Текст книги "Сумасшедшая площадь"

– Бывай.

Пикап тяжело развернулся, и, чуть занося массивный корпус на скользких ледяных прогалинах, двинулся в город. Я захлопнул калитку, и только тут подумал – а как Мишка ее открыл? Наверное, у него был ключ. Почему же он не оставил его мне? Забыл? Когда я выходил за льдом, то подпирал дверь палкой, что бы она не захлопнулась.

В это время Алена вынесла таз с водой. Я перехватил его.

– Зачем вышла после мытья? Бегом в тепло!

Алене немного полегчало. Я опять заварил травяной настой. Она сидела за столом, обхватив руками подсвечник.

– Как все странно…

– Что?

–Странно, что на душе у меня легко. Вроде, все плохо. И Стрельников, наверное, привез какие-то известия, судя по твоему лицу – нехорошие. А мне легко. Ты обо мне заботишься. Ты рядом. И как-то плевать на все прочее. Так что Миша сказал?

Я решил не рассказывать Алене об уголовном деле.

– Все тоже. Федорович названивает, спрашивает. Мишка включает дурака. Пока тут безопасно.

– Ты знаешь, а я уже привыкла к этому дому. Мне кажется, что здесь – частичка той моей бывшей квартиры. И даже … – тут она замолчала.

– Что?

– Помнишь, ты рассказывал, как ночью твоя женщина чего-то напугалась. Видела кого-то в зеркале?

– Да.

–Ты только не подумай опять насчет моего психического здоровья. Но я тоже иногда видела в этом зеркале кого-то. Причем это было не страшно. Просто ночью, если я зажигала свечку, то появлялась какая-то фигура. Было такое ощущение, что это существо хочет мне что-то сказать. Но если я вставала с дивана, и подходила к зеркалу – оно исчезало. А потом все прошло. Никто не появлялся. А вот тут я не удивлюсь, если оно опять появиться, в этом зеркале – показала Алена на комод.

– Ты готова жить тут неизвестно сколько?

– Готова. Пока ты рядом – можно жить, где угодно.

Это было похоже на признание в любви. Вот только тон Алены был по-прежнему бесстрастный, ровный и даже холодный. По закону жанра, после таких слов должны следовать или объятия, или прикосновения рук. Но тут все было по-другому. Алена оставалась внутри собственного круга, она была намертво закована в нем своим прошлым. И я пока я не знал, как сломать этот круг. И просто не мог.

– Если Миша говорит, что про это место никто не знает, то будем жить. Просто жить. Готовить еду. Топить печь. Мыться в бане. Весной будем гулять по лесу. А там… а зачем об этом думать? Давай жить так, как будто мы сами, по своему желанию ушли из этого мира, ушли из города, где есть эта проклятая Сумасшедшая площадь. Ты сам сказал, что все будет хорошо.

– Будет, Алена. Обязательно будет – соврал я ей. А может, не соврал?

– Я посплю?

– Конечно. Тебе надо побольше спать.

Алена завернулась в плед и затихла.

Я сидел и повторял про себя ее последние слова. И странно – огромная черная тень существа по имени Федорович исчезала, бледнела, распадалась на части. В конце – концов, он, при всем его могуществе, был простым смертным. И мог скончаться дома, в постели, после, например, принятой бутылки водки. Или попасть в аварию. Или произойдут какие-то другие изменения в его жизни, после которых ему будет уже не до нас.

Потом я стал думать о том круговороте событий природы, который нам предстоит ощутить.

«Вот идет к нам Новый год. Мы украсим ель во дворе самодельными игрушками. Потом придут рождественские морозы. Мир вокруг нас оцепенеет. Но придет время, и подуют южные ветра. Лед на реке потемнеет, и вздуется. Днем будет хотеться спать. Пройдут весенние снегопады. И по реке поплывут льдины. Они будут задевать друг друга, и тихо звенеть. На этой речке не бывает могучих грохочущих ледоходов, как на больших сибирских реках. Здесь плывут небольшие льдины, похожие на маленькие прозрачные дворцы. А когда река освободится, то в воздухе будет пахнуть дождем. Потом начнутся лесные пожары, и закончатся с настоящими, уже летними дождями. Мы будем наблюдать все это, и видеть, как рождаются в лесу подснежники, как потом зацветет черемуха. На дачах будет все оживленнее. Задымят костры, застучат молотки, залают собаки, зазвучат детские голоса. И мы уже не будем чувствовать себя в плену белого безмолвия. И только, когда по утрам начнет холодать, и на сопках появятся желтые пятна, нам придется покинуть этот маленький уютный приют. И мы покинем его. Но – вместе. Только вместе».

Но, хоть тень Федоровича и отступила во время этих размышлений, она вновь сгустилась, когда я вспомнил про уголовное дело. Я не был зол на Иру. Я понимал, что ей двигал не столько страх перед людьми Федоровича, и даже не деньги, которые ей, возможно, дали. Ирой двигала обычная бабья злость и ревность.

Я зашел в интернет, и открыл почту. Нет, ответа на мое письмо не было. Я вышел на сайт, и увидел, что статьи, где упоминался, Федорович, уже нет. И даже не удивился этому. Мишкины предсказания сбылись. Наверняка редакция уже получила свою порцию проблем. Оставалось надеяться, что люди Федоровича не получат доступ к редакционному ящику, и не увидят мое послание. Значит, будем жить, как предрекла Алена.

В доме стемнело. Я зажег свечку в том самом подсвечнике, и еще долго сидел просто так – не думая ни о чем. А потом мне захотелось спать. И перед моментом засыпания я успел подумать, что из всего этого можно сложить неплохой авантюрный роман. Название было уже готово: «Сумасшедшая площадь».

«Если выживем, я его обязательно напишу, – подумал я. – Только надо дождаться финала».

***

Утром Алена была уже совсем здорова. Она завтракала с видимым аппетитом. А потом ее охватил хозяйственный азарт. Алена попросила растопить баню, и занялась стиркой. Выстиранное белье Алена развешивала на веревке, принесенной мной из станционного магазинчика. На морозе оно моментально схватывалось, и становилось железным.

– Давай свои вещи. Что тебе постирать?

– Нет, спасибо. У меня так, по мелочи. Я сам постираю.

– Ой-ей-ей, какие мы щепетильные. А может, мне это приятно?

Внутри сознания стало тепло. Нежность к Алене наполнила меня всего. Когда она опять скрылась в бане, я сел в беседке. Я хотел до конца разобраться в своих чувствах к этой женщине, пришедшей в мою жизнь внезапно, как ночной телефонный звонок. Я не мог сказать, что хотел ее. Вернее, я ловил себя на желании чувствовать ее рядом, когда она спит. Мне достаточно было бы слышать ее дыхание, и ощущать ее тепло.

«Мужчину влечет к женщине, которую он не любит. И не влечет к той, которую любит», – вспомнил я давным-давно вычитанную фразу в книге, название которой не удержалось у меня в памяти. Все, случившееся с нами, полностью поменяло нашу природу. Мы внешне оставались мужчиной и женщиной. Но законы нашего обособленного мира позволяли быть вместе, не перешагнув последний предел отношений. И нам обоим было от этого спокойно и легко.

Потом Алена напросилась со мной на другой берег – пора было пополнять запасы питьевой воды.

Пока я колол ломом лед и складывал осколки в большой алюминиевый бидон, Алена гуляла по поляне. Потом она подбежала ко мне и сказала:

– Слушай, очень хочется прокатиться на санках. Давай вон с той горы?

Рядом высился склон хребта, свободный от деревьев.

– А ты туда заберешься?

– А ты мне поможешь! – сказала Алена, и, ухватив меня за руку, потащила к склону. Я едва успел схватить санки за веревку.

Мы поднимались, скользя, падая, и съезжая на животах вниз. Вставали, отряхивались, хохоча, и опять лезли наверх. Наконец, склон был покорен.

– Чур, ты садишься первым. А я за тобой.

Мы кое-как разместились на санках. Они скрипнули.

– Если развалятся, лед будет возить не на чем!

– Сами дотащим. Ну, поехали!

Я оттолкнулся, и санки нехотя заскрипели по глубокому снегу. Но скорость стала расти, и ветер уже зашумел в ушах.

– Иииииииииееееехууу!!! – закричала сзади Алена. Сани разогнались. Стремительно надвигалась стена кустарника, который рос по берегам ручья.

– Тормози! – закричала Алена.

Я попытался затормозить. Но лишь изменил направление движения. Санки развернулись параллельно склону, накренились, и перевернулись. Мы покатились вниз. Алена вцепилась в меня. Так мы и катились дальше, переваливаясь друг через друга. И остановились только у подножья горы. Алена лежала теперь на мне, и хохотала, как ребенок. От дыхания на ее ресницах росли комочки инея. Глаза казались изумрудами в обрамлении маленьких бриллиантиков. Потом она затихла, взгляд ее изменился, и она внезапно поцеловала меня горячими, как кровь, губами. Я потянулся, чтобы ответить на поцелуй. Но она уже вскочила на ноги и отбежала.

– Прости. Пока на этом все. Я очень давно не целовалась.

В молчании мы докатили санки с бидоном льда до дома. Мы тащили их за веревку вместе, как пара лошадей, покрытых инеем. У порога дома Алена отряхнула меня и себя.

– Я хочу есть! – весело и капризно сказал она. – Хорошо бы чего-нибудь домашнего.

– Хочешь, я сварю суп? Куринный?

– О, да. А я картошку почищу. И еще я хочу вина! У нас осталось?

– Почти полная бутылка.

– Ура! Гуляем.

Алена изменилась. Она была такой беззаботной, живой и веселой, как будто все проблемы были уже решены, и мы проводили время, словно взяли отпуск на пару недель. Например – для медового месяца.

Мы занимались готовкой под музыку, которую я включил на ноутбуке. Ноктюрны и вальсы Шопена удивительно точно вписались в наш быт: в заполненную солнцем избушку, в белый участок земли за окном, в треск печи и бульканье кастрюли. Алена, в простом свитерке, в толстых шерстяных носках, сидела на табуретке у печки, чистила картошку, и тоже была частью этой музыки.

Потом, когда от тарелок на столе поднимался пар, я разлил вино по бокалам. Помня неприязнь Алены к тостам, мы выпили молча, но перед этим соединили бокалы с тихим звоном. И обед прошел в спокойном молчании. А после, пока я возился с баней, Алена заняла ноутбук. Я был рад, что она вышла из сонного оцепенения.

День закончился, выходя из бани я наконец-то поймал момент, когда на западе небо стало зеленым. Оно было таким совсем недолго. Зелень быстро растворилась в темно-сиреневой мгле.

– С ума сошел? – послушался голос Алены от крыльца. – После бани торчишь на холоде. Мало тебе моих болячек?

И эта фраза тоже подарила мне тихую радость.

***

Как всегда, перед сном, я зажег свечу в старинном подсвечнике. У нас оставался небольшой запас. «Кончатся – куплю еще на станции. Подсвечник должен жить». – подумал я, заворачиваясь в одеяло. Но тут прошелестели тихие шаги Алены.

– Можно к тебе? – шепотом сказала она, и, не дожидаясь ответа (а я и не мог ничего ответить от этой внезапности), скользнула под одеяло.

– Только, – так же шепотом сказала она, опираясь на локоть, и нависая надо мной, – пойми меня правильно. Мне просто хочется быть рядом. И не больше.

– Могла бы этого не говорить.

Алена уместилась головой у меня на плече, и доверчиво обняла меня. И это было таким же простым и понятым, как наше катание на санках, готовка обеда, и ее смешливая просьба отдать белье ей для стирки.

– Расскажи мне что-нибудь? – попросила она. И я внезапно, до мельчайших подробностей вспомнил один из самых своих любимых рассказов Паустовского «Старый повар». Я рассказывал его ей негромко, глядя, как на крашеном потолке колеблется размытый блик от свечи. Он напоминал мне сейчас небо после заката – до того, как стать зеленым. Я любил этот рассказ с юности, с того дня, когда нашел в куче бесполезных книжек армейской библиотеки бордовый томик Паустовского. Книжку я умыкнул – мне не хотелось, что бы ее страницы потом пошли на подтирку в казарменных туалетах.

Рассказывая, я слышал, как ровно дышит Алена, и успел подумать, что она уснула. Но на последних словах «Мария отступила от кровати и низко, почти касаясь коленом пола, склонилась перед великим музыкантом. Когда она выпрямилась, старик был уже мертв. Заря разгоралась за окнами, и в ее свете стоял сад, засыпанный цветами мокрого снега», Алена повернулась и тихо поцеловала меня.

– Спасибо тебе. Такого у меня еще точно не было в жизни.

Я ощутил, как по ее щеке прокатилась единственная слеза.

– Спокойной ночи! – шепнула Алена. И вскоре уснула.

Я лежал неподвижно и очень хотел, что бы время замерло. Но оно шло, и его ход сейчас измерялся уменьшающейся свечой. Светлое пятно на потолке тускнело, растворялось, и затем исчезло. От свечи остался отплывший слиток парафина. Я уснул.

***

Впервые за много лет я проснулся не по внутреннему будильнику, и не по звонку телефона. Я проснулся от другого звука. Алены в постели не было. Но она была рядом. Алена стояла у печи, где на сковородке что-то шипело.

– Соня – засоня, вставай. Я оладьи жарю. Будешь?

– Конечно, буду. Лет тридцать не ел оладьей.

– Вот это стаж.

– Ты что, сама растопила печь?

– А что тут такого? Ты меня совсем уж за какое-то беспомощное существо принимаешь. Беги, умывайся.

С того дня, как мы поселились тут, я всякое утро растирался снегом. И сейчас тоже натер тело жгучими рассыпчатыми охапками.

– Ой, какой холодненький, – на секунду прислонила ко мне Алена ладони, и подала полотенце. – Давай, я тебе спину вытру.

Вчерашнее счастье не исчезло. Оно разгоралась, как разгорается с трудом лесной костер, сложенный из сырого, после дождя, хвороста. Я даже забыл, что сегодня уже воскресение, и что – черт бы вспомнил его, – Федорович вернулся из Китая в Читу.

– Не думай ты о нем. Все, хватит. Даже если нам осталось совсем немного, мы должны жить так, как будто его нет. Договорились же. Забыл?

После завтрака Аленой продолжала двигать жажда деятельности. Она принялась за уборку. Я уже не стал говорить ей, что не стоит перенапрягаться после приступа болезни. Ей надо было двигаться, и даже напрягаться. Она сама спасала себя этими простыми делами.

Алена выставила меня во двор, чтобы не мешался. И вручила половик, и еще что-то, скрученное в рулон.

– Это дорожка. Под кроватью была. Почисть пока снегом. И найди мне музыку. Что-нибудь поэнергичней Шопена.

Я нашел для нее концерт Дина Мартина, и ушел работать. Когда дорожка была уже вычищена и выбита, в куртке зазвучал телефон. Это был первый звонок за все время. И, конечно, звонить мог только Мишка. Значит, он не терял свою трубу? Или нашел ее?

– Миха, салам, слушаю,

– Слушай внимательно. Долго говорить не могу. Сегодня разговаривал с Федоровичем. Он вроде как успокоился немного. Но очень просит меня заняться твоим розыском. Спрашивал – кого ты еще в Чите знаешь, у кого можешь гаситься. Странно, но про Алену он вообще не вспоминает пока. Короче, в оконцовке он мне так сказал: «Ну, может я и перегнул палку. Но все-таки Руслан некрасиво поступил. Алене нужны лекарства, нужен уход. И потом, Гарик сильно волнуется». Федорович явно не в курсе, что я знаю – Гарик не при делах. Им прикрывается. Так что шансы какие-то у вас появились. Главное, сейчас не дергайтесь, сидите там тихо. Аленка как?

– Поправилась. Уборкой занялась. Утром даже оладьей мне напекла.

– Ну, блин. Идеальная семья прямо.

– Мих, а что там с уголовным делом?

– Пока тихо. Листовок с твоей рожей в городе нет. Может, и правда, обойдется. Ну, все, конец связи.

– Тебя ждать сегодня, или завтра?

Но Мишка уже отключился. Перезванивать я не стал.

– Что Стрельников сказал? – спросила Алена, когда я вернулся в дом, и стал раскатывать пахнущую морозом дорожку. Очевидно, она видела в окно, что я говорю по телефону.

– Вроде как нормально все пока. Федорович успокаиваться начал.

– Ладно. Больше ничего не говори. Нет никакого Федоровича. Пойдем гулять?

Мы пошли вдоль по пустой улице, к окраине поселка. Дорога привела нас на спрятанный под снегом пляж.

– Черемухи много, – показала Алена на кусты у невысокого обрыва над пляжем. Весной красиво тут будет. Мы в школе однажды ходили в поход с ночевкой. В начале июня. Черемуха еще цвела. И тоже река была. Вечер. Месяц. Пахло черемухой сильно. Я сидела на берегу, пока меня не потеряли.

– А интересно, какая ты была в школе? Совсем не могу тебя представить.

– Это все из-за моего прошлого? – резко повернулась ко мне Алена. Глаза ее потемнели.

– Нет. Я не помню ничего о твоем прошлом.

– Обычная была. Ходила на бальные танцы. Дружила с мальчиком из параллельного класса. Музыкой занималась. Как там у Чехова: «Отец, царство ему небесное, угнетал нас воспитанием». Ну, в моем случае – бабушка. Правда, она не угнетала. Но ее воспитание не пригодилось.

– Пригодилось. И еще пригодится.

Потом мы спустились на реку. В местах, очищенных от снега ветром, темнели пятна льда. Было видно, что на глубине, под слоем льда продолжается своя жизнь.

– Интересно, рыбы там есть? – спросила Алена.

– Вряд ли. На зиму рыба уходит вниз. К устью. Ну, может, мелочь какая и осталась. А ты рыбки захотела?

– Нет, – засмеялась Алена. – Я подумала, что мы с тобой похожи на таких рыб. Одни, на глубине, под снегом и льдом. Жаль только, я не золотая рыбка. И не могу исполнять желания.

«Еще как можешь», – чуть не сказал я.

Весь этот день я нет-нет, да и вспоминал прошедшую ночь, и думал – заснем ли мы снова вместе, или вчера был просто сиюминутный каприз, реакция на стресс, или что-то подобное. Но до ночи было еще далеко.

Я не знал, что лично мне до ночи куда ближе, чем Алене. Что моя ночь уже надвигается со скоростью движения автомобиля со стороны города. И наступит до захода солнца.

Я понял это тогда, когда мы вернулись с прогулки, и отряхивали на крыльце снег с обуви. Без всяких предварительных звуков калитка распахнулась. Во двор по одному стали заходить люди в черной униформе частных охранников…

Глава XIII

***

Их было четверо. Они стояли полукругом и молчали. Я уже был на веранде. Разлетелось стекло – я выбил его стволом помповика. Когда я забежал в дом за ним, Алена опять была равнодушной и спокойной. Боле того, она, словно ничего и не происходило, сидела за ноутбуком, и рассматривала какой-то сайт. Я ничего ей не сказал. Все было понятно без слов.

Бойцы в черном даже не шевелились. Я вдруг понял, что они не вооружены. Они просто стояли полукругом и ждали команды. А во двор уже протиснулся Федорович. Сейчас Солнце светило ему в лицо. Большой, несуразный, в меховой громоздкой куртке и шапке-ушанке, он напоминал какого-то языческого бога, вырубленного древним мастером из толстого бревна. Федорович поднял руки вверх, показывая, что он не вооружен.

– Руслан! Выходи. Просто поговорим.

– Валите отсюда. Даю пять секунд. Потом открываю огонь на поражение. Предупредительных не будет!

– Руслан, ты дурак? Ты себе сейчас еще один срок наматываешь. Это не самооборона. Мы не нападаем. У нас нет оружия, – он распахнул на себе куртку.

– Вы нарушили неприкосновенность моей территории. Этого достаточно.

– Мы просто пришли поговорить. Эти парни – свидетели. Я тебе не угрожаю.

И Федорович двинулся к даче. Я не знаю, зачем покинул веранду и вышел за дверь. Федорович двигался тихо и неотвратимо, как танк на малых оборотах. Я понимал, что еще несколько шагов – и он запросто, каким-нибудь приемом меня обезоружит. А если выстрелить в него – то бойцы могут и отступить. Все это одной мгновенной мыслью сверкнуло в голове, и я нажал на спусковой крючок. Ружье дало отдачу, но не такую, которую я ожидал – отдача была слабее. Вылетел из ствола пыж. Федорович остался невредим, только остановился в пяти метрах от меня.

– Ну, все? Выпустил пар? А теперь давай разговаривать.

Я передернул магазин попмовика, и опять выстрелил. Тот же эффект. Еще выстрел. И еще. Патроны оказались холостыми.

– Нет, ну это детский сад какой-то, – спокойно, без злобы, сказал Федорович и, как мне показалось, кому-то еле заметно кивнул. Одновременно с этим я услышал внутри себя щелчок. Короткая вспышка тупой боли справа, и ничего не стало.

Я пришел в себя, не соображая, где нахожусь. Стояла кромешная темнота. Руки и ноги были свободы. Я лежал на чем-то мягком. Было тепло. Полностью придя в себя, я, привыкнув к темноте, увидел, что лежу на своей кровати, в нашем с Аленой временном доме. Меня кто-то разул и даже прикрыл одеялом. От печки шло тепло. Кто-то, неведомый мне, явно подбросил в нее дров. Я поднялся. Немного пошатывало. Правая скула болела, но не сильно. Я понял, что меня отключили поставленным боксерским ударом. Били сбоку, потому я пропустил момент удара. Я включил свет.

Алены не было. Не было и ее вещей. В доме было аккуратно и чисто. Не было никаких признаков борьбы. Не было и ружья. Я сообразил, что не хватает еще и подсвечника. Значит, Алене разрешили его взять с собой? Получается, есть шанс, что она сейчас не в психушке, как обещал Федорович, а дома?

Часы на телефоне показывали почти полночь. Я стал набирать номер Алены – и новый, и старый. Новый номер был отключен. Зато на старый шли гудки. Но трубку Алена не брала. Я стал звонить Мишке. Он был недоступен. Я был готов звонить Гарику, или Федоровичу, но на новой симке не было их номеров.

Ясно было одно – бой я проиграл, и Алена вернулась в лапы Федоровича. Я не хотел думать, что с ней сейчас происходит. И в то же время отыгрывал назад все эпизоды недавней схватки. Федорович был какой-то странный. В нем не было ни гнева, ни даже раздражения. Да, точно – он был настроен миролюбиво, и даже как-то приветливо. Именно такой Федорович заходил порой в мой кабинет и спрашивал, как идут дела. Наверное. он был слишком уверен в себе и заранее знал исход дела. Итак, одну задачу я решить не смог, и потерял Алену. Но теперь надо было решать другие задачи. И время работало против меня. До города добраться в это время было нереально – да и куда бы я пошел? К Алене? Вряд ли она дома. Идти надо было в гнездо Федоровича, в его кабинет, в «Альпы». И мне было уже плевать на то, что я в розыске. «Вот интересно, а почему Федорович меня не отвез в полицию? Сразу закрыл бы все проблемы», – подумал я. Внезапно мелькнула одна догадка. Я посмотрел на печь. Заслонка была открыта. То есть, если бы они хотели убрать меня, то не стали бы развязывать, а просто имитировали отравление угарным газом. Веревки бы сняли уже с трупа, и потом позвонили, куда следует. Может, за дверью оставлена растяжка? Да нет, это грубо и шумно. Вариантов для моего бесшумного устранения было много – вывезти и отставить раздетым в лесу, без сознания, или спустить в прорубь – это гораздо эффективнее, учитывая, что искать меня точно никто не будет. У меня же никого нет. Мишка? Алена? Нет, они отпадают сразу. Судя по всему, Миху раскололи, и он сдал место нашей лежки. Интересно, он сам еще живой?

Мне надо было успокоиться, и приготовится к финалу этой дурацкой драмы. Финал должен был пройти по моему сценарию. И тут еще одна мысль просто проткнула меня от мозга до седалищного нерва. Я даже похолодел от внезапности ее появления.

«Почему патроны были холостые? Мишка не знал об этом? Или он…» – тут мне показалось, что я нащупал одну из ниточек, ведущих к разгадке. «Если Мишка дал мне заведомо холостые патроны, значит, он изначально был в теме? Но тогда для чего надо было неделю держать нас на этой даче? Наверное, не хотели, что бы мы наделали шума до приезда Федоровича из Китая. Логично. Миха, Миха, если это так, то…впрочем, не мне тебя судить. Я не знаю, что делал бы сам на твоем месте».

Я еще раз осмотрел весь дом. Я хотел найти хоть какой-то условный знак от Алены. Ноутбук! Она сидела за ним, когда появился Федорович с бойцами. Я открыл его. Нет. Там не было никаких посланий. История посещений была удалена.

Все вопросы, возникающие ежеминутно, сплелись в одну пространную область неопределенности. Она стала перерождаться во мне в чувство тревоги, страха и, почему-то – отвращения. Меня даже стало тошнить. Наверное, это было следствие нокаута. Мне надо было как-то продлить оставшиеся до утра часы, сложенные из тошнотворно-длинных минут, что бы приступить к решению задачи. Кое-какие средства для этого у меня были. Увольняясь с прииска, я захватил, просто по наитию, не думая, несколько толовых шашек для взрывных работ. А к ним запальный шнур и детонаторы. Теперь это было был мой последний вещественный аргумент для завершения спора.

«Хорошо, если Федорович будет в кабинете, и меня не тормознет на входе охрана. Ворваться к нему, заблокировать дверь, поджечь шнур и разнести эту тушу на клочки. Федорович, конечно, матерый и опасный. Он может попытаться выхватить у меня взрывчатку. Остается закрепить ее на себе, и вцепиться в него. Надо еще чем-то вооружиться. У меня есть хороший нож, я сменял его на два литра спирта у амазарского охотника. Если Федорович попытается снять с меня шашки, резануть его по рукам, по сухожилиям. Один бывший морпех, работавший у нас на прииске охранником, как–то показал мне несколько приемов ножевого боя», – с таким мыслями я вынул из рюкзака шашки, шнур, запалы и нож, и стал готовиться. У меня был жилет с множеством карманов – он идеально подходил для моей миссии. Нож будет спрятан в рукаве. Шансы мои от этого увеличивались. Не было страха, сомнений, жалости к себе. Внутри было бесстрастно и пусто. Мозг отдавал рукам только нужные команды. До того момента, когда пора было идти на станцию, я не переставая, затачивал нож. И не мог остановиться, как и тогда, когда колол дрова, представляя на пне голову Федоровича. Я не просчитывал дальнейшего исхода событий, которые наступят после нашей общей гибели. Я знал одно – Алена будет свободна. Я верил в это.

В шесть часов утра я вышел из дома. Я не оглянулся на него, и даже не вспомнил. Что там, в рюкзаке, остались все мои документы, деньги и вещи. Все это было уже мне не нужно. В куртке лежала пара сотенных бумажек – осталась сдача от похода в магазин. Этого хватит на билет в Читу. И дальше я шел мерно и неторопливо. Я уже не думал о возможной встрече с ментами на вокзале, или в городе. Это было неустранимое препятствие, но полагался на случайность, и (смешно подумать), на некую высшую справедливость судьбы.

Под единственным фонарем на полустанке было почти пусто – не больше десяти человек ждали утреннюю электричку. Я встал в тень развалин бывшей станции. Электричка вылезла из-за поворота, кротко свистнула и зашипела, открывая двери. Я оказался внутри теплого вагона, пахнущего деревом новых сидений. Две тетки в форменных куртках РЖД прошли по вагону – одна продавала билеты, другая пробивала их компостером. Вагон был заполнен только на четверть. И путь до Читы оказался очень коротким – в окна уже вплывали фонари городского вокзала. В это время я вспомнил, как всего три месяца назад, так же с востока, прибыл в Читу в плацкартном вагоне. Я бежал от сумасшествия одиночества, я искал свое место среди людей, и нашел еще большее одиночество, которое, впрочем, вот-вот закончится навсегда.

На перроне стоял патруль транспортной полиции. На меня никто не обращал внимания. И на привокзальной площади тоже ходили люди в форме. Я спокойно прошел мимо. Теперь надо было выждать до девяти часов, когда население империи Гарика начнет занимать свои рабочие места. И это время я провел в темном парке, не ощущая холода. Мне даже в какой-то момент вдруг захотелось спать.

Но вот город наполнился серым утренним светом. Поток людей стал густеть. Часы на телефоне показали половину девятого. Я сменил место пребывания, и укрылся за кустами напротив «Альп». Туда уже шли работники. Подъехало такси, и мне вдруг показалось, что из него вышла Алена – в своей короткой шубке, без шапки, с рассыпанными по воротнику волосами. Но женская фигурка скрылась за дверью. Вряд ли это была она. А вот и джип Федоровича. Вот и он сам тяжело выбрался наружу, пискнул брелоком сигнализации, и вальяжно прошествовал внутрь. Его почтительно пропустили вперед. Еще через несколько минут зажегся свет в его кабинете. Машины Гарика на стоянке я не увидел. Пора!

Охранник в фойе не обратил на меня никакого внимания. Может потому, что я натянул капюшон куртки на глаза, и быстро прошел не к лифту, а на лестницу, ведущую к служебным этажам. Мне нужен был пятый этаж. Я не мог видеть, как охранник поднес рацию к губам.

***

Федорович встретил меня сразу на входе в фойе пятого этажа. Теперь он не был похож на вчерашнего языческого злобного бога. Это был обычный грузный, немного усталый мужик. Под глазами у Федоровича набрякли мешки – то ли он мало спал, то ли крепко выпил на радостях. А может, и то и другое. И этот его вид я связал с Аленой. Что он сделал с ней вчера? Я резко, на три шага отступил назад, и расстегнул на себе куртку. В ладонь легла зажигалка. В другом рукаве просился наружу нож.

– Руслан, у тебя такой вид, как будто ты с гранатой пришел в штаб к фашистам, и решил погибнуть смертью героя. Ты успокойся. Твоя война уже закончилась. Да, и прости за вчерашний нокаут. Но по-другому тебя было не успокоить – ты себя не видел со стороны. Пойдем в твой кабинет, поговорим, – и он шагнул ко мне.

– Стой на месте! – я чиркнул зажигалкой и поднес ее к концу запального шнура. Федорович замер. Но только на мгновение. Я ничего не успел понять, как он уже оказался сзади меня, выбил зажигалку и ловко вынул все три толовые шашки из жилетки.

– Не, ну ты реально смертник. Совсем, что ли, с ума сошел? Хотя тут сойдешь. Я тебя понимаю. Алена баба еще та – и не у таких, как ты, крыша съезжала. Еще есть что в заначке? – Федорович умело обшмонал меня, и добрался до ножа. Чтобы я не успел выпустить его из рукава, ему пришлось завернуть мне руку, но он тут же отпустил меня, как только нож исчез у него во внутреннем кармане.

– Извини. Потом отдам. А вот взрывчатку, прости, я утилизирую. А то еще менты с ней тебя прихватят. В общем, хватит играть в Рэмбо, пойдем в кабинет. Лучше к тебе. А то ко мне сейчас начнут один за другим ломиться. Понедельник же, сам понимаешь.

– Где Алена? – наконец смог я набрать воздух в легкие, что бы спросить это, – что ты с ней сделал?

– Да ничего я с ней не сделал. Цела Алена. Не веришь – зайди, сам убедись.

Алена сидела на своем обычном месте, в предбаннике между кабинетами Федоровича и Гарика, и разговаривала по телефону. Увидев меня, она мельком кивнула, и продолжила общаться, судя по всему – явно по рабочим делам. Я еще какое-то время стоял на пороге предбанника, разглядывая ее лицо. Мне показалось, что это совсем не та Алена, а ее довольно точная копия, но лишенная некоторых, только мне известных черт.

Сзади на плечо мягко легла рука Федоровича.

– Ну, пойдем. Хватит любоваться. Не налюбовался еще за неделю?

Я шел за Федоровичем по коридору, лишенный всякой способности соображать. По моим ночным расчетам, сейчас уже кабинет Федоровича должен был быть заляпан нашей кровью, а разорванные тела – валяться у двери. Я не собирался выпускать его из кабинета. Но сейчас он, наоборот, впускал меня в мой кабинет.