Текст книги "Секрет опричника; Преступление в слободе"

Я спросил историка, сохранились ли материалы Суздальского розыска, который провела приехавшая из Москвы следственная комиссия.

– Их затребовал из великокняжеского архива Иван Грозный, и после этого они исчезли. Возможно, знакомство с этими документами сыграло в судьбе Грозного роковую роль.

– Каким образом? – удивился я, заметив, что и Пташников посмотрел на историка недоуменно.

– Из этих документов он мог узнать, что вовсе не является потомком византийских императоров, как тужился доказать, а его отец – или захудалый русский боярин, или рядовой польский шляхтич из свиты авантюристки, которой удалось обмануть Василия Третьего. Сомнения по поводу собственного происхождения постоянно угнетали Грозного, надломили его психику. Как результат – убийство царевича и прочие бессмысленные жестокости, которым нет и не может быть логического объяснения.

Пташников хотел возразить Окладину, но, видимо, так и не нашел веских доводов.

– Вы говорили, Иван Грозный затребовал материалы Суздальского розыска из великокняжеского архива? – спустя время вскинул он глаза на историка.

– Да, после этого они пропали, – подтвердил тот.

– Интересно, очень интересно.

– Кстати, есть еще одно убедительное доказательство, что никакого сына у Соломонии Сабуровой не было, – продолжил Окладин. – Когда умер Василий Третий, Елена Глинская отправила бывшую великую княгиню из Суздаля в Каргополь, где ее содержали в еще более суровых, тюремных условиях. В Покровский монастырь Соломония вернулась только после смерти Елены Глинской. Казалось бы – вот тут и объявить о своем сыне Георгие, который имел больше прав на престол, чем малолетний Иван, но Соломония промолчала. Это лишний раз подтверждает, что вся история с захоронением ребенка – мистификация, рассчитанная на то, чтобы досадить бывшему мужу. Единственное, что не понятно в этой истории, – как на подлог пошло монастырское начальство?

– Значит, все было не так просто, как вы пытаетесь изобразить, – проворчал Пташников. – Даже в окружении последних русских царей Романовых бытовало мнение, что сын Соломонии скрывался от Грозного в Новгороде, потому царь и затеял такой жестокий погром города, чтобы наверняка погубить его…

Историк и краевед с новой силой заспорили о деле Соломонии Сабуровой, а я вспомнил о своем Суздальском розыске – как шел по следу чернобородого, как на улице возле меня притормозил легковой автомобиль. Одновременно со мной, как выяснилось, в Суздале находился Окладин. Не он ли был за рулем?

Весь вечер я незаметно приглядывался к Окладину, прислушивался к его суждениям, с которыми порою был согласен, порою нет, но так и не решил для себя, что общего могло быть у него с авантюристом Отто Бэром? Кто Окладин на самом деле – ученый-педант или человек, способный на самый неожиданный поступок? Не эта ли, скрытая даже от самых близких ему людей сторона характера, и столкнула его с чернобородым?

А тут еще Пташников, когда мы вышли из дома Окладиных на набережную, вдруг сказал ни с того ни с сего:

– Да, не простой человек Михаил Николаевич.

Пташников с каким-то подозрением покосился на меня и промолчал, замкнулся. Я так и не понял, что же хотел сказать краевед, как он относится к Окладину. Вспомнил их разговор в электричке о рецензии историка на рукопись Пташникова, из-за которой книга вышла на год позднее. Может, в краеведе до сих пор говорит обида? Или он скрывает от меня что-то другое, более серьезное?

Совет Ольги написать о деле Соломонии Сабуровой крепко запал мне в память. Действительно, разговор об этой запутанной истории у Пташникова, потом моя поездка в Суздаль, наконец все, что я узнал о Суздальском розыске в квартире Окладиных, вроде бы выстраивалось в закопченный сюжет, стоило только сесть за письменный стол и привести эти сведения в определенный порядок.

Так думал я, возвратившись поздно вечером домой и бегло просматривая заметки в записной книжке. Я был полон желания немедленно, не дожидаясь утра, приступить к делу. С большим трудом заставил себя лечь спать, но долго еще представлял, как напишу задуманный рассказ.

Однако принять решение всегда легче, чем его осуществить, – истинна банальная, но вечная, нестареющая.

Быстро написав сцену, привидевшуюся мне ночью в Покровском монастыре Суздаля, я за весь следующий день не мог вымучить ни строчки. Неужели Окладин прав и история Соломонии Сабуровой – не тема для детектива?

Опять и опять я вспоминал поездку в Суздаль, свои впечатления, которые помогли бы мне выстроить рассказ: надгробный камень с ложного захоронения, портрет Соломонии Сабуровой, разговор с женщиной-экскурсоводом, очень похожей на ссыльную княгиню с портрета. Я добросовестно излагал эти впечатления на бумаге, а рассказ так и не получался.

Я уже хотел признаться самому себе в своем поражении, но тут меня буквально осенило – я вспомнил чернобородого и связанные с ним события в Александрове и Ростове. Разве это не материал для детективного повествования? Тема – таинственные проникновения неизвестного преступника в церкви. Герой – сотрудник милиции Марк Лапин, которого отличают обостренная наблюдательность и изобретательная логика – непременные качества сыщика. Сюжет – разгадка секрета опричника, похитившего новгородские сокровища.

Тайна – есть, преступление – совершилось, преступник и сыщик – в наличии. Я, Пташников и Окладин выступаем в роли свидетелей.

Тут ход моих рассуждений прервался – как быть с непонятным поведением Окладина, которое я до сих пор не мог объяснить?

Подумав, я решил просто выкинуть эти непонятные моменты из повествования, так как до сих пор не разобрался в них сам. Заодно решил изменить имена участников событий, поскольку я писал не очерк, а художественное произведение. Кроме того, я не знал, как отнесется к нему Марк, а форма детективного рассказа с вымышленными героями как бы развязывала мне руки.

Наконец, местом действия я выбрал Суздаль, начав рассказ с того, что случилось со мной в Покровском монастыре, с попытки разгадать тайну Соломонии Сабуровой, а уж потом следовало описание ареста чернобородого и его допрос.

Через неделю я отправил рассказ в молодежную газету, которая раньше часто публиковала мои статьи. Редактор не изменил своего отношения ко мне и пообещал напечатать мой «Суздальский розыск» – так я назвал рассказ – в ближайшем воскресном номере.

В тот же день, когда рассказ появился в газете, мне позвонил Пташннков и, едва поздоровавшись, менторским тоном заявил:

– Прочитал в газете ваше творение. Вы слишком увлеклись детективной стороной событий, в которых нам с вами пришлось участвовать. Надо было уделить больше внимания историческим и краеведческим деталям, шире представить познавательный материал, а вы пустились в развлекательность.

Наверное, в моем голосе прозвучала обида, которую я безуспешно пытался скрыть:

– Что именно не устраивает вас в моем рассказе?

– Пожалуйста. Вы пишете о поисках Царских врат с планом тайника, а читателю не объяснили, почему они так называются.

– А действительно – почему?

Мой наивный вопрос не на шутку рассердил краеведа.

– Стыдно, молодой человек, не знать таких элементарных вещей. Наверное, думаете, через эти врата цари выходили?

– Ну, вроде того.

– Запомните – православный храм условно делится иконостасом на царство небесное и царство земное, поэтому центральные врата в иконостасе, из которых выходит священник, а во время литургии выносят Святые Дары, и названы царскими.

– Приму ваше замечание к сведению, но вряд ли эта информация что-то добавила бы к моему рассказу.

Краевед хотел опять возмутиться, но я перебил его – спросил, какие еще ошибки и просчеты допущены мною.

– Вы очень мало написали о деле Соломонии Сабуровой, в придачу зачем-то увязали его с гибелью царевича Ивана.

– Я просто повторил предположение Окладина, что знакомство с материалами Суздальского розыска могло надломить психику Грозного, как результат – убийство царевича.

– Наш чернобородый попутчик был совершенно прав – гибель царевича Ивана произошла по причине заговора, в котором он участвовал! – убежденно произнес краевед.

– Но Окладин считает иначе, – заикнулся я.

– Выходит, вы согласны с ним, что Грозный убил царевича случайно, в припадке ярости?

– Не совсем, – признался я. – Сообщение чернобородого тоже показалось мне заслуживающим внимания.

– Вот именно! – сердито воскликнул Пташников. – А сами заявляете о случайной гибели царевича. Чтобы раскрыть это убийство, надо провести настоящее следствие, привлечь все имеющиеся сведения. Между прочим, Михаил Николаевич тоже ознакомился с вашим рассказом и остался недоволен.

– Что же его не устроило? – хмуро спросил я, уже не в силах скрыть досаду.

– Не знаю, не знаю. Да вы ему сами позвоните. А на мои замечания не обижайтесь, ваш рассказ я прочитал залпом, не отрываясь, – попытался успокоить меня Пташников. – Лишний раз понял, в каких интересных событиях нам с вами довелось принять участие. Наверное, кто не знает этой истории, подумает, что вы ее высосали из пальца…

Пташников угадал – когда мой рассказ, еще в рукописи, прочитал редактор газеты, он по телефону заявил мне, что похожий сюжет уже неоднократно использовался авторами детективных произведений. Я не стал с ним спорить.

Прав был Пташников и в другом – мы и впрямь оказались втянутыми в события необычные. Не знал только старый краевед всех обстоятельств этого дела, в частности тех, что были связаны с Окладиным.

Я так и не позвонил историку – не набрался смелости. Но Пташников не обманул меня – Окладин действительно отнесся к моему рассказу резко отрицательно.

Узнал я об этом, когда на бульваре случайно встретил Ольгу, прогуливающую знакомого мне черного лохматого пса по кличке Гоша.

– А я вчера прочитала в газете ваш рассказ, – только поздоровавшись, с улыбкой сообщила мне девушка. – Правильно сделали, что послушались моего совета и написали его в детективном жанре. И об аресте чернобородого к месту вспомнили.

– Ну а каково в целом ваше мнение о рассказе? – с тайной надеждой на похвалу спросил я.

Однако ответ Ольги, отличающейся прямотой, был подобен ушату холодной воды на мое разгоряченное авторское самолюбие:

– К сожалению, чувствуется некоторая схема. Нечто похожее уже было у Конан Дойла.

– А именно?

– Перечитайте его знаменитый рассказ «Шесть Наполеонов», где преступник в поисках спрятанного бриллианта разбивает гипсовые бюсты Наполеона, пока на очередной краже его не задерживает мудрый Шерлок Холмс. Признайтесь – в вашем рассказе очень похожая ситуация, только вместо бюстов – Царские врата, а вместо бриллианта – план тайника с новгородскими сокровищами.

Мысленно я вынужден был согласиться с этим замечанием, однако был к нему уже подготовлен:

– «Детектив – весь из логики и рационализма, отсюда наличие у него определенной схемы, но схема эта настолько совершенна, что дает неограниченное количество вариаций», – наизусть процитировал я где-то вычитанную фразу. – Так что недостаток, о котором вы говорите, – продолжение достоинств детектива.

– Судя по тому, как рьяно вы защищаете детективный жанр, ясно, что вы тоже являетесь его горячим поклонником.

– Разумеется. Иначе не последовал бы вашему совету, – не стал я запираться.

Ольга посмотрела на меня искоса и произнесла нерешительно, с вопросительной интонацией в голосе:

– Когда я читала ваш рассказ, у меня иногда создавалось впечатление, что вы чего-то недоговариваете.

Я знал, чего не хватало в моем рассказе, – ясности в отношении Окладина, который стал прообразом одного из моих героев, о чем Ольга легко могла догадаться. Но неужели она догадалась, в чем я подозреваю ее отца?

От одной этой мысли меня бросило в жар. А если мое мнение об Окладине ошибочно? Не составил ли я свое представление о нем на случайных, не связанных между собой совпадениях, которые не имели к истории с чернобородым абсолютно никакого отношения? Но как тогда быть с фактами, упрямо говорившими другое?

Конечно, я не мог поделиться этими сомнениями с Ольгой и постарался увести разговор в безопасное русло:

– Ну а хоть что-нибудь вам понравилось в моем рассказе? – вроде бы в шутку спросил я.

– Мне показались любопытными ваши исторические отступления. Пожалуй, они даже интересней, чем детективная линия. В частности – всё, что касается гибели царевича Ивана. Жаль только, вы так и не попытались разобраться в подлинных причинах этого убийства.

Я согласился, что преступление в Александровой слободе заслуживает большего внимания, но для того, чтобы написать о нем, надо, как сказал Пташников, провести целое расследование.

– Ничего, вы о нем еще напишете, – убежденно заявила девушка.

Я удивился, почему она так решила.

– У меня такое предчувствие, – чисто по-женски, не опираясь на логику, ответила Ольга.

В этом она оказалась совершенно права – преступление в Слободе станет темой расследования, о котором я позднее напишу. Но даже самый проницательный читатель не мог предвидеть, к каким неожиданным последствиям приведет публикация рассказа об аресте чернобородого.

Мне не терпелось узнать, что же конкретно возмутило Окладина в моем рассказе, чуть было прямо не спросил Ольгу, но тут она сама завела этот разговор:

– А вот папе ваш рассказ не понравился. Он так заявил: если вы решили написать занимательный детектив, то нечего замахиваться на историю. «История – слишком серьезная наука, чтобы ее упрощать, она не нуждается в популярном изложении», – довольно-таки похоже изобразила Ольга своего отца и его манеру изъясняться.

Я поддержал шутливый разговор, а про себя подумал: как трудно угодить читателю – краеведу не хватило в моем рассказе того, что считал совершенно лишним Окладин.

Это еще раз доказывало, какие они несхожие люди, как по-разному относятся к истории, в чем я имел возможность убедиться еще при первой встрече с ними.

– Мы из-за вашего рассказа чуть не поссорились вчера, – весело продолжила Ольга. – Из писателей, кроме Карамзина, папе вообще никто не нравится, да и то, пожалуй, только его «История государства Российского». Подозреваю, что «Бедную Лизу» он так и не прочитал, поскольку там отсутствует исторический материал.

– Куда уж мне с Карамзиным тягаться.

Стрельнув в меня раскосыми глазами, Ольга наблюдательно заметила:

– А все-таки вам неприятно, что рассказ ругают, не так ли?

Я опять попытался отделаться шуткой:

– Еще Горький сказал, что все авторы самолюбивы, как пудели.

Закинув голову, Ольга непринужденно рассмеялась.

– Не принимайте слова папы близко к сердцу – в последнее время он постоянно ворчит. Наверное, расстраивается, что мама долго с гастролей не возвращается. Раньше эти летние разлуки он легче переносил…

Но я видел причину плохого настроения Окладина в другом – в обстоятельствах, связанных с делом Отто Бэра и его арестом в Ростове. Видимо, публикация моего рассказа как-то навредила Окладину, спутала его планы, потому с таким неприятием он и отнесся к нему. Но что именно испугало его?

Тут я вспомнил просьбу Марка узнать, где Окладин отдыхал в прошлом году. За весь вечер, проведенный в гостях у историка, я так и не нашел подходящего момента, чтобы спросить его об этом.

– А в отпуске ваш отец был? Может, он просто устал?

– Отпуск он уже отгулял – вы с ним познакомились, когда он возвращался из дома отдыха.

– Ах, да! А где он отдыхал?

– Это неподалеку от Москвы. Только ему было бы лучше туда не ездить. Таких, как он, надо отправлять в отпуск куда-нибудь в глушь, в Тьмутаракань.

– За что вы его так? – удивился я, услышав в голосе Ольги искреннюю досаду.

– Вы знаете, как он отдыхал? – возмущенно тряхнула девушка головой. – Чуть ли не каждый день ездил электричкой в Москву и работал там в архивах и библиотеках. Разве это отдых?

– Интересно, как вы узнали о его поездках? Он сам признался?

– Разве он признается. Когда костюм чистила, нашла в карманах целую кучу билетов.

– Веские улики.

– Вот именно. Ему ничего не оставалось, как выложить все начистоту.

– С такими способностями к сыску вам надо было идти не в медицинский, а в юридический.

– Еще не все потеряно – после института я могу попробовать себя в судебной медицине…

Ольга оказалась веселой, находчивой собеседницей. Как мог, я поддерживал легкий разговор, но думал о другом – серьезном и неприятном. Марк рассказывал, что первая история с Царскими вратами произошла в Москве, вторая – в Сергиевом Посаде. По времени оба случая совпали с пребыванием Окладина в подмосковном доме отдыха.

Представим, что случайность. Но напрашивался естественный вопрос, который задавала и Ольга: зачем Окладин ездил в дом отдыха, если весь месяц мотался в Москву? Не потребовался ли ему этот дом отдыха в качестве удобного прикрытия, чтобы совершить нечто такое, что надо было скрыть не только от посторонних, но даже от собственной дочери? Когда же по билетам она узнала о его поездках, он не придумал ничего другого, как сослаться на работу в архивах и библиотеках.

Чем дольше я рассуждал об этом, тем больше находил подтверждений своим подозрениям, и так увлекся ими, что чуть не забыл о наказе Марка.

– В прошлом году мы с папой отпуск вместе провели, – ответила на мой вопрос Ольга. – Сначала были в Карелии, а потом еще севернее махнули. Интересная получилась поездка, до сих пор вспоминаем…

Я заметил или мне показалось, что в темных глазах Ольги тенью мелькнула грусть.

– У вас своя машина? – решил я довести расследование до конца.

– Машина есть, только папа на ней, наверное, без приключений и до Костромы не добрался бы.

– Почему?

– Такой водитель – раз съездит, потом неделю ремонтирует. С мамой уговариваем продать, пока в аварию не угодил.

– А какого цвета ваша машина?

– Серо-буро-малинового. Хотите купить? Учтите – торговаться не будем, но и назад не возьмем.

– Наверное, из меня тоже не получилось бы хорошего водителя. Но съездить на своей машине в Крым или на Кавказ – это здорово.

– Папе больше нравится Север…

Так я и не выяснил, где именно на Севере Окладин отдыхал прошлым летом, а прямо спросить не решился, точнее – не захотел. И без того, расспрашивая Ольгу об отце, я испытывал чувство, словно заглядываю в замочную скважину.

Незаметно мы дошли до знакомого дома на набережной Волги, но, вместо того чтобы свернуть во двор, где под акацией я поджидал чернобородого, Ольга достала из кармана ключ и открыла неприметную дверь, выходящую прямо на набережную.

Поймав мой удивленный взгляд, девушка объяснила:

– Мы пользуемся этой дверью, когда выводим Гошу на улицу, а то у него такой сердитый вид, что детишки во дворе пугаются.

На прощание Ольга пригласила меня как-нибудь вместе с краеведом опять заглянуть к ним в гости и добавила:

– Папа в последнее время все в разъездах – то в Ростове, то в Суздале, потом собрался в Борисоглеб, но почему-то не поехал. Видимо, наездился. Так что заходите, по вечерам мы дома.

Я пообещал, но с горечью и сожалением в душе. Разговор с Ольгой только подтвердил мои подозрения – каким-то образом Окладин причастен к делу чернобородого.

Все больше убеждался я в этом, находил тому новые подтверждения, но, странное дело, после встречи с Ольгой мне еще сильнее захотелось, чтобы мои подозрения рассыпались, как карточный домик.

В тот день с утра за окном шел такой нудный, свербящий душу дождь, что сама мысль выйти на улицу невольно бросала в озноб. К счастью, мне никуда не надо было идти, и я спокойно работал над статьей, которую давно обещал написать, но события, связанные с новгородскими сокровищами, надолго оторвали меня от нее.

Сегодня, несмотря на ненастье, а может, благодаря ему, работалось на удивление легко. Это случалось со мной не часто. Я уже предвкушал, как к вечеру закончу статью, но тут раздался телефонный звонок, заставивший меня досадливо поморщиться.

Звонил краевед Пташников. Наспех поздоровавшись, он непререкаемым тоном потребовал немедленно встретиться с ним возле Спасского монастыря. Я пытался сослаться на занятость, на скверную погоду, предлагал увидеться на следующий день в любое удобное для краеведа время, но тот был неумолим.

На мой вопрос, что случилось, к чему такая спешка, Пташников пообещал сообщить нечто интересное и повесил трубку.

Бесцеремонное поведение краеведа несколько покоробило меня. Но тут мои мысли приняли новое направление, мне подумалось, что этот неожиданный вызов, возможно, каким-то образом связан с делом чернобородого, иначе бы Пташников не действовал так решительно.

Короче говоря, с сожалением посмотрев на недописанную статью, я надел плащ, взял зонтик и через полчаса был у ворот Спасского монастыря, где меня уже поджидал Пташников.

Признать его было трудно – одетый в дождевик с капюшоном, низко надвинутым на глаза, он походил больше на рыбака, чем на краеведа.

Даже теперь он не объяснил причину внезапного вызова, а торопливо пожал мне руку и повел на территорию монастыря, в котором размещался музей-заповедник.

Увидев Пташникова, пожилая женщина-контролер в стеклянной будке у ворот приветливо заулыбалась, из чего я заключил, что он здесь частый и желанный гость.

Не впервые посещал я бывший Спасо-Ярославский монастырь, и каждый раз меня охватывало одно и то же чувство, что из двадцатого века я переступаю в далекое прошлое, а за высокими монастырскими стенами остается не современный, забитый транспортом город, а Ярославль старинный, «рубленый».

Не для того ли строители монастырей и возводили такие мощные стены, чтобы остановить за ними не только врага, но и время?

Мы подошли к древнейшему в городе Спасо-Преображенскому собору, созданному, как заверяли путеводители, по образцу и подобию Архангельского собора в Московском Кремле. Непроизвольно я отметил про себя, что наш собор построили в 1516 году, почти одновременно с Троицким собором в Александровой слободе, что первые, еще деревянные стены вокруг монастыря возвели по указу Елены Глинской, что здесь, в Спасском монастыре, в 1571 году скрывался от нашествия Девлет-Гирея вместе со всем своим семейством Иван Грозный.

Исторические события, факты, имена и даты переплетались в судьбе монастыря в фантастический узор случайностей и совпадений, словно в каком-то волшебном калейдоскопе.

В тесной, похожей на монашескую келью комнате, в которую я вошел следом за Пташниковым, за одним из столов сидела хрупкая женщина средних лет с короткой стрижкой пепельных волос. Краевед познакомил нас. Лидия Сергеевна работала старшим научным сотрудником музея.

Усевшись за соседний стол, Пташников показал мне место за другим и все с той же торопливостью обратился к женщине:

– Пожалуйста, повторите, что вы рассказали мне сегодня по телефону о вашем странном посетителе. Постарайтесь не пропускать даже самых мелких деталей и подробностей, они могут оказаться важными.

– Вы меня так заинтриговали, Иван Алексеевич, что теперь мне трудно собраться с мыслями.

– Все это очень серьезно, Лидия Сергеевна.

– Но в чем дело? Почему вас заинтересовал этот посетитель?

– Всему свое время. Мы вас слушаем…

Я сочувственно посмотрел на женщину – Пташников и ей не объяснил, чем вызвана наша неожиданная встреча.

Лидия Сергеевна взглянула в маленькое, забранное решеткой сводчатое окно, за которым не утихал дождь, и тихо заговорила:

– В середине июня к нам в музей пришел мужчина, представился научным сотрудником Новгородского музея и попросил помочь найти Царские врата, вывезенные Иваном Грозным из разграбленного Новгорода…

Мое предчувствие меня не обмануло – запутанная история с чернобородым продолжалась.

– Я показала имеющиеся у нас описи Спасского монастыря и предупредила, что всего сохранилось восемь описей, остальные находятся в других местах. Он перелистал наши описи и действительно обнаружил в них новгородские Царские врата, когда-то хранившиеся в Спасском монастыре, однако дальнейшая их судьба неизвестна.

– Неизвестна? – недоверчиво повторил я. – Куда же они подевались?

– Трудно сказать. Возможно, были куда-то отданы, но в наших описях таких пометок нет. Смотрите сами. Вот опись за 1709 год…

Лидия Сергеевна осторожно положила перед нами древнюю рукопись с истрепанными краями, краевед с трудом прочитал запись, сделанную на втором листе:

– «Семьсот девятого июля в первый день Спасова монастыря, что в Ярославле по зарученном в соборе того монастыря и по осмотру новый ризничий иеромонах Феодосий принимал у старого ризничего Тарасия…»

А дальше следовала подробная опись имущества находившейся при Спасо-Ярославском монастыре «церкви соборной во имя Преображения Господня». Среди прочих предметов культа и икон значились «новгородские Царские врата, пожалованы великим государем Иоанном Васильевичем».

Следующая «Опись Спасо-Ярославского монастыря церкви Преображения господня учиненная», которую показала нам Лидия Сергеевна, была составлена после указа Екатерины Второй о преобразовании монастыря в архиерейский дом. Здесь также подробно были описаны хранившиеся в церкви Преображения иконы, панагии, кресты, ковчеги, потиры – и Царские врата из Новгорода.

Но и в этой записи не было указано, куда они поступили потом.

– Помню, тот мужчина, что интересовался новгородскими Царскими вратами, очень расстроился, посмотрев эти описи, – продолжила Лидия Сергеевна. – Как музейному работнику я стала рассказывать ему о нашей экспозиции, посвященной истории списка «Слова о полку Игореве», который граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин приобрел в Спасо-Ярославском монастыре у архимандрита Иоиля Быковского. Обмолвилась, что до сих пор неизвестно, как список оказался в Ярославле. Тогда мужчина безапелляционно заявил, что «Слово» попало сюда так же, как и Царские врата, в 1570 году, сразу после Новгородского погрома.

Пташников возбужденно потер руки.

– Любопытно, как вы отнеслись к этому сообщению?

– Конечно, я спросила, на основании каких данных он сделал это заявление. Мужчина сказал, что располагает документом, составленным одним из опричников, сопровождавшим обоз с захваченными в Новгороде и Пскове ценностями. Среди них находились книги Священного Писания, летописи и тут же якобы – древний список «Слова о полку Игореве», который вместе с другими книгами был оставлен в Спасском монастыре.

Пташников выразительно взглянул на меня. Я понял, что и к этому сообщению чернобородого он относится всерьез.

– Я попыталась выяснить, о каком документе идет речь, однако мужчина повел себя странно и быстро ушел.

– Ну а как вы сами считаете, насколько достоверно это свидетельство?

Прежде чем ответить мне, Лидия Сергеевна опять рассеянно посмотрела в окно:

– Возможно, в другой раз я не обратила бы и внимания на такое заявление – мало ли версий высказывают по поводу «Слова о полку Игореве». Но этот человек на удивление хорошо знает историю Новгородского похода, я до сих пор не могу найти этому объяснения.

– И все-таки хотелось бы знать ваше мнение об этом человеке, – строго сказал Пташников.

– Если вы настаиваете – пожалуйста… Возможно, он действительно располагает какими-то неизвестными материалами, но откуда они у него, почему он их не опубликует – непонятно. Очень странный тип. Я не смотрела его документы, по теперь уверена – никакого отношения к Новгородскому музею он не имеет. Представляете, он даже не удосужился посмотреть нашу экспозицию!..

Я уже простил Пташникова, что он оторвал меня от письменного стола и в дождь выгнал на улицу, через весь город заставил ехать сюда, в Спасский монастырь. Эта неожиданная поездка того стоила.

Но о чернобородом ли шла речь? Не было ли тут какой-нибудь ошибки, совпадения?

Я спросил Лидию Сергеевну, как выглядел тот посетитель, – и она назвала точные приметы Отто Бэра.

В описях Спасского монастыря он интересовался Царскими вратами, вывезенными Грозным из Новгорода. Наконец, как и Сверчкову в Москве, он назвался Кириллом Борисовичем.

У меня исчезли последние сомнения – до ареста в Ростове чернобородый успел побывать и здесь, в Спасо-Ярославском монастыре.

Только теперь Пташников рассказал Лидии Сергеевне, чем был вызван его интерес к этому посетителю: о нашей встрече с ним в московской электричке, о происшествии в Александровском кремле, о засаде и аресте чернобородого в Ростове, о дневнике опричника и тайнике с сокровищами, вывезенными из разграбленного Новгорода.

Настойчивость Отто Бэра все больше удивляла меня. Я окончательно поверил в то, что дневник опричника существует и спрятанные в тайнике новгородские сокровища – не легенда.

На предварительном допросе в Ростове о своей поездке в Ярославль чернобородый не сказал ни слова. Забыл или умышленно умолчал? Ведь план тайника, оставленный опричником за иконой евангелиста Иоанна, так и не был найден Отто Бэром.

А если и после ареста он не потерял надежду отыскать новгородские сокровища?

Всего в обозе, который сопровождал Ганс Бэр, было пять Царских врат из Новгорода. Чернобородый утверждал в Ростове, что нашел следы четырех из них. Но так ли было на самом деле? Не прояснилась ли с помощью описей Спасо-Ярославского монастыря судьба последних Царских врат, до которых Отто Бэр просто не успел добраться?

Я поделился этим предположением с Пташниковым, и оказалось – он думает о том же самом.

– Вы говорили, что всего сохранилось восемь описей Спасского монастыря. А где остальные? – спросил я Лидию Сергеевну.

– Описи разных лет имеются в Ярославском архиве и в библиотеке педагогического института. Остальные в Москве – в Архиве древних актов и Историческом музее.

– Вы сказали об этом вашему посетителю?

– Нет, но у меня сложилось впечатление, что, прежде чем обратиться к нам в музей, он успел побывать и в педагогическом институте, где хранится древнейшая опись монастыря за 1691 год, и в местном архиве. Но если сведения о дальнейшей судьбе этих Царских врат и сохранились, то их надо искать в самой поздней описи за 1788 год. Она находится в Москве, в Историческом музее. Этот человек так себя повел, что я просто не успела сказать ему о той описи.

– Вот и хорошо, что не успели, – обрадовался Пташников.

А я подумал о другом: не Окладин ли подсказал чернобородому искать Царские врата из Новгорода в описях Спасо-Ярославского монастыря? Он же мог сообщить Отто Бэру, где находятся остальные описи.

– Получается очень интересное совпадение – «Слово о полку Игореве» было обнаружено в «Хронографе», который упоминается в тех же описях, что и Царские врата из Новгорода. Не говорит ли это в пользу того, что они и впрямь одинаковым путем попали в Спасо-Ярославский монастырь? – рассудил краевед.

Лидия Сергеевна недоверчиво покачала головой, видимо, в отличие от Пташникова, предпочитая идти к истине не напрямик, а долгим и извилистым путем сомнений.