Текст книги "Секрет опричника; Преступление в слободе"

Глава седьмая. Засада за иконостасом

Ровно в полночь Марк поднялся из-за стола.

За интересной беседой время пролетело незаметно, спать не хотелось. Пташников сделал еще одну попытку уговорить Марка взять его с собой, привел новые доводы:

– А вдруг чернобородый вооружен? И появится не один, а с сообщниками? Втроем будет сподручней.

Марк спрятал улыбку:

– Не волнуйтесь, Иван Алексеевич, я при оружии.

– Зря вы не пригласили товарищей из местной милиции, – все равно не успокаивался Пташников. – Чернобородый может оказать сопротивление.

– Вряд ли, – слишком уж беззаботно ответил Марк. – Ну а если случится непредвиденное – дам знать выстрелом.

Ниткин промолчал, а Пташников энергично рубанул ладонью по воздуху:

– Договорились, мы прибежим вам на помощь!

– Никуда бегать не надо, – строго осадил краеведа Марк. – Сразу же позвоните в городское отделение милиции, там предупреждены…

Марк написал на листке бумаги номер телефона, секунду подумал и протянул его Пташникову.

Я понял, что телефон он оставил только для того, чтобы успокоить краеведа, да и оружия при себе, наверное, у Марка не было, по крайней мере я так и не смог угадать, где у него находится пистолет.

Ниткин тоже скользнул по фигуре Марка недоверчивым взглядом и сердито проворчал, пытаясь скрыть тревогу в голосе:

– В церкви ночью холодно, и неизвестно, когда явится этот авантюрист. Может, до утра просидите, – и он снял с вешалки фуфайку и старенький плащ «болонью».

Не споря, мы с Марком надели их – и сами стали похожи на злоумышленников.

Спустившись по крутой и скудно освещенной лестнице, вышли из дома, несколько секунд постояли у подъезда, пока глаза не привыкли к темноте. Марк первым шагнул в ночь, я – за ним.

В зыбком свете звездного неба силуэты церквей казались таинственными и призрачными. Наши шаги раздавались в ночной тишине резко и отчетливо. На серой крепостной стене мерещились чьи-то причудливые тени, будто кто-то осторожно шел следом за нами.

Не знаю состояния Марка, но я с трудом пересиливал себя, чтобы не оглянуться, старался держаться поближе к нему.

Вот и церковь, в которую чернобородый безуспешно пытался проникнуть в прошлую ночь. Хотя днем я внимательно рассмотрел ее, сейчас, в темноте, узнал с трудом – она словно бы раздалась в ширину и светилась, крест над черным куполом мерцал в звездном небе зловеще и печально, как перед концом света.

Марк остановился возле церковной двери, прислушался. Звуки города не доносились сюда, за высокие крепостные стены, лишь слабый ночной ветер осторожно перебирал листву на вершинах деревьев, со скрипом монотонно раскачивал фонарь на столбе.

Убедившись, что чернобородый еще не появлялся, Марк вынул из кармана плаща взятый у Ниткина чугунный ключ, не сразу попал в замочную скважину. Старый замок щелкнул приглушенно, словно бы нехотя.

Марк опять прислушался, потянул дверь на себя. Петли были хорошо смазаны, и дверь открылась плавно, почти бесшумно. Из церкви дохнуло черным холодом. Пропустив меня вперед, Марк притворил дверь, запер ее изнутри и включил электрический фонарик.

Я стоял неподвижно, не решаясь тронуться с места. Яркое, сфокусированное пятно света запрыгало по фрескам на стенах, уперлось в золотисто поблескивающий иконостас, скользнуло вниз, на Царские врата, и остановилось на иконе евангелиста Иоанна.

Большие скорбные глаза Иоанна, казалось, смотрели на нас с удивлением. Изумление испытал и я, заметив, что иконное изображение евангелиста очень похоже на один из портретов Грозного в альбоме Ниткина, где царь был изображен печальным и мудрым мирянином.

Мы медленно прошли за иконостас. Звуки шагов по каменному полу гулко отдавались в высоких сводах. Луч фонарика высветил низенькую скамейку, заранее принесенную сюда Ниткиным.

Молча уселись на ней, и Марк сразу же выключил фонарик, перед глазами стеной встала непроницаемая темнота.

Сердце мое сжалось от недобрых предчувствий.

Только через несколько минут темнота как бы отступила. Я поднял голову и увидел слабый синий свет в барабане под куполом. Спустя еще некоторое время разглядел в зарешеченном окне слева от меня холодную одинокую звезду.

Неожиданно свет этой далекой звезды успокоил меня, снял тревожное напряжение. Больше того, ко мне пришла непонятная уверенность, что этой ночью ничего не случится и чернобородый не явится сюда. Все прежние страхи показались смешными и наивными.

Представилась уютная квартира Ниткина, горячий кофейник на столе, густой запах кофе, заставленные кактусами черные окна и яркая лампа над столом…

Затылком прислонившись к холодной стене, я закрыл глаза и вроде бы задремал. Время в темноте словно остановилось. Казалось, ночь будет длиться вечно и ничто не нарушит эту мертвую тишину.

Но ее все-таки нарушили.

Я вздрогнул и открыл глаза, услышав слева над головой тихий ровный шум, будто по железному желобу стекал речной песок. Одинокая звезда, которая недавно принесла мне неожиданное успокоение, исчезла – кто-то заслонил окно.

Почувствовал, как напряглось плечо Марка. Он подтолкнул меня локтем и сказал сдавленным шепотом:

– Явился…

А я все еще не мог поверить в реальность происходящего, все еще сомневался, не снится ли мне это.

Несколько раз ровный шум, теперь похожий на стрекотанье кинокамеры, прерывался, мы задерживали дыхание. Потом опять раздавался щелчок, и человек за стеной продолжал свое дело – электрической ножовкой вырезал прутья чугунной оконной решетки.

Он выпиливал ее минут пять, семь. Впрочем, я мог и ошибиться, здесь время шло по каким-то другим, ночным законам, поэтому я не удивился бы, узнав, что прошел целый час.

Окно находилось очень высоко над полом. Я только еще подумал, как взломщик спустится в церковь, – и тут же на пол упал конец веревки. Другой конец взломщик привязал за крайний прут решетки, который оставил невыпиленным.

Надо было обладать обезьяньей ловкостью, чтобы втиснуться в маленькое сводчатое оконце. Придерживаясь за веревку, взломщик скользнул вниз и пружинисто спрыгнул на пол.

В окне опять спокойно замерцала звезда.

Несколько секунд человек стоял неподвижно, на фоне черной стены мы не видели его, только слышали сбитое волнением и усталостью дыхание. Потом раздались направлявшиеся в нашу сторону шаги.

Возле иконостаса они смолкли, сквозь щель между створками Царских врат блеснул свет фонарика.

Чтобы лучше наблюдать за действиями взломщика, Марк поднялся на ноги и чуть не выдал себя – взломщик растворил Царские врата, луч света ударил за иконостас и едва не задел Марка. Тот отпрянул в сторону и застыл в неловкой позе.

Электрический луч осветил сначала икону Иоанна, потом остановился на задней стенке Царских врат.

Было ясно – взломщик раздумывает, как лучше снять икону.

Приняв решение, он положил фонарик на пол, вынул из перекинутой через плечо сумки длинную, остро блеснувшую стамеску, наклонился над иконой Иоанна.

Я был уверен – в этот момент Марк и остановит его.

Но он даже не пошевелился, позволил снять икону с Царских врат. Видимо, решил точно выяснить, что намеревался сделать взломщик, зачем проник в церковь.

Сняв икону евангелиста Иоанна, человек нетерпеливо направил луч фонарика на квадратный темный вырез в Царских вратах. Мы увидели, как фонарик дрогнул в руке взломщика, с досады он ругнулся и сплюнул на пол, не обнаружив того, что искал.

И в этот самый момент в него ударил слепящий сноп нашего фонаря. Стамеска из руки взломщика со звоном упала на каменный пол амвона.

Эффекта, на который рассчитывал Марк, пригласив меня принять участие в засаде, не получилось. От страха безвольно открыв губастый рот и ошалело мигая испуганными глазами, перед нами стоял высокий длинноволосый парень в куртке.

Я сразу узнал его – следом за этим парнем вышел чернобородый из вагона электрички, потом я видел его в толпе пассажиров на перроне Александровского вокзала.

У парня было такое растерянное, перепуганное лицо, что во мне шевельнулась жалость.

Марк поднял стамеску, положил ее в сумку длинноволосого, его фонарь протянул мне. Парень не сопротивлялся, все еще не придя в себя от испуга. Видимо, подействовало и то, что все происходило в полной тишине, без единого слова – это молчание словно парализовало взломщика.

Я шепнул Марку, где видел длинноволосого.

– Ты не ошибся? – только сейчас подал он голос, не спуская с парня луч фонаря.

– Я его хорошо запомнил. И сумку эту раньше видел – она была у чернобородого. Если не веришь, посмотри сам, – на ней должно быть написано «Солли».

– Что это такое?

– Видимо, название какой-то фирмы.

Марк снял сумку с плеча длинноволосого парня и осветил ее. Я не ошибся – это была та самая сумка, которая висела над головой чернобородого в вагоне московской электрички.

Кроме работающей от аккумулятора ножовки в ней был целый набор слесарных инструментов: кусачки, сверла, пилки разных размеров, молоток и зубило. Тут же, в кожаном чехле, лежал миниатюрный импортный фотоаппарат со вспышкой.

Но не фотоаппарат заинтересовал Марка. На дне сумки он нашел небольшой красный баллончик с белой кнопкой, взял его в руки, указательный палец положил на кнопку, как бы намереваясь ее нажать.

– Не надо! – руками заслонился парень, заметив, что отверстие в кнопке направлено ему в лицо.

Я догадался: это была та самая аэрозоль, которую чернобородый использовал против меня.

Марк прямо здесь, в церкви, начал предварительный допрос, не без основания надеясь, что необычная обстановка подействует на длинноволосого обезоруживающе.

– Какое задание вы получили? – в лоб спросил он.

Голос парня дрожал то ли от холода, то ли от страха:

– Я должен был снять икону Иоанна. Если за ней, на Царских вратах, вырезан рисунок, сфотографировать его.

– Что за рисунок?

– Ну, план…

Итак, предположение Пташникова полностью подтвердилось, осталось узнать, что за план разыскивал чернобородый на Царских вратах, вывезенных Грозным из разграбленного Новгорода.

Однако Марк спросил парня о другом – кто его нанял и снабдил инструментами.

– В Москве я с ним познакомился, в ресторане «Будапешт», – торопливо заговорил парень. – Пришли с дружком, заказали бутылку сухого, на больше денег не хватило. Тут он подсел, коньяку взял.

– Как его звать?

– Кирилл Борисович. Фамилию не сказал, а мы не спрашивали.

– Кто он такой?

– Ученый, искусствовед. Пишет диссертацию о древней культуре.

– Ученый – и заставил ночью вламываться в церковь?

– Тут целая история. В архивах он вычитал, что на Царских вратах, которые Грозный из Новгорода вывез, вырезан чертеж какой-то церкви, которая сейчас не сохранилась. Церковь эта была красоты необыкновенной, часто в летописях упоминалась, а как выглядела и где стояла – никто не знает. Ученые о ней кучу книг написали. Если бы Кирилл Борисович нашел этот план – диссертация была бы у него в кармане. Вот он и действует тайком, чтобы его кто-нибудь другой не опередил. У них, ученых, такая драчка между собой идет – только держись.

– Он обещал заплатить?

– Даром бы я не полез, – искренне признался парень.

Будь на его месте кто-нибудь похитрей, подумал я, уверял бы, что решился на такой поступок из «благородных» побуждений.

– Сколько? – спросил Марк.

– Три куска, если найду план, а так кусок.

– Щедрый, видать, человек.

Парень довольно осклабился, растянув большегубый рот:

– Это точно, деньги у него водятся. Мы тогда в «Будапеште» за вечер кусок просадили.

– Как вы договорились встретиться?

– Из кремля я должен топать на вокзал. По дороге он бы меня и встретил, а где точно – не знаю.

– Документы при себе имеются?

– Заводской пропуск.

– Давайте его сюда.

Парень безропотно полез в карман.

– Так вот, гражданин Сверчков, ваш пропуск пока будет у меня, – строго произнес Марк. – Берите сумку и направляйтесь к вокзалу той дорогой, которую вам указали. А я пойду следом, бежать не советую. Встретит вас Кирилл Борисович, сразу сумку не отдавайте, о чем-нибудь заговорите с ним, пока я не подоспею. Понятно?

– Подойдет случайный человек, а вы его сцапаете, – хмыкнул парень, оправившись от испуга.

– Не беспокойтесь, мы с Кириллом Борисовичем старые знакомые, я его ни с кем не спутаю: чернобородый, в шляпе, кожаной куртке и сапогах, в Александров вы приехали вместе с ним вчерашней вечерней электричкой. Все правильно?

Длинноволосый обреченно кивнул, спросил, переминаясь с ноги на ногу:

– Вы думаете, он не ученый?

– Ученые так не действуют.

– Он по-иностранному шпарит, как мы с вами по-русски.

Марк посмотрел на парня в упор:

– Откуда вам известно?

– Рядом с нами в ресторане иностранцы сидели, так он помог им сделать заказ официанту. Но не по-английски говорил, это точно. Мы его в школе долбили-долбили, да без толку, только отдельные слова понимаю…

Марк отвел меня в сторону, сказал, поглядывая на парня:

– Позвони от Ниткина в отделение милиции, передай дежурному, что здесь случилось. Как действовать дальше, они знают. И жди у Ниткина моего звонка.

– Я пойду с тобой. Вдруг чернобородый вооружен?

– Что вы с Пташниковым одно и то же заладили! – рассердился Марк.

– Ты ни разу его не видел, а он мог и переодеться, – привел я тогда другой довод.

– Зато он тебя хорошо запомнил, увидит – сразу почувствует неладное. А стрелять он не будет, сам слышал – интеллигентный человек, иностранные языки знает.

Я не понял, шутит Марк или говорит всерьез, но убедился – спорить с ним бесполезно.

Оставив мне фонарь, он вывел длинноволосого из церкви. Я дождался, когда смолкли их шаги, вернул икону Иоанна на прежнее место. Прежде чем уйти, осветил лицо евангелиста. Показалось, Иоанн смотрит на меня со злорадством, словно был доволен, что нам не удалось поймать чернобородого.

Небо над кремлем как бы поднялось выше и побледнело. Мелкие звезды погасли, светились самые яркие. Ветер стих. Воздух потеплел, наполнился запахами сырой земли, мокрых трав и первыми предутренними звуками.

Закрыв дверь церкви на ключ, я поднялся в квартиру Ниткина. Что операция сорвалась и чернобородый не пойман, старики поняли по моему расстроенному виду.

Сначала я позвонил в милицию, лишь потом рассказал о случившемся в церкви со всеми подробностями. В историю с планом древней церкви, которую якобы разыскивает чернобородый, Пташников не поверил:

– Такие байки для глупцов вроде этого Сверчкова. Нет, чернобородый разыскивает другое, диссертация тут ни при чем. Я не удивлюсь, если выяснится, что речь идет о плане какого-то тайника с сокровищами.

Хотя мы с Ниткиным отнеслись к этому предположению скептически, Пташников не стал спорить с нами.

Мне не давала покоя мысль, случайно ли история с планом древней церкви, рассказанная чернобородым Сверчкову, так похожа на ту, которую мы услышали от Ниткина и в которой фигурировал Окладин? Что кроется за этим – совпадение или у этих историй один и тот же источник?

Только сейчас я спохватился, что мы с Марком так и не спросили сообщника чернобородого, был ли он в Александровском кремле вчера ночью. По тому, как парень испугался баллончика с аэрозолью, было ясно – он знает о его содержимом.

Не длинноволосый ли поджидал меня за дверью в крепостной стене?

Телефон не звонил, я не находил места, не мог себе простить, что не пошел следом за Марком, – чернобородый мог решиться на все, если почувствует опасность.

Пташников перелистывал старинные книги из библиотеки Ниткина, но тоже нервничал, то и дело поглядывал на часы.

Марк позвонил только в шестом часу утра.

– Взяли чернобородого? – выпалил я, услышав в трубке его голос.

– Пустой номер, он все предусмотрел. Заставил своего подручного такими улицами идти, что не выследишь.

– Может, нам приехать на вокзал? Опознаем его, когда он будет возвращаться в Москву.

– Нет, его надо брать на месте преступления, иначе выкрутится.

Я спросил Марка, не узнавал ли он у Сверчкова, был ли тот вчера ночью в кремле.

Сверчков вечером срезал замок с двери, а в церковь пытался проникнуть сам чернобородый. Человек он хитрый и очень осторожный. Может, специально подсунул нам сегодня Сверчкова, чтобы убедиться, нет ли слежки. Не исключено, что здесь у него есть еще один сообщник, а сам он уже в Москве…

Марк поблагодарил нас за помощь, пообещал как-нибудь приехать в Ярославль, и мы простились. Только по дороге на вокзал я почувствовал, как устал за эти дни.

Из Александрова мы с краеведом выехали первой электричкой. Справа от железной дороги, на высоком зеленом холме, белели стены кремля, где произошли события странные, необъяснимые и участниками которых мы случайно стали. Выше, освещенные чистым утренним светом, тянулись в голубое небо шатры и главки церквей. Внизу, у подошвы холма, причудливо извивалась речка Серая.

Кремль уплывал назад, а мне казалось – из шестнадцатого века я возвращаюсь в двадцатый. Уходило назад то далекое, жестокое время, когда здесь, в Александровой слободе, жил и вершил свой суд над людьми Иван Грозный, а жизнь так же сурово и жестоко казнила его самого.

В русской истории это была, пожалуй, одна из самых загадочных личностей. К одной тайне Грозного – убийству царевича Ивана – я как бы прикоснулся здесь. История с чернобородым и это таинственное убийство стали в моем сознании звеньями одной цепи.

Я сам не мог объяснить, какая между ними связь, но почему-то был уверен, что она существует и у истории с золотым кольцом будет продолжение, что случай в бывшей Александровой слободе только начало моего путешествия в прошлое.

И еще об одном происшествии, которым закончился этот длинный и трудный день…

Александровская электричка делает остановку в Ростове Великом. Как и Пташников, я дремал всю дорогу, но тут открыл глаза, словно меня толкнули. Мимо окон нашего вагона проходили сошедшие с электрички пассажиры. И вдруг среди них я увидел мужчину в бежевом костюме. Это был, несомненно, Окладин!

Но как он очутился здесь?! Ведь он должен был уехать еще вчера! Почему вышел в Ростове, когда живет в Ярославле и так торопился в свой институт? Зачем следом за мной выходил ночью из александровской гостиницы? Почему так внимательно вглядывался в его лицо Марк, в чем он подозревает Окладина?

Ни на один из этих вопросов я не мог дать вразумительного ответа. Хотел разбудить Пташникова – и передумал. Я как предчувствовал, что впереди меня ждут новые, не менее странные и запутанные события, и торопить их не надо.

Часть вторая. Запутанная история

Однажды я начертил карту острова; она была старательно и (на мой взгляд) красиво раскрашена; изгибы ее необычайно увлекли мое воображение; здесь были бухточки, которые меня пленяли, как сонеты. И с бездумностью обреченного я нарек свое творение «Островом Сокровищ». Я слышал, бывают люди, для которых карты ничего не значат, но не могу себе этого представить! Имена, очертания лесов, направление дорог и рек, доисторические следы человека, и ныне четко различимые в горах и долах, мельницы и развалины, водоемы и переправы, какой-нибудь «Стоячий валун» или «Кольцо друид» посреди вересковой пустоши – вот неисчерпаемый кладезь для всякого, у кого есть глаза и хоть на грош воображения. Кто не помнит, как ребенком зарывался лицом в траву, вглядывался в дебри этого крохотного леса и видел, как они наполняются волшебными полчищами! То же примерно произошло со мной, когда я уронил задумчивый взгляд на карту своего «Острова Сокровищ» и средь придуманных лесов зашевелились герои моей будущей книги. Они сновали туда и сюда, сражались и искали сокровища на нескольких квадратных дюймах плотной бумаги… Даже когда карта не составляет всей фабулы, она всегда сумеет дать богатую пищу уму.

Роберт Льюис Стивенсон. Остров Сокровищ

Глава первая. Загадка Соломонии

С оживленной улицы в центре города я свернул в узкий переулок, разыскал нужный дом. Он стоял в глубине двора, зажатый двумя девятиэтажными коробками, одинаковыми, как близнецы.

Дом был каменный, с побитой штукатуркой, с тесовым крыльцом сбоку и тремя окнами по фасаду. Рядом с современными высотными зданиями он выглядел жалко, неказисто, словно заблудился здесь.

О встрече я предварительно договорился с Пташниковым по телефону. На мой звонок он тут же открыл дверь, из полутемной прихожей проводил в комнату, неожиданно большую и светлую, с высоким потолком.

Кроме стола у окна и трех приставленных к нему старомодных гнутых стульев здесь ничего не было – только огромное количество книг в самодельных шкафах вдоль стен.

Разномастные, в твердых переплетах с тиснением и растрепанные, словно капустные листья, с пожелтевшими от времени страницами, они стояли рядами, лежали стопками на полках в простенках между окон.

Книжные шкафы громоздились и во второй, маленькой комнате. Кроме них я разглядел там металлическую кровать довоенного образца, массивный письменный стол и старую пишущую машинку «Ундервуд».

С потолка в обеих комнатах сиротливо свисали лампочки без абажуров.

Из прихожей еще одна дверь вела на кухню. Газовая плита и кухонный столик словно бы выталкивали друг друга, так тесно им было там. Холодильнику не нашлось места на кухне, и он стоял в прихожей, сверху высилась стопка старых журналов, аккуратно перевязанных бечевкой, здесь же притулился телефон давно устаревшей конструкции.

Не трудно было догадаться, что Пташников живет один, – женских рук здесь не чувствовалось совершенно. Расспрашивать, почему так получилось, я не стал, но про себя подумал, что современный гарнитур или богатые ковры на стенах здесь были бы просто неуместны – тут властвовали книги, все остальное было незначительным приложением к ним.

– Этот дом мне еще от деда достался, – сказал Пташников, заметив, с каким интересом я рассматриваю его квартиру. – Несколько раз меня вызывали в горсовет, предлагали взамен однокомнатную квартиру со всеми удобствами. А зачем, спрашивается, мне удобства, если негде будет разместить книги?

Решение краеведа показалось мне резонным.

– Вы тут поройтесь на полках, может, что-нибудь интересное для себя найдете, – подчеркнуто скромно предложил хозяин. – А я пойду самовар поставлю.

– Самовар? – удивился я. – Электрический?

– Нет, почему же, настоящий. Я не любитель подделок и муляжей, – без рисовки сказал Пташников и ушел на кухню.

С восхищением глядел я на книжные полки. Много видел домашних библиотек, но такую огромную – впервые. Однако не это составляло ее главную ценность. Достаточно было наобум вынуть с полок несколько книг, чтобы убедиться – библиотека у Пташникова не просто большая, но уникальная, а сам он – заядлый, настоящий книжник.

В основном здесь были книги по истории, краеведению, русской культуре. Книги девятнадцатого и даже восемнадцатого веков, с экслибрисами самых неожиданных владельцев. Так, мне попалась на глаза книга о фортификации из библиотеки Алексея Андреевича Аракчеева – военного министра при Александре Первом, ставшего затем фактическим правителем Российской империи.

Книгу украшал затейливый экслибрис с хвастливым и заискивающим девизом: «Без лести предан», в свое время переделанный Пушкиным на «Бес лести предан».

Как ни старался, я не нашел на полках ни одной художественной книги. Сначала это озадачило меня, но, рассудив, я пришел к выводу, что беллетристика в библиотеке Пташникова выглядела бы примерно так же, как современная модная мебель в его холостяцкой квартире.

Когда хозяин, прижимая к себе два граненых стакана и глубокую тарелку с конфетами, появился в комнате, я высказал ему свое восхищение его уникальной библиотекой.

Он отнесся к моим восторгам спокойно, как к должному:

– С семнадцати лет собираю, с первой получки. Только четыре года выпали – когда на фронте был. Правда, кое-что от родителей осталось, они тоже книголюбами были. Собственно, из-за книг у меня и семьи не получилось…

Так я и не узнал, почему Пташников остался одиноким, – не договорив, он опять вышел из комнаты и принес с кухни большой медный самовар, водрузил его посреди стола, и в комнате стало как бы еще светлее, праздничнее.

Сверху, на конфорку, краевед поставил фарфоровый чайник с заваркой. От самовара исходило тепло, по комнате разносился густой запах индийского чая.

Потом мы пили черный, как деготь, чай с засохшими конфетами, вспоминали необычные обстоятельства нашего знакомства, странного чернобородого попутчика и его загадочные поступки, некоторым из которых мы так и не нашли объяснения.

Я спросил краеведа, виделся ли он после возвращения из Александрова с Окладиным.

– Хотел встретиться, но никак не получается. Что ни звоню, не могу застать дома, все в разъездах, – посетовал Пташников. – Никогда не думал, что институтскому преподавателю отечественной истории приходится так много ездить.

Я тоже удивился этому, но предпочел промолчать.

– А вы не узнавали у вашего приятеля Марка Викторовича о чернобородом? – поинтересовался Пташников. – Может, он опять где-нибудь объявился?

– Марк, видимо, в командировке, тоже никак не могу дозвониться, – ответил я краеведу, а сам подумал: не по одному ли и тому же делу отсутствуют Марк и Окладин? Не связаны ли их поездки с тем, что произошло в Александрове?

Сколько ни ломал голову, я так и не мог объяснить себе странного поведения Окладина в гостинице, его неожиданного появления в Ростове, а непонятные разъезды историка еще больше усилили мои подозрения.

Опять вспомнилась наша встреча в пригородной московской электричке, положившая начало событиям, происшедшим потом в Александрове. Как получилось, что Окладин и чернобородый оказались в одном вагоне, на соседних местах?

Мучительно выискивал я в памяти детали, которые помогли бы ответить на этот вопрос.

Как все было? Я первым занял место у вагонного окна и сразу уткнулся в журнал. Следом напротив меня сел чернобородый, повесил на крючок над головой свою яркую импортную сумку.

Потом место рядом с ним занял Пташников – я на секунду опять оторвал взгляд от журнала, обратив внимание на старенький портфель краеведа с обмотанной изолентой ручкой, который он поставил себе на колени.

Окладин подсел к нам в последнюю минуту, перед самым отходом электрички. Наши места находились примерно в середине вагона. Я смутно помнил, свободные места были ближе к дверям, но Окладин почему-то прошел мимо и устроился рядом с нами. Почему он выбрал именно это место?

Пташникова, рукопись которого Окладин когда-то рецензировал, до этой встречи он не знал в лицо, тем более – меня. Значит, можно предположить, что историк подсел именно к чернобородому? Но насколько обоснован такой вывод? Не притянул ли я его к своим подозрениям искусственно, как говорится – за уши?

Зачитавшись тогда журнальной статьей об основании Москвы, написанной, как оказалось, Пташниковым, я не слышал, с чего начался разговор об убийстве царевича Ивана, и сейчас спросил об этом краеведа.

Он посмотрел на меня озадаченно:

– Что это вы вдруг вспомнили?

Мне не пришло на ум ничего иного, как сказать краеведу, что меня по-прежнему интересует нераскрытое преступление четырехвековой давности. И я не лукавил – так оно и было в действительности, хотя сейчас меня больше интересовала другая загадка.

– Да, тут есть над чем поломать голову, – согласился со мной Пташников. – Зря Михаил Николаевич так категорично заявляет, что никакого заговора не было и быть не могло. Почему бы такое не предположить? Ведь никто из историков не оспаривает тот факт, что безвольный, болезненный царевич Алексей состоял в заговоре против своего отца – Петра Первого! Разница, может, только в том и состоит, что следственное дело Алексея сохранилось, а в случае с царевичем Иваном его вовсе не было.

– А может, оно просто не уцелело или где-нибудь затерялось?

– Вряд ли такое следственное дело существовало. Наверное, на этот раз Грозный обошелся без дьяков и палачей – узнав, что сын замешан в заговоре, сам осудил его, сам и казнил. А впрочем, все возможно, полностью царский архив не сохранился. Не исключено, что наиболее важные документы хранились в той самой библиотеке Ивана Грозного, споры о местонахождении которой идут вот уже четыреста лет. По одной из версий Грозный перевез ее в Александрову слободу, где она и осталась после смерти царевича Ивана.

Я вернул Пташникова к разговору, происшедшему в электричке, спросил, с чего он начался.

– Окладин поинтересовался у чернобородого, когда приедем в Александров, но тот не смог ответить. Вот тогда я в шутку и сказал, что на месте преступления будем через два часа. Когда чернобородый не понял, о каком преступлении речь, я ему напомнил об убийстве в Александровой слободе царевича Ивана. Ну а дальше вы, наверное, все сами помните – чернобородый заявил, что в слободе произошло не случайное убийство, а умышленное преступление…

Если краевед ничего не перепутал, то Окладин первым начал разговор с чернобородым. Однако сомнительно, что историк не знал, сколько времени электричка идет от Москвы до Александрова – ведь месяц назад он уже ехал этой дорогой, только в обратном направлении. Значит, он обратился к чернобородому с какой-то другой целью.

Чем бы закончился их разговор, если бы в него случайно не вмешался общительный краевед? Почему, когда чернобородый внезапно ушел, Окладин так настойчиво пытался убедить нас, что сообщение о заговоре, в результате которого погиб царевич Иван, не стоит воспринимать всерьез? Почему так резко перевел разговор на историю Соломонии Сабуровой, о которой чернобородый даже не обмолвился?

Тогда их спор прервался, только начавшись, и сейчас я легко вернул к нему краеведа – он тут же с удовольствием углубился в историю, о которой мог говорить часами:

– Соломония Юрьевна Сабурова – первая жена Василия Третьего. Великий князь выбрал ее из пятисот претенденток, свезенных в Москву со всего государства, перед показом великому князю их тщательно осматривали ближние бояре и всевозможные «мамки». Однако эта проверка не оправдала себя – шли годы, а Соломония так и не подарила Василию Третьему наследника, что, естественно, вызывало его неудовольствие. Вот как писал об этом летописец, конечно, явно смягчив ситуацию…

В дальнейшем меня постоянно удивляло, с какой легкостью Пташников ориентировался в своем огромном книжном собрании. В первый же раз быстрота поиска нужного ему источника просто поразила меня – вроде бы даже не глядя на полки, краевед протянул руку и снял именно ту книгу, которая ему требовалась, столь же быстро нашел нужную страницу и нараспев зачитал:

– «Того же лета поехал князь великий, царь всея Руси, в объезд и возревши на небо и видев птиче на древе, и сотвори плач и рыдание велико в себе глаголюще: любе мне, кому уподобихся аз? Не уподобихся ни ко птицам небесным, яко птицы небесны плодовиты суть, ни зверем земным, яко звери земные плодовиты суть, ни уподобихся никому же. И приехал князь великий тоя осени из объезда к Москве и начата думати со своими бояры о своей великой княгине Соломонии, что не плодна быть, и нача с плачем говорить к боярам: кому по мне царствовать на Русской земле и во всех городах моих и делах? Братьям ли дам, ино братья своих уделов не умеют устраивать!»

Пташников перевел дух, закрыл книгу и сменил возвышенный тон на будничный: