Текст книги "О России между будущим и прошлым. Избранные статьи"

Современность и сборник «ВЕХИ»[1]1
  Часть данной статьи взята из доклада автора на конференции «Об ответственности интеллигенции» в МГУ в сентябре 1995 г.


[Закрыть]

(Посев. 2013. № 11, декабрь)

Сегодня очевидно, что Октябрьский переворот в России произошел не на пустом месте. Идейно большевицкая революция созревала чуть ли не сто лет, если считать от Южного общества декабриста Пестеля, чей образ желаемого будущего был весьма тоталитарным. И уже, несомненно, умонастроения большевицкого типа стали развиваться у нас в шестидесятых годах девятнадцатого века. Я не буду говорить об очевидном, о «Молодой России», о Нечаеве и Ткачеве. Я хочу напомнить о том, какая атмосфера сложилась в стране незадолго до Первой мировой войны, о том, как в 1909 г., за четыре десятилетия до сталинца Жданова, в России торжествовала ждановщина. Причем ждановщина не по приказу, как в 1947 г., а добровольная: сговор интеллигентов против свободы мысли. Эпизод этот помогает объяснить, почему угроза большевизма не была как следует распознана обществом в ноябре 1917 г.: умонастроение весьма широких слоев общества не так уж разнилось от ленинского.

В 1909 г. состоялся решительный прорыв из плена революционной идеологии – вышел в свет сборник «ВЕХИ». Большинство его авторов сами недавно прошли искус марксизмом. О реакции общества на это событие пишет красноречиво – строго по документам – Вадим Сапов в «Вопросах литературы», выпуск IV за 1994 г. Иначе, как единогласной травлей, эту реакцию назвать нельзя. Горький писал: «…мерзейшая книжица за всю историю русской литературы». Милюков пустился в лекционное турне по России с целью «опровергнуть “ВЕХИ”». Мережковский обличал «соблазн малых сих». Общество распространения технических (!) знаний вынесло резолюцию, признающую сборник «продуктом романтически-реакционного настроения». «Духовный маразм», «нескладный памфлет», «нестерпимое зловоние реакции», «плоская, недостойная книга», «подгнившие “вехи”», «сумбур чрезвычайный», «книга малодушных и испуганных», «ядовитые семена» – вот типичные цитаты из 217 откликов, опубликованных в первый год по выходе сборника в свет. В этом вопле трогательно объединились крайне правые, восклицавшие: «опять этот злобесный Бердяев!», и сам Ильич, подытоживший: «энциклопедия либерального ренегатства». Партии кадетов и эсеров выпустили по специальному антивеховскому сборнику. Сговор был даже не столько против свободы мысли, сколько против мысли как таковой: ведь шел не спор по существу, а важно было «охарактеризовать» и «занять позицию»! Читать сборник для этого было не обязательно.

Что же на самом деле писали «ВЕХИ»? Пересказывать 210 страниц философского текста было бы претенциозно. Но кое о чем можно напомнить.

1. Нет противоречия между религией и наукой, они просто говорят о разных вещах: «сферы их компетенции совершенно разные».

2. Основной вопрос об истине, это – истинна она или нет? Вопросы, кому она на пользу – народу, классу, партии, революции, – к самой истине отношения не имеют. Столь же самоценны и другие высшие ценности – красоты (в литературе, искусстве), добра (в личной и общественной жизни). Поэтому знание, просвещение значительны сами по себе и ничьим интересам подчиняться не могут. Не бывает двух истин, пролетарской и буржуазной, полезной и вредной.

3. Здравая идеология ставит во главу угла ценности и творчество, а не интересы распределения и уравнения. Если не будет творчества, нечего будет распределять. Частные вопросы, как то аграрный или рабочий, надо решать практически, а не изображать их «вопросами мирового спасения».

4. Любовь к первичным ценностям истины, добра, красоты – равнозначна любви к Богу. Она означает признание «родного Божьего образа в каждом человеке» и на этом основании утверждает ценность и достоинство человеческой личности. И наоборот, корыстное отношение к истине, требование, чтобы она служила орудием народного благополучия, приводит к отрицанию не только Бога, но и человеческого достоинства.

5. Обобщающая цитата из Бердяева: «Интеллигенция наша дорожила свободой и исповедовала философию, в которой нет места для свободы; дорожила личностью и исповедовала философию, в которой нет места для личности…» «Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, т. е. возложим на себя ответственность и перестанем во всем винить внешние силы. Политическое возрождение возможно лишь в связи с духовным и культурным возрождением и на его основе».

6. Далее – из Булгакова: «Для патриота, любящего свой народ и болеющего нуждами русской государственности <…> нет заботы более томительной и тревожной, как о том, поднимется ли на высоту своей задачи русская интеллигенция, получит ли Россия столь нужный ей образованный класс с русской душой, просвещенным разумом, твердой волею?» Что же до Запада, то у него «надо учиться, по крайней мере, технике жизни и труда».

7. Революционная идеология видела единственный источник зла во внешних условиях человеческого общежития, в «среде», в структуре общества. Стоит их только разрушить, и все будет в порядке. Из-за этого заблуждения понятия личной нравственности, личного самосовершенствования, выработки личности и характера были в полном загоне. Революционному псевдогероизму Булгаков противопоставляет подвижничество, основанное на смирении и осознании греха. «История и единичная человеческая жизнь представляются подвижнику осуществлением хотя и непонятного в подробностях строительства Божьего». Этим он «освобождается от героической позы. Его внимание сосредотачивается на его прямом деле, его действительных обязанностях». Подвижничество – это самодисциплина, выдержка, терпение, выносливость, несение каждым своего креста.

8. Есть Булгакову что сказать и по поводу подлинного национализма, такого, который, уважая свою нацию, уважает и каждую другую как свою собственную. Он зиждется на основах культурно-религиозных, а не этнических или исторических. И наоборот, именно интернационализм широко раскрывает двери боевикам-шовинистам, уступает им монополию на патриотизм и национальные чувства.

9. Можно и далее следовать по «ВЕХАМ». Напомнить про Кистяковского, видящего право как часть духовной культуры, необходимую для обеспечения дисциплины в обществе. Он пишет об убожестве правосознания у полного спектра наших идеологов – от Аксакова и Леонтьева до Михайловского и Плеханова. Можно напомнить про Струве, призвавшего интеллигенцию совершить «настоящий духовный переворот». И про Франка, видевшего суть этого переворота в отказе от нигилистической, относительной этики и в признании объективных нравственных ценностей.

Но и сказанного достаточно, чтобы определить путь, намеченный «ВЕХАМИ». Путь этот приняли многие гимназисты, студенты и офицеры, отправившиеся защищать «Россию и свободу» на фронты Гражданской войны. Но их оказалось мало. Победившие большевики поспешили выслать авторов «ВЕХ» из страны и заперли книгу на 70 лет в спецхранах.

В зарубежье авторы «ВЕХ» и близкие им мыслители создали не только богатую традицию новой религиозно-философской мысли. ВЕХИ также стали символом и источником новой общественно-политической мысли. Недаром капитулировавшие перед большевиками эмигранты от них отреклись, назвав свой сборник «СМЕНА ВЕХ». Недаром журнал, созданный в конце Второй мировой войны эмигрантами в помощь Русскому Освободительному Движению, был назван «НОВЫЕ ВЕХИ». Недаром НТС переиздал «ВЕХИ» в 1967 г. в издательстве «Посев» для переброски в Россию.

Спектр общественно-политической мысли в эмиграции был широк. На монархическом фланге давалось религиозное обоснование самодержавия («Русская идеология» еп. Серафима, София, 1939), вышла «Народная монархия» Ивана Солоневича. На левом фланге меньшевики издавали «Социалистический Вестник» (1921–1963), содержавший компетентный анализ советской действительности. Эсеры редактировали – с достаточной широтой взглядов – толстые журналы «Воля России» (1922–1932) и «Современные Записки» (1920–1939). Они заняли место в истории как журналы литературно-художественные, новой политической идеи они тоже не дали. На стыке философии и политики на 15 лет вспыхнуло и закатилось евразийство. Не более долговечными оказались младороссы («Царь и советы») и русские фашисты. Центральное «пореволюционное» направление задали «ВЕХИ».

Мысль в этом направлении развивалась в 1930-е гг. по двум параллельным, но независимым руслам. Одно из них представлял Г.П. Федотов и его журнал «Новый Град», а другое – Национально-Трудовой Союз Нового Поколения, нынешний НТС (или солидаристы). В то время они между собой не общались – Федотов происходил из РСДРП, а НТС из молодежи Белой армии. Но общим был их идейный стержень: признание первенства духовных ценностей и достоинства человеческой личности; этика служения; забота о социальной солидарности, противопоставляемой классовой и национальной вражде. Федотов доказывал, что гражданские свободы – свобода выражения своих мыслей и свобода от посягательств государства на личность – завоеваны вовсе не безрелигиозными революциями нового времени, а укоренены в христианском средневековье. Из исторического опыта он выводил две гарантии правового строя, обеспечивающего свободу: 1) абсолютный характер духовных норм, 2) разделение политической власти. «Это звучит, как символ веры солидаризма» – писал Н.И. Осипов в сборнике НТС «Обновленная Россия» в 1953 г.

Солидаризм как общественное учение имел своих предшественников среди светских мыслителей Франции и католических ученых Германии. В обиход русской правовой и экономической мысли его ввел ГК. Гинс в Харбине в 1930 г. В том же году в Париже вышли «Духовные основы общества» С.Л. Франка, в которых он определяет изначальное единство «я» и «ты» в общем «мы», и вытекающие отсюда начала служения, солидарности и свободы. НТС принимает термин «солидаризм» в 1934 г., и в последующие десятилетия философские и общественно-политические стороны этого учения развивают Артемов, Георгиевский, Левицкий, Поремский, Редлих и другие его участники.

В 1930-е гг. НТС исходил из того, что Гражданская война отошла в историю, что «освобождение и воссоздание России» требует новых путей не военной, а идейной и политической деятельности, которая должна увенчаться «национальной революцией» (термин, заимствованный из ВЕХ). Подобным же образом Федотов писал: «Войны нет, и солдат надо перевоспитывать в граждан. В граждан-революционеров, конечно, ибо родина не дает нам сейчас иных путей служения ей, кроме освободительной революции» (Новый Град. 1932. № 4). И «Новый Град» и НТС видели чаемую революцию прежде всего как «духовное и культурное возрождение», а отнюдь не просто как восстание.

«Здесь, в зарубежье, мы пользуемся благами свободы, и это нас обязывает формулировать те цели, за которые ведется борьба, сознательно себя подготовить не только для борьбы, но и для национального строительства», – писал НТС в своей установочной брошюре 1935 г. Тремя годами ранее Федотов эту мысль выразил так: «Наша задача – участие в работе исканий нового общества <…> Собрать в нашем фокусе творческие стремления мира, одухотворить их <… > и предложить здоровым элементам зарубежной молодежи для грядущей работы по возрождению России – такова поставленная нами цель».

Федотова называли христианским социалистом, но сам он об этом писал так: «Социализм понятие слишком многосмысленное. Едва ли это слово способно определить смысл открывающихся в тумане очертаний будущего хозяйственного строя. Мы готовы назвать его трудовым» (Н.Г. 1931. № 1). Характерно, что, отталкиваясь от социализма, НТС назвал желательный строй России «национально-трудовым».

Федотов стремился обосновать демократию с позиций православного богословия, как «царство народа Божья», но и он, и НТС 1930-х гг. видели кризис тогдашней парламентско-партийной системы и искали альтернативные формы народовластия: от ступенчатого представительства, предложенного Сперанским в 1809 г., до современных им корпоративных идей Парето. Однако традиционные демократии закончили Вторую мировую войну в стане победителей, и вопрос об иных формах демократии отпал.

В 1987–1993 гг. «национальная революция» как политический и юридический факт в России свершилась, коммунизм пал. Но началось ли чаемое «духовное и культурное возрождение»? После августовской эйфории 1991 года многие стали впадать в уныние: и власть, мол, не та, и Россия не та, и правящий слой прежний… О том, что именно «конструктивные силы в правящем слое» сыграют решающую роль в свержении режима, НТС заговорил сразу после XX съезда КПСС в 1956 году. Но еще в 1932 г. Федотов писал: «…падение советской власти означает не истребление созданного революцией правящего класса, а его капитуляцию перед национальными задачами страны. Неспособные к преодолению ленинизма погибнут. Оставшиеся будут выполнять веления России».

Тандему Ленина – Сталина удалось в свое время построить несвергаемый режим. Свергнуть его антикоммунистам одним не было дано. Это мог начать только сам правящий слой, люди, привыкшие считать себя коммунистами. Они были победителями, и им далеки были традиции и видение побежденных некогда белогвардейцев и, тем более, власовцев. Демонтаж сталинского строя – занявший ровно 40 лет – начали ближайшие соратники Сталина потому, что даже им лично этот строй был невыносим. За несколько лет они упразднили самые изуверские проявления сталинщины – отменили внесудебные расправы, распустили концлагеря, разрешили крестьянам владеть коровой, позволили рабочим менять место работы, начали массовое строительство жилья, заменили угрозу новой мировой войны перспективой «мирного сосуществования».

Но сталинским выдвиженцам удалось стабилизировать режим на полутоталитарном уровне. Либеральные стремления были отсечены, фантазии про скорый коммунизм забыты. То, что сложилось, назвали «реальным социализмом». И его расширение по всему миру объявили необратимым. Обеспечить эту необратимость была призвана армия (советская, или, на худой конец, кубинская). В результате СССР завяз в гражданских войнах от Афганистана и Анголы до Никарагуа и Гватемалы, наготовил достаточно атомных зарядов, чтобы 30 раз уничтожить 300 городов Америки и 10 раз уничтожить 180 городов Европы, создал атомный подводный флот, превосходящий в полтора раза все флоты остальных стран мира, вместе взятых, – только для того, чтобы увидеть, что политический эффект от этого – отрицательный, а своя экономика – и так полностью неконкурентоспособная в гражданской сфере – трещит под тяжестью ненасытного военно-промышленного комплекса.

Именно в этих условиях Горбачев 17 сентября 1987 г. на страницах «Правды» огласил отказ от «классовых интересов» и признание «общечеловеческих ценностей». Мир был признан неделимым, а не расколотым на два непримиримых лагеря. Да, заявление это имело практическую цель – убедить американцев в том, что СССР больше не держит камня за пазухой. Но куда важнее было значение идейное – публичный отказ от ленинского наследия, первый шаг на путь, указанный «ВЕХАМИ».

«Общечеловеческие ценности» – понятие несколько расплывчатое и подверженное иронии циников. Между тем, после нравственно опустошительного семидесятилетия, обществу требовался более очевидный стержень ориентации и благочестия. И в год Тысячелетия Крещения Руси был сделан второй шаг – примирение государства и Церкви. Не возражали даже атеисты. Напротив, на Церковь стали возлагать преувеличенные надежды, что она станет тем паровозом, который вытащит общество из трясины советского сознания. Это было нереально, но сама Церковь пережила в последующие годы небывалый подъем.

Далее на повестке дня Горбачева стояла «демократизация». Партконференция 1988 г. не без сомнений одобрила его план новой системы выборов, и в марте 1989 г. был избран Съезд народных депутатов. На нем сложилась оппозиционная Межрегиональная группа, которую по телевидению слушала вся страна. В обществе шла самоорганизация антикоммунистических сил, импульс которой дало начавшееся в 1997 г. освобождение политзаключенных. В феврале 1990 г. антикоммунисты вышли на массовые демонстрации, требуя отмены 6-й статьи Конституции СССР о руководящей роли компартии. Уже в марте 1990 г. КПСС была своей монополии на власть лишена, Горбачев занял новый пост Президента СССР. Формировались демократические партии, а 28-й и последний съезд КПСС в июле оказался недееспособным, и ее члены стали партию во множестве покидать.

Чтобы не ускорять стремительный ход событий, Горбачев осенью 1990 г. отказался от подготовки назревшей экономической реформы. Тем временем большинство республик объявило о первенстве своих законов над общесоюзными, а весной 1991 г. Литва и Грузия вышли из СССР. Это заставило Горбачева сосредоточиться на подготовке нового союзного договора, который собирались подписать 20 августа. А 19 августа была сделана попытка отстранить Горбачева от власти, чтобы сохранить прежний Союз.

Эффект получился обратный – семь республик заявили о выходе из СССР, а власть в Москве фактически перешла к Б.Н. Ельцину – недавно избранному народным голосованием президенту Российской республики. 22 августа антикоммунисты отпраздновали победу над путчистами и подъем российского флага, а 25 августа Верховный Совет СССР 238 голосами «за» при 29 «против» и 52 воздержавшихся прекратил деятельность КПСС на всей территории страны. Антикоммунистическая революция прошла под знаком легитимизма, что неизбежно отразилось на дальнейших событиях.

Горбачев еще думал о новом союзном договоре, когда на Украине 1 декабря 90,3 % избирателей проголосовали за независимость. СССР распался не потому, что «три алкаша собрались в Беловежской пуще», а потому, что он действительно не был Россией, а был государством Коммунистической партии и с ее распадом не мог за ней не последовать.

За подъемом российского флага следовало ждать принятия российской конституции, но мягкий выход из коммунизма задержал это событие. Верховный Совет (ВС) РСФСР дал Ельцину на радостях карт-бланш на один год – вводить рыночные реформы. Но через год ВС увидел, что такое рыночные реформы, а Ельцин увидел, что такое Верховный Совет. Все же он терпел его еще целый год и распустил лишь 21 сентября 1993 г. указом о поэтапной конституционной реформе. Верховный Совет ответил вооруженным восстанием 3–4 октября, которое пролило кровь, хотя никто из самих депутатов не пострадал. 9 октября все Советы в стране были распущены, а голосованием 12 декабря принята новая Конституция России.

Для сохранения преемственности с дореволюционной Россией Нижняя палата парламента получила название Государственной Думы, а Верхняя – Совета, только не Государственного, а Совета Федерации, поскольку географическое деление РСФСР было сохранено с той разницей, что все субъекты Федерации стали равноправны, невзирая на их названия (республика, край, область). Три ветви власти – законодательная, судебная и исполнительная – независимы, но исполнительная явно обладает некоторыми преимуществами. Например, Дума может выразить правительству недоверие, но это не значит, что оно обязательно уйдет в отставку: дело может кончиться и тем, что будет распущена Дума. Впрочем, «сильная центральная власть, надклассовая и надпартийная» виделась антикоммунистам желательной еще со времен Белого движения. Зато из 137 статей Конституции примерно 50 посвящены гражданским и социальным правам человека, и в этом основное идейное содержание документа. После 77 лет советской власти Конституция говорит не о том, какая Россия есть, а о том, какой она хочет стать – государством правовым и социальным. Независимо от Конституции была отменена смертная казнь, что символично для страны, где расстреляны были миллионы. Что касается правил выборной системы, то они, в отличие, скажем, от американской конституции, в российской не прописаны и могут быть изменены в порядке текущего законодательства, это не раз происходило.

Параллельно теме о достоинстве человека в Конституции звучит и тема «гражданского мира и согласия», т. е. общественной солидарности. Конституция запрещает общественные объединения, цели или действия которых направлены на «разжигание социальной, расовой, национальной или религиозной розни». Конституция признает наличие в государстве многообразия религий, идеологий и политических партий, но никакие из них не могут быть обязательными.

В политической практике идеи терпимости и социального мира получили в 1994 г. неожиданный оборот – «согласие и примирение» с восстановленной в 1993 г. компартией.

Изживание коммунистического наследия требовало усилий, на которые Ельцин не был готов. Он не решился удалить Ленина из мавзолея, чтобы не обострять конфликт, и выступал решительно против «нового агитпропа» – антикоммунистического. Он желал встроить коммунистов в ткань демократического государства и не спорить с ними. В обществе слышались голоса против «охоты на ведьм», против борьбы с коммунистами их же методами. Они же, в свою очередь, отблагодарили Ельцина многолетней обструкцией в Государственной Думе, которую преодолел только В.В. Путин. При нем многие деятели бывшего КГБ заняли государственные должности, государственному гимну вернули сталинскую мелодию, зато отменили празднование 7 ноября в пользу Дня народного единства 4 ноября; правящая партия получила характерное название «Единая Россия» (не говоря уже о том, что это имя носил один из бронепоездов Белой армии). В итоге Конституция стала общепризнанной, равно как и рыночное хозяйство.

Но нет по сей день общественного согласия во взгляде на собственную историю, без которого нет здорового национального самосознания. Потому и выдвинули в 2013 г. «концепцию единого учебника». В ней есть здравые элементы, прежде всего отсутствие «феодализма», «походов Антанты» и прочих марксистских выдумок. Но наивен сам замысел – говорить о каждом периоде только хорошее, не раскрывая сути бушевавших тогда конфликтов. Назойливое стремление оправдывать советский режим не есть патриотическое воспитание. Для него в нашей истории достаточно достойных образцов, а период 1917–1993 гг. нельзя понять, не признав, что в умах в это время существовало две России, советская и антисоветская, а в сердцах – два патриотизма. Признание этого в прошлом поможет создать единство в настоящем.