Текст книги "Русский XX век на кладбище под Парижем"

КРАСНОВА (урожд. НЕВЕРОВСКАЯ) НАДЕЖДА МИХАЙЛОВНА, 13.08.1896 – 22.06.1943

Скончавшаяся в 46 лет Надежда Михайловна Краснова была женой Семена Краснова, который приходился племянником знаменитому казачьему генералу, журналисту, популярнейшему в эмиграции писателю и историку Петру Николаевичу Краснову, с 1943 года возглавлявшему в Германии казачьи войска. В мае 1945 года в Австрии он был выдан английским командованием советским войскам вместе со многими тысячами казаков и двумя тысячами казачьих офицеров, а в 1947 году был предан в Москве мучительной казни. Племянник Петра Николаевича Семен Краснов был также казнен. О. Борис Старк, отпевавший его жену, так вспоминает о своих встречах с этим трагическим человеком после безвременной смерти его жены:

«На ее похоронах и потом на частых панихидах, которые он служил на могиле жены, он был в форме немецкого полковника (позднее, кажется, немцы дали ему чин генерала). Для меня в этой ситуации это был убитый горем муж, и в разговоре после панихиды мы никогда не касались вопросов политики. Мое отношение к его форме он, очевидно, понимал. Но должен отметить, что никогда он не приходил ко мне в Русский Дом, где я жил… Как-то раз он обмолвился: «Не захожу сам, т. к. мы уйдем, а Вы останетесь». Не желал нас компрометировать общением с немецким офицером».

КРИВОШЕИН ИГОРЬ АЛЕКСАНДРОВИЧ, штабс-капитан л.-гв. конной артиллерии, армия генерала Врангеля, узник нацистских и советских концлагерей, участник движения Сопротивления, инженер, 1899 – 1987

Даже этот поразительный намогильный список жизненных этапов моего соседа по парижскому жилью в 13-м округе Игоря Кривошеина не исчерпывает всех подвигов, порывов, увлечений, заблуждений и трагедий его жизни. Воистину это была жизнь героического (и трагического!) сына века. Так что наберитесь почтения, жалости, терпения и терпимости, склонив голову перед этой могилой… Мир праху твоему, раб Божий Игорь Александрович Кривошеий!

Игорь Александрович был третьим из пяти сыновей Александра Васильевича Кривошеина, известного государственного деятеля, министра-реформатора и соратника Столыпина до революции, а после нее – премьер-министра правительства Врангеля в незабываемую, поистине историческую эпоху полуострова Крым. Как до революции, так и в эмиграции современники высоко ценили природный ум А. В. Кривошеина – об этом найдешь строки и у Бунина, и у В. Оболенского, и у Врангеля. Как и другие сыновья А. В. Кривошеина, Игорь Александрович получил хорошее образование, был выпускником Пажеского корпуса, знал европейские языки. Он успел повоевать против немцев в Первую мировую войну, а потом и против большевиков – в Гражданскую, на которой он сражался в деникинской армии и под Перекопом у Врангеля. Кончил Игорь Кривошеий войну в чине штабс-капитана лейб-гвардии конной артиллерии, из Крыма эвакуировался вместе с отцом. В Париже И. А. Кривошеин закончил образование, получил диплом инженера-электротехника, нашел хорошую работу, женился на Нине Алексеевне Мещерской. Как и его молодая, энергичная жена, как и многие «эмигрантские дети» из «хороших семей», Игорь Александрович переживал кризис переоценки твердой антибольшевистской позиции отцов, испытывал ностальгическое чувство «вины перед родиной», сблизился с движением «младороссов», искавших нового пути в красных и коричневых идеологиях (и нередко попадавших в объятия красно-коричневых идеологов и разведок). Искал он ответа на свои сомнения и в ложе благородных русских масонов. Не исключено, что именно там он попал в орбиту «ловцов душ»… А потом грянула новая война. Вместе с другими русскими эмигрантами (по большей части масонами) Игорь Александрович попал в лагерь Компьень. Впрочем, всех, кроме евреев, оттуда скоро выпустили. Лагерь завершил антифашистское воспитание Игоря Кривошеина. Он начинает сотрудничать с «Православным делом» матери Марии, которое спасало в ту пору жизнь обреченным здешним евреям, становится активным участником Сопротивления. Он был не из тех многочисленных французских «резистантов последнего дня», что обзавелись перед уходом немцев справками об «участии в Сопротивлении», он был настоящим героем, рисковавшим жизнью ежечасно. Игорь Александрович устанавливает в оккупированной Франции связь с английской разведкой и сотрудничает со «Свободной Францией» де Голля. Связным его становится младший брат Кирилл.

И вот однажды… Помню, как потрясла меня в его передаче эта история, рассказанная им на мирных тропинках парижского парка Шуази, что на полдороге между его и моим домом. Был жаркий полдень. Моя годовалая доченька перебирала у газона грязный парковый песок, голос Игоря Александровича звучал тихо, ровно, но мне слышалась в нем неизжитая боль… Однажды в оккупированном Париже он встретил на улице друга студенческих лет, немца. На немце была ненавистная нацистская форма, он был уже майор, и когда Игорь сказал ему, как все это страшно, как горько, немец с жаром признался, что он тоже ненавидит тирана Гитлера, что он тоже хотел бы бороться против него… При следующей встрече Игорь Александрович передал майору Бланку список вопросов, присланный из Лондона. Ну а потом провокатор выдал их обоих, и майора Бланка сразу поставили к стенке. Может, это воспоминанье о погибшем немце и дребезжало болью в голосе моего собеседника. Татьяна Осоргина-Бакунина говорила мне, что ее старый друг И. А. Кривошеин до смерти не мог забыть этого немца, винил себя в его гибели… Самого Игоря отправили в Бухенвальд, оттуда в лагерь смерти Дахау. Он выжил, но вернулся домой чуть живой. А Париж кипел в те месяцы: русская эмиграция переживала патриотический подъем – подъем слепого патриотизма, вызванного счастливой русской победой. Что там молодой Кривошеин – столпы эмиграции и масонства, заслуженные борцы с большевизмом пошли с повинной в советское посольство! Герой Сопротивления Игорь Кривошеин становится вскоре во главе движения русских, а потом и «советских патриотов». У него впечатление, что, как бывало в лагере, они продолжают борьбу против общего врага. Его не смущает, что борьба идет теми же подпольными методами, что и в лагере: это же борьба за правое дело. Только сегодня некоторым из историков приходит в голову, что, возможно, уже и в немецких лагерях были советские профессионалы-подпольщики из органов (как, скажем, во французской компартии верховодили профессионалы-подпольщики из «органов» и Коминтерна). Многие тысячи русских берут в ту пору во Франции русские паспорта. Однако, пригласив брать паспорта, советские власти не спешат пустить их на родину. Эти «советофилы» могут пригодиться и здесь. Им объясняют, что возвращение еще надо «заслужить», надо «послужить», «поработать», «оправдать доверие». Новые «советские патриоты» захватывают бывший штаб русско-фашистской администрации на улице Гальера. Дом становится центром советской разведки. Символика этой перемены ускользает от сознания эмигрантов. Да и вообще, у них нет чувствительности подсоветских интеллигентов. Они не различают скрытого смысла слов, оттенков голоса, выражения лиц. А «лица» у тех, кто заказывает музыку, всегда одни и те же. Позднее, через много лет русские научатся узнавать эти лица – как научился сын Игоря Александровича Никита Кривошеин, как научились мои родители, мои сокурсники («Осторожно, этот человек Оттуда!»), но пока…

К тысячам желающих «поработать» членов компартии («французской секции Коминтерна») во Франции прибавляются десять тысяч русских эмигрантов с советскими паспортами… В ту пору коммунистический профсоюз, готовясь к захвату власти коммунистами, пускает под откос первый французский поезд, и французское правительство, выдворив из Матиньона министров-коммунистов, идет на крайние меры. Оно высылает из Франции два десятка активных «советских патриотов»-«возвращенцев», имеющих советские паспорта. Заслуженный герой французского Сопротивления Игорь Кривошеин попадает в их число. Он выслан. Сперва чекисты держат его в пересыльном лагере в Восточной Германии, потом впускают в Россию. За ним едет семья. Начинается новый, русский период жизни Кривошеиных в страшной (ныне, похоже, забытой и даже беспамятно воспеваемой) сталинской России 40 – 50-х годов. Полунищета и нищета, квартирные трудности, униженное положение обманутых «ре-эмигрантов», которые у всех на подозрении, вечная и повсеместная слежка и, наконец, снова лагерь. Игорь Кривошеин был арестован – на сей раз КГБ, как английский шпион, как французский шпион, как монархист, масон и злейший враг советской власти, интересам которой ему довелось служить. Восемнадцать месяцев жестокого следствия на Лубянке, после которого постановлением Особого совещания (неужели нужно было так долго совещаться, чтоб фабриковать фальшивые обвинения?) – приговор: десять лет лагеря по статье 58-4 Уголовного кодекса («сотрудничество с международной буржуазией»). Для Кривошеина начинаются лагерные муки – сперва описанная у Солженицына марфинская «шарашка», но потом уж и настоящие лагеря, описанные тем же Солженицыным, а еще страшнее – Шаламовым… Озерлаг в Тайшете… Игорь Александрович вышел на свободу лишь после смерти Сталина. Его сын Никита окончил к тому времени институт, но потом… Я помню, как бывший приятель по Инязу испуганно шепнул мне в Москве, что арестован наш бывший студент Никита Кривошеин. Три года исправительно-трудовых лагерей (по статье 58-10 часть 1) за «шпионаж в пользу Франции», точнее, за интервью корреспонденту вполне «левой» газеты «Монд»: три года в Дубровлаге и четыре года в Малоярославце, за сотым километром. Я впервые увидел моего нынешнего парижского соседа, переводчика ЮНЕСКО Никиту Кривошеина в 60-е годы, в московском Доме кино, где мы оба работали на синхронном переводе фильмов. Помню, юные киноведки балдели тогда от его странного, «ненашего» русского, от его сказочного французского, от изысканной мужской красоты последнего и единственного потомка семьи Кривошеиных…

В 1974 году Кривошеины вслед за вынужденным уехать Никитой вернулись во Францию…

С Игорем Александровичем мы стали видеться в начале 80-х годов, когда я поселился в 13-м округе Парижа, близ его дома. Только что умерла его жена Нина Алексеевна. Игорь Александрович был грустен, потерян. Новости из брежневской России не вселяли оптимизма, а судьба России волновала его по-прежнему. Помню, он спросил меня однажды, можно ли возлагать надежду на новых националистов-«почвенников», вдохновляемых тогдашним ЦК ВЛКСМ… Мы стояли близ его дома. На другой стороне улицы маляры замазывали ругательные ночные надписи на стенах белого домика.

– Это штаб молодых здешних националистов, – объяснил мне Игорь Александрович. – Каждую ночь его стены покрывают ругательствами… Но они ведь и правда расисты, эти правые…

Игорь Александрович улыбнулся грустно, и я понял, что мне не стоит ему рассказывать про шустрых московских расистов-карьеристов из ЦК ВЛКСМ и «Молодой гвардии». К тому же мне вспомнилось, что до войны здешние эмигрантские евразийцы и «младороссы» тоже питали надежды на комсомол и расистский национал-большевизм, на молодые кадры Красной Армии, на мирное перерождение большевиков, на что-то еще столь же странное и безнадежное. Наша бедная родина…

Кстати, престижный орган националистов-«почвенников» журнал «Наш современник» не обошел вниманием трагическую судьбу героя Сопротивления и русского патриота Игоря Кривошеина. Через много лет после его смерти журнал сообщил, что Кривошеин вовсе не был выслан в СССР французским правительством, а совсем напротив – как и другие «сионисты-масоны», он ринулся туда «не без особых заданий масонских организаций по налаживанию братских связей»: «Именно с такой миссией в СССР выехал вместе с семьей высокопоставленный масон, член масонского правительства И. А. Кривошеин. Однако чекисты сразу поняли характер его миссии. Он был арестован…» В этом журнальном пассаже все остроумно поставлено с ног на голову. Действительно, И. А. Кривошеин ратовал некогда за «перенос масонской работы в Советскую Россию». Но делал он это не без подачи самих чекистов, заманивавших масонов в ГУЛАГ.

Сын покойного И. А. Кривошеина Никита Игоревич Кривошеин не стал спорить с журнальной ахинеей, но как человек, имеющий солидный советский опыт, указал в письме в редакцию, что «автора всей этой липы надо искать на Лубянке…» Ну да, в том самом здании, где Игоря Кривошеина мучали, но не добили за полтора года следствия…

Что же до самой принадлежности Игоря Александровича к масонской ложе, то его сын пишет: «Незадолго до смерти, в 1987 году, отец с радостью говорил мне о десятилетиях, проведенных в ложах шотландского обряда, о том духовно-мистическом богатстве, что он там получил, и о том, что его православная вера приобрела благодаря всему этому – еще большую крепость».

КРИВОШЕИНА НИНА АЛЕКСЕЕВНА, 1895 – 1981

Откликнувшись на исходе своих дней на призыв А. И. Солженицына, парижанка Нина Алексеевна Кривошеина (урожденная Мещерская) написала для «Всероссийской мемуарной библиотеки» парижского издательства «ИМКА-пресс» одну из интереснейших книг о русской эмиграции и о советской жизни конца 40 – 50-х годов («Четыре трети нашей жизни»). Женщина была талантливая, энергичная, да и судьба выпала супругам Кривошеиным удивительная. К тому же, пройдя через все испытания, прожила Нина Алексеевна, несмотря на хрупкое здоровье, долгий век – жила и во дворцах, и в коммунальных лачугах советской провинции, а в конце жизни жила по соседству с нашим домом, в 13-м округе Парижа, на краю «Чайнатауна»…

Отец Нины Алексеевны Алексей Павлович Мещерский (из той ветви Мещерских, что не имела княжеского титула) был инженер, энергичный предприниматель, богач, банкир, директор Сормовского, а потом Коломенского заводов. Была у Нининой семьи большая квартира в Петербурге, появились уже у красивой образованной девушки первые поклонники – будущий знаменитый экономист и богослов Кирилл Зайцев, композитор Сергей Прокофьев… После Октября последовали арест отца (и угроза расстрела), ночной побег за границу по льду Финского залива, а за рубежом – первый брак, через год – развод и второй брак. Вторым браком Нина Алексеевна вышла за Игоря Кривошеина, сына бывшего царского министра, соратника Столыпина, а позднее врангелевского премьер-министра Александра Кривошеина. Эмигрантское странствие – Белград, Константинополь, Ницца – временно завершилось в Париже, и последовали двадцать семь лет эмигрантской жизни, жизни вполне терпимой и даже веселой: Игорь Александрович выучился на инженера и нашел работу, Нина Алексеевна стояла за стойкой своего ресторанчика близ русского собора (у нее там пела Лиза Муравьева, а подпевал за столиком младший сын Льва Толстого Михаил Львович), были встречи, концерты, путешествия по Европе в своем автомобиле. Позднее появился сын Никита (и конечно, взяли ему няню)… И вот однажды, году в 1931-м, родственник графа Адама Беннигсена Миша Чавчавадзе привел молодую, любопытную, энергичную Нину в кафе «Ле Вожирар», в 15-м районе Парижа, где проживало много русских: «так я попала к младороссам и так… там и осталась». Эта веселая фраза, произнесенная Ниной Алексеевной на девятом десятке лет, неплохо передает легкость тогдашних решений молодой женщины. Впрочем, Нина Алексеевна дает и некоторые объяснения тогдашнего успеха младоросской партии в аристократических и интеллигентских верхах эмиграции, сообщая, что «глава» партии, ее «вождь» (ее фюрер) Александр Казем-Бек был «человек примечательный, обладавший блестящей памятью, умением тонко и ловко полемизировать и парировать атаки – а сколько их было! В ранней юности был скаутом, в шестнадцать лет участником Гражданской войны, потом участником первых православных и монархических съездов в Европе. Человек честолюбивый, солидно изучивший социальные науки и теории того времени, с громадным ораторским талантом, он имел все данные стать «лидером», а так как все русские политические организации – кадеты, эсдеки, эсеры – рухнули под натиском марксистского нашествия, то и надо было найти нечто иное, создать что-то новое. Таким образом, Младоросская партия оказалась единственной новой, то есть не дореволюционной партией, партией, родившейся в эмиграции и, нравилась она или нет, она и до сих пор остается единственным политическим ответом в зарубежье на большевистскую революцию. Был ли это просто ответ на новый социальный фактор тридцатых годов XX века – фашизм? Да, конечно, это отчасти так и было, и в 1935 – 36 гг., как белый, так и красный фашизм довольно-таки ярко и четко выявили свои гадкие мордочки среди Младороссов».

Проще говоря, младоросские теории примыкали и к нацизму, и к национал-большевизму, причем «вождь» вел тайные переговоры и с русскими фашистами из Германии, с агентами ГПУ, а карьеру свою кончил тем, что с началом войны бежал из Парижа в США, а после войны тайно, через Швейцарию, переправился из США в Москву, где и осел в зарубежном отделе Московской патриархии. Но в начале 30-х годов «новизна» (а главное – молодость) младороссов соблазняла многих в эмиграции, а лозунг «Царь и Советы», похоже, никого не шокировал. Не последнюю роль тут сыграл, вероятно, протест «эмигрантских детей» против их «промотавшихся отцов». Вот ведь и Нина Алексеевна признает: «Главное, что меня привлекло к ним, – был их лозунг: «Лицом к России!». Лицом, а не задом, как поворачивалась эмиграция, считавшая, что с ней из России ушла соль земли, и что «там» просто ничего уже нет. Конечно, это «лицом к России» не все Младороссы могли вполне воспринять и переварить: иногда они впадали в нелепое и почти смехотворное преклонение, в восторг перед “достижениями”…».

Эти откровения былой «младоросской» активистки и ее ощутимо уцелевшие до старости симпатии очень показательны. Остается добавить, что «лицом к России» и «младороссы», и левые евразийцы поворачивались в розовых очках или с завязанными глазами, а сведения о «достижениях» черпали из фальшивок коммунистических бюро дезинформации, от «агентов влияния» и от профессионалов коминтерновской разведки. Все, кто поверил этим фальшивкам, дорого заплатили за свои увлечения и легковерие. В первую очередь Нина Алексеевна Кривошеина. Несомненно, что дорога в ад была вымощена добрыми намерениями.

В начале войны И. А. Кривошеин (вместе с другими благородными искателями истины из масонской ложи) был заключен оккупантами в лагерь Компьень, вскоре освобожден, примкнул к Сопротивлению, потом был снова арестован нацистами и заключен в Бухенвальдский концлагерь, где сблизился с русскими узниками, где выжил, чуть живой вернулся в Париж, отлежался дома и встал во главе движения за возвращение эмигрантов на родину, так называемого движения «советских патриотов», курируемого, конечно, советской разведкой. Как и ведомые ими патриотически настроенные эмигранты, супруги Кривошеины взяли советские паспорта (и как все, никуда пока не ехали), а в конце 1947 года муж Нины Алексеевны был выслан из Франции в Россию, и вскоре семья последовала за ним – в провинциальный Ульяновск. Вот тут-то и начинается самая подлинная, самая драматическая часть мемуаров Нины Алексеевны. При сравнении с картинами «мирной послевоенной жизни» советской провинции и историей злоключений обманутых «ре-эмигрантов» мемуарный рассказ Н. А. Кривошеиной о прежней, эмигрантской жизни кажется хоть и занимательным, но легковесным (вроде той же истории ее прихода к «младороссам»). Уже на борту электрохода «Россия», шедшего в Одессу, Нина Алексеевна заметила, что советские члены экипажа смотрят на «возвращенку» как на ненормальную. Ну, а действительность провинциальной России превзошла все ожидания семьи: лишения, голод, холод, убожество жизни, организованное и добровольное стукачество, произвол властей, приемные КГБ, арест мужа, лагерь, потом арест подросшего сына… Господи, как дорого пришлось платить за многочасовые демагогические крики красноречивого карьериста Казем-Бека, за раздутое совестливыми патриотами «белогвардейское» «чувство вины перед Родиной», за ностальгическое нытье, за неумение слушать о чужих страданиях, понимать их и читать между строк… Бедная, бедная Нина Алексеевна…

Один из самых внимательных читателей мемуарной книги Н. А. Кривошеиной, ее друг Н. В. Вырубов сказал в этой связи о судьбе русских «возвращенцев»:

«…уехавшим было еще хуже. Кто сгинул в лагерях, кто бедствовал, во всяком случае все подверглись преследованиям. Это было подло, заманивать людей в страну, зная, что они там никому не нужны, да и не приспособлены к советской жизни.

И действительно, даже если мы не враждебно настроены, мы для советского строя не подходим – из-за воспитания, из-за того, что мы видели, что мы знаем…».

В 1974 году, после 27 лет советской жизни, Кривошеины вслед за сыном вернулись в Париж. Перед смертью, в 1981 году, Н. А. Кривошеина закончила работу над своими воспоминаниями.

Я впервые пришел к Кривошеиным, оказавшимися моими соседями в 13-м округе Парижа, вскоре после смерти Нины Алексеевны. Игорь Александрович писал в то время послесловие к мемуарам жены, которые и были вскоре изданы издательством «ИМКА-пресс». «Мы не жалели о пройденном нами пути», – писал муж Нины Алексеевны в послесловии… Жалей не жалей – это был путь, типичный для нашего века… Крестный путь обманутых патриотов-эмигрантов.