Текст книги "Базаров порезал палец. Как говорить и молчать о любви"

«Завтрак у Тиффани» в кино

Б.П. Повесть «Завтрак у Тиффани» имела большой успех. Вскоре после публикации ею заинтересовались голливудские продюсеры и купили права на экранизацию. Но какому-то киношному боссу пришло в голову сделать из этой экзистенциальной драмы романтическую комедию. Сценаристы без лишних сантиментов надругались над текстом Капоте, и получилась отличная комедия, которая стала классикой.

Что они изменили?

Прежде всего Капоте хотел, чтобы главную роль в фильме сыграла Мэрилин Монро. Она не являлась очевидным прототипом Холли Голайтли, но Капоте дружил со знаменитой актрисой, много с ней общался, и Холли явно испытала на себе ее влияние. Однако продюсеры отказали якобы потому, что Монро была актрисой другой студии, и взяли на роль Одри Хепберн.

Капоте был поражен. С его точки зрения, это был самый абсурдный выбор. Мэрилин Монро и Одри Хепберн – великие актрисы своего времени – всегда были полными противоположностями. Мерилин – прекрасная простушка, грудастая провинциалка, которую легко представить за кассой на бензоколонке; Одри – аристократка с высшим образованием. Мэрилин – наивная красотка, которую все хотят схватить за задницу; Одри – бесполая филологическая дева. «Моя героиня приехала из деревни в Техасе, а не сбежала из дворца», – говорил Трумен Капоте, но продюсеров это не остановило. Они якобы хотели для романтической комедии уменьшить степень скандальности главной героини и позвали на роль отличницу Одри.

Но этого им было мало. Главного героя, писателя, в котором можно разглядеть черты самого автора, мечтательного Капоте, они изменили кардинально. Вероятно, продюсерская мысль шла по такому пути: если мы делаем романтическую комедию, героиня должна полюбить героя. Тогда нужно из мямли превратить его в мачо. Писателя сделали медлительным красавцем и, ко всему прочему, альфонсом. Эта несуразица была по-своему логичной. Холли «продает себя» богатым мужчинам. Писатель – замужней зрелой женщине. Оба живут за счет своих сексуальных спонсоров. Они влюбляются друг в друга и в результате оказываются перед одинаковым выбором: отказаться от легких спонсорских денег ради чистой взаимной любви или быть несчастными, но богатыми.

Наконец, продюсеры изменили финал. Этого можно было ожидать. В фильме Холли не уезжает, а в последний момент решает остаться с писателем. И они, найдя кота, целуются под дождем.

Капоте посмотрел фильм и сказал: «Хочется блевать!»

* * *

В последней книге Трумена Капоте «Музыка для хамелеонов» есть запись встречи с Мэрилин Монро. Они отправляются в церковь на похороны общей светской знакомой, куда Мэрилин приходит, одетая как монашка, но в черных шелковых чулках и туфлях на высоком каблуке. Потом они сбегают из часовни, сплетничают, пьют шампанское, болтают о мужиках и кино, гуляют. По интонации их разговор на улицах Нью-Йорка почти совпадает с разговором Холли и писателя, когда «в октябре сорок третьего» они отправились праздновать его первую публикацию. Например, увидев в витрине красивые напольные часы, Мэрилин говорит:

У меня никогда не было дома. Настоящего, с собственной мебелью. Но если снова выйду замуж и заработаю много денег… куплю дюжину стоячих часов, выстрою в одной комнате, и пусть себе тикают все вместе[5]5
  Здесь и далее перевод В. Голышева.


[Закрыть].

Мэрилин гладит по голове собаку и на замечание хозяина, что собака может укусить, говорит:

Собаки меня никогда не кусают. Только люди.

Капоте любуется своей спутницей, ее непосредственностью и легкостью. Они приезжают на причал, чтобы покормить птиц. Ветер взбивает волосы Мэрилин, она улыбается и говорит шутливо и вместе с тем серьезно:

Помнишь мой вопрос: если бы тебя спросили, какая Мэрилин Монро на самом деле, что бы ты ответил?.. Наверное, скажешь, что я халда. Банан с мороженым.

На это Капоте отвечает:

Конечно, но еще скажу… что ты прекрасное дитя.

Кажется, слова «прекрасное дитя» объясняют обаяние не только Мэрилин Монро, но и Холли Голайтли. Да, можно говорить, что она избегающий тип, что она ведет себя не взросло. Но за это ее и любят. Повесть «Завтрак у Тиффани» – это погоня за вечной молодостью, которая всегда убегает, которую не запереть на ключ. И если мы увидим Холли располневшую, проработанную, густо намазанную кремом, с оравой детишек в буржуазном домике с кружевными занавесками, то это может быть кто угодно, только не настоящая Холли.

Андрей Платонов
«Река Потудань»
Как любить сломанного человека

Б.П. С Платоновым у меня особые отношения. Он для меня даже не писатель, а доктор. Когда современная жизнь начинает казаться мне мелкой, суетной, пошлой, я иду «чистить себя» под Платоновым. Я включаю аудиокнигу с его рассказами: «Корова», «Фро», «Юшка», наливаю себе чай или вино, слушаю, и вся житейская шелуха слетает, становится хорошо и больно. Я плáчу, бегаю сморкаться в ванну, и смысл потихоньку возвращается. Предметы занимают свои законные места. Я понимаю, может ненадолго, как надо жить: просто и честно.

Ни один другой писатель так не воздействует на меня. Платонов похож на отца, который разрешил покататься на своей спине. Запрыгиваешь, держишься крепко за его шею, паришь высоко над землей: ветер и абсолютное счастье. И мне ужасно жалко, что в девяностые годы какие-то гении перестройки поставили в школьную программу самую мрачную, сложную его повесть – «Котлован», которую даже филологи плохо понимают и спорят о ней по своим научным журналам, а школьники только плюются и закрывают для себя Платонова навсегда. А ведь Платонов очень светлый писатель, пролетарский, писатель нового мира. Он любил революцию, считал себя «строителем страны». И главной задачей революции он видел воспитание высшего типа человека на земле, более нравственного, милосердного. Этим он всю жизнь и занимался. Платонов писал: «Мужики делают хлеб. Бабы ребят. Плотники дома. А я буду делать хорошие души из рассыпанных и потерянных слов». Души честных и страдающих людей, чтобы мы любовались на них, страдали вместе с ними, обливались слезами и становились лучше.

Мы поговорим о самом пронзительном рассказе Платонова о любви, который называется «Река Потудань». Платонов как будто ставит в нем вопрос: почему случается так, что люди, искренне любящие друг друга, бывают несчастливы? И можно ли обрести полное счастье в любви?

Ф.Ж. А я хочу задаться такими вопросами: как строить любовь людям, которые прошли через много горя? Как это горе вносит свои коррективы в их жизнь? И можно ли через строительство здоровых отношений вернуть здоровье голове и сердцу?

Травма и горе

Б.П. Рассказ начинается с того, что с Гражданской войны возвращается демобилизованный красноармеец Никита Фирсов. Идет 1920 год, решающие сражения Гражданской войны закончились победой Красной армии, где-то на окраинах страны еще стреляют, но уже поставлена главная задача – восстановление народного хозяйства и переход к мирной жизни. Никита еще молодой человек, ему двадцать пять лет, но душа его, как пишет Платонов, уже успела перемениться «в мучении войны, в болезнях и в счастье победы», и теперь он шел «жить точно впервые» с надеждой на новое счастье, в маленький уездный городок к своему отцу. В город своего детства.

Пока он шел двое суток над рекой Потудань, ему приснился плохой сон.

Его душит своею горячей шерстью маленькое, упитанное животное, вроде полевого зверька… Это животное, взмокая пóтом от усилия и жадности, залезло спящему в рот, в горло, стараясь пробраться цепкими лапками в самую середину его души, чтобы сжечь его дыхание. Задохнувшись во сне, Фирсов хотел вскрикнуть, побежать, но зверек самостоятельно вырвался из него, слепой, жалкий, сам напуганный и дрожащий, и скрылся в темноте своей ночи.

Ф.Ж. Представьте солнечный летний день, мальчик лет двенадцати в кепке с маленьким пропеллером, надетой козырьком назад, бесстрашно мчит на велосипеде. Он смеется, радуется жизни, сердце его бьется, адреналин кипит в крови, но тут мальчик падает и ломает руку. Теперь он может пойти к врачу и наложить гипс, а может ждать, сквозь слезы и боль, когда она срастется сама. Может прийти к маме, которая поцелует, будет за ним ухаживать, включать мультики и готовить большие бутерброды с маслом и вареньем. А может ничего ей не сказать и терпеть… Рука срастется неправильно, будет ограничена в движениях, часто станет болеть и ныть.

Спустя много времени мальчику по-прежнему будет страшно садиться на велосипед – он станет бояться, что снова может упасть.

Теперь давайте поменяем историю с велосипедом на более мрачный контекст и вместо сломанной руки скажем: сломанная психика или сломанная душа. Трещина в душе – это и есть травма. Герой рассказа Платонова, Никита, прошел через войну, ему снятся кошмары, и он живет «будто впервые». Платонов нам прямо говорит о том, что Никите предстоит заново научиться жить и найти себе какой-то новый смысл.

Б.П. Ты рассказываешь теоретически, а я ведь ломал руку взаправду. У меня был друг, Женька Климов, одноклассник, и мы с ним в возрасте тринадцати лет решили для здоровья бегать трусцой. У Женьки прядь длинных волос закрывала один глаз. Я бегал в плаще и ботинках-гриндерсах. Со стороны мы были больше похожи на сатанистов, чем на спортсменов. Бегали не на стадионе почему-то, а между домов, и курили.

Делали мы это утром, до школы, и уже на второй пробежке я заснул. До этого случая (и после) я засыпал во многих неподходящих местах, но на бегу – никогда. И вот результат – двойной перелом со смещением.

Я упал, рука хрустнула. Женька, услышавший это, остановился, помог вытянуть руку из плаща, мы расстегнули рукав рубашки. Мимо проходила женщина.

– Сломал, что ли? – спросила она.

– Кажется, да, – ответил я.

Она подошла ближе, достала из сумки носовой платок и начала его рвать.

– Наломай веток, – сказала женщина Климову и показала на лысенький кустик.

Климов не отломал, а скорее открутил самую толстую ветку, подал женщине, та приложила ее к перелому и примотала лоскутами платка.

– Шина, – объяснила она. – А теперь беги к родителям и вызывай «скорую».

Женька побежал, женщина накинула мне на плечи плащ, достала из сумки газету, отдала ее мне и ушла. А я остался сидеть, придерживая сломанную руку, на газете холодным утром 2 сентября 1995 года.

Подъехала «скорая», меня отвезли в больницу, где наложили гипс и оставили на полмесяца. Родителей в палату не пускали, зато в больнице я нашел себе товарища. Он на спор перепрыгивал с одного гаража-ракушки на другой и, не допрыгнув, сломал сразу обе руки. Мы лежали в разных палатах и встречались в коридоре каждый день.

– Ну как, старик? – говорил я.

– Никогда не было лучше! – говорил он. – А ты?

– Потрясающе!

– Чешется?

– Чертовски чешется. Всю ночь.

– Используй линейку, – советовал он.

– Спасибо, я пользуюсь спицей.

И вместе мы прохаживались взад-вперед по отделению травматологии.

– Знаешь, – говорил он, – я, пожалуй, завяжу с этими гаражами. Ерунда какая-то. Я мотоцикл хочу.

– А я, – говорю, – с этими утренними пробежками, пожалуй, тоже завяжу. Во-первых, скучно. А во-вторых, никакого от них здоровья.

Больше я никогда не бегал по утрам. Но рассказываю я все это для того, чтобы сказать о главном страхе всех загипсованных пациентов детского отделения травматологии. Все до смерти боялись, что их рука или нога срастутся неправильно и тогда придется ее ломать заново. Старшие рассказывали об этом часто и с притворным хладнокровием, младшие при словах «ломать заново» бледнели. Я хорошо помню этот страх. Вероятно, люди со «сломанной душой» часто боятся даже думать о лечении – как бы врач не сказал: «Надо ломать заново».

Ф.Ж. Что такое травма? Это событие, которое угрожает жизни, физической и психологической целостности человека. Сильный психологический стресс и физическая угроза в совокупности давят так сильно, что заставляют человека чувствовать испуг и беспомощность. И душа под этим давлением может дать трещину. ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство) – это эффект после травмы, когда все уже позади, но душа как будто остается там, в прошлом. Человеку снятся кошмары, ему кажется, что мирная жизнь – лишь сон; его сознание выискивает опасность и готовится к худшему. Становится сложно вести нормальную жизнь. Да и само понятие «нормальная жизнь» явно переживает кардинальные изменения, изменяется понятие о норме.

У меня есть такая метафора: рыцарь, который вернулся с войны, но не может или не хочет снять доспехи или не верит, что это можно сделать. Он живет среди людей, оставаясь в броне. Обычному человеку трудно даже смотреть на страдания, боль и зло, а представьте, что чувствуют люди, которые все это испытали, которым пришлось совершить нечто такое, о чем сложно кому-то рассказать, в чем невозможно признаться даже себе. Ходить в доспехах во время сражения – нормально, поэтому для таких людей и в мирное время это становится нормой, они даже в них засыпают.

Сон является важным показателем наличия травмы. Во время сна мозг систематизирует накопившуюся за день информацию. Часто бывает так: какое-то событие сильно нас расстроило, но уже через пару дней оно кажется нам не таким уж и важным. Это потому, что во время фазы быстрого сна мозг упаковывает и систематизирует новые знания, адаптируя нас к новым условиям. Однако люди, которые пережили травму, зачастую просыпаются в кошмарах, мозг не способен принять эту информацию, она не упаковывается, ему не хватает сил, чтобы с ней справиться. Поэтому после травмы так важно не быть одному, не закрываться в молчании. Это называется легализацией непростого опыта. Необходимо говорить о том, что с нами происходит. Определить это, дать название.

Мы должны помнить, что мир постоянно меняется. То, что можно было сделать вчера, нельзя сделать сегодня. Новая реальность требует новых навыков, новых ресурсов. Не стоит забывать, что герои рассказа «Река Потудань» только вступают в мирное время после Гражданской войны. Мы тоже вступаем сегодня в эпоху, когда вещи, смыслы и идеи требуют новых переосмыслений, легализации и получения свежих навыков. Это может вызывать много разных чувств, в том числе и фрустрацию. И переживать это все – нормально.

Никите Фирсову мне хочется сказать: «Никита, тебя будут мучить кошмары, но это пройдет, ты найдешь свой смысл, главное – не оставайся один». Людям, у которых был похожий опыт, можно попробовать EMDR (метод доказательной психотерапии), это самая эффективная терапия по работе с травмой на сегодняшний день.

* * *

Б.П. Я влюбился в рассказ «Река Потудань», когда прочитал сцену встречи Никиты с отцом. Его отец после смерти жены жил в одиночестве. Два его старших сына погибли на Империалистической (Первой мировой) войне, а младший, Никита, ушел на Гражданскую, и было непонятно, вернется ли. И вот отец работает на фабрике крестьянской мебели и много спит. А когда не спит, мучается тоской по своим «утраченным сыновьям» и думает о своей «скучно прошедшей жизни». Утром он уходил побыстрее в мастерскую, потому что за работой можно забыться, а вечером возвращался домой и спешил уснуть, чтоб не тосковать. И вот однажды ночью наконец с войны приходит его сын Никита.

Никита подошел к завалинке и постучал в окошко отца; сверчок умолк на время, словно он прислушивался, кто это пришел – незнакомый, поздний человек. Отец слез с деревянной старой кровати, на которой он спал еще с покойной матерью всех своих сыновей, и сам Никита родился когда-то на этой же кровати. Старый, худой человек был сейчас в подштанниках, от долгой носки и стирки они сели и сузились, поэтому приходились ему только до колен. Отец близко прислонился к оконному стеклу и глядел оттуда на сына. Он уже увидел, узнал своего сына, но все еще смотрел и смотрел на него, желая наглядеться. Потом он побежал, небольшой и тощий, как мальчик, кругом через сени и двор – отворять запертую на ночь калитку.

Никита вошел в старую комнату… снял сумку и шапку, медленно разделся и сел на кровать. Отец все время стоял перед ним, босой и в подштанниках, не смея еще ни поздороваться как следует, ни заговорить.

– Ну как там буржуи и кадеты? – спросил он немного погодя. – Всех их побили иль еще маленько осталось?

– Да нет, почти всех, – сказал сын.

Отец кратко, но серьезно задумался: все-таки ведь целый класс умертвили, это большая работа была.

– Ну да, они же квелые! – сообщил старик про буржуев. – Чего они могут, они только даром жить привыкли…

Никита встал перед отцом, он был теперь выше его головы на полторы. Старик молчал около сына в скромном недоумении своей любви к нему. Никита положил руку на голову отца и привлек его к себе на грудь. Старый человек прислонился к сыну и начал часто, глубоко дышать, словно он пришел к своему отдыху.

Когда я впервые прочитал эту сцену, я просто задохнулся. Я вскочил из-за стола и стал ходить взад-вперед по комнате в каком-то возбужденном волнении. Мне казалось, что это лучшее, что я когда-либо читал. Такой короткий кусок и такой большой. Отец так любит сына и так долго его ждал, что теперь боится к нему приблизиться. Замер, как ребенок. И вместо того чтобы обнять сына, начинает говорит с ним о буржуях. А когда его наконец сын прижимает к груди, он начинает глубоко дышать.

Ф.Ж. Сын оживил отца. Знаешь, люди переживают горе по-разному, некоторые решают спрятаться от него в работе или во сне, как папа Никиты. Голова и тело боятся встретиться с горем и выбирают защиту. Психологические защиты созданы для того, чтобы сохранить душу целой. Это может быть отрицание или вытеснение. Отец пытается отогнать от себя мысли, не думать о своих детях, но прошлое не отступает, и, чтобы не мучиться и не уставать от мучений, он спешит устать и уснуть. А утром с новыми силами пойти на работу. У этого рассказа две темы: травма и горе. Они часто ходят парой. Горе – это ответ психики на утрату.

Как пережить горе? На этот вопрос нет правильного ответа. Известно, что горе – это индивидуальный путь каждого из нас. Через слезы, гнев, несогласие оно показывает нам: того, что было, больше нет. И надо с этим как-то согласиться. Во фразе «это надо пережить» слово «пережить» в житейской мудрости звучит как «перепрыгнуть». Но разве можно перепрыгнуть горе?

Мне нравится, что и Никита Фирсов, и Платонов показывают нам, как можно работать с горем. Не нужно никаких пафосных фраз. Мы не знаем и не можем узнать, что правильно говорить. Лучший способ поддержать человека – это побыть с ним рядом, просто посидеть. Этому нас учит Платонов, и учит верно. Горе – засасывает. Оно засосало папу. Поэтому важно сказать: «Я рядом. Если нужно, я могу с тобой поболтать». Никаких пафосных речей, человек сам все расскажет, когда почувствует, что вы рядом и что он готов. Таким образом вы уже интегрируете его в реальную жизнь.

Подводя маленький итог, хочу сказать: я рад, что они встретились, отец и сын; они нужны друг другу. Людям нужны люди.

Любовь и болезнь

Б.П. На следующий день после возвращения с войны, обходя город, Никита встретил Любу. Это была загадочная девочка, на матери которой хотел жениться его отец много лет назад, когда овдовел, но так и не решился. Потому что она была учительница, образованная. Дома у нее стояло фортепиано и много книжек. Отец приходил тогда в гости к учительнице с Никитой, хозяйка горячо говорила о народном просвещении и ремонте школьных печей, она была пламенной активисткой новой жизни, а отец Никиты был простой мебельный мастер, он ничего не мог сказать, стеснялся и только кряхтел, кашлял, курил цигарки. Так и сидел. А молодого Никиту завораживала обстановка этого богатого дома с книгами и пианино. И больше всего – задумчивая Люба, пятнадцатилетняя девочка, которая все время читала. Вскоре отец перестал ходить к учительнице.

– Нельзя, Никит! – сказал в то время отец. – У меня образованья мало, о чем я с ней буду говорить!

А потом Никита ушел на войну. И там вспоминал об этой задумчивой девочке как о драгоценности. И вот, вернувшись, встретил на улице Любу, большую, выросшую. И ему сразу стало ее жалко. У нее были старые стоптанные ботинки и дешевое платье, доходившее только до колен, потому что не хватило материала.

Он видел такие же платья на женщинах в гробах, а здесь кисея покрывала живое, выросшее, но бедное тело.

Люба теперь жила одна, мать ее умерла, и девушка училась в медицинской академии и голодала. Каждый вечер к ней приходила однокурсница Женя, приносила ей немного еды, и они вместе при мерцании печи учили медицинские справочники. Никита начал ходить к Любе в гости, приносить ужин, заботиться о ней. И как-то сразу стал для нее больше отцом и матерью, чем кавалером-ухажером. Да и Люба сразу отнеслась к нему как к заботливому родителю, немного снисходительно. Например, он приходил к ней домой, топил печь и сидел часа два или три в ожидании, пока Люба не закончит делать домашнее задание. Только потом, когда смеркалось, она откладывала книги и говорила ему: «Ну здравствуйте, как ваши дела». Никита стал ходить к ней почти каждый день, только изредка делая перерывы, чтобы Люба поскучала. Неизвестно, скучала она или нет, но он сам в эти вечера бродил по двадцать километров кругами, чтобы не пойти к Любе.

Затем от тифа умерла Женя. Никита узнал об этом, когда пришел однажды вечером к Любе с двумя булками.

– Женя умерла, – сказала Люба ему в комнате. – Что я теперь буду делать?..

Никита молчал. Теплые булки лежали у него за пазухой – не то их надо вынуть сейчас, не то теперь уж ничего не нужно. Люба легла в одежде на кровать, отвернулась лицом к стене и плакала там сама для себя, беззвучно и почти не шевелясь.

Никита долго стоял один в ночной комнате, стесняясь помешать чужому грустному горю. Люба не обращала на него внимания, потому что печаль от своего горя делает людей равнодушными ко всем другим страдающим. Никита самовольно сел на кровать в ногах у Любы и вынул булки из-за пазухи, чтобы деть их куда-нибудь, но пока не находил для них места.

– Давайте я с вами буду теперь! – сказал Никита.

– А что вы будете делать? – спросила Люба в слезах.

Никита подумал, боясь ошибиться или нечаянно обидеть Любу.

– Я ничего не буду, – ответил он. – Мы станем жить как обыкновенно, чтоб вы не мучились.

– Обождем, нам нечего спешить, – задумчиво и расчетливо произнесла Люба. – Надо вот подумать, в чем Женю хоронить, – у них гроба нету…

– Я завтра его принесу, – пообещал Никита и положил булки на кровать.

С этого момента начинаются мучения влюбленного Никиты. Он робко спросил тогда Любу: как они будут жить, «вместе или отдельно»? То есть как друзья или как семья? А Люба отвечала, что «до весны не имеет возможности чувствовать свое счастье, потому что ей надо поскорее окончить академию медицинских знаний, а там – видно будет». Эта фразочка – «видно будет» – сделалась самым тягостным испытанием для Никиты. Он был счастлив, конечно, быть с Любой рядом, но все равно не понимал до конца: любит она его или просто жалеет.

Сердце его продрогло от долгого терпения и неуверенности – нужен ли он Любе сам по себе, как бедный, малограмотный, демобилизованный человек.

И, мучаясь неопределенностью, Никита наконец заболел, слег с лихорадкой.

Ф.Ж. Иногда бывает так: завершив нечто важное, закончив большой проект или добравшись до желанной цели, мы обнаруживаем себя в пустоте, ощущаем грусть и фрустрацию. Мы добились, чего хотели… А что же дальше? Никита Фирсов прошел войну. Его целью было выжить и победить. Вернувшись домой победителем, он вынужден искать себе новый смысл, который теперь не зависит от внешних обстоятельств. Выживать и бороться с врагами больше не надо. Так что же теперь делать? Хороший вопрос, сложная задача.

Мой учитель по арт-терапии Удо Баер часто говорил, когда мы касались темы горя или травмы: «Лучшее лекарство – это теплые люди и теплая еда». Существует много важных практик, которые не имеют четкого порядка, но работают в совокупности, возвращая людям почву под ногами и помогая в поиске новых смыслов. В первую очередь это, безусловно, работа с психологами и социальными работниками, а также надежда (маленькая или большая) на положительные изменения в жизни. Помните мальчика со сломанной рукой? Говорить о страшном опыте больно. Однако рано или поздно его придется облечь в слова.

Будучи психологом, я не собираюсь пропагандировать только психотерапию. Надо делать то, во что веришь: помочь может разговор с близкими или со священником. Любой другой опыт. Главное, не будьте в нем одиноки. В этом процессе самое важное – это здоровые отношения: общение с людьми, с которыми комфортно и безопасно, которые помогают вам возвращаться в реальность. И наступит время, когда вы сможете начать говорить о травме.

Сложно вести такие беседы, когда к собеседнику нет доверия. Сначала его необходимо завоевать. Не нужно никого «лечить», давать советы, надо лишь слушать и быть рядом. Так ведет себя Никита с отцом. Так же действует он и с Любой, когда она плачет по Жене. Так рождается новый, полезный и позитивный опыт. Голоса других людей перестают быть вестниками беды, их звук ассоциируется с радостью от встречи с друзьями. Наступает праздник новой жизни.

Почему Никита болеет? Тут у меня есть несколько предположений. Мы знаем, что после войны он выбрал своим главным делом заботу о Любе, а она в свою очередь выбирает учебу. И Никите непонятно, как себя с ней вести, ему страшно про это говорить и страшно Любу потерять. Основная проблема наших героев в том, что их общение непрозрачно. Они много думают, но мало что проясняют. Никита задает слишком осторожные вопросы и получает неясные ответы. Но больше всего он боится того, что Люба перестанет в нем нуждаться. Болезнь его может быть психосоматическим ответом на потерю нового смысла или способом сблизиться с Любой, ведь она будущий врач. В каком-то смысле для него это выгодный и легальный, хотя и неосознанный, способ стать к ней ближе.

Кстати говоря, его отец поступает с людьми похожим образом: когда что-то идет не так, предпочитает не обсуждать проблему, а просто исчезнуть. Так он перестал ходить к учительнице, сказав: «У меня образованья мало, о чем я с ней буду говорить!» Здесь мы можем заметить, что дети часто перенимают стратегии поведения у своих родителей.

Мне хочется закончить манифестом про радикальное уважение. Мы не знаем, что происходит с людьми, которые нас окружают. У всех свои мысли, чувства, эмоции и травмы. Радикальное уважение предполагает, что я должен про это помнить. Это не значит, что люди сделаны из стекла и нельзя к ним прикасаться, чтобы не разбить. Нет. Я не знаю, у кого что болит, но помню, что у каждого свой сложный внутренний мир. И если я кого-то вдруг задел, я могу попросить прощения.