Текст книги "Сумасшедшая площадь"

Замотавшись в одеяло, Ира ушла в гостиную.

– В зеркале – сказала она уже с дивана, который опять отозвался погребальным звоном, – кто-то был. Я подумала, что ты стоишь в комнате, и отражаешься. Оглянулась – тебя нет. А отражение там рукой вот так сделало, – и Ира погрозила кулаком. – Вот тут я чуть не уделалась от страха.

Я вместо испуга почувствовал какое-то непонятное возбуждение. Это приключение словно составляло одно целое с тем, о чем рассказал хозяин квартиры. И тем, что вообще происходило со мной в эти дни.

– Ира, успокойся. Я тебе все объясню. У самого такое бывало. Когда ночью просыпаешься с похмелья, и алкоголь еще действует, в первые секунды можно увидеть все, что угодно. На самом деле ты видела сон. А в твоем состоянии он показался тебе реальностью. Это не мое дело, но я советовал бы тебе меньше пить. Я сегодня подумал, что еще ни разу не встречался с тобой трезвой.

– Да хватит из меня делать алкоголичку и сумасшедшую! – заорала Ира.

«Сумасшедшая площадь», – сразу вспомнил я. И следом вспомнил Алену.

– Короче, ясно. Ты мне не веришь.

Ира слезла с дивана, и ушелестела мимо меня в спальню. По звукам оттуда я понял, что она одевается.

– Куда собралась? Два часа ночи. Ложись тут, на диван. А я в спальню пойду.

– А на фига? Тебе же противно рядом со мной лечь в постель. Что я тут забыла?

Надо было что-то говорить, как-то остановить ее. Но я не хотел. Ира быстро влезла в верхнюю одежду, справилась с замком, и, не оглядываясь, бросила мне:

– Удачи, любимый! Пошел ты на хрен!

Я слышал, как в подъезде она говорила по телефону: – Девушка, Амурская, 48, 4 подъезд. Поеду на Ангарскую, 33.

Через какое-то время по потолку и стенам комнаты пробежал луч фар. Я услышал, как хлопнула дверца машины. Еще через минуту пришла СМС от Иры: «Пошел ты, козел!». Я заблокировал ее номер. Это была перевернутая навсегда страница в жизни. По крайней мере, я так думал в тот момент.

Оставшись один, я не чувствовал страха. Я вообще ничего не чувствовал. Немного было жаль Иру. Но мозг тяжелел и требовал сна. И он наступил быстро и легко.

Пока я воспоминал все это, Алена вела телефонные разговоры. Вошел мой помощник, удивленно уставился на нее, положил на стол список очередных клиентов, и сказал шепотом: – я побежал дальше. У зеркала он натянул на рыжие кудри ярко-красную шапочку, и выскользнул из кабинета.

– А дешевле можно? – спрашивала Алена явно какого-то владельца рекламной конструкции. – С учетом того, что мы готовы сразу заключить договор на три месяца и внесем предоплату в сто процентов? Можно? На сколько? Хорошо. Я вам перезвоню. И в это же время она быстро черкала ручкой в блокноте. Потом в кабинете наступила тишина. Я изучал присланный на утверждение рекламщиками логотип сайта. Впрочем, он уже был утвержден – мне просто не хотелось больше никуда смотреть.

– Эй, – тихонько позвала Алена, – так и будешь молчать?

– Я не хотел тебе мешать. Ты вся в работе.

– Да. В отличие от некоторых.

Я понял, что период отчуждения на сегодня закончен.

– А ты куда вчера пропала?

– Сперва поехала по фирмам наружной рекламы. Провозилась. Потом сразу домой. Я думала – ты позвонишь.

– Я собирался. Но почему-то не смог.

– Я знаю.

Я не стал спрашивать, откуда. В это время из-за соседнего дома выползло нестерпимо-яркое солнце. Кабинет залился до потолка неприятным тревожным светом. Алена закрыла жалюзи, устроив в кабинете успокаивающий полумрак. Сегодня она была в костюме, подобном вчерашнему, только зеленого цвета. И вместо юбки были брюки. На белой водолазке выделялся кулон с зеленым камнем.

Алена перехватила мой взгляд, и тут же спросила:

– А с тобой что? Такое чувство, что ты провел ночь в камере пыток. Ты не заболел?

– Нет. Тут другое.

Алена молчала. Но я знал, что она ждет продолжения.

– Вчера ночью кое-что случилось. В принципе, ничего серьезного. Просто…– я умолк, не зная, как обозначить присутствие Иры в моей жизни.

– Рассказывай! – Алена уже вплотную подошла к моему столу. И я начал рассказывать. Все, от начала знакомства с Ирой, до ее вчерашнего кошмара. Краем сознания я ждал, что она скажет что-нибудь вроде перепившей одинокой бабы, или упрекнет меня в недостаточной чуткости, разумеется, с иронией. Но я увидел, как сжались ее кулачки, как побелела кожа на костяшках, как закусила она нижнюю губу.

– Потом она уехала. А я уснул. Вот и все. Наверное, не выспался.

– Сумасшедшая площадь, – тихо сказала Алена. И это прозвучало, как пароль, как кодовая фраза, обозначившая нашу общую причастность к какой-то тайне.

– Сумасшедшая площадь, – шепотом ответил я. Алена внезапно приблизилась ко мне, и прижала мою голову к себе. У нее быстро ухало сердце. Впрочем, это продолжалось меньше секунды. В следующее мгновение она уже сидела за столом, и набирала номер телефона. До вечера мы опять молчали.

***

Оставшиеся до субботы дни мы работали молча, споро, и результативно. Потом я специально засиживался в кабинете допоздна, и оставлял себе время пребывания в квартире только для принятия ванны, и сна. Два раза заходил Гарик, он общался больше со мной, но почти по каждому вопросу мне приходилось обращаться к Алене. Она выдавала информацию коротко и четко. Гарик был доволен. Вчера он еще раз напомнил о корпоративе.

– Кстати, Руслан! Тут кое-кто мне шепнул, что ты когда-то был музыкантом?

Я понял, что это Мишка проболтался о наших юношеских играх в рок-музыку.

– Может, изобразишь что-нибудь?

– Игорь Васильевич, я лет пять не играл.

– А ты порепетируй. Гитару я тебе дам. У нас тут так принято – каждый раскрывает свои таланты перед коллегами. Потом работается легче – поверь старому офисному зубру. Я послушно улыбнулся.

– В общем, сейчас принесут тебе инструмент.

– А что ж сыграть-то? – спросил я голосом Володи Шарапова из пятой серии «Места встречи изменить нельзя».

– Мурку! – подхватил тему Гарик и засмеялся. – Играй, что душе угодно.

Алена никак не отреагировала на наш разговор. Когда Гарик собрался уходить, она вышла вслед за ним. И до обеда уже не возвращалась. А потом опять уехала по рекламным делам.

Зато я, наконец, увидел Мишку. Он вошел ко мне, строгий до торжественности.

– Пойдем, покурим?

Курить не хотелось – я свел потребление сигарет до пяти – семи штук в день. Но мне тоже надо было поговорить с ним.

Как всегда в курилке квохтали кухонные работницы. И опять, увидев нас, и бросив короткое «Здрасьте», они выбросили окурки в урну из нержавейки, и быстро ушли. Мы закурили.

– Как жизнь? Как вообще все? – каким-то скучным и равнодушным тоном спросил Мишка.

– Да в норме. Работа прет. Деньги капают.

– Не завел себе никого еще?

Я рассказал про случай и Ирой. Только умолчал про эпизод со свечой и зеркалом.

– Надо было все равно напоследок-то оторваться.

– Миха, вот давай я сам буду решать – с кем и когда. Не люблю пьяных баб. Они мне почему-то кажутся плохо вымытыми.

– Так ты бы в ванну ее, – заржал Миха, как в студенческую юность. Потом он опять стал серьезным.

– Тут такое дело…

– Я знаю. Федорович насвистел? Там все нормально.

Оказывается, Мишка ничего не знал о нашем разговоре. Я обозначил в нескольких словах суть ситуации.

– Ни хрена себе, дела в нашем колхозе. И чё, Алёнка у тебя сидит в кабинете?

– Да.

– Даст ист фантастишь. Это «жжж» неспроста. Хотя… ну если ты в теме… наверное, у него с женой вышли рамсы из-за Алены. Жена у него баба тертая, да и зависит он от нее. Ну, ты смотри, не вляпайся. Сам думай, короче. А я по другому поводу хотел поговорить. Завтра корпоратив.

– Ага. Большой рахмат тебе, за то, что рассказал про наши музыкальные дела.

– Ну, а чего? Я что хочу предложить – давай тряхнем стариной? Как раньше? Не слабо?

– Миха, ты с дуба рухнул? Я сто лет не играл и не пел.

– Талант-то не пропьешь. Помнишь, как в ДК железнодорожников зажигали? Бабы там сиденья посносили.

– А что петь будем? Свои? Так это не проканает сейчас. Да и вообще, я не вытяну. Надо что-то более камерное.

– А давай эту, – загорелся Мишка и окончательно стал тем самым Михой–барабанщиком, который сносил разум своими синкопами

Миха напел куплет бешено популярной лет тридцать назад песни. И я моментально понял, что да – я спою ее. Это было продолжение цепочки случаев, которым не было пока названия. Но они предвещали события, очень важные для меня.

– Ты на гитаре, и на вокале. Басист и клавишник у нас есть – с ходу врубятся. А я подстучу.

Мы замерзли и разошлись по кабинетам. Возле моего стола стоял черный футляр. Я вскрыл его. Там была очень хорошая полуакустическая гитара. Когда-то такие гитары стоили примерно, как «Запорожец». Пришлось вызывать такси, что бы вести породистый инструмент домой. И дома я уже был благодарен Гарику за его идею – у меня появилось конкретное занятие. Я вспоминал гитарную партию, и напевал вполголоса, сидя на кухне. На какое-то время показалось, что мне опять 18 лет. И что не было впереди всей этой изломанной и разбитой на куски жизни. Наконец, пальцы вспомнили все.

***

Корпоратив начинался в 17 часов. За час до этого мы сидели в Мишкином кабинете. Я тихонько играл и обозначал голосом песню. Миха отстукивал ритм карандашами и ногами. Я видел, что он ничего не забыл.

Пора было идти в кафе. Там было нарядно. Собирался народ. Вип-места – два столика на небольшом возвышении, за лакированной балюстрадой пустовали.

Верхний свет в зале приглушили. Зато стало светло на сцене. Музыканты в блестящих черных рубашках и белых брюках стали негромко исполнять прохладную джазовую композиции. Народ потянулся за столики. Потом все встали. Вошел Гарик со своей свитой. Рядом с ним шла не Алена, а судя по всему, жена. Раньше я ее никогда не видел. Это была стильная яркая блондинка с запоминающимся лицом. Она была похожа на Снежную Королеву. За этим же столиком сел и Федорович, тоже с женой. Еще один вип-столик пустовал.

Алена появилась, по своей привычке, внезапно и незаметно. На ней было строгое длинное платье цвета морской волны. Волосы Алена уложила в высокую прическу. Платье открывало руки и плечи. На нее засматривались. Гарик не обратил внимания на ее появление. Алена оглядела зал, и пошла к нам.

– Миша, Руслан, я с сами сяду, – объявила она. Я видел, как Федорович, наблюдавший за этой сценой, едва заметно покачал головой. Мне было уже плевать на это. Мишка сделался собранным, как на планерке. Четвертой к нам села та самая новенькая секретарша, которую недавно Гарик взял на работу. Ее привела Алена. Мы познакомились. Девушку звали Маша. Она чувствовала себя неуютно. Ей был ближе грохочущий ночной клуб, и едкие огни танцпола. Здесь по ее понятиям, все было нудно. Маша скучала и рассматривала столики, где сидели молодые менеджеры.

На сцене стало еще ярче. Вышла высокая девушка в черном, с блестками, платье.

– Дорогие друзья! – начала она хорошо поставленным голосом, и, по отточенной дикции, я понял, что это приглашенная актриса из местного театра.

– Ровно год назад в империи всем известного Игоря Васильевича Кривцова родилась новая дочка…

Я нечаянно хмыкнул. Слово «дочка» вызывала ассоциации с дочерним предприятием, через которое опытные зубры большого бизнеса легко выводят деньги из-под контроля налоговиков. Слава Богу, меня никто, кроме Мишки и Алены не услышал. Мишка слегка пихнул меня локтем. Алена царственно улыбнулась. Маша существовала вне нашей компании.

Актриса поговорила еще какое-то время, затем все встали, и под мажорные аккорды стали чокаться бокалами и рюмками. Я чокнулся со своими соседями стаканом сока. И заметил, что Алена налила себе минеральной воды без газа.

– Ты чего? – шепнул Миха, – вот же коньяк. Тебе для голоса надо!

– Да какой коньяк! Я и так облажаюсь. Мандраж дикий.

– Так и остограмься. Забыл, как раньше выползал на сцену.

Я помнил. Я мог петь после бутылки водки, наспех распитой на троих, в пыльном пространстве, за кулисами, где прятался до очередного собрания бюст Ленина, и на длинном столе громоздились ножками кверху казенные стулья. Но сейчас я был не тот восемнадцатилетний длинноволосый наглец и циник. Я был одним из тысяч солдат армии офисных работников, связанных обязательствами, поставленными задачами, контрактами, и борьбой за существование. Сейчас мое «я» нивелировалось общим уровнем принятых традиций и норм. Я уже не вспоминал о бессонных ночах на лесной поляне под любимую музыку, которую из последних сил выжимали садящиеся батарейки «Карпат». Не вспоминал о пронзительных встречах и расставаниях на зыбких улицах Ленинграда. Мы составляли там свой, особый мир, и искали истину, где ее уже давно не было. Я не помнил про свои опыты за пишущей машинкой, найденной в каморке прииска. Не вспоминал и строки, отпечатанные на ней. Впрочем, они мне уже давно казались надуманными, и лишенными напряжения. И чем больше я это ощущал, тем комфортнее мне становилось. Ведь я знал, что в любой момент могу все это прекратить. Дезертировать из этой армии. И опять стать другим. Именно сейчас, за этим столиком, под аккомпанемент бокалов, вилок и ножей, я понял, что такое свобода. Нет, это был не универсальный рецепт – это была схема действия, предназначенная для меня. Еще я понял, что не боюсь в очередной раз что-то потерять. Душа превратилась в ровную безлюдную степь. На горизонте бирюзовой полосой обозначалось море. И бирюзовое платье Алены имело к этому отношение.

В зале, и на сцене между тем текло запрограммированное действо. Выходили солидные люди, грузные от осознания своей значимости в их мире. Он веско и уверенно произносили речи. Некоторые с бокалами шли к Гарику, а потом и он выходил на сцену вместе с очередной вип-персоной. Алена сидела почти неподвижно, отпивая воду из бокала для шампанского. Маша уже пересела за столик, где налегали на водку и коньяк молодые парни из отдела программирования. Они рьяно ухаживали за ней. Маша была счастлива.

За все время я не смог встретится взглядом с Аленой. Она смотрела между Мишкой и мной. Мишка был напряжен – в присутствии фаворитки босса он не мог позволить себе расслабиться. Впрочем, нас еще ждала работа на сцене.

– А теперь вас ожидает небольшой сюрприз, подготовленный нашими сотрудниками. Нам встало известно, что руководитель…и руководитель…– ведущая назвала наши с Мишкой отделы и имена, – в юности были известными музыкантами. Сейчас мы посмотрим, не забыли ли они свою молодость. Итак, Миша и Руслан, мы ждем вас.

Мы поднялись на сцену. Я зажмурился от света рапмы. Мишка одним движением точно занял место за барабанной установкой. Басист и клавишник приготовились. Я перекинул широкий коричневый ремень гитары через плечо, хотел было по вплывшей из глубин памяти привычке сказать: «раз-раз-раз», но вовремя затормозил. И взял первый аккорд.

– Зачем ты ищешь каждый день меня

Все сказаны вопросы и ответы,

И если ты любовью голодна -

То моё сердце вовсе не котлета…

Я пел, с первой строчки уже не думая об аккордах – память пальцев не подвела. В зале по-прежнему шумели, чокались и звякали вилками. Но Гарик, развернувшись вполоборота, внимательно смотрел на сцену. И Федорович, ставший красным, как недавно созревший помидор сорта «Бычье сердце», тоже смотрел на нас. И в то же время он поглядывал на Алену.

– Я не плачу, даже не грущу

Пускай судьба других за нос поводит

Твои грехи я тотчас отпущу

Но на свободе, только на свободе…

Мишка выдал шикарную синкопу, усиленную басовым перебором, и мы выдали финал.

– Отпусти меня, отпусти меня, не ищи меня, не жди

– Отпусти меня, отпусти меня, прощай, прости....

(текст группы «Жар-птица» (прим. авт.))

Эта сцена была бы красивой с точки зрения любителей дешевой драматургии, если бы Алена неотрывно смотрела на меня, пока я пел. Или даже подошла к сцене, и стала медленно извиваться в танце. Но сразу после первого куплета она поднялась, оправила платье, и неторопливо вышла из зала. Но в фойе висело зеркало, и в нем я видел бирюзовое пятно. Алена слушала нас там.

Гарик захлопал первым, и даже засвистел. Зал послушно подержал его. Потом он подошел к нам, слегка вспотевшим и возбужденным.

– Ну, пацаны, вы дали! Я уж думал, эту песню никто не помнит. Я тоже под нее тусовался. Были у нас в «Восточке» такие дискотеки! От души, парни! Я к вам еще подойду. И Гарик отправился гулять по залу. Он парил, левитировал в выстроенном им пространстве, и был тотально счастлив – это был его день, и его праздник.

– Ну, а теперь давай накатим по-взрослому, – сказал Мишка, наливая по полбокала коньяка. – А ты ничего, я боялся, что киксанешь на припеве. Нет, вытянул. Красава. Давай!

Мы чокнулись, и я сделал несколько глотков. Пить не хотелось. Миха выпил все до капли.

– Алена ушла, как ты начал петь, заметил?

Я кивнул, стараясь быть равнодушным. Я-то знал, что она слушала песню до конца. Это были неоговоренные правила игры, которая шла между нами.

Алена вернулась, когда музыканты уже наяривали что-то разудалое. У сцены прыгали тела. Женщины крутили крупами, мужики старательно работали ногами. Потом композиция сменилась на медленную. Тут же образовалось два десятка топчущихся и вращающихся пар. Алена невозмутимо села за стол, и стала отрезать по кусочку от банана. Тут же к столику причалил еще более раздухарившийся Гарик. Он нес перед собой бокал со светлым напитком, наверное – с шампанским.

– Ну что, ребята и девчата. Алена, Руслан, Миша…так, а где Маша?

Гарик нашел ее глазами за стоиком ржущих программистов, и прикрикнул: – Так, бойцы, вы мне девочку не спаивайте!

– Да не, не, не – вразнобой ответили «бойцы».

Гарик опять был с нами.

– Что хочу сказать. А вы наливайте, наливайте. Руслан – ухаживай за Аленой!

И опять я почуял какую-то двусмыслицу. Я налил Алене вина. Мишка набуровил нам с ним коньяка.

– Ну, Алена, это сердце компании. Мишка – моя левая рука. Миха, без обид – правая – Федорович. Руслан, а ты свежая кровь, – закончил анатомический анализ веселый Гарик. – Я пью за вас. Вы умеете работать, и мы вместе делаем одно больше дело. За нашу команду! – внезапно голосом прусского ефрейтора выкрикнул он. Все оглянулись, даже танцующие.

Алена макнула губы в вино и опустила бокал. Мишка привычно хлопнул порцию залпом. Я опять отпил три глотка.

– Руслан, а что так слабо? – удивился Гарик. Хоть он сам сделал не больше глотка.

– А он почти непьющий, Игорь Васильевич, – доложил Мишка гордо, словно непьющим был не я, а он.

– А вот это правильно! Это очень ценное качество. Руслан, я рад, что в тебе не ошибся. Ну, отдыхаем! Вы чего такие смурные? Русь, приглашай Алену на танец.

И Гарик переместился к другому столику. Там сидели бухгалтерши. Они встретили шефа дружным щебетанием.

Вместо меня Алену пригласил Мишка. Но она только глянула на него с едва заметной усмешкой, и Мишка увял. Через минуту он уже обнимался у сцены с незнакомой мне женщиной в бежевом платье.

– Ждешь, что я оценю твое пение? – спросила вдруг Алена.

– Меньше всего – ответил я. Кажется, ей понравился ответ.

– Сумасшедшая площадь, – вдруг опять сказала она, глядя на табунчик танцующих.

– Сумасшедшая площадь, – отозвался я на пароль. Зеленые глаза впервые в этот вечер соприкоснулись с моим взглядом.

– Я не могу понять, кто ты? – сказала Алена.

Шумный кабацкий вечер отлетел и увял в другом измерении.

– Я бы сам хотел это знать.

– А ты знаешь, кто я? – спросила Алена, и было ясно, что она и так понимает – я знаю.

– Не боишься?

– А есть причина бояться?

Вместо ответа Алена кивнула в сторону вип-столиков. Набыченный Федорович смотрел на нас глазами, которые на расстоянии казались мрачными точками.

– Нет. Не страшно.

– Пианино в твоей квартире какое? – спросила Алена, как будто мы продолжали тот самый первый разговор о моем жилье.

– Старое. Немецкое.

– «Бехштейн» – утвердительно ответила Алена. И под крышкой складные подсвечники?

– Точно. Так ты была в той квартире?

– Нет. Просто видела точно такое же.

Алена явно говорила неправду. Нет, скорее тут было что-то другое. Мне показалось, что мы сейчас окончательно вырвемся из этого измерения и переместимся туда, куда давно должны были попасть. Причем оба.

– Мне надо видеть твою квартиру, – заявила Алена, как будто речь шла о рядовом отчете или списке рекламодателей нашего сайта.

– Как скажешь.

– Ладно. Не бери в голову. Я пошутила.

– Слушай, я не знаю, как у вас тут принято… Я хочу уйти незаметно. Это нормально?

– Нет! – Алена даже чуть привстала со стула. Казалось – сейчас она удержит меня за локоть. – У нас принято уходить всем вместе. Да ты не думай, недолго осталось. Сейчас обязательный финальный тост, фото на память и все.

И действительно, уставший Гарик сказал еще несколько слов в микрофон со сцены. Ему гулко и длинно похлопали. Зажглись люстры.

– Все сюда, все сюда! – командовал наконец-то оторвавшийся от своего стула Федорович. – Снимок на память. Женщины, на сцену, мужики вниз, стулья тащите! – сейчас Федорович напоминал прораба на стройке. Не хватало только каски.

Мы все сгуртовались в указанном месте. Вокруг забегал, извиваясь, фотограф в замысловатой жилетке. Он работал старательно и долго.

– Всем спасибо. Все свободны, – объявил Гарик. Толпа повалила наружу. Мы с Мишкой ждали, пока иссякнет поток в вестибюле.

– Ну что, я понимаю, ты опять против продолжения банкета? – спросил Мишка.

– Правильно понимаешь. Меня уже мутит от всего этого.

– Привыкай. Такое тут бывает. Не так, что бы часто, но бывает. Ладно, я тачку вызываю. Подвезти тебя?

– Не. Я пройдусь.

Я вышел на улицу. Как всегда, после нагретого помещения, стало очень холодно. Все наши ныряли в подъезжающие машины. Часть людей забирал служебный микроавтобус, на котором мы ездили с Аленой. Но уже в десяти метрах от ресторана царила пустота. Холод давно разогнал людей по домам. Только два бомжа волокли драный клеенчатый баул, держа его по обе стороны за ручки.

Я пошел вниз по Ленинградской. Когда хотел свернуть в проулок, к улице Пушкина, рядом мягко остановилась белая легковушка. Заднее стекло опустилось. Из темноты салона на меня смотрела Алена.

– Долго будешь изображать соляной столп? – спросила она. – Садись вперед.

В салоне пахло освежителем воздуха и ароматизированным табаком.

– Тебе куда? – спрос я обернувшись.

– Пианино смотреть, – спокойно ответила она. Я понял, что заранее знал этот ответ.

– Амурская, сорок восемь, – вместо меня сказала Алена водителю – серьезному опрятному азиату. Тот молча кивнул.

***

Весь этот небольшой путь по пустым свежемороженым улицам спрессовался для меня в один миг. В одну временную точку на линии моей судьбы. Я не думал о том, что будет через час, или утром. Я понимал, что игра превратилась в реальность. И реальность эта была запрограммирована не нами. Я не хочу употреблять избитое выражение «кем-то свыше». Над нами не было никого, кроме неба, с тусклыми от городской засветки звездами.

Алена вошла в мою квартиру спокойно и уверенно, словно мы жили с ней уже много лет, и сейчас чинной семейной парой вернулись из шумных гостей домой. Сейчас она переоденется в халат, я сменю костюм на футболку и спортивные штаны, и мы, решив попить чаю (вы замечали, что после прихода из гостей всегда хочется есть?), усядемся у телевизора. Вот только дома не было халата для Алены. А у меня не было спортивных штанов. Дома я носил ставшие мягкими от десяток стирок камуфляжные брюки. У меня был запас униформы после работы на прииске. И телевизора у меня тоже не было. И еды. В холодильнике лежала пара кочанов пекинской капусты, несколько апельсинов, стояла начатая банка кукурузы. Еще был сок, и минеральная вода. Плюс остатки коньяка в буфете.

Не было обычной неловкой сутолоки в прихожей, которая всегда возникает в таких случаях. Алена легко сбросила мне на руки шубку и прошла в гостиную. Она сразу оказалась у пианино, и коснулась его ладонью, как щеки старого живого существа.

– Nun, da bist du… – сказал она. Я не понял, на каком языке это было произнесено. И не хотел мешать расспросами. Я понял, что Алену надо оставить одну. Я ушел в кухню, открыл форточку, и впервые за день закурил. Из комнаты послышалась музыка. Это был «Вальс конькобежцев» Эмиля Вальдтейфеля. Почему-то все, кто слышали эту легкую скользящую музыку, думали, что это Штраусс.

Вальс смолк после двенадцати тактов. Алена вошла в кухню. Увидев, что я курю, она принесла сумочку, и достала жестяную блестящую коробочку, а из нее – сигарету темно-вишневого цвета, и сама прикурила от своей зажигалки. Я не успел ее рассмотреть. И опять нам не надо было слов. Круг событий замыкался. Оставалось совсем немного до полного смыкания тонкой, почти невидимой линии. Мы оба находились внутри.

– Удивлен? – спросила Алена. По кухне разливался запах миндаля. Также пахло и в такси.

«Неужели она так долго ждала меня, что успела выкурить сигарету?» – подумал я.

– Нет.

–Хорошо. Наверное, тебе не надо говорить, что бы ты ни о чем не спрашивал?

– Не надо.

Ален коротко сжала мою ладонь. Затушила сигарету в старой хрустальной пепельнице.

– Покажи мне спальню. Статуэтку.

Алена погладила статуэтку, так же, как и пианино.

– Du bist dazu bestimmt, mich zu überleben, – тихо сказала она. Я уже понял, что это немецкий. И смог понять только то, что кто-то кого-то должен пережить.

– Но почему ты? Почему именно ты? – она так резко повернулась ко мне, что я отшатнулся. Глаза Алены стали совсем темные, зелень в них лишь угадывалась, когда на лицо падал свет верхней лампы.

– Я не знаю. И если честно – пока не все понимаю.

– Ничего. Это не главное.

Алена обходила квартиру. Она касалась каждого предмета мебели, каждой вещи. Иногда она шепотом что-то говорила, и это был не русский язык.

– И все-таки, я думаю, что ты здесь уже была. И даже жила.

И опять резкий поворот, и ее холодные пальцы сжимают мои губы.

– Пожалуйста! Не надо.

Алена села на диван и стукнула по выпуклой тугой поверхности кулачком. Диван привычно зазвенел басовыми колоколами. Алена улыбнулась.

– Ты боишься меня? – спросила она.

– Нет. Путь все идет, как идет.

– Gott sei dank! – облегченно улыбнулась она.

Я уже почти хотел спросить – почему она переходит на немецкий язык, но понял – не надо. Я был случайным, и, скорее всего, лишним зрителем в этом театре драмы. Судя по всему – глубокой драмы. Потому все обязательные фразы про чай и кофе прозвучали бы сейчас, как забойный рок-н-ролл из телефона на похоронах, когда кто-то забыл заранее выключить звук. Я спросил только одно.

– Тебя оставить одну?

Алена замотала головой.

– Садись – и показала на диван. И опять послышался далекий колокол.

– Значит, все-таки ты… – Алена опять замолчала.

Тишина сгустилась так, что было слышно, как стучит старый будильник на кухне. Будильник был тоже хозяйский.

– Можно тебя попросить?

– Да.

–Принеси из спальни ту статуэтку. И поставь в нее свечу.

– У меня нет свечей.

– У меня есть.

Алена пошла в прихожую, и когда я вернулся с подсвечником, она держала в руках витую золотистую свечку.

Гостиная уменьшилась в ее свете. Мебель и стены проваливались в иное пространство. Подсвечник стоял на столе перед нами. Античная богиня смотрела на нас обоих.

Schlaf, Kindlein, schlaf!

Der Vater hütt die Schaf,

Die Mutter schüttel's Bäumelein,

Da fällt herab ein Träumelein.

Schlaf', Kindlein, schlaf'… -

– вдруг тихо, почти шепотом запела Алена. По мелодии я понял, что это колыбельная. И это была очень красивая колыбельная. Я захотел подобрать эту мелодию на гитаре, но гитара осталась в кафе. Пианино было сейчас неуместно.

И еще неуместнее оказался взрывной звук моего телефона – этот чертов «Deep Purple» с его «Королем скорости». Зазвонил телефон и у Алены. И в это же время в дверь начали колошматить кулаками…

Глава VIII

***

Звонки и стук продолжались. Но происходило что-то странное. В комнате было светло. Стучали не в дверь. Грохот раздавался с улицы – вчера я не закрыл форточку на кухне. Звонил только мой телефон – звук трубы Алены пропал. И ее не было. Я лежал на диване, укрытый одеялом из спальни. И подушка была оттуда же. Осознание реальности с трудом проникало в мозг. А телефон продолжал истошно орать. «Надо сменить мелодию звонка» – подумал я, и только сейчас потянулся за трубкой. На нем высвечивалось имя «Миха».

– Ты жива еще, моя старушка? – Миха был бодр и весел. И, кажется, немного навеселе.

– Вашими молитвами, – потянулся я, встряхнул головой, прогоняя ошметки утреннего кошмара.

– Есть планы на день?

– Есть.

Планов у меня не было. Но я понял, что Мишка будет меня куда-нибудь усиленно тащить. И решил сразу пресечь все попытки. Идти никуда не хотелось.

– Серьезные?

– Достаточно.

– Лямур?

– Не исключено.

– Жаль. Может, передумаешь? Жена тут пирог печет. Пригласила в гости свою подругу. Тетка классная. Работает в банке. Одинокая. Детей нет, – рубил мишка фразы, словно зачитывал военное донесение.

– А ты в роли свахи?

– Да иди ты! Не, ну, правда, что ты там киснешь один? Приходи, познакомишься. Вдруг срастется?

– Миха. Уже срослось. Спасибо тебе за заботу. Но у меня все нормально.

– Не с Аленой, случайно, срослось?

Я молчал.

– Федорович вчера ее лично в такси посадил. Что-то пасти ее начал сильно. Не из-за тебя ли? Ко мне докопался – почему она с нами сидела за столиком, и не ты ли ее пригласил. Вообще-то он синеватый был. Но ты смотри, осторожнее.

– Миха. Алена тут вообще не причем.

– Ирка, что ли вернулась?

– Что-то вроде.

– Ну-ну. Темнила. Ну, давай. До завтра.

– Давай.

Грохот во дворе продолжался. Оказывается, три бомжа яростно расчленяли выброшенную к мусорным контейнерам старую электроплиту. Они обступили ее, как насильники жертву, и уже попались во внутренностях. Я захлопнул форточку. Потом стал варить кофе.

Я не хотел думать о вчерашнем. Нет, это не казалось мне сном – Алена действительно была у меня. Скорее всего, я просто вырубился от ее колыбельной. Меня также вырубили: весь этот длинный нелепый вечер, выступление на сцене, энергия Гарика, и коньяк.

«Во сколько же она уехала?» – подумал я, и впервые решил позвонить ей. Шли гудки. Но трубку она не брала. Я не удивился. Я даже не представлял, о чем бы я с ней стал сейчас говорить.

Я выпил кофе, и, наконец, снял одежду, сидевшую на мне еще со вчерашнего вечера. Потом направился в ванну, но передумал, и решил заняться уборкой. Я любил эту простую домашнюю работу, когда тело автоматически выполняет посылаемые мозгом команды. И больше нет никаких мыслей и эмоций. Я вымыл полы, почистил сантехнику, протер мебель. И когда с тряпкой добрался до буфета, то вспомнил, что еще ни разу полностью не осмотрел его содержимое. В буфете, кроме медных стопок, и старого советского хрусталя, оказался еще фарфоровый сервиз. Все предметы были белого цвета, и несли на себе изображения фиалок. Судя по технике и стилю, это был не японский фарфор. Я взял десертную тарелочку, и перевернул ее вверх дном.