Текст книги "Саркофаг. Чернобыльский разлом"

– А что же сейсмологи, что сказали они? – полюбопытствовал я.

– В том-то и фокус, что ничего! – победно воскликнул Игорь Николаевич. – Сейсмические станции такого рода землетрясения не регистрируют, не те у них технические возможности. Именно поэтому некоторые специалисты говорят: подумаешь, какое-то там смещение блоков, к тому же медленное, это же не толчок в восемь баллов, ничего страшного в медленном землетрясении нет.

– Не с этим ли явлением связан несчастный случай в Истре? Помните, лет двадцать назад ранним утром рухнуло гигантское куполообразное здание?

– Еще бы не помнить! Я тогда спас от ареста большую группу ученых. В этом сооружении диаметром 236 и высотой 114 метров располагался высоковольтный испытательный стенд. Рухнул он 25 января 1985 года. К счастью, внутри никого не было и ни один человек не погиб. Но прокуратура и КГБ искали виновных, решили, что они как среди конструкторов, так и среди строителей. Когда обратились к нам, я тут же запросил данные метеостанции: конечно же был резкий скачок атмосферного давления. Дальнейшие исследования показали, что всему виной все тот же разлом, все то же медленное землетрясение.

– А что с подозреваемыми, их освободили?

– Их даже не арестовали, настолько неожиданными и убедительными для КГБ были мои доводы.

– А больше такого рода землетрясений не было?

– Как это не было? Были! Главное из них – Чернобыльское. О нем мы еще поговорим, но сперва я расскажу о заложенных минах замедленного действия, которые рано или поздно могут взорваться. Давайте-ка для этого снова вернемся к карте, – надел он очки и вооружился толстым карандашом. – Еще раз напомню, что на ней не обозначено ни одного разлома ни в центральной части России, ни на Украине, ни в Белоруссии.

Нетрудно догадаться, что, исходя из этого, практически все атомные электростанции построены без учета разломов. Между тем в районе некоторых АЭС расположены не просто отдельные, а целые узлы разломов. К числу наиболее активных относятся зоны в районе Калининской, Белоярской, Игналинской, Курской, Ленинградской, Запорожской и Ровенской АЭС.

А с площадкой для Костромской атомной электростанции вообще произошло, черт знает что! Геологи установили, что в этом районе весьма активный разлом, то есть в любой момент он может прийти в движение. Так вот, чиновники от науки, руководствуясь, как они говорят, государственными интересами, заставили геологов изменить маркировку разлома и написать, что он не активный. Это очень и очень опасно, тем более, что в районе Костромской АЭС не один, а целый узел разломов.

– Но это же уголовщина! – не удержался я. – Неужели ученые на это способны, а чиновники, принимающие решения, настолько необразованны, что не понимают, что творят?

– Думаю, что одни все прекрасно понимают, а другим на все наплевать, – обреченно вздохнул Игорь Николаевич. – Иначе разве разместили бы хранилище жидких радиоактивных отходов под Ульяновском? Представьте такую картину, в восьмидесяти километрах от этого страшного захоронения расположен санаторий, для нужд которого пробурены две скважины глубиной триста и тысяча метров, по ним должна поступать вода, предназначенная для больных. Когда мы обследовали этот участок, то увидели, что язык радиоактивных отходов медленно, но верно приближается к скважинам. Да и Волга рядом. Страшно подумать, что может произойти, если огромное количество радиоактивной грязи попадет в реку!

– Так почему же вы молчали? Почему не били в набат? – вскочил я.

– И не молчали, и били, – махнул рукой Игорь Николаевич. – Когда президентом был Горбачев, писали ему, потом – Ельцину, потом поняли, что наши вопли никому не интересны, так как портят радостную картину всеобщего благополучия. То ли до президентов такого рода бумаги не доходят, то ли что еще, но в ответ – молчок. Не думайте, что в ожидании высокопоставленного ответа мы сидели без дела. За это время мы установили, что очень тревожная картина сложилась и под Волгоградом. Как известно, в городе Волжске работает огромный химкомбинат, отходы у него ядовитейшие. Так вот, какие-то деятели не придумали ничего лучшего, как закачивать их в землю, причем так, чтобы сверху был экран непроницаемых пород. Экран-то есть, да вот отходы идут как в тартарары, скважина оказалась в зоне разлома. А рядом Волга, так что вероятность того, что все эти яды попадут в реку, очень большая. Не могу не сказать, что когда это хранилище проектировали, мы были категорически против, но нас никто не послушал, и хранилище заполняют до сих пор.

– И долго так будет продолжаться? – задал я риторический вопрос.

– До тех пор пока не грянет второй Чернобыль! – грохнул кулаком по столу Игорь Николаевич. – А он грянет, непременно грянет, если люди не одумаются и не перестанут считать себя венцом творения, не проклянут того, кто придумал лозунг «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней хозяин», не поймут наконец, что каждый наш шаг, каждое непродуманное вторжение в Природу может обернуться гибелью всего живого. Конец света вполне возможен, но его автором будет не Бог, а человек. Все, – взглянул он на часы, – объявляю перерыв на обед, вернее, на чаепитие. Не возражаете?

Я не возражал. Откуда-то из шкафа Игорь Николаевич достал когда-то популярную пачку чая, которую в народе называли «Три слона», с помощью видавшего виды кипятильника вскипятил воду и заварил такой крепкий чай, что я не удержался и спросил, не пивал ли он чифир.

– В многомесячных экспедициях всякое бывало, – уклончиво ответил он.

Пока чаевничали, успели поболтать о погоде, о футболе и конечно же о беспроигрышных выборах в Думу.

– Давайте вернемся к проблеме Чернобыля, – попросил я. – Что же там все-таки произошло? Верны ли выводы отчета, представленного в МАГАТЭ?

– Знаете ли вы, что эта трагедия была предсказана, – начал издалека Игорь Николаевич, – и не знахарками, а учеными? Нет? Я так и думал, – как-то многообещающе потер он руки. – Между тем 26 марта 1986 года, то есть ровно за месяц до взрыва, в газете Новосибирского Академгородка была напечатана информация о предстоящей трагедии. Конечно же ни партийные органы, ни цензура ни за что не пропустили бы этот материал в чистом виде, поэтому авторы его слегка зашифровали: на одной полосе напечатали снимок атомного взрыва, а на обратной, причем точно в районе фотографии, подпись: «Украина. Чернобыль».

До всех, кому положено, предостережение дошло, но, как это часто бывает, от него отмахнулись. А зря! Люди знали, о чем писали. Несколько позже, когда в мои руки попали документы, я понял, что они были правы.

Я уже говорил, что Чернобыльская АЭС расположена в районе целого узла разломов. Предупреждения о том, что под землей идут довольно активные процессы, уже были. Достаточно сказать, что в 1982 году случилась авария на первом блоке АЭС, причем с выбросом радиоактивности на промышленную зону и город Припять. Об этом умолчали, а всю вину свалили на персонал.

Как показал последующий анализ, на сей раз признаки активизации подземных процессов появились еще 10 апреля 1986 года.

– Значит, надвигалось медленнее землетрясение? – догадался я.

– Не такое уж и медленное.

– Но ведь ни одна сейсмическая станция его не зафиксировала.

– Вы в этом уверены? – скептически прищурился Игорь Николаевич. – Это землетрясение было зафиксировано не одной, а тремя станциями! – победно поднял он палец.

– Как это? Их же там не было. Я знаю, я облазил все окрестности Припяти и Чернобыля.

– Плохо искали. Впрочем, если бы и старались, все равно бы ничего не нашли. Дело в том, что эти станции были сверхсекретными и работали по специальной программе контроля американских атомных взрывов. Расположены они были треугольником в поселках Глушковичи, Норинск и Подлубы – это примерно в ста километрах от Чернобыля. Вы не поверите, но сейсмограммы этих станции удалось обнаружить только восемь лет спустя в одном их архивов Алма-Аты – вот куда их запрятали. А нашли их сотрудники Института физики Земли.

– И о чем же говорят эти сейсмограммы? – предчувствуя сенсацию, торопил я собеседника.

– О многом… Но сперва я напомню о роковом стечении обстоятельств. 25 апреля должна была состояться остановка четвертого энергоблока для планово-предупредительного ремонта. Тогда же было решено провести эксперимент, неоднократно проводившийся как на блоках Чернобыльской АЭС, так и на других атомных электростанциях. Суть его в том, что если в связи с остановкой всех механизмов электростанция окажется вдруг обесточенной, то может возникнуть критическая ситуация. Одним из источников резервной электроэнергии может быть ток, который дает генератор отключенного реактора, ведь ротор генератора останавливается не мгновенно. Повторяю, такие опыты проводились неоднократно, но обязательно с действующей защитой реактора, здесь же защиту решили отключить.

– Отключить защиту реактора?! Что за герой-одиночка взял на себя такую ответственность?

– Не было никаких героев. Это решение ни в коей мере не было чьей-то самодеятельностью, все было продумано и рассчитано группой специалистов, а затем утверждено в соответствующих инстанциях. Но как бы то ни было, решение об эксперименте – это первое роковое стечение обстоятельств, – зафиксировал мое внимание Игорь Николаевич. – Второе – три квазициклона, которые шли в это время с юга на север. На снимке, сделанном из космоса, хорошо видно, что в момент взрыва один из циклонов находился точно над Чернобылем. Через пять часов после трагедии циклон сместился на север, и облака понесли продукты взрыва в сторону Прибалтики.

Работа по подготовке эксперимента шла полным ходом. 25 апреля в час ночи персонал приступил к снижению мощности реактора, в тринадцать ноль пять отключили от сети турбогенератор, в четырнадцать ноль-ноль отключили систему аварийного охлаждения реактора. А Норинская сейсмостанция уже регистрировала усиление микросейсмических и электромагнитных воздействий. В двадцать три десять резко сбросили мощность реактора, и началось его интенсивное отравление продуктами распада – йодом и ксеноном. Этого конечно же никто не заметил, но через некоторое время на сейсмограмме в Норинске был зарегистрирован очередной импульс.

– Никакой связи между Норинском и Чернобылем конечно же не было? – утверждающе спросил я. – И о своих наблюдениях сотрудники сейсмостанции персоналу АЭС сообщить не могли?

– Конечно, не могли. Что вы хотите, совершенно разные ведомства! Но вот наступило 26 апреля, – продолжал Игорь Николаевич. – Над четвертым блоком засветился воздух, а откуда-то снизу раздались глухие удары, переходящие в продолжительный гул. Да и люди стали вести себя неадекватно, одни были близки к истерике, кричали на подчиненных и носились вокруг пульта управления, другие, наоборот, становились вялыми и сонливыми.

Подземный гул усиливался, удары раздавались все чаще, нервных срывов все больше, свечение над четвертым блоком достигло высоты семисот метров, причем приобрело голубые, синие и фиолетовые оттенки. В это же время самописцы в Глушковичах и Подлубах тоже начали фиксировать сейсмическую активность. К часу ночи стало ясно, что реактор требует немедленной остановки, и хотя персонал уже не мог объективно оценивать ситуацию, эксперимент все же решили проводить.

За минуту до взрыва находившийся в реакторном зале оператор почувствовал сильную вибрацию, а две тысячи чугунных плит, каждая их которых весила триста пятьдесят килограммов – они составляли биологическую защиту реактора, стали подпрыгивать, будто их кто-то подбрасывал снизу. Через несколько секунд послышался сильный гул со стороны водозаборной станции на пруде-охладителе. Усилилась вибрация агрегатов. Еще мощнее стало многоцветное свечение. Зашатались стены.

За двадцать секунд до взрыва оператор все же нажал на кнопку аварийной защиты, но поглощающие стержни остановились на полпути. В этот момент самописцы отметили главный сейсмический удар!

Нетрудно представить тот ужас, который охватил персонал четвертого блока, они-то были профессионалами и хорошо понимали, что происходит с реактором и что вот-вот последует. Тем более поражает их мужество и, если хотите, последовательное и точное исполнение своего долга. Они должны были записывать в специальный журнал все, что происходит, – и они, вместо того, чтобы бежать куда глаза глядят, вели подробнейшую запись всех событий.

Вот одна из последних их записей, можно сказать, что это письмо с того света, ведь эти люди погибли одними из первых. «1 час 23 мин. 59 сек. Сильные удары. Шатаются стены. Пол ходит ходуном. 1 час 24 мин. 00 сек. Взрыв реактора».

Что было дальше, известно всему миру. Около пятидесяти тонн ядерного топлива испарилось и было выброшено в атмосферу в виде мелких частичек двуокиси урана, высокорадиоактивных радионуклидов йода, плутония, цезия, стронция и других радиоактивных изотопов. Еще около семидесяти тонн разбросано на территории АЭС. Активность выброшенного топлива достигала 15–20 тысяч рентген в час. Чтобы представить значимость этих цифр, напомню, что атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, содержала всего лишь несколько килограммов обогащенного урана, а взорвавшийся реактор Чернобыльской АЭС выбросил в атмосферу столько радионуклидов, сколько могли бы дать несколько тысяч атомных бомб.

– Эти цифры кому-нибудь известны? – пораженный их масштабом спросил я. – Или они большой секрет?

– Да нет, – пожал плечами Игорь Николаевич. – Никакого секрета тут нет, специалисты их знают. Другое дело, что они неведомы широкой общественности, но в те времена власти не позволяли их публиковать, чтобы, как они говорили, не вызвать паники. Даже в официальном отчете МАГАТЭ записано так: «Первопричиной аварии явилось крайне маловероятное сочетание нарушений порядка и режима эксплуатации, допущенных персоналом энергоблока». Но это не так, совсем не так! – в который раз грохнул он кулаком по столу. – Специалисты из МАГАТЭ многого не знали и конечно же не подозревали о существовании сверхсекретных станций, сейсмограммы которых напрочь опровергают их выводы.

– Игорь Николаевич, а проблемой лучевой болезни вы не занимались? Ведь удар жесточайшей радиации на себя приняли даже не десятки, а сотни тысяч человек.

– Если честно, то пытался. Но меня, слава богу, вовремя остановили доблестные советские чекисты. Они ведь тогда засекретили все, всех и вся. Даже телефонная связь с Чернобылем была заблокирована. А меня, неспециалиста в области медицины, послали куда подальше – и вся недолга.

Так что никакой информацией о людях, попавших под радиационный удар, я не располагал.

Но одного наш могучий КГБ не учел, он не мог запретить ученым общаться между собой напрямую и обмениваться «закрытой» информацией. Я до сих помню, как потрясла нас реплика одного из ведущих радиобиологов мира академика Ильина. Несколько позже это высказывание вошло в его книгу, так что теперь его можно процитировать:

«Ровно через сутки после аварии, 27 апреля, двумя специальными рейсами „Аэрофлота“ из Киева в клинику Института биофизики, расположенной в 6-й клинической больнице, привезли 115 пострадавших. И когда мы вышли их встречать, мне и профессору Ангелине Константиновне Гуськовой хватило одного взгляда, чтобы понять, что на Чернобыльской АЭС произошло нечто страшное.

Мы никогда не видели такого количества пораженных. Мы не питали иллюзий, что по крайне мере 30 человек еще живы, но уже убиты радиацией. К несчастью, наш прогноз оправдался – 28 человек погибли от переоблучения, не совместимого с жизнью».

Я хорошо помню, как буквально за несколько дней профессор Гуськова стала известна всему Советскому Союзу. Круглыми сутками она не отходила от больных, добывала никому не известные заграничные лекарства, экспериментировала с отечественными. Иногда они помогали, иногда – нет. Но перед тем, как провалиться в небытие, последним человеком, которого видели чернобыльцы, была Ангелина Константиновна.

А Лубянке на это было наплевать, «искусствоведы в штатском» стояли на страже государственной тайны, о которой хорошо знал весь мир. Чего стоит уникальный по своей глупости чудом сохранившийся документ той поры:

«Завтра, то есть 6 мая 1986 года, профессор А. К. Гуськова должна участвовать в конференции врачей за мир и ядерное разоружение. Комиссия считает, что проф. Гуськова не должна принимать в ней участие, чтобы избежать ненужных встреч с иностранными специалистами».

– Не могу не привести еще один документ той поры, – порылся в шкафу Игорь Николаевич. – Вот он, родимый. В рамку бы его надо, и на всеобщее обозрение как образец коммунистического оболванивания народа. Была тогда такая должность – министр атомных электростанций. Так вот 2 мая 1986 года, то есть через неделю после взрыва, когда взорвавшийся реактор убивал все живое вокруг, этот горе-министр выступил с такой речью:

«Несмотря на аварию, коллектив строителей следующей очереди ЧАЭС берет на себя социалистические обязательства приступить в ближайшее время к сооружению пятого блока».

Это – цветики. Но были и ягодки. Несколько профессоров, в том числе крупных ученых в области эпидемиологии рака кроветворной системы, а она к радиации наиболее чувствительна, за правдивую информацию выгнали с работы.

А вы говорите – МАГАТЭ. Надули мы МАГАТЭ по первое число и в области информации о масштабах заболеваний, и в области выявления причин Чернобыльской катастрофы.

Между тем буквально на днях экспертная комиссия из пяти крупнейших специалистов в области сейсмологии подписала заключение о том, что причиной аварии на Чернобыльской АЭС является землетрясение. По мнению этих специалистов, сейсмический очаг был на глубине одного километра, а ближе к поверхности он спровоцировал выброс излишней глубинной энергии Земли. Называется он солитоновым.

Солитоновый выброс – это раскаленная плазма, что-то вроде сотен шаровых молний, рвущихся наверх. Вырвавшись из-под земли, эта сверхэнергия достигает даже космоса. Неслучайно космические корабли ни с того ни с сего начинает трясти, да так сильно, что космонавты набивают шишки. Не дай бог оказаться в этой зоне самолету. Думаю, что причина многих катастроф именно в этом. А если выброс произойдет в море, то не станет и корабля.

Что касается Чернобыля, то ни секунды не сомневаюсь, что там все было именно так. Если же учесть, что шаровые молнии притягиваются ко всему энергоемкому, а реактор более чем энергоемок, то сверхтемпературная энергия ринулась именно к нему. Дальше, как говорится, дело техники. Не буду вас утомлять свидетельскими показаниями выживших в этом кошмаре операторов, техников и других очевидцев трагедии, оказавшихся в центре событий, но их рассказы подтверждают наши выводы.

– А сейчас, спустя столько лет, эта зона активна? – поинтересовался я.

– Да, очень активна. Именно поэтому трещит саркофаг, именно поэтому он будет разрушаться все больше и больше. Так что заделывать дыры и вкладывать деньги в это сооружение не имеет никакого смысла. Надо подумать о том, как разобрать реактор до конца, а остатки вывезти и надежно захоронить.

– Вы думаете, что это возможно, я имею в виду, чисто технически? – усомнился я.

– В принципе возможно все. Но я сказал, что надо подумать, вернее, поставить перед учеными такую задачу. А то ведь, – устало вздохнул он и как-то сразу на целый десяток лет постарел, – а то ведь нечто подобное Чернобылю может произойти и на других АЭС. И тогда наступит день, о котором сказано в Откровении Иоанна Богослова: «И семь Ангелов, имеющие семь труб, приготовились трубить. Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала она на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде полынь. И третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки».

Произнеся эти провидческие слова, Игорь Николаевич встал, потянулся, потом, тяжело ступая, подошел к тускло светящемуся экрану какого-то прибора, потрогал бумагу, на которой самописец вычерчивал островерхие линии, и, недобро усмехнувшись, сказал:

– Москва, между прочим, тоже стоит на разломах. И ее потихоньку потряхивает, – указал он на самописец. – Пока потихоньку! – поднял он указующий перст. – Что будет дальше, известно лишь одному Богу. А может, и черту, – мрачно добавил он.

– То, что Москву потряхивает – это понятно, – подошел я к сейсмографу, – об этом говорят приборы. Но при чем тут Иоанн Богослов? При чем его предсказания? И при чем тут полынь?

– Полынь – по-украински чернобылка, – посмотрел на меня как на школьника-троечника Игорь Николаевич, – по имени которой назван Чернобыль. А вывод из этой трагической истории может быть только один: значит, звонок был, значит, человечество предупреждено. Теперь от нас, и только от нас зависит, прислушаемся ли мы к голосу разума и не сотворим ли своими руками конец света…