Текст книги "Русский XX век на кладбище под Парижем"

КЕЛДЫШ ИГОРЬ МИХАЙЛОВИЧ, 10.05.1892 – 24.02.1968

Игорь Келдыш был художником-гримером в кино. И если Жану Ренуару (скажем, для фильма «На дне»), Александру Корде, Александру Грановскому или Жаку Тати нужен был гример, они звали Игоря Келдыша (или Армавира Шахатуни, или Бориса Карабанова, или Рахматова, или Яблоновского), потому что русские художники в кино – это был высший класс… Вряд ли многие помнят нынче во Франции о решающей роли русских изгнанников в возрождении французского кино 20-х годов нашего века.

КЕЛЬБЕРИН ЛАЗАРЬ ИЗРАИЛЕВИЧ, 23.11.1907 – 28.12.1975

Лазаря Кельберина многие знали на довоенном Монпарнасе: он был человек общительный, присутствовал на всех заседаниях, сборищах, вечеринках… Он играл на рояле, сочинял стихи, писал статьи и – общался. «На мою память, он ничего значительного не произвел, – вспоминает В. Яновский, – хотя сочинял стихи и болтал непрерывно… Однако многие влиятельные поэты – Иванов, Злобин, Оцуп – относились к Кельберину с вниманием». Яновский явно завидует: к Кельберину многие относились с симпатией и звали его по-домашнему – Лелик. Он и правда был симпатичный, дружил с мужчинами и нравился женщинам. Впрочем, многие знакомцы Кельберина вспоминали этого сына Монпарнаса не без иронии, дружно подтверждая тонкое наблюдение Яновского: «Кельберин, мистически настроенный, многократно сочетался законным браком: одной из его ранних жен была Лидия Червинская». Лелик считал, что «ранние» и новые его жены должны помогать друг другу выжить, и создавал для них нечто вроде профсоюза жен (наблюдение, которым со мной поделился состоявший некоторое время в родстве с Кельбериным князь А. Оболенский). Поэтому одну из «ранних» жен, поэтессу Л. Червинскую Лелик поселил в Ла Фавьере с семьей своей новой жены, красивой Натальи Оболенской. Хотя он по непостижимой причине (если верить тому же Яновскому) приветствовал перед войной приход Гитлера, позднее и самому ему тоже (по причине неарийского происхождения) пришлось скрываться на юге, где он играл на рояле в частной балетной школе. Потом (как мне рассказывал тот же А. Л. Оболенский) семье жены удалось переправить Лелика в Швейцарию. С его «ранней» женой Червинской у новой жены хлопот было еще больше. У Червинской кончился ее, отчего-то иранский, паспорт, и неясно было в связи с «исламской революцией», как ей фотографироваться на новый – в чадре или без чадры. Лично мне тоже довелось познакомиться в Париже с одной совсем еще не старой француженкой, носившей редкую фамилию Кельберин, в парижской школе, куда поступила моя дочка. «Вы не дочь того Кельберина?» – спросил я у дамы-учительницы. «Я его вдова», – сказала она просто, и я подумал, что Яновский на сей раз написал правду. Вдова, на мое несчастье, преподавала дочке русский язык: лучше б она преподавала что-нибудь другое…

Говоря о стихах Кельберина, многие соглашаются с глобальною оценкой того же Яновского, хотя снисходительный московский эксперт Г. Мосешвили считает, что кельберинские стихи 30-х годов «были гораздо выше по уровню», чем стихи 20-х. Впрочем, симпатичный Лелик и сам не придавал большого значения стихам, а после войны перестал писать их вовсе.

 
Что время? Страх, надежда, скука,
И умирает человек.
И даже краткая разлука
Всегда – навек.
 

Думаю, ирония и скепсис мешали Кельберину всерьез относиться к творению человеческому – особенно здесь, в божественном Фавьере, перед лицом Его творенья:

 
Посмотри, кем над морем июльским луна зажжена?
Кем – любовь? Посмотри, это данное Богом вначале
Для обмена на жизненный опыт, на опыт печали.
 

Симпатичный Лелик пережил всех монпарнасских друзей. Кроме разве что «ранней» жены и несимпатичного Яновского…

КЕРСНОВСКИЙ АНТОН, 1907 – 1944

Молодой русский историк Антон Антонович Керсновский в 1933 – 1938 годах выпустил в Париже четырехтомный труд «История русской армии». Его перу принадлежало также много статей по военным проблемам и истории войн. Потом не заставила себя ждать новая война, по свидетельству французов, то ли «смешная», то ли «странная» (drole de guerre). А. А. Керсновский был призван во французскую армию и тяжело ранен. Умер он от туберкулеза в 1944 году, незадолго до освобождения Парижа.

КИСТЯКОВСКАЯ МАРИЯ НИКОЛАЕВНА, 23.07.1887 – 14.10.1960
КИСТЯКОВСКИЙ ИГОРЬ АЛЕКСАНДРОВИЧ, 1876 – 1940

Н. Н. Берберова сообщает, что Марии Николаевне Кистяковской посчастливилось попасть на страницы воспоминаний А. Белого. Что же до ее супруга Игоря Александровича, то он был и сам известный адвокат, приват-доцент Московского университета и член кадетской партии, после революции занимавшийся политической деятельностью на Украине.

КИСТЯКОВСКАЯ НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА, 6.07.1900 – 23.01.1946

Н. М. Кистяковская издала в 1925 году в Париже (в издательстве Я. Поволоцкого) сборник своих стихов «Астрея», который не прошел незамеченным и в эмигрантской периодической печати.

КЛЯГИН АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ, 1884 – 1952

Когда с виллы Бельведер Бунины переехали в войну на виллу Жаннета, их соседом оказался богатый русский инженер и предприниматель Александр Клягин. «Вилла, на которой я жил, оказалась в ближайшем соседстве с его собственной великолепной виллой, и мы часто коротали в ней время в наших долгих беседах… – вспоминал позднее И. Бунин. – Без конца рассказывал он мне в эти часы и о своей удивительной жизни – с живостью тоже совершенно удивительной для его возраста». Если бы Бунин слушал внимательнее, он бы отметил, что этот Клягин на самом деле не так уж стар, во всяком случае, на 14 лет моложе самого Бунина…

Бунин побуждает Клягина писать прозу. Но конечно, не только одиночество и занимательные истории «русского американца» притягивали на миллионерскую виллу обедневшего писателя-академика, совершенно трагически переживавшего в то время скудость военного питания. Обо всем этом тоже есть в дневнике Бунина: «Нынче у нас за обедом голые щи и по три вареных картошки. Зато завтракали у Клягина – жиго, рис, все плавает в жиру». Как видите, к жирной пище 73-летний Бунин относится вполне положительно. И еще: «Вчера завтрак с Верой у Клягина. Он читал 2 рассказа. Второго я совсем не слыхал – выпил за завтр. рюмку мару и стакана 3 вина, за кофе 2 рюмки коньяку и полрюмки ликеру – и сидя, спал. Придя домой, спал от 6 до 10. В 11 лег и проспал еще часов 10. Переутомление. Нельзя мне так пить».

Впрочем, временами Бунин и вполне искренне (на трезвую голову) восхищается «русским американцем»: «Пил чай у Кл. Какой очар. живой человек!». Позднее, уже в Париже, Бунин пересказал историю обогащения Клягина в предисловии к его книге «Страна необычайных возможностей». Судя по язвительному описанию, оставленному смертельно обиженной Буниным Н. Н. Берберовой, разумное свое решение (не «переутомляться») Иван Алексеевич все же забыл: он пил с Клягиным (да и с другими) по-прежнему. Впрочем, Клягина он все-таки пережил. На год.

Священник о. Борис Старк вспомнил в старости о середине 20-х годов, когда на дачу километрах в 300 от Парижа, где он тогда гостил, каждое воскресенье приезжал на своей машине русский бизнесмен Александр Клягин. Он приезжал к своей невесте – молодой и очень красивой француженке по имени Клер Робен. Потом, как вспоминает о. Борис, Клягин женился на Клер, у них было двое детей, «дважды его постигало банкротство во время очередных кризисов, он с семьей оставался буквально без ничего, потом снова начинал свои дела и… преуспевал». В войну Клягин стал строить для немцев Атлантический вал. «Причем, непонятно было, – пишет о. Борис Старк, – что это? – сотрудничество или саботаж. Так, он вытаскивал многих военнопленных из Германии, якобы для своих стратегических работ, а потом устраивал им свободные документы и отпускал… После освобождения Клягин был посажен в тюрьму, как сотрудничавший с оккупировавшими Францию войсками. Сидя в тюрьме, он написал две очень талантливые книги, частью автобиографические. Потом его выпустили, видимо, учтя его положительную роль в судьбах многих военнопленных, а также и то, что все значение этого Атлантического вала было равно нулю. И вот он умер… Как выяснилось после его смерти, он помогал очень и очень многим русским, как отдельным лицам, так и благотворительным организациям…»

Честно говоря, я был рад, найдя после дышащего ненавистью описания Клягина у Берберовой это свидетельство человека, знавшего его близко…

КЛЯЧКИНА РОМА СЕМЕНОВНА, 22.01.1902 – 22.10.1959

О своей рано угасшей сестре Роме мне рассказывала на авеню Сакс в Париже Вера Семеновна Клячкина.

Рома была маленькая, хрупкая девушка с огромными, точно перевернутыми глазами.

 
В двух бархатных и пристальных мирах
Хоть миг один как Бог я прожил…
 

Вера Семеновна утверждает, что эти стихи посвятил ее старшей сестре Роме молодой Владимир Набоков, который был в нее влюблен в Берлине. К сожалению, Вера Семеновна смогла вспомнить всего две строчки…

Несмотря на кажущуюся хрупкость, Рома обладала сильным характером. Она была очень способная, отец-юрист прочил ей блестящую адвокатскую карьеру. Талант в ней был, вспоминает сестра, была искра Божия… Но учиться ей не пришлось – революция, переворот, одна война, другая, изгнание… Часть семьи погибла еще в России, иных убили большевики. Остальные сумели бежать за границу.

В Берлине Романа Клячкина работала во французском посольстве (как и будущая жена В. Набокова Вера Слоним – может, Вера и привела ее на вечер Набокова, на котором среди поклонниц поэзии было по меньшей мере три поклонницы Володи Сирина-Набокова, из них две еврейки – Женя Либерман-Каннак и Вера Слоним, будущая г-жа Набокова). Владимир Набоков заметил Рому, познакомился, встречался с ней и даже, если верить младшей сестре Вере Семеновне и некоторым из биографов, делал ей предложение. Вера Семеновна вспоминает, какой он был удивительный, юный Володя: «худенький, как жердочка, и весь точно стремился вверх». (Младшую сестру, Веру, он даже не замечал, она была совсем девочка, Лолита.) Набоков понравился и Роме, но она отказала ему, потому что была тогда влюблена в другого поэта: звали его Нижат Нихат, он был турок, стихи писал по-французски, был поклонник Леконта де Лиля. Но выйти за турка родители Роме не разрешили (мало того, что поэт, – еще и турок), она уехала в Париж и там даже слегла от горя… Потом она поправилась, жила в Париже, работала, дружила с матерью Марией, участвовала в работе ее «Православного дела», которое до войны спасало от голода русских бедняков, а во время оккупации – бедолаг-евреев, обреченных на смерть. На ее счастье, Рома гостила в Перигоре у третьей из сестер Клячкиных, когда в «Православное дело» на рю Лурмель явилось гестапо и арестовало мать Марию, ее сына и ее помощников. Была у Ромы еще и четвертая сестра, которая была замужем за адъютантом Пилсудского Болеславом Венява-Длугошевским. В войну он был в Нью-Йорке и там, не пережив польских бед, покончил с собой (в войну многие и в тылу не могли пережить эту пору отчаянья). Недавно прах его был торжественно перенесен в Краков…

После войны Романа Клячкина помогала Михаилу Корякову бежать с советской службы в Париже и переводила на французский его книгу «Москва слезам не верит»… Может, она и жалела временами, что рассталась с Володей Набоковым… Во всяком случае, так думала ее младшая сестра.

Сестры Клячкины ответили согласием, когда в 1987 году у них попросили разрешения захоронить в Роминой могиле одного русского писателя, из новых эмигрантов (свободных мест на Сент-Женевьев не было, а смерть не ждет). Этим писателем оказался мой добрый коктебельский знакомый Виктор Платонович Некрасов. Думаю, что, встреться он с Романой при жизни, они бы подружились…

КНЯЖЕВИЧ НИКОЛАЙ АНТОНИОНОВИЧ, свиты Е. И. В. генерал-майор, 1871 – 1950
КНЯЖЕВИЧ (урожд. ОБУХОВА) ЕКАТЕРИНА БОРИСОВНА, 1891 – 1954

Генерал его императорского Величества свиты Николай Антонионович Княжевич командовал некогда Крымским полком, а потом был даже Таврическим губернатором – пост высокоответственный, потому что в Крыму проводила почти каждое лето царская семья. Сам Николай Антонионович был по происхождению серб, а супруга его Екатерина Борисовна была из Обуховых (приходилась кузиной знаменитой певице Н. Обуховой). Супруги доживали свой век в старческом доме, но не любили сидеть сложа руки и оба нашли себе приработок на русском кладбище. Екатерина Борисовна оформляла металлические дощечки с именами для временных крестов, а генерал нанялся в помощники к садовнику, бывшему своему сослуживцу и подчиненному, полковнику К. Баженову. Целые дни сидел генерал в белом колониальном шлеме на зеленых могилках и подстригал дерн специальными ножницами. Конечно, он любил, когда его отвлекали от скучной работы – подходили, расспрашивали… Тогда он откладывал ножницы и заводил рассказы о былом времени. «Он очень много знал, много помнил и очень интересно рассказывал», – свидетельствует кладбищенский поп о. Борис Старк, который напоминает, что генерал Княжевич много хорошего сделал для Тавриды, где-то даже построил мечеть для татар и вообще был человек благожелательный. Только раз возникло у любопытного о. Старка с генералом взаимное непонимание. Оккупационные власти велели эмигрантам записаться каждому в особый комитет: русским – в русский, украинцам – в украинский. Но, видно, русские никогда над этими проблемами не думали, так что генерал Княжевич, который и вовсе был серб, спросил у о. Бориса, куда ему лучше записываться – в украинский комитет или в русский.

– Я ведь не знаю, какие из моих имений там в лучшей сохранности, – сокрушенно сказал генерал, откладывая на чужую могилку садовые ножницы.

Тут о. Борис замолчал недружелюбно…

Но только все это были преждевременные хлопоты… В 1950 году генерал Княжевич лежал перед погребением в одной часовне с усопшим адмиралом Г. Старком, отцом священника.

КНЯЗЕВ БОРИС, danseur, choreographe, professeur de danse, 1.07.1900 – 6.10.1975

Как сообщает французская надпись на надгробье (может, воспроизводящая текст парижского объявления о частных уроках танца), Борис Князев был танцовщик, постановщик-хореограф и учитель танца. Младшая ровесница Князева Нина Тиканова училась вместе с ним в парижской школе на рю Петит-Экюри у Николая Легата, потомственного танцовщика Императорского балета и знатного педагога, к которому приезжали на уроки даже звезды из дягилевской и других знаменитых антреприз (Александра Данилова, Жорж Баланчин и др.). Из учеников «Старика» Легата, которые стали ее друзьями, Нина Тиканова называет наряду с Князевым Женю Деларову, Ольгу Шматкову, Ирину Лучезарскую…

КНЯЗЕВ МИХАИЛ ВАЛЕРИАНОВИЧ, адмирал, 21.11.1856 – 14.02.1933
КНЯЗЕВА (БАРТОШЕВИЧ) СОФЬЯ АНДРЕЕВНА, 27.01.1860 – 3.02.1932

В преданной недавно гласности (Исход, Изд-во «Гея», 1998. III. 2) «Сводке агентурных сведений из Германии о подготовке вторжения Русской армии в Россию…» от 3.4.1922 г. можно прочесть: «Из Парижа в Берлин приехал председатель правления Добровольческого флота адмирал Князев и члены правления Бекленишев и Линде. Между ними и представителями северогерманского Ллойда при участии представителей германского министерства… состоялось совещание о приобретении бывшего русского Добровольческого флота. Русский торгово-промышленник Давыдов, принимавший также участие в переговорах, допускает возможность, что немцы, получив флот, поспешат столковаться с большевиками».

Остается пожалеть участника этой грустной акции, старого адмирала, жившего в 1922 году уже в парижском изгнании, супругу его, которую 77-летний Михаил Валерианович пережил на целый год, и былых русских налогоплательщиков…

Де КОБИ (de KOBY, ур. ГАМЗАКУРДИЯ) ТАМАРА РОМАНОВНА, 1896 – 1979

О похожей на роман жизни незаурядной русской женщины Тамары Гамзакурдия (она была, правда, угорских и грузинских кровей, но это ли в новинку на Руси?) рассказал живущий в Париже историк моды Александр Васильев. Великолепная книга Васильева посвящена триумфальному шествию русской моды, русских модельеров и манекенщиц по Европе и всей планете после их изгнания из России – иными словами (именно этими словами автор озаглавил книгу), она посвящена русской «красоте в изгнании». Ну, а история Тамариной жизни – вот она…

Русский бродячий цирк, скитаясь по Венгрии, выкупил у цыганского табора и удочерил венгерскую девочку, похищенную когда-то цыганами. Девочка подросла и вышла замуж за циркача Романа Гамзакурдия, а позднее, уже в Закавказье, родилась от этого циркового брака дочка Тамара. Совсем маленькой она начала учиться танцу в балетной школе в Тифлисе, продолжала обучение в московской студии славного Михаила Мордкина, потом танцевала в частной опере Зимина. В годы российской катастрофы Тамара, бывшая уже известной балериной, добралась до Ялты и открыла там балетную студию. Одним из самых упорных учеников в этой студии был сверстник Тамары, молодой белый офицер с Кавказа Александр Миросхеджи. Он крестился, принял новое имя – Александр Демидов, стал партнером Тамары, а в начале их эмигрантских гастрольных скитаний – и ее первым мужем. Успех Сергея Дягилева в Европе предрек и облегчил европейский успех русских балетных трупп, а чаще даже балетных дуэтов (ибо труппу создать нелегко и недешево), вроде знаменитого дуэта Сахаровых. Одним из таких знаменитых дуэтов стал и дуэт Демидов – Гамзакурдия, коронным номером которого был поставленный еще Тамариным учителем Мордкиным в Москве танец «Вакханалия» на музыку Глюка. С этим танцем супруги с успехом проехали по всей Европе, выступали даже в лондонском «Колизеуме». В этой «Вакханалии» партнер волочил по сцене за волосы свою жертву, и вот в один злосчастный день Тамара изранила спину о гвоздь, нарочно вбитый в помост завистливой соперницей. Пришлось прекратить выступления, и Тамара становится концертмейстером в знаменитой труппе русских лилипутов, которая под руководством Ратушева с успехом выступала в парижском «Фоли-Бержер»». Импресарио труппы, бывший русский офицер Сергей Кобиев, или Серж де Коби, стал позднее вторым мужем Тамары. Подлечившись, Тамара танцует снова. Ее даже зовет с собой на гастроли знаменитая Анна Павлова. Но в 1931 году Тамара решает оставить сцену. Еще во время гастрольных скитаний Тамара познакомилась в Берлине с симпатичной, увлекавшейся всеми модными философскими учениями киевлянкой Ларисой Бейлиной, которая, переехав в Париж, открыла там дом моды «Лор Белен». Лариса, которая раньше увлекалась Штейнером и антропософией, теперь увлеклась Гурджиевым, а ведение дел в своем доме моды она передала под твердую руку деловой Тамары Гамзакурдия, сумевшей продержать это ателье на плаву долгих 30 лет (это при парижской-то конкуренции) и давшей в нем работу многим русским мастерицам и их мужьям, бывшим офицерам: муж заведующей складом фирмы Оксаны Байковой гвардейский офицер Глеб Байков работал шофером, пока не выучился на врача, бывший муж и балетный партнер Тамары, бывший офицер Александр Демидов стал помощником директора, матушка его была в «Лор Белене» портнихой, Елизавета Солонина – маникюршей, а падчерица Тамары Ирина де Коби создавала новые модели. Итак, эти замечательные женщины-труженицы не только спасли от голода свои семьи, но и внесли струю высокого вкуса и культуры в европейскую и американскую моду. Если верить формуле Достоевского («красота спасет мир»), то именно они пытались спасти мир от новой катастрофы…

Конечно, чтобы дому моды или ателье выдержать конкуренцию, нужна была строгая, иногда очень узкая специализация. «Лор Белен» специализировался на корсетах. Мода на женственные линии фигуры, которую на время потеснили девушки-гамены, эти твигги 20-х годов, мода эта возвращается в 30-е, и вот тут-то Тамаре пригодилось блестящее знание балетного костюма. Оставалось осваивать новые материалы. В 50 – 6О-е годы знаменитая актриса Марлен Дитрих выходила на сцену в белом, усыпанном стеклярусом, платье – и непременно в корсете, сделанном ее русской подругой Тамарой (так что мужские треволнения в зале были вызваны не только природными формами актрисы, но и искусством Тамары). Модельерским мастерством, личным обаянием и даром дружбы Тамары Гамзакурдия-Коби (и конечно, ее платьями, бельем, купальниками, корсетами) восхищались такие прославленные женщины подлунного мира, как Марлен Дитрих (надпись на фотографии, подаренной ею Тамаре, гласит: «Я Вас люблю, я перед Вами преклоняюсь. Марлен»), как Жаклин Кеннеди, как королева Югославии, как русская меценатка леди Детердинг, как баронесса Ротшильд, императрица Аннама…

Тамара Гамзакурдия-Коби умерла в Ницце 83 лет от роду, но перед смертью успела все же посетить Россию и оставить на ее непредсказуемых просторах свой архив, который добросовестный автор книги о «красоте в изгнании» Александр Васильев, по его признанию, напрасно «разыскивает и по сей день».