Текст книги "Секрет опричника; Преступление в слободе"

Глава седьмая. Запутанная история

Марк выдержал длительную паузу и, пытливо посмотрев на чернобородого, медленно проговорил:

– Прежде чем о ваших противозаконных действиях будет сообщено в посольство вашей страны, я хотел бы задать несколько вопросов, которые к истории с новгородскими сокровищами никакого отношения не имеют. Вы согласны ответить мне?

Чернобородый насторожился, исподлобья подозрительно взглянул на Марка:

– Я не могу давать обещаний, не зная, что конкретно интересует вас.

– Не волнуйтесь, тема этого разговора лично к вам прямого отношения не имеет и ответы на мои вопросы никак не скажутся на вашей дальнейшей судьбе.

– Слушаю вас.

– Речь опять пойдет о вашем отце, точнее – об одной операции спецкоманды СС, в которой он состоял.

На замкнутом лице чернобородого промелькнул испуг.

– Нет! – с судорожной торопливостью воскликнул он, но тут же взял себя в руки и спокойней добавил: – Без представителя нашего посольства я отказываюсь отвечать.

Марк посмотрел на Отто Бэра с сожалением:

– Ну что ж, ваше дело. Только я уверен, что и на эту тему нам с вами лучше побеседовать без посольских сотрудников и протокола.

Видимо, чернобородый догадался, что недоговаривает Марк, и хмуро произнес:

– Ладно, задавайте ваши вопросы. Только у меня одно условие – этот разговор не будет использован против меня и близких мне людей.

– Это я вам обещаю…

Марк вынул из кармана записную книжку, перелистал несколько страниц.

– Шестнадцатого января 1945 года офицер отряда, в котором служил ваш отец, оберштурмбаннфюрер СС Отто Рингель, находившийся в осажденном советскими войсками Кенигсберге, отправил в Берлин шифровку следующего содержания: «Акция, связанная с Янтарным кабинетом, завершена. Объект депонирован в БШ».

– Я так и знал, что речь пойдет о Янтарной комнате, – сказал чернобородый с какой-то особой, желчной интонацией.

– Вы не слышали от отца, о каком именно месте сообщалось в этой в шифровке?

– А почему вы уверены, что отец мог знать о ней?

– В январе сорок пятого года он тоже находился в Кенигсберге, где занимался эвакуацией награбленных ценностей.

Чернобородый раздраженно произнес:

– Нет, отец был не настолько информированным, чтобы знать государственные секреты, но как-то перед смертью сказал, что Янтарную комнату русским никогда не найти.

– Значит, он все-таки слышал о ее судьбе?

Чернобородый молча пожал плечами.

– А брат вашего отца Вильгельм Бэр мог знать, где спрятана Янтарная комната?

– Откуда? – удивился чернобородый. – Как только Гитлер пришел к власти, он сразу эмигрировал из Германии. Вернулся на родину лишь после войны.

– Ваш дядя – убежденный антифашист?

– Нет, тут другое… Его жена была из богатой еврейской семьи. Он испугался, что принадлежавшие им предприятия будут отобраны, перевел деньги в швейцарские банки и сам переехал в Цюрих. О Янтарной комнате он никак не мог знать.

– У нас на этот счет другие сведения.

Чернобородый дернулся на стуле:

– Что вы хотите сказать?

– Из Кенигсберга ваш отец переправил брату письмо, которое попало в наши руки. Из письма следует, что Вильгельм Бэр знал, где будет храниться Янтарная комната.

– Этого не может быть!

– Я могу зачитать вам отрывок из этого письма. – Марк опять открыл записную книжку. – Желаете ознакомиться?

– Да, это интересно, – подался вперед чернобородый, словно хотел через стол заглянуть в текст письма.

– «Ты лучше меня знаешь, Вилли, что БШ – самое надежное место для хранения такой ценности, как Янтарная комната. Ее ценность будет тем выше, чем дольше она пролежит в этом тайнике, а мы, немцы, имеем на нее наследственное право…» – прочитал Марк, захлопнул записную книжку и сказал: – Не правда ли – знакомая формулировка? Ваш отец тоже ссылается на наследственное право, хотя и здесь речь идет о грабеже.

На этот раз чернобородый пропустил замечание Марка мимо ушей, как бы про себя проговорил:

– Если это письмо – не подделка, то дядя действительно осведомлен, где хранится Янтарная комната.

– Из письма также следует, что и ваш отец прекрасно знал, где находится БШ, куда была переправлена Янтарная комната.

Чернобородый не смог опровергнуть этого довода.

– Вы можете показать мне оригинал письма? Я должен убедиться, что его действительно писал мой отец.

– Хорошо, в Москве я предоставлю вам это письмо, – пообещал Марк и спросил, в каком году умер отец чернобородого.

– Он погиб, – ответил Отто Бэр. – Погиб спустя месяц после окончания войны.

– При каких обстоятельствах?

Я видел, сообщение чернобородого прозвучало для Марка неожиданно, хотя он и пытался скрыть это.

– «Бэрхауз», где мы проживали с матерью во время войны, оказался в американской зоне оккупации. Отцу чудом удалось вырваться из Кенигсберга и добраться до дома. Там он и встретил капитуляцию. Решил сам сдаться американцам, но по дороге в штаб попал под обвал здания, разрушенного при бомбежке. Нелепая смерть. Всю войну прошел – и ни единой царапины…

– Вы уверены, что это была случайная смерть? – прервал Марк чернобородого.

Рывком подняв голову, тот посмотрел на Марка растерянно, чуть слышно пробормотал:

– Вы считаете…

Марк опять перебил чернобородого, не спуская с него внимательного взгляда:

– После войны погибло несколько человек, так или иначе причастных к тайне Янтарной комнаты. А ваш отец, повторяю, знал, судя по всему, главное – где она была спрятана. Вывод напрашивается сам собой.

Отто Бэр опять опустил голову и глухо проговорил, болезненно скривив губы:

– Больше мне нечего вам сказать…

Так закончился этот неофициальный допрос, начавшийся с разговора о событиях четырехсотлетней давности и завершившийся событиями минувшей войны, упоминанием загадочной Янтарной комнаты.

Такого поворота в деле чернобородого я не предвидел, не сразу собрался с мыслями. Значит, еще до ареста чернобородого его имя было известно Марку, он шел по его следу, и разговор о Янтарной комнате всплыл не случайно – Марк давно был готов к нему?

Оставив тяжело задумавшегося Отто Бэра под охраной милиционера, мы с Марком вышли из здания, присели на ступеньку деревянного крыльца. Солнце уже освещало купола соборов Ростовского кремля. Трава на газоне исходила росой, день обещал быть погожим.

О таинственной Янтарной комнате я слышал и раньше, но, заинтересовавшись ее судьбой, попросил Марка рассказать о ней подробней, догадываясь, что он об этой загадке знает больше, чем можно почерпнуть из газетных статей.

По тому, как охотно откликнулся Марк на мою просьбу, я понял, что разговор о Янтарной комнате и сейчас не выходит у него из головы:

– В 1701 году в честь своей коронации прусский король Фридрих Вильгельм Первый, бывший курфюрст Бранденбургский, повелел отделать одну из комнат своего королевского дворца янтарными панелями. Так началась история «Бернштайнциммер» – Янтарной комнаты.

Эту необычную работу поручили датскому мастеру Готфриду Вольфраму, который привлек к ней опытных «янтарных дел мастеров» из Гданьска. Работа была кропотливая, трудоемкая и заняла несколько лет. Небольшие пластинки янтаря вырезали из цельных кусков, потом подгоняли их друг к другу по цвету и очертанию и тщательно приклеивали к основанию.

Всего таким образом облицевали янтарем пятьдесят квадратных метров панелей, причудливо украсили их гирляндами, вензелями, гербами. Четыреста оттенков янтаря использовали мастера при создании этой уникальной комнаты – от темно-желтого, почти черного, до лучисто-прозрачного.

Ее красота буквально поразила Петра Первого, который знал цену и красоте, и мастерству. Увидев восхищение на лице русского царя, Фридрих сделал красивый жест – подарил Янтарную комнату Петру.

– С чего вдруг такая щедрость? – не удержался я от вопроса.

– Все объясняется очень просто – в то самое время Фридрих нуждался в помощи в войне против шведов, а мощная Россия в этом качестве была лучшим союзником.

– Значит, тут был вовсе не красивый жест, а тонкий дипломатический расчет, – поправил я Марка.

– Выходит, так. В сопровождении почетного эскорта детали Янтарной комнаты на санях отправили в Петербург, где они украсили одну из комнат Зимнего дворца. Уже при Екатерине Второй, в 1755 году, гвардейцы на руках, за две недели, перенесли «Бернштайнциммер» в Царское Село. Здесь под руководством знаменитого архитектора Бартоломео Растрелли Янтарную комнату установили в зале Екатерининского дворца, дополнив ее красоту зеркальными пилястрами, золоченой резьбой, мозаикой из разноцветной яшмы, хрустальными люстрами и настенными бра. Это было настоящее чудо света, в создании которого участвовали многие мастера, в том числе и русские умельцы. Посреди Янтарной комнаты возвышалась бронзовая скульптура «Фридрих Великий на коне». Сейчас от всей этой красоты только она и уцелела.

– Как же получилось, что такую ценность не смогли своевременно вывезти из Царского Села?

Марк ответил таким тоном, словно был причастен к печальной судьбе Янтарной комнаты:

– Пытались, но не успели…

От загадки Янтарной комнаты мои мысли опять вернулись к тайне новгородских сокровищ. Я досадовал на Марка, что он так и не спросил чернобородого о его связи с Окладиным, зачем Отто Бэр приезжал к историку в Ярославль.

Марк даже не поинтересовался, кто сообщил чернобородому, что в александровской церкви нет Царских врат, которые разыскивал Отто Бэр. Я не мог избавиться от подозрения, что и тут не обошлось без Окладина, для того он и остался в Александрове.

Нет, не случайно историк и чернобородый одновременно оказались в Ростове. И об этой поездке Марк почему-то не спросил Отто Бэра. Ведь можно было сейчас же все узнать про Окладина, прояснить вопросы, которые так и остались без ответа.

И еще я пожалел об одном – что при допросе Отто Бэра не присутствовал Пташников: его знание русской истории помогло бы получить от чернобородого больше сведений о заговоре, в котором якобы участвовал царевич Иван.

– Почему ты не спросил чернобородого о его поездке в Ярославль? – обратился я к Марку.

– Всему свое время.

– Окладину рассказать об аресте Отто Бэра?

– Обязательно. Может, он сам признается, что привело к нему чернобородого.

– Ну, вряд ли.

– По-всякому бывает, – опять туманно произнес Марк.

Эти недомолвки начали выводить меня из себя – даже теперь, после ареста чернобородого, Марк так и не сообщил мне, почему он, сотрудник милиции, занимается поисками новгородских сокровищ.

Хотел сейчас же, напрямую, спросить об этом, но тут к отделению милиции подкатила черная «Волга» с московским номером, Марк торопливо пожал мне руку и сказал на прощание:

– А с Окладиным ты обязательно продолжи знакомство. Может, что-нибудь и прояснится. Кстати, как-нибудь узнай у него, где он отдыхал прошлым летом.

– Зачем тебе?

– Есть у меня одно подозрение…

Я понял: Марк знает об Окладине то, что не известно мне, и, возможно, те сведения, которые я сообщил ему, ничего не стоят.

Двое милиционеров вывели из отделения Отто Бэра, усадили его между собой на заднем сиденье «Волги», и она тут же тронулась с места. Следом за ней – желтый «москвич» Марка.

В последний момент я поймал на себе острый, неприязненный взгляд чернобородого. Похоже, он удивился, что я остался в Ростове, видимо, и впрямь принял меня за сотрудника милиции.

Неожиданно мне стало жаль этого человека, по-своему умного и энергичного, но потратившего столько сил впустую, на бессмысленные поиски сокровищ, которые ему не принадлежали и которые, вероятно, уже навсегда остались в своем тайнике.

Если, конечно, не произойдет какая-то случайность и сундук опричника не появится из-под земли под лопатой усердного садовода, не развалится, рассыпав драгоценности, под ковшом экскаватора или не обнажит его изменившая русло река.

Но мне в это не верилось. Я был убежден, что здесь, в Ростове Великом, в истории с чернобородым и поиском клада опричника сегодня была поставлена последняя точка.

Еще больше я уверился в этом через несколько дней, когда позвонил Марку и он сообщил, что Отто Бэра выдворили из нашей страны.

Кто знал, что впереди меня ожидают события, которые продолжат эту запутанную историю.

Часть третья. Картотека исчезнувших сокровищ

– Мой мозг, – сказал Шерлок Холмс, опершись локтями о ручки кресла и соединив перед собой кончики растопыренных пальцев, – бунтует против безделья… Я вижу высшую награду в самой работе, в возможности применить на практике мой метод. Вы, Уотсон, хорошо его знаете…

– Я даже написал о нем нечто вроде повести под интригующим названием «Этюд в багровых тонах».

– Я видел вашу повесть, – без энтузиазма покачал головой Шерлок Холмс. – И, должен признаться, не могу поздравить вас с успехом. Расследование преступления – точная наука, по крайней мере должна ею быть. И описывать этот вид деятельности надо в строгой, бесстрастной манере. А у вас там сантименты. Это все равно, что в рассуждение о пятом постулате Эвклида включить пикантную любовную историю.

– Но там действительно была романтическая история! – запротестовал я. – Я просто строго придерживался фактов.

– Кое о чем можно было умолчать или хотя бы соблюдать меру в изложении фактов. Единственное, что заслуживает внимания в этом деле, – цепь рассуждений от следствия к причине. Это и привело к успешному раскрытию дела.

Артур Конан Дойл. Знак четырех

Глава первая. «Соучастники»

Когда я по телефону рассказал Пташникову об аресте чернобородого в Ростове, краевед расстроился, обиженным тоном произнес:

– Что же вы мне не позвонили? Я бы обязательно поехал с вами. Этого авантюриста надо было как копилку вытрясти, все узнать о записках опричника, уговорить отдать их или хотя бы снять фотокопию.

Долго не мог успокоиться Пташников, опять и опять расспрашивал меня, что говорил Отто Бэр, как держался. Я дал краеведу самый полный отчет о случившемся в Ростове и показаниях чернобородого. Умолчал, как и условились с Марком, только об одном – о появлении Отто Бэра в Ярославле и о его визите к Окладину.

В сообщения Ганса Бэра о заговоре против Грозного и тайнике с новгородскими сокровищами краевед поверил сразу. Я пытался выразить какие-то сомнения по поводу участия в заговоре царевича, но Пташников оборвал меня:

– Гансу Бэру не было никакой нужды обманывать. Его записки надо обязательно забрать у чернобородого. Они откроют новую, неизвестную страницу нашей истории.

Мне хотелось выяснить у краеведа, не заметил ли он в Александрове что-нибудь странного в поведении Окладина. Конечно, лучше бы встретиться с самим историком, но позвонить ему и условиться о встрече я так и не решился.

И тут Пташников будто угадал мое желание:

– А не навестить ли нам Михаила Николаевича? Надо рассказать ему об аресте чернобородого.

Я промолчал, хотя внутренне, конечно, обрадовался этому предложению, тем более что Пташников вызвался сам позвонить Окладину.

В тот же день вечером мы встретились с краеведом возле знакомого мне белого дома на набережной Волги, вошли в подъезд, где в прошлый раз скрылся чернобородый.

Признаться, я испытал некоторое волнение, когда Пташников позвонил в дверь на третьем этаже, – как-то после всего случившегося встретит меня Окладин, какими посмотрит глазами? Или он до сих пор не знает, что я следил за чернобородым и поджидал его у подъезда? Тогда почему историк и чернобородый вышли из дома через запасную дверь?

Значит, напрашивался вывод, боялись, что их увидят вместе.

Я заставил себя не думать об этом, иначе Окладин мог догадаться о моих подозрениях и насторожиться.

За дверью раздался собачий лай, кто-то повелительно сказал:

– Гоша, на место! К нам гости.

Дверь открылась, на пороге мы увидели стройную симпатичную девушку в синем халатике. Темные раскосые глаза смотрели на нас из-под каштановой челки с доброжелательным любопытством.

Это была дочь Окладина, с которой я говорил по телефону в тот день, когда в Ярославль приезжал Отто Бэр. Конечно, она не могла узнать меня по голосу, но почему-то я все равно смутился под ее взглядом.

Украдкой еще раз посмотрел на девушку и убедился – первое впечатление не обмануло меня, она действительно была симпатичной, даже красивой, неуловимо похожей на отца.

Нервно постукивая по коврику коротким обрубленным хвостом и задрав кверху важную морду, в углу сидел лохматый черный пес и сверлил меня умными сердитыми глазами.

Пропуская нас вперед, девушка посторонилась, приветливо проговорила:

– Проходите, пожалуйста. Папа ждет вас в кабинете.

Услышав радушный голос хозяйки, пес успокоился. Положив мохнатую морду на толстые лапы, растянулся на коврике и демонстративно закрыл глаза, как бы давая понять, что если нам доверяет хозяйка, то он и подавно не имеет к нам никаких претензий.

– У вас очень суровый сторож, – все-таки с опаской покосился на него Пташников.

Девушка пренебрежительно махнула на пса ладошкой:

– Что вы! Он просто изображает из себя такого, а на самом деле и мухи не обидит.

Приоткрыв один глаз, пес неодобрительно посмотрел на девушку, как бы укоряя ее за такую характеристику.

Следом за молодой хозяйкой мы прошли в кабинет Окладина, откуда доносился стук пишущей машинки. Я решил, что мы пришли некстати, но Окладин нашему появлению вроде бы обрадовался.

– Извините, не встретил, заработался, – встал он из-за стола, пожал нам руки.

Ни тени замешательства не было на его лице. Видимо, он не догадывался, что я знаю о его встрече с чернобородым. Меня это вполне устраивало, я сразу почувствовал себя свободней.

С нарочитой церемонностью Окладин представил девушку:

– Познакомьтесь – моя единственная дочь Ольга. Пока жена на гастролях, она же и домоуправительница.

– Точнее будет сказать – домработница, – тут же лукаво поправила его дочь.

– Между прочим, прекрасно готовит кофе.

– Намек поняла, удаляюсь на кухню, – просто, без кокетства, произнесла девушка и вышла из комнаты.

– Ваша жена – актриса? – спросил я Окладина.

– К сожалению, да. Как только наступает лето, уезжает на гастроли. Но мне нельзя роптать – познакомился со своей будущей супругой в драматической студии.

– Тоже участвовали в самодеятельности?

– Каюсь, был грех…

А мне подумалось: если у Окладина есть артистические способности, он мог и сейчас успешно изображать из себя человека, которому нечего скрывать. Здесь, в домашней обстановке, поведение Окладина показалось мне естественным. Или это была только игра? Я постарался отогнать эту мысль.

Историк усадил нас на диван, на журнальный столик поставил керамическую пепельницу в виде старинного замка. Пепельница была стерильной чистоты, поэтому мы с Пташниковым так и не решились закурить, догадавшись, что по прямому назначению ею не пользуются.

Пташников – заядлый курильщик – в течение вечера весь извелся, несколько раз доставал из кармана пиджака пачку «Беломора» и с сожалением засовывал ее назад.

Пока Окладин убирал с письменного стола бумаги, я огляделся. В комнате был идеальный порядок. Подписные издания в книжном шкафу стояли ровными, как по линеечке выстроенными рядами. Письменный бронзовый прибор старинной работы блестел, словно его только что отлили и отшлифовали. Даже настенные часы в футляре темно-красного дерева тикали осторожно и робко, как бы боясь нарушить рабочую тишину. Дверь была обита черным дерматином и надежно заглушала все звуки.

Здесь все было подчинено работе – систематической, планомерной, без отвлечений. И я опять подумал, что мы явились не вовремя, оторвали человека от какого-то важного дела.

Но когда я сказал об этом Окладину, он, опустившись в кресло, отчитал меня:

– Как вам не стыдно! Выкиньте это из головы, я вас никуда не отпущу. Нам есть что вспомнить, о чем поговорить.

Ольга внесла в кабинет поднос с кофейником и собралась было уходить. Отец задержал ее:

– Может, посидишь с нами? Намечается интересная беседа.

– О том, как вы помогали советской милиции ловить преступника? Папа подробно поведал мне о ваших приключениях. – Девушка охотно присела на стул возле двери.

– Можно сказать, что мы – соучастники, – с улыбкой посмотрел Окладин на нас с краеведом.

Я не понял, какой смысл вложил он в это слово, но меня оно почему-то покоробило.

– Ну, и чем же эта история закончилась? – спросила Ольга.

– Расскажите, как был арестован чернобородый, – повернулся ко мне Пташников.

– Бусов арестован?! – Окладин подался из кресла вперед, словно хотел встать. – Откуда вам известно?

– Да он сам присутствовал при аресте и допросе чернобородого, – объяснил Пташников. – Так что сведения самые что ни на есть достоверные, из первых рук.

Окладин не отрывал от меня внимательного, как мне показалось – настороженного взгляда, будто все еще не верил краеведу.

Я повторил свой рассказ об аресте Отто Бэра, подробно сообщил все, что он говорил на предварительном допросе. Даже Пташников, который уже знал эту историю, тоже слушал меня с интересом и вместе с Окладиным задал несколько вопросов. Но мне нечего было добавить к своему сообщению.

Тогда краевед, откинувшись на спинку дивана, обратился к историку:

– Что вы думаете о показаниях Отто Бэра? Внушают ли они, на ваш взгляд, доверие?

У меня создалось впечатление, что после моего рассказа Окладин сразу успокоился и даже потерял к нему интерес. На вопросы Пташникова он ответил почти равнодушно, поглаживая полированные подлокотники кресла:

– Тайник, может, и существовал, но все, что касается заговора, – чистая выдумка. Эти свидетельства никак нельзя принимать на веру.

Тон историка не понравился краеведу. Скрестив руки на груди, он запальчиво спросил:

– Любопытно, на каком основании вы не верите Гансу Бэру?

– Это был авантюрист, которому, судя по всему, ничего не стоило перевернуть факты наизнанку, поставить все с ног на голову.

– А зачем ему потребовалось придумывать заговор? – все больше хмурился краевед.

– Ну, хотя бы для того, чтобы преувеличить собственную роль в русских событиях.

– Неубедительно.

– Как знать. Впрочем, вот вам другая версия. Уличенный в присвоении царских сокровищ, опричник оказывается в темнице. Но даже такой беспринципный наемник, каким был Ганс Бэр, не мог публично признать себя мошенником, схваченным за руку. Он ловко увязывает свой арест с Новгородским походом, а чтобы окончательно обелить себя перед будущими читателями своих записок и предстать перед ними в героическом свете, придумывает историю со своим участием в заговоре против Грозного и с привлечением к этому заговору царевича Ивана.

Непонятно, почему вы считаете, что Ганс Бэр намеревался издать свой дневник? – спросил я Окладина. – Ведь он этого так и не сделал.

– Видимо, не успел. Мы называем записки Ганса Бэра дневником, но вряд ли они были созданы в России, иначе просто-напросто не сохранились бы. Сами подумайте – стал бы Ганс Бэр откровенничать, находясь в заключении? Это во-первых. А во-вторых, он никогда не осмелился бы предложить наследнику русского престола перейти в католическую веру – заключенного под стражу бывшего опричника моментально казнили бы за это.

– Когда же Ганс Бэр создал свои записки?

Окладин ответил мне с уверенностью очевидца:

– После возвращения на родину. Возможно, именно поэтому он и не смог точно указать местоположение тайника. Ганс Бэр надеялся не только издать свои записки, но и заполучить спрятанные сокровища. В Смутное время, когда Русскую землю топтали наемники всех мастей, это нетрудно было сделать. Планам опричника помешала только смерть, ничто другое его не остановило бы.

– Итак, дневник – наполовину фальшивка, заговора против Грозного не было, а царевич Иван погиб в результате несчастного случая, обычной семейной ссоры, – недовольно заворочался Пташников. – Это ваше окончательное мнение?

– Чтобы определенно говорить о существовании заговора, нужны более надежные исторические документы, чем дневник опричника, который мы с вами в глаза не видели. Лично у меня нет полной уверенности, что это подлинная рукопись шестнадцатого века, а не фальшивка, на которую попался чернобородый.

– Если бы дневник был подделкой, Отто Бэр, как человек образованный, легко смог бы выяснить это у себя на родине и не поехал бы за тридевять земель разыскивать несуществующие сокровища. А если достоверны сокровища, то нет причин сомневаться и в заговоре, – убежденно сказал Пташников.

– Все равно в пользу версии о случайном убийстве доводов больше. Не спорю – рукопись может оказаться подлинной, а приведенные в ней сведения – вымышленными. Мало ли авантюристов приезжало в Россию и сочиняло потом мемуары, в которых почти не было достоверности. Вероятней всего, Ганс Бэр из их числа.

– Если бы ваш приятель Марк Викторович хоть немного интересовался историей, а не только своей милицейской службой, то из чернобородого можно было бы вытрясти больше сведений о заговоре, – в сердцах сказал мне Пташников.

– Марк? – повторила Ольга. – Очень редкое имя.

– Знал бы опричник Ганс Бэр, что его делом будет заниматься милиционер с таким именем, то вырезал бы план тайника за иконой евангелиста Марка, – пошутил Окладин.

Ольга выслушала его рассеянно, думая о чем-то своем.

Я вспомнил, с каким кислым видом Окладин узнал в Александрове, что Марк – сотрудник МВД. Еще тогда мне показалось, что у него какое-то особое, пристрастное отношение к милиции. Но когда, где, при каких обстоятельствах преподаватель института мог столкнуться с ней? Или мои наблюдения ошибочны и не имеют под собой никаких оснований?

А может, мне просто не хочется, чтобы у такой симпатичной девушки отец оказался непорядочным человеком?

– Да, все забываю вас спросить, как вы съездили в Суздаль? – мимоходом поинтересовался у меня Пташников. – Остались ли вы довольны поездкой?

– Спасибо, что посоветовали отправиться в эту экскурсию, все было отлично. Суздаль – удивительный город, а музейные работники очень милые и интересные люди.

– Вы были в Суздале? Давно ли?

Выслушав мой ответ, Окладин ничего больше не добавил к своему вопросу, а Ольга посмотрела сначала на меня, потом на отца, покачала головой и сказала:

– Как вы с папой там не встретились? Ведь он тоже ездил туда в эти же самые дни.

Сдвинув очки на лоб, Пташников с недоумением уставился на Окладина, укоризненно проговорил:

– Что же вы мне не сказали, что вам надо было ехать в Суздаль? Сотрудники музея с удовольствием взяли бы вас с собой, мест в автобусе было достаточно.

Окладин будто не расслышал краеведа.

– Вероятно, вы искали в Суздале те самые Царские врата из Новгорода, за которыми гонялся чернобородый? – обратился он ко мне, и в голосе его прозвучала плохо прикрытая ирония.

– Там их нет.

– Правильно. И, судя по всему, никогда не было.

Теперь настала моя очередь как можно язвительней спросить историка:

– Выходит, Михаил Николаевич, вы сами интересовались в Суздале этими Царскими вратами?

Окладин стянул к переносице тонкие брови и озабоченно произнес:

– Мне некогда было заниматься такими пустяками. Я ездил туда по своим служебным делам.

– А меня больше интересовала тайна Соломонии Сабуровой, – не стал я продолжать пикировку с историком.

– Ну, и к какому вы пришли выводу – был у нее сын или нет? – опять с улыбкой, вроде бы обрадовавшись, что разговор принял такое направление, обратился ко мне Окладин.

Я хотел промолчать, но Пташников и Ольга смотрели на меня выжидающе, и я невольно разговорился.

Почему-то волнуясь, словно переживая все заново, рассказал, как ночью долго не мог заснуть и вышел из гостиницы на территорию монастыря, как в застекленных окнах перехода между колокольней и Покровским собором мне почудился огонек свечи в руке Соломонии Сабуровой, как представилась у монастырской стены сцена прощания княгини с сыном и его ложные похороны на следующий день.

Подперев голову кулачком, Ольга не сводила с меня своих темных раскосых глаз, под взглядом которых я невольно терялся, а Пташников кивал седой головой, как бы подтверждая, что все так и было, как почудилось мне той туманной ночью. И только Окладин слушал меня скептически, со снисходительным выражением на лице, словно я рассказывал о чем-то сказочном, фантастическом.

Потом я подробно передал разговор с печальной женщиной из Суздальского музея, похожей на ссыльную княгиню со старинного портрета, рассказал о ее убежденности, что у Соломонии Сабуровой действительно родился в Покровском монастыре сын, которого она, спасая от смерти, отдала верным людям.

– Что же вы не напишете об этом? – внимательно выслушав меня, спросила Ольга. – Ведь тут почти готовый исторический рассказ в детективном жанре!

– А вы любите детективы?

– Детектив на ночь – это прекрасно!

Заметив, как отец иронически поджал тонкие губы, Ольга осуждающим тоном добавила:

– Так сказала замечательная поэтесса Анна Ахматова, я лишь повторила ее слова.

Окладин театрально поднял руки:

– Ну, если Ахматова – другое дело, сдаюсь.

Недовольно передернув плечиками, Ольга опять обратилась ко мне:

– Не теряйте времени и сегодня же садитесь за письменный стол. Дело Соломонии Сабуровой – прекрасная тема для такого рассказа. Может, вам удастся разгадать тайну, которую до сих пор не раскрыли историки.

Это заявление дочери явно не понравилось Окладину:

– Вряд ли история Соломонии Сабуровой может стать темой развлекательного детектива, тем более претендующего на то, чтобы верно воспроизвести события прошлого.

– Почему ты так считаешь? – уязвленно спросила Ольга.

– Во-первых, детектив не тот жанр, с помощью которого уместно обращаться к исторической теме, а во-вторых, вся эта история с сыном Соломонии – просто красивая легенда, не больше.

– Вскоре появилась еще одна легенда – о разбойнике Кудеяре, сыне Соломонии Сабуровой. Как говорится – нет дыма без огня! – вставил краевед.

– Вот именно – дыма, – саркастически заметил Окладин. – Дыма в этой истории действительно хватает.

– Эта легенда получила неожиданное подтверждение, – не сдавался Пташников. – На Соловецком острове, как вспоминали старожилы, возле Покровского собора когда-то лежало надгробие с полуистертой надписью, что тут похоронен Кудеяр Тишенков – сын Соломонии Сабуровой. Правда, я не знаю дальнейшей судьбы этого надгробия.

– Сомневаюсь, чтобы оно вообще существовало, – сказал Окладин. – А если и было, то никакого отношения к сыну Соломонии Сабуровой не имело. Дело в том, что Кудеяр Тишенков – реальное историческое лицо, уроженец города Белова, по происхождению – боярский сын, вместе со своими сторонниками перешел на службу к крымскому хану Девлет-Гирею, в 1571 году помог ему взять Москву, потом ушел в Крым. Через три года Иван Грозный упрекал Девлет-Гирея, что он воспользовался помощью «разбойника Кудеяра Тишенкова». Его имя упоминается в письмах попавшего в плен Василия Грязного, который обещал царю убить ненавистного ему Кудеяра, но своего обещания так и не сдержал. Есть сведения, что позднее Кудеяр Тишенков обратился к царю с просьбой разрешить ему вернуться на родину. Вряд ли мстительный Иван Грозный простил бы измену, но легенда такая существует, возможно, надгробие над могилой Кудеяра Тишенкова на Соловецком острове – отголосок этой легенды. В сознании народа, страдающего от жестокости Грозного, предатель и разбойник превратился в народного заступника. А чтобы портрет был еще привлекательней, его нарекли братом царя, законным наследником царского трона, который мстит за поруганную честь своей матери. Вот так, наполовину из реальных фактов, а наполовину из пустых домыслов, возник легендарный разбойник Кудеяр – сын Соломонии Сабуровой.