральны. Есть правое – светлое и чистое и левое – нечистое, несчастливое сакральное. Эти аспекты сакрального подвижны: труп после смерти находится слева, он приносит несчастье, но после похорон – очищается, мощи уже приносят счастье. Вообще, сакральные объекты перемещаются слева направо: например, распятое тело Христа трансформируется в дух.

Таким образом, центром общества является место, где левое сакральное превращается в правое, объект отвращения в объект влечения. Это место запрета, предполагающего преступление. «Запрет есть изначальный социальный факт, противостоящий трате сил, но если запрет противостоит этому месту, значит, здесь может происходить растрата. Эта растрата отдает свою энергию динамизму правой, приносящей счастье власти, которая запрещает преступление и запрещает сам принцип растраты сил, поддерживает целостность социального единства и, в конце концов, отрицает свое преступное происхождение. Но это последнее отрицание вовсе не лишает преступление его энергетической ценности, необходимой для приведения в действие движения социального целого и власти, ее запрещающей».[43]43
  Коллеж социологии. – С. 113–114.


[Закрыть] В «Тотеме и табу» Фрейд показал, что человек преклоняется перед объектом, вызывающим самый сильный ужас в его душе. Но это не моральное раскаяние за преступление или мысль о нем. В принципе, ни человек, ни общество не может жить, не нарушая устрашающих границ, налагаемых на трату. Ибо вся жизнь – это и есть водоворот трат.

В поисках сакрального один из участников «Коллежа социологии» – Лейрис – обращается к детству. Он выделяет левый и правый полюса сакрального: первый включает запретное, недозволенное, второй – вещи отца, символизирующие его могущество. Из помещений – это столовая и спальня родителей. Противоположностью официального пространства был туалет (мужской дом для посвященных), где братья подолгу сидели и фантазировали. И вовсе не только на эротические темы. Нет, придумывались и обсуждались даже политические интриги и государственные перевороты. «В сравнении с гостиной – Олимпом, недоступным для нас в дни приемов, – уборные напоминали пещеры, вдохновляющие нас на общение с нечистой силой».[44]44
  Там же. – С. 79.


[Закрыть] Лейрис пишет о маргинальности по отношению к внешнему миру взрослых и одновременно сплоченности детского коллектива: связь сообщников, объединяющая одноклассников против учителей, связь настолько принудительная и крепкая, что все нравственные императивы, управляющие сознанием взрослых, весьма слабо отражали те правила, посредством которых дети запрещали друг другу шпионить и ябедничать. Весьма ярко описан пустырь – внешнее маргинальное пространство, захваченное другими подростками. Магической привлекательностью обладал ипподром, где проигрывали деньги, что осуждал отец, и где находились красивые лошади и всадники.

Для негативной антропологии важно объяснить, как чувство тоски может трансформироваться в радость. «Смех устанавливает между ребенком и взрослым такую глубокую коммуникацию, которая позднее лишь обогащается различными возможностями, не меняя свою интимную природу. Только заразительность рыданий и эротическая заразительность могут впоследствии обогатить человеческое общение».[45]45
  Там же. – С. 95.


[Закрыть] Жизнь становится по-настоящему человеческой, если над ней висит тяжелое молчание от трагического ужаса бытия. Даже естественное проявление радости жизни базируется на депрессивном переживании образов поражения и смерти. Смех всегда имеет «нервный», неестественный характер.[46]46
  См. Козинцев А. Смех. – СПб., 2007.


[Закрыть] Так же и сексуальное влечение включает отталкивающие образы.

Власть пропитана сакральным, может быть, она даже является его источником. Источником власти не являются договор и закон. Власть, когда учреждается, несправедлива и даже преступна. Власть – это принуждение, и не злоупотреблять ею значит потерять надежды на порядок. Власть является личностной лишь потому, что представляет собой атрибут существ, которые за нее расплачиваются. Властитель – это будущая жертва, а власть – это возможность убивать и быть убитым.

Провинциальные агломерации держатся на почитании сакрального. Поэтому они автономны. В Средние века различались пространства церкви и пространства власти. Власть воплощается в одной личности, которая наделяется тем, что обезличено, желаемо для всего общества. Король представляет и воплощает порядок. Именно осуществление общего стремления к порядку и возлагается на короля. Его личность содержит в себе святую силу, которая создает процветание и поддерживает порядок в мире. В случае нарушения порядка вещей вина возлагается на короля. Когда подобные функции возлагались на жреца, то в случае беспорядка или несчастья его ожидала смерть. Отсюда вытекает право народа казнить своего короля. К нему относятся как к священной вещи и, ожидая чистоты, налагают множество запретов на его контакты с профанными вещами. В случае нарушения порядка сила отталкивания, поддерживающая дистанцию, трансформируется в отвращение и король превращается в козла отпущения. Король может и даже должен обладать каким-либо недостатком или уродством (миф об оскопленном Уране). Это смягченная жертва.

Существо власти не исчерпывается религиозными аспектами. Король работает не с индивидами, а с обществом, с социальными машинами. Он должен быть «аппаратчиком». Обладая магической силой, он должен создать или получить другую силу концентрации – военную мощь, армию.

«Власть в обществе не совпадает с производством религиозной силы, сакральной силы, сконцентрированной в одной личности. Она не совпадает также с военной силой командира. Власть – это институциональное соединение сакральной силы и военной мощи в одной личности, которая использует их ради своей индивидуальной выгоды и только посредством нее – в интересах института».[47]47
  Коллеж социологии. – С. 127.


[Закрыть] Власть темна и трагична, связана с захватом, принуждением, преступлением, но избегает расплаты – трагического финала тем, что заставляет работать на себя те силы, которым эта власть необходима. Итак, центральным событием, созидающим общество, оказывается преступление, порождающее опасные табуируемые вещи. Они уже образуют положительный полюс сакрального. Повторение преступления необходимо для сохранения общества. Греки использовали для этого трагедии, где человек отождествлялся с убийцей короля. Христианство отождествляло его с жертвой. Современные формы власти истощают свою мощь, лишая сакральные вещи преступного содержания. Рационализм уничтожает религиозную и военную опоры власти. Преступление, умерщвление короля, приводит к трагическому всплеску сакральной силы. Но сегодня имеет место фарс. Провинившийся властитель выглядит как жалкий горемыка, происходит не умерщвление, а вырождение короля. Извержение энергии происходит в форме смеха, действующего как щекотка. Господствующий класс слишком труслив, чтобы возродить сакральное в прежнем виде, он прибегает к военной силе, которая без сакрального элемента становится пустой. В какой-то мере патриотизм и отечество еще действуют как следы сакрального, но их уже явно недостаточно для концентрации людей. Батай усмотрел опору современной власти в милитаризме. Это средство стало неизбежным в силу уничтожения религиозного мира. Антитезу милитаризму он видел в жертвоприношении или революции. Умирающая революция, плоды которой не достаются революционерам, представляет собой последнее историческое воплощение фигуры умирающего короля.

Кайуа видит позитивное значение силы армии в замораживании демократического договора. Военный режим препятствует развитию индивидуалистических тенденций и склоняется к тоталитаризму. Демократы не способны к войне, а тоталитарные общества именно для нее и созданы. Вооружаясь, чтобы на силу ответить силой, демократическое государство утрачивает свою нравственную силу.

Дюмезиль, исследовавший обычаи древних германцев, обратил внимание на отсутствие у них автономной и сильной сакральной администрации, то есть касты жрецов. Бог был накоротке с народом. Отсюда исключение священников из структуры фашистского государства.

Армия – особое тело внутри общества, его функции не сводятся к войне. Армия связывает людей, меняя их поведение и природу. Современные общества – слишком слабые формы связи людей, которым никто не задает ни целей, ни смысла существования. Человек остается один на один со своей участью. Армия требует, чтобы входящие в нее люди связали с ней свою судьбу. Слава и военный устав превращают солдата в частицу огромного целого, армия возвеличивает человека, учит его жить и умирать ради славы. «Армия обретает всю полноту бытия лишь с того момента, когда она связывает со своей судьбой жизнь каждого из тех, кого она объединяет в единстве души и тела агрессии… Она группирует солдат вокруг определенного священного символа, подобно тому, как церковь группирует вокруг себя дома, образующие деревню… Эти личности и военачальники, служащие символами, эти знаки и знамена выступают аналогом души для тела, которое ими владеет».[48]48
  Коллеж социологии. – С. 141.


[Закрыть] Батай выделил три типа людей, играющих в обществе решающую роль:

• вооруженный громила, который правит посредством насилия, не принимая во внимание внутренних конфликтов, он готовит врагу смерть;

• трагический человек, способный переносить на другого все, что его ужасает. Живя в мире абсурда, он не видит иного выхода, кроме преступления;

• человек закона и слова.

Громила может подчинить человека закона, но бессилен перед человеком трагедии, которому достаточно признания громилы, выражающего абсурд существования. Только то сообщество обладает человеческим смыслом, которое признает трагический дух своей сущностью. Наоборот, военный режим несет в себе отрицание внутреннего конфликта. То же характерно и для правового общества, отбрасывающего трагическое преступление: «Между демократией и фашизмом имеется нечто гораздо большее, чем точки соприкосновения. Несмотря на бросающийся в глаза антагонизм, между ними существует некоторое неизбежное родство, особые родственные узы, которые позволяют понять, что фашизм не отвергает демократическое наследие, и которые уже сейчас предупреждают, что можно представить враждебность к демократии, которая сопровождается такой же неприязнью и к фашизму. Демократия заключает в себе неизбежность фашизма».[49]49
  Там же. – С. 147.


[Закрыть] Батай видел альтернативу рейху как военной империи в трагической империи. Трагический дух не всегда осознает свое предназначение, состоящее в том, чтобы строить империю. Он реализует принцип внутренней свободы и ведет изолированное существование. Индивид не осознает необходимости признания со стороны реальной империи, без которой он утрачивает собственную целостность. Человек, пытающийся вести подлинное существование, скатывается к рабству.

Военный (фашистский) режим может победить, но это будет временная победа, ибо проблемы человеческого существования не будут решены. Военный режим существует, пока есть противник. Рано или поздно он терпит поражение от другого, более могущественного противника. Сегодняшняя ставка на военное господство вызвана разложением религии. Батай и Кайуа противопоставляли фашизму тайное общество, члены которого знают, ради чего стоит жить и умирать. Трагическая империя начинается с общества избранных.

На стороне этой романтической концепции на самом деле стоит истина человеческого существования. В конце концов, индивидуализм разъедает изнутри любую империю. И неизвестно, надо ли с ним бороться. Выход в том, чтобы строить трагическую империю духа и начать с создания тайного общества. Тайное общество заговорщиков – это уже серьезно. Пожалуй, оно и есть первое и главное условие революции. То, что верхи не могут, а низы не хотят, – это риторика, скрывающая тот факт, что только волевая решимость стоит у истока социальных перемен. Но Батай прошел мимо того факта, что заговорщики, начинавшие с тайных обществ, после организованных ими революций переродились в бюрократию, занятую укреплением того, против чего они боролись, – государства. И это было необходимо, так как без него они не продержались бы и года.

Насилие и ненасилие

В свете несомненной гуманизации и рационализации жизни кажутся необъяснимыми всплески насилия и жестокости, о которых с наивным цинизмом сообщают наши масс-медиа. Конечно, прямое оправдание насилия недопустимо в современном обществе. Но даже там, где отменена смертная казнь и существенно гуманизированы все социальные службы, от полиции и бюрократии до органов образования, все чаще ведутся разговоры о вербальной и иных формах насилия. Появление новых форм зла, которое часто невидимо и происходит под маской гуманизма и прав человека, делает положение противников насилия более сложным, чем раньше, когда зло проявлялось в грубой и зримой форме.

Антропология насилия замыкается на тему агрессивности, которая была поднята в работах К. Лоренца. Какова степень врожденной агрессивности, не является ли зло продуктом права, морали и культуры? Возможно, приписывая наиболее грубые формы зла нашим диким предкам, мы переносим на них свои фантазмы. Несомненно, что опыт переживания войны и плена, как в случае с Лоренцом, также явился источником проблематизации насилия. Чисто биологические объяснения не годятся для поведения человека даже на доцивилизационном уровне развития. Приходится принимать во внимание культурные условия. Формы и степень насилия во многом определяются и экономикой и ментальностью людей. Например, в рамках цивилизованных обществ наблюдаются такие формы насилия, которые по брутальности превосходят прошлые. Это не только мировые войны, но и политические репрессии, экономическая эксплуатация и новые «прозрачные» формы зла. Сегодня значительное внимание уделяется борьбе с «малыми» формами насилия:

• жестокость в семье по отношению к старикам и женщинам, сексуальные домогательства и совращение детей;

• вербальное, информационное насилие. Угрозы, шантаж, слухи, сплетни – все это по-прежнему процветает;

• «культурное» насилие, выражающееся в агрессивном навязывании западных образцов массовой культуры;

• спортивное насилие, с одной стороны, снимающее напряжение, разряжающее накопившуюся ненависть, а с другой – производящее агрессию;

• правовое насилие, с одной стороны, налагающее запрет на противоправные действия, а с другой – угрожающее санкциями за неисполнение законов, принятых в интересах правящей элиты;

• наконец, насилие на национальной почве. Сегодня оно реализуется в крайней форме конфликтов и гражданских войн. Но и во времена крепкой власти оно тлело в разных формах стирания самобытных культур.

Список можно продолжить, люди становятся все более чувствительными к разным формам насилия, но это не снижает усилий социальных дизайнеров, манипулирующих людьми. Возможно, виной тому устройство социальных контейнеров, которые строятся под нужды власти или рынка. О трансформации форм зла можно судить по дискуссиям медиков, юристов, политиков, священников, а также специалистов по этике и конфликтологии. Предлагаемые ими дополнения к традиционным нормам права и морали говорят не только о недостаточности Нагорной проповеди в новых условиях, но и о появлении новых, «стерильных» форм зла. Отмена смертной казни, борьба с ядерной угрозой, победа над массовыми инфекционными болезнями, помощь бедным и другие важные достижения доказывают наличие не только технического, но и нравственного прогресса. Человечество становится гуманнее, и по отношению к нему уже немыслимы убийства, войны, геноцид, болезни, бедность. Любые формы жестокости осуждаются, и во всех сферах жизни от школы до казармы можно наблюдать борьбу за ненасильственные отношения между теми, кто приказывает и подчиняется.

Вместе с тем, говоря об искоренении насилия, необходимо дистанцироваться и от морали. Ее абсолютизация приводит к деградации остальных институтов общества, и этим она не отличается от диктата идеологии. Ведь с точки зрения морали чуть ли не все важнейшие сферы деятельности оказываются «неправедными». Л. Толстой осуждал политиков, чиновников, предпринимателей, ученых, художников за то, что они равнодушны к страданиям людей. Однако если бы перечисленные категории лиц были озабочены только состраданием, то от этого пострадала бы их основная деятельность. Ницше прописал в качестве лекарства от морального бешенства инъекцию таких форм насилия, которое хотя и не морально, но неизбежно и даже необходимо для жизни. Прежде всего это касается воспитания и образования молодежи. В современном обществе по-прежнему существуют «негуманные» профессии, и к таковым относятся работа в сфере правоохранительных органов, бизнеса и даже науки. Неудивительно, что время от времени пацифисты, «зеленые», защитники прав человека, антиглобалисты выступают с шумными акциями против решений тех или иных политиков, бизнесменов либо ученых. Но произнося морально-обличительные речи или принимая участие в акциях протеста, они закрывают глаза на корни происходящего и тем самым не контролируют зло, которое обличают. Если уж должны существовать перечисленные выше «неморальные» профессии, то необходимо обсуждение с участием широкой общественности разного рода нормативных документов, которыми люди должны руководствоваться в своей профессиональной деятельности. Иначе у военных, политиков, бизнесменов, ученых-атомщиков процветает либо цинизм, либо комплекс вины, что одинаково негативно сказывается на их решениях.