Текст книги "Наледь"

7

Вместе с горячкой дел нахлынула на участок и жара. В солнечные полдни от нагретой опалубки, от арматурных прутьев, от всего этого скопища железа и бетона исходил тягостный жар, и даже порывистый морской ветерок не приносил прохлады. Обычно непоседливые крикливые чайки в такие часы лениво покачивались на волнах. И когда глухие вязкие удары стального штыря в обрезок рельса, висевшего на углу конторы, возвещали обеденный перерыв, люди с наслаждением сбрасывали пропыленные рубахи, комбинезоны, обливались водой, ухали, притворно захлебываясь. Пищу привозили в термосах, разливали под открытым небом на столах, вынесенных из палаток и бараков.

Обычно в обеденное время Воронов, наскоро проглотив тарелку супа, уходил в бухту, заплывал далеко в море, потом загорал где-нибудь в укромном затишке.

Однажды, лежа за выступом скалы, он задремал; разбудили его резкие голоса споривших:

– Я тебе дело говорю, – убеждал хриповатый басок Семена. – Воронов прав – у нас лишние люди на объектах.

– Может, я тоже лишний? – зазвенел возбужденный тенор Михаила. – Может, и мне кельму взять и становиться на кладку домов? Так, что ли?

– Ты подожди, выслушай, – твердил Семен. – Посмотри как следует.

– Отстань!

– Давай сделаем, как прошу. Ведь пойми ты: двенадцать бетонщиков высвободим! На дома пошлем… Квартиры строить!

– Эх, Семен, Семен! Нам надо массивы бетонировать, а ты с чем носишься?

– А дома не надо?

– Все надо. Но ведь не это главное.

– Конечно. Особенно после того, как мистер Забродин себе собственный дом построил.

– Я не меньше твоего в палатках прожил.

– Скажи, чем хвастается! А я вот не хочу больше в палатке жить!

– Так заведи себе тещу с блинами и полезай на печь.

– А зачем мне теща? Может, я к себе жену хочу привести.

– Ну и приводи.

– Куда? В палатку?

– Слушай, жених! Ты что-нибудь про город Комсомольск слыхал?

– Например?

– Например, любителей мещанского уюта там презирали.

– А еще то, что там мерзли в землянках?

– Мерзли!

– А потом в сороковых годах мерзли в окопах?

– Было и такое.

– А теперь, в пятидесятых, ты предлагаешь мерзнуть в палатках? Прямо сплошная Антарктида. Да, энтузиаст ты с довольно однообразным воображением.

– А ты нытик.

Семен коротко хохотнул:

– Эге! Просто я хочу, чтобы люди не располагались на каких-то биваках и не занимались всякими штурмами. Время теперь не то. Не штурмовать, а работать надо и жить.

– Кончай философию! – неожиданно предупредил Михаил.

– Чего это Катерина сюда идет? – спросил Семен. – К тебе, что ли?

– Наверно, Воронова ищет. Хочет проститься, – тоскливо ответил Михаил.

Воронову стало не по себе: вставать теперь – неловко перед ребятами. Оставаться – Катя может найти… Еще хуже! Она и в самом деле взяла расчет – уходила в производственный отдел.

Сегодня она все ходила вокруг конторы, видимо, хотела наедине поговорить с Вороновым. Но он все время просидел в конторе в окружении то десятников, то экспедиторов… Он избегал этого прощального разговора, – еще сцену какую-нибудь разыграет. И теперь он решил притвориться спящим, – может, не найдет. А так выйдешь – и тут как тут: «Здрасте… я вас давно ищу»…

– Ты чего не уехала? – спросил ее Семен. – Обеденные машины уже ушли.

– Ей карету надо… – сказал Михаил. – С принцем на запятках.

– И запряженную двуногими ослами, – подхватила Катя.

– Да что в самом деле? Иль обходной лист не подписали? – спросил опять Семен.

– Какое тебе дело? – ответила Катя. – Я вот, может, с Мишей хочу побыть наедине. В укромном местечке… Отвернитесь! Видите, я раздеваюсь.

– Хоть донага, – сказал Семен и пошел прочь, грохая сапогами.

– А чего ты по сторонам смотришь? – спросил Михаил. – Или ждешь кого?

– А ты чего не раздеваешься? Или боишься?

– Пожалуйста! Как тебе угодно. Я тень души твоей.

– Какая несуразная тень!

– Это я заморился, – Михаил скинул майку и заботливо осмотрел свои крупные выпирающие ребра. – От любви сохну.

Катя залезла на скалу и оглядывала дальние извивы бухты, не догадываясь, что тот, кого она искала, лежит тут же, в пятнадцати шагах, за выступом.

– Ну что, не видать его… в «тумане моря голубом»? – спросил Михаил.

– Кого это?

– Ну, этот самый… парус одинокий.

– Давай сюда… Погляди – во-он он…

– Я за тобой и в небо поднимусь.

– А вот посмотрим, как ты летаешь, сокол небесный. Лови! – Катя прыгнула, вытянувшись ласточкой, с отвесной скалы. А через минуту, вынырнув, потряхивая блестящей, черной от воды головой, позвала его: – Ну, что же ты?

Михаил набрал побольше воздуха, угрожающе надул щеки, потом вытянулся во весь свой длинный рост и выбросил из руки камень.

– Подходящая высота, – произнес он, прислушиваясь к падению камня и, кряхтя, медленно стал спускаться вниз; потом поплескался возле берега и вылез за Катей.

– Какой ты все-таки трусливый, – сказала она пренебрежительно.

Михаил произнес миролюбиво:

– Выражайся точнее: благоразумный. Мне нельзя прыгать с большой высоты потому, что я руководитель. Мне положено занимать высоты, а не прыгать с них.

– Ну, будь здоров, руководитель!

– Подожди.

– Что еще?

Он подошел к ней, взял ее за руку и заговорил иным тоном:

– Зачем ты себя унижаешь?. Почему бегаешь за ним? Ну кто он тебе? Что он такого сделал?

– Ах вон ты что? Хорошо, я тебе отвечу… У него есть совесть и мужество. Хотя бы для начала… Он не хочет мириться с бараками, например.

– Барак! А что такое барак с общественной точки зрения? – перебил ее Михаил опять шутовским тоном и назидательно ответил: – Барак – это временная трудность.

– Может, пояснишь, что сие значит?

– Пожалуйста! Представь себе, что один человек любит другого, но открыться пока не может. Вот это и есть временная трудность. Сейчас одни страдания, а впереди – блаженство.

– Боюсь, что такому человеку придется долго ждать.

– Э-эй! Лукашин приехал!.. – закричал кто-то от конторы.

– Ладно, мы еще поговорим о показной храбрости и о трезвости, – сказал Михаил. – А сейчас пошли в контору. Начальство ждет.

– Торопись… не то вдруг чего подумают, – ответила насмешливо Катя, удаляясь.

Через несколько минут вышел из своей засады Воронов.

«Скажи ты на милость, она еще и в делах разбирается… Тоже следит», – подумал он.

Против желания своего ему было приятно услышать от нее лестный отзыв о своих начинаниях. Дело в том, что он, собрав бригадиров и десятников, предложил отжать «лишки» с промышленных объектов на жилье. Из-за этого, собственно, и спорили Семен с Михаилом. Ради этого Воронов увез потихоньку от главного инженера его резерв транспортеров. Увез без накладных, нахрапом. Стояли они на наружном дворе под навесом, и завскладом просто просмотрел их. Воронов понимал, что это ему не простят, но ради пользы дела он готов и взыскание получить. «И зачем это Лукашин пожаловал? – думал он. – Не из-за этих ли транспортеров?»

Там, возле конторы, стояли окруженные рабочими начальник строительства Лукашин, главный инженер Синельников, секретарша Неля. Среди этой разноголосой шумной толпы Лукашин ходил по кругу, пожимал каждому руку, приговаривая:

– Здравствуйте, труженики, здравствуйте! Нуте-ка, стол сюда! – весело крикнул он. – Мы вам привезли, товарищи, так сказать, производственный подарок – ордера на квартиры. Многие из вас переселятся завтра в благоустроенные дома.

– Сколько?

– Кто именно? – послышались голоса.

– Только десять ордеров, – предупредил Синельников.

– А на очереди полторы сотни…

– Ничего себе – многие…

– Кто списки составлял?

– Товарищи, списки составлены в порядке строгой очередности месткомом. Прошу, – Лукашин передал лидериновую коричневую папку Неле. Та уселась за стол и стала выписывать ордера.

Синельников взял под локоть Воронова и отвел тихонько в сторону:

– Пройдем к карьеру.

– Пожалуйста! – сказал Воронов.

В неглубоком скальном забое только что подорвали очередной отвал, и теперь камень лежал грудой, завалив все подходы. Но ни одного грузчика не было. Ни тачек, ни носилок… Лишь около бурового станка возились двое бурильщиков. А над катальными ходами тянулась целая вереница только что установленных транспортеров.

– Значит, сняли грузчиков? – насупившись, спросил Синельников.

– Да. Поставлю на жилье.

– Все лишки отжимаете, – усмехнулся Синельников и спросил: – А где остальные транспортеры?

– На домах.

– Почему не выписали на них накладные?

Воронов отлично знал, что никто бы ему таких накладных не подписал, но ответил с извинительной улыбкой:

– Не успел в суматохе.

– Партизанщина…

– Но ведь они стояли без дела!

– А вы знаете, что это резерв? Через три недели пойдет бетон в доке…

– За день освобожу.

– Думаете, их так просто перебросить и установить?

– Я надеюсь, что вы это сможете.

– Надейтесь… – сухо сказал Синельников. – Но за самовольство получите взыскание.

Они вернулись к столу, когда уже началась выдача ордеров.

Неля выкликала рабочих, те подходили к столу, Лукашин вручал им ордера, пожимал руку, произнося свое неизменное: «Поздравляю, труженик, поздравляю».

Синельников стоял рядом, скрестив на груди руки; и каждая пуговица его светлого френча ослепительно блестела. И выражение лица его было снисходительно-степенным, полным собственного достоинства; и весь он был похож на маршала, принимающего парад. «Точно похвальные грамоты раздают. Духового оркестра лишь нет… Вот комедианты! – думал Воронов, глядя на застывшего в важной позе Синельникова. – Ведь уже сколько домов-то нужно было сдать и заселить!.. А они привезли десяток ордеров… Смотрите, какие мы добрые! Любим вас, заботимся…» И Воронову захотелось нарушить это парадное настроение Синельникова какой-нибудь неожиданной выходкой.

Дождавшись, когда назвали последнюю фамилию; он повернулся к толпе и сказал громко:

– Товарищи! Вы знаете, как нужны нам квартиры. Я Подсчитывал – людей для строительства жилья дополнительно можно найти на участках.

– Что?

Воронов, даже не оборачиваясь, почувствовал, как вытянулось вместе с возгласом лицо Синельникова.

В толпе кто-то крикнул, кажется, Семен: «Правильно!» На него зашикали.

Покрывая шум, Воронов сказал:

– Я выделяю со своего участка сорок человек. Если так поступит каждый участок, к зиме у нас не останется ни одного барака!

Он повернулся к Лукашину. На лице начальника не осталось и следа от давешнего благодушия. Синельников прищурил карие глаза и с легкой иронией смотрел на Воронова.

– Как вы думаете, товарищ начальник? – спросил Воронов Лукашина.

С минуту длилось напряженное молчание. Но вот Лукашин улыбнулся, развел руками и произнес тихим добродушным голосом:

– Да что ж я! Давайте послушаем производственников. У нас здесь главный инженер Синельников.

– Я возражаю, – резко заявил Синельников. – Надо собрать совещание, обсудить. Нельзя же с ходу решать такие важные вопросы. План под угрозу ставить.

– Я обязуюсь выполнить его без сорока человек, – упрямо настаивал Воронов. – На наших участках лишние люди. Резерв на всякий случай.

В толпе послышался гомон, и Воронов понял, что выходка ему удалась.

– Кого ты хочешь снять? – спросил Лукашин.

– Часть землекопов, грузчиков, плотников. И потом часть бетонщиков.

– А бетонщики согласятся? Ведь они лишатся своих высоких заработков.

– Они сами предложили. – Воронов отыскал в толпе Семена Саменко: – Подойдите! Где ваши подсчеты? – спросил Воронов подошедшего Семена. – Изложите, в чем суть.

– Понимаете, мы предлагаем двенадцать бетонщиков высвободить, – смущенно заговорил Семен, обращаясь к Лукашину.

– А кто будет массивы бетонировать? – спросил Синельников.

– Справимся! Я тут одно приспособление придумал…

– Как план завалить, – вставил, улыбаясь Лукашину, Михаил.

– Извините… У меня даже чертежик есть. Вот! – Семен вынул тетрадный листок, пересыпанный хлебными крошками. Синельников усмехнулся. Семен заметил это, покраснел и стал торопливо пояснять:

– Вот что я предлагаю! Все вибраторы намертво прикрепить к опалубке массивов, соединить параллельно – и на один пульт управления. Понимаете? Только опалубку прочнее обычной надо сделать. И оставить по одному бетонщику на массив. Тут вся хитрость в вибраторах…

– Ну-ка! – Лукашин взял листок и с минуту разглядывал его.

– Ну что ж, дельно! – сказал он, передавая листок Семену, и спросил Воронова: – А как же все-таки бетонщики? Согласятся на жилье?

– Как, ребята? – обернулся Воронов к толпе.

– Выделим… Пойдем… Дело доброе.

– Ради жилья стоит и нам не поскупиться.

– Дело, дело, ребята, – загомонили в толпе.

Лукашин, улыбаясь, протянул Воронову руку:

– В таком случае – я ваш.

Рабочие стали расходиться.

Синельников, о чем-то разговаривая с секретаршей, прошел мимо Воронова, не прощаясь. Лукашин, наоборот, задержался и, пожимая на прощанье руку Воронову, одобрительно заметил:

– Хвалю, деятель, хвалю! Ответственное дело взял на себя. Только, чур, пока не подбивать другие участки. Посмотрим на твой эксперимент. Смотри не подкачай! – И, погрозив пальцем, пошел к машине, где его поджидали Синельников и секретарша.

Когда Воронов остался один, к нему неожиданно подошла Катя. Она как-то неестественно опустила руки по швам и сказала, чуть нагибая голову, словно кланяясь:

– Я теперь жалею, что ушла от вас. Но все равно, спасибо вам за все. Вы прекрасный человек! И если вам будет трудно, если потребуется чья-то помощь – позовите, я всегда приду, – и она побежала прочь, не дожидаясь его ответа.

8

Никакой тетки в Красноярске у Кати не было. И в жизни никогда не была она в этом городе. И тетку, и Красноярск она выдумала для Воронова. Нельзя сказать, чтобы сделала она это с умыслом… Просто у нее была пора, когда она играла роль бойкой десятиклассницы. Она всегда кого-нибудь играла. Перед родителями-педагогами, жившими в далеком городе Златоусте, она играла роль педагога. «Мы, Ермолюки, люди твердого характера, – говорила она. – И фамилия у нас мужская. Катерина Ермолюк звучит мужественнее, чем какой-нибудь Иван Наволочкин… Самое подходящее дело для нас учить людей…»

Но в Свердловском педагогическом институте она проучилась всего полтора года. Как-то, уезжая в колхоз на копку картошки, она познакомилась на вокзале с художником, писавшим на стенах и на потолке исполинские фигуры рабочих и крестьян и груды золотых плодов изобилия… Художник был седой и неопрятный, с очень длинными волосами, в вельветовой куртке, а на шее у него был повязан какой-то чудной пестрый шарф. Одет ну точно как в старину… Позже Катя узнала, что этот шарф он повязывал потому, что ходил без рубахи. Неожиданно художник открыл у нее талант живописца и позволил ей расписывать яблоки и груши. Она так влюбилась в художника, что ушла из пединститут а и поступила в художественно-профессиональное училище ФЗУ. Но, расписав вокзал, художник бесследно исчез, а Кате до чертиков надоело шлифовать гранитные плиты и вырубать каменные цветочки на фризах.

На счастье, она познакомилась на главном почтамте с кинооператором местной студии. Этот был молодой, но опытный. Наметанным глазом он определил, что у Кати фотогеничное лицо и что она вообще обладает талантом актрисы. Ее пригласили на пробы – сниматься в каком-то художественно-документальном фильме, рассказывающем о красотах Урала. Там две студентки-выпускницы должны совершать путешествие по родному краю и часто купаться на фоне красивых гор. Художественная комиссия нашла, что у Кати для этой роли подходящая фигура, и особенно ноги. В эту пору Катя носила пальто без пуговиц, придерживая левой рукой борта, точно так, как носят знаменитые актрисы свои роскошные манто. Но кто-то где-то не отпустил на этот фильм денег, а ее знакомый оператор влип в какую-то коллективку по общежитию. Их разбирали на бюро за лозунги, вывешенные в коридоре: «Перекуем мечи на ключи» и «Да здравствует Манолис Глезос – почетный член нашего общежития!..» Оператора услали куда-то в Татарию, а Катя осталась без копейки в кармане, без работы, без жилья.

Тогда она махнула рукой на это искусство и завербовалась на Дальний Восток, на годичные курсы старших нормировщиков. Надо было иметь профессию, идти снова в институт не хватало ни сил, ни терпения… Хоть и горько было убедиться в бесплодности своих притязаний на артистический успех… Да ведь голод не тетка. Нужда заставит сопатого любить, как говаривал ее отец. И потом, еще не известно, что там ждет ее на Дальнем Востоке. Курсы она окончила успешно и попала на стройку в Тихую Гавань…

Она довольно быстро раскусила Синельникова – что он за тип и что ему надо от нее. Она уже испытала удовольствие – быть на положении полужены. С нее хватит! Ее больше устраивали геологи; они неожиданно приходили и уходили – ничего не обещали и с нее ничего не спрашивали. Она была почти счастлива – по крайней мере выбирала того, кого хотела. Осечка у нее произошла впервые в жизни – с Вороновым. И она ушла с его участка; ушла еще и потому, что работа сварщицы дурно сказывалась на лице и на руках и вообще оказалась вовсе не такой денежной, как об этом трепались.

Единственно о чем сожалела она теперь – так это о том, что отдалилась от Воронова и не станет видеть его. Но неожиданно для себя она обнаружила, что даже здесь, в Управлении, Воронов присутствовал незримо, о нем говорили почти во всех отделах; он будоражил, вызывал споры.

Начальник отдела кадров Михаил Титыч Дубинин, по прозвищу «Поддержка», крупный, сырой мужчина со щеткой седых волос и с каким-то недоуменным выражением на лице, переписывая ее учетную карточку, обронил как бы вскользь:

– Вовремя сбежали вы от этого Воронова.

Катя вопросительно посмотрела на него.

– Говорят, он план заваливает… А это значит – сидеть его рабочим без денег.

В производственном отделе о Воронове заговорил Леонид Николаевич Зеленин.

– А начальник-то ваш бывший с бесинкой, – посмеивался он, поглаживая лысину. – Все лишних людей отыскивает. А главный инженер ему лишние объекты подкидывает. Интересное состязание получается – кто кого.

– И он берет? – тревожно спросила Катя.

– Бере-от! – весело протянул Зеленин. – Он все берет: и вокзал, и новый жилой квартал, и рудники ему хотят подкинуть. Раза в полтора программу увеличили его участку, а люди почти те же.

– Но ведь он сорваться может!

– Все может быть… Но он старается – мечется с объекта на объект, как торпедный катер. Но если еще и рудники получит, то уж сорвется наверняка.

– Почему?

– У нас эта площадка называется чертовым колесом. Так что кого хотят прокатить по наклонной плоскости – туда посылают.

– А что же такого непозволительного сделал Воронов?

– Ого! – воскликнул Зеленин. На его желчном сухом лице изобразилось удивление. – Вот что значит быть нормировщиком в чистом виде. Слушайте, вам это полезно знать. Вся примудрость состоит в том, что наше хозяйство всегда выполняет производственный план. Заметьте – всегда! И это главный наш козырь. За это нас хвалят и даже премируют. Правда, по вводу объектов в эксплуатацию, особенно жилья, мы отстаем – это наш минус. За это нас даже и критикуют. Но что за беда! У кого нет минусов?! Кого не критикуют?! А что хочет Воронов? Он решил снять часть людей, ну кой-какой резервишко, с основных объектов на жилье. Понимаете, чтобы и то тянуть и другое. Словом, за двумя зайцами решил погнаться. Ай-я-яй, какой неопытный! – Зеленин защелкал языком и покачал головой. – На пределе захотел работать. И думает, что все последуют его примеру, вся стройка. Но ведь работать так – значит смотреть надо в оба. А то, не ровен час, и сорваться можно. Разве могут рисковать такими вещами разумные люди? А во главе стройки у нас люди стоят очень даже разумные. Впрочем, вы и сами убедились в этом.

Желчная речь Зеленина делала свое дело, и Катя все больше тревожилась за Воронова. «Надо непременно поговорить с ним, – думала она, – убедить его, чтобы он поступал более осторожно…»

Но в эту минуту в кабинет Зеленина вошел высокий беловолосый паренек лет восемнадцати в вельветовой курточке, из которой он заметно вырос. По светлым голубым глазам, по густому щетинистому бобрику Катя уловила в нем сходство с начальником отдела кадров. Это был его сын Толя, работавший лаборантом.

– Леонид Николаевич, ну что это за безобразие?! – сказал он, капризно наморщив лоб. – Меня Воронов выгнал из лаборатории.

– Воронов? Тебя? Выгнал? – качал головой Зеленин, поджимая свои тонкие губы. – Как же он тебя выгнал, интересно?

– Я им приготовил состав бетона для массивов-гигантов. А он приехал с этим рецептом и как заорет: «Кто подписывал этот рецепт?» Я отвечаю: «Я, потому что начальник в отпуске». А он говорит: «А кто составлял его?» Я говорю: «Тоже я». А он как гаркнет: «Вон из лаборатории, чтобы ноги твоей здесь не было! Тебе, говорит, не состав бетона готовить, а мякину для коров». Я ему сказал, чтобы он сам убирался подальше. Он тогда схватил меня за руки, повернул и коленом… вытолкал.

– Какая непочтительность!

– Если его не накажут, я не буду работать в лаборатории.

Зеленин развел руками.

– Ну зачем же так пугать, Толя? Ведь ты только подумай – на тебе вся лаборатория держится. Как же без тебя будет существовать стройка?

– Вы все шутите, Леонид Николаевич! Я вижу – мне тут делать нечего.

На пороге с Толей столкнулся Воронов, хмуро посмотрел на него и вдруг, заметив Катю, смутился.

– Что этот недоросль у тебя делал? Жаловался? – спросил он Зеленина.

– Нет, восторгался твоей силой.

– А черт с ним! Все равно его нужно выгонять.

– А ты об этом поговори с Синельниковым либо с начальником.

– И поговорю. – Воронов набычился и сурово смотрел на Зеленина.

– Что ты на меня уставился? Может, и меня выгнать хочешь?

Воронов вскользь посмотрел на Катю.

– Массивы бетонировать скоро. А этот недоросль прислал такой состав гравия, что им не тонкие стенки бетонировать, а фундаментные башмаки.

За дверью раздался трубный голос жены Дубинина:

– Идем, идем! Это ему так не пройдет. Я покажу ему…

Могучая, пышущая гневом, она ворвалась, как пожарный, почуявший запах дыма. За руку она тянула сына и с ходу пошла в атаку на Воронова:

– Ты что же это безобразничаешь? Думаешь, на тебя управы не найдется? Врешь! Я в суд подам! Я до Верховного Совета дойду!..

– Что случилось, Ефросинья Ивановна? – перебил ее Зеленин.

– Как, что случилось? И ты еще спрашиваешь? Он, злодей, осрамил моего сына. Толя, расскажи, как он тебя ударил. Ну, чего стоишь? Рассказывай!

Дверь снова распахнулась, и вошел сам Дубинин.

– Фрося, у тебя совесть есть?

Дубинин говорил глухо, просительным тоном, и чувствовалось, что подобные сцены для него не впервой и что ему стыдно.

– Ты не у меня совесть спрашивай, а у него, – она гневно показала на Воронова. – Вот кто бессовестный.

– Ну, кто здесь какой – это наше мужское дело, Разберемся. А ты ступай, ступай домой. Толя, бери мать!

Они вместе с сыном взяли ее под руки, но в самых дверях Ефросинья Ивановна остановилась и крикнула Воронову:

– Мы еще посчитаемся!

– Ступай, ступай… – Дубинин аккуратно притворил дверь и сказал, неловко переминаясь у порога: – Я случайно заметил, как жена-то к вам пошла. Ну и почуял, что недоброе учинит. Вот оно как… – Он неуклюже повернулся и вышел.

– Кой черт меня дернул! – досадливо произнес Воронов. – И как это я не сдержался?

– Да ничего… Нет худа без добра, – сказал Зеленин. – Ему в школе надо учиться, а не в лаборатории работать. Все синельниковская протекция. Пусть теперь почешет себе мягкое место.

– А чего ради он старается? – спросил Воронов.

– Э, брат! Здесь – тактика. Михаил Титыч и начальник отдела кадров, и парторг по совместительству. Для Синельникова Дубинин – находка. Человек он простой, честный, лет двадцать с лишком прослужил в армии на каких-то складах, старался. И здесь вот старается.

– Постой! – перебил его Воронов. – Разве у Дубинина нет технического образования?

– Какое там образование!

– Но ведь его же избирали?!

– Конечно. Начальство предложило, мы поддержали. Да и чего возражать? Человек он простой, честный.

– Но ведь одной честности мало. Это же стройка!

Зеленин пожал плечами.

– А что же Лукашин? – спросил Воронов.

– А ничего. Живет. Спокойно, хорошо живет. Работа идет как по маслу, план выполняется. Чего еще надо?

Невозможно было различить, где кончался серьезный разговор и начиналась желчная зеленинская ирония.

– Можно подумать, что вам очень весело от всего этого, – сказал Воронов.

– А вы-то чего нос повесили? – обратился Зеленин к Кате, молча сидевшей в стороне. – Работать будете здесь, в моем кабинете, вон в стеклянной кабине, – он кивнул в сторону застекленной перегородки. – Будете сидеть, как на командном пункте. Вся стройка видна отсюда как на ладошке. Извините, друзья мои, – Зеленин округло развел руками, – я на минуточку отлучусь… – И он вышел.

– Ну, как вы здесь устраиваетесь? – спросил Воронов.

– Спасибо, все хорошо. – Она как-то напряженно посмотрела на него, словно колебалась – говорить или нет – и наконец спросила: – Сергей Петрович, может быть, я не в свое дело суюсь… Но тут Зеленин много говорил про вас. Послушайте, зачем вы берете новые объекты? Ведь это же с целью делают…

– Наплевать… Под большой нагрузкой жить веселее.

– Опять это не мое дело… Но я хочу вас предупредить – вам хотят рудники подсунуть. Не берите их.

– Спасибо, Катя, за участие, – он мягко посмотрел на нее и ободряюще улыбнулся. – Все будет в порядке… Но отказываться не в моих правилах.

За дверью послышались шаги, и Воронов направился к выходу.