Текст книги "Приятель"

– Ах ты, бедненький, – проговорила незнакомка, быстро взошла на веранду и погладила Гарри. Уж поверьте мне на слово, это была очень красивая женщина. Риггс скулил, Гарри рычал, незнакомка ласково гладила его, а я чуть не падал в обморок. Не прошло и двух недель, как мы с ней стали встречаться. Еще через месяц начали жить вместе. А примерно через год каждый без всяких сожалений пошел дальше своей дорогой – просто все хорошо в свое время.

Была сотрудница одной фирмы, симпатичная англичанка – она почти всегда казалась простуженной. Была еще умница и красавица из Вашингтона, наследница немалого состояния. Единственное, чем я могу объяснить свое везение (хотя, по правде говоря, его вряд ли можно чем-то объяснить), так это катастрофической нехваткой холостяков, которых можно было бы назвать приемлемыми хотя бы с натяжкой.

Все это было очень хорошо (ну, почти все). Это делало жизнь веселее. Это представляло собой разительный контраст с жизнью моих приятелей, которых донимали капризные жены, непослушные детишки и непомерная загрузка работой, когда весь день расписан чуть ли не по секундам. Не то чтобы я сознательно сторонился такой жизни, просто я к ней не очень стремился. И без того казалось, что у меня всего уже в избытке. То матчи на первенство США по бейсболу, то презентации новых книг, то турниры по гольфу, то выходные на взморье. И во всей этой суматохе, как и в спокойные рабочие дни, моей единственной настоящей привязанностью оставался Гарри, мой верный спутник, который и без поводка не отходил от меня ни на шаг.

В то время ему шел десятый год. Морда поседела, и он уже не так резво бросался за мячиком, хотя и для меня, и для него это мало что меняло – просто в промежутках между бросками он лениво растягивался на травке и, кажется, радовался жизни, будто настаивая, чтобы и я радовался. Прогулки наши не стали короче – даже вроде бы наоборот. Единственное, что изменилось за эти годы – их темп. В былое время Гарри трусил шагов на десять впереди, поджидая меня по привычке у переходов. Когда он стал совсем взрослым, то шел рядом со мной – мы вышагивали, словно в строю. Постарев, пес начал отставать, плелся не спеша позади, держа нос по ветру, помахивая хвостом, а я время от времени подбадривал его взглядом, призывая идти дальше.

Мы были уже не просто человек и его собака, а скорее двое старых друзей, настолько привыкших друг к другу, что долгую разлуку даже представить себе было невозможно. Мы и не расставались, насколько я мог себе это позволить. Все эти годы летний отпуск мы вместе проводили в Мэне. И в Вашингтоне, пока я там работал, Гарри жил вместе со мной. Во время частых поездок я предпочитал пользоваться автомобилем, и Гарри непременно ехал со мной как штурман. А когда я колесил по стране или летал за рубеж, он оставался у моей сестры Кэрол или у моего друга, и меня всегда, особенно в первые годы, неудержимо влекло вернуться к нему пораньше.

Только один раз нам пришлось относительно долго пожить порознь, и ни к чему хорошему это не привело. Тогда я только что вернулся в Бостон на должность обозревателя и был вынужден целый месяц ютиться в мрачном унылом доме, где держать животных было запрещено. Гарри я отвез к сестре. Они уже много лет души не чаяли друг в друге, и ничто не предвещало того, что их дружба может дать трещину из-за слишком продолжительного общения. Но именно это и произошло.

Сначала я обратил внимание, что на мои звонки Кэрол отвечает необычно коротко и спешит повесить трубку. «С ним, э-э, все в порядке», – сообщала она равнодушным тоном без всяких подробностей. «Он сейчас ест». «Он развлекается». Ни разу она не сказала: «Какой чудесный пес!» или «Какой он игривый!», не сказала: «Я буду так скучать без Гарри, что мне придется завести свою собаку, когда ты заберешь его».

Наконец, через неделю с небольшим, я решил разобраться толком и неуверенно поинтересовался: хорошо ли спит Гарри, доволен ли он, довольна ли сестра? Последовало долгое молчание, неприятное, но уже в какой-то мере мной ожидаемое.

– Я не хотела тебе этого говорить, – ответила в конце концов Кэрол, – не хотела огорчать, – тут она понизила голос. – Каждый раз, когда мы выходим из дому, он так страшно царапает входную дверь, что я боюсь, как бы он не поранился.

– Шутишь, наверное, – ответил я, совершенно не представляя себе, чтобы спокойный и исполненный чувства собственного достоинства пес ударился в панику или стал агрессивным. – Это Гарри-то?

– Гарри, – ответила сестра более уверенным тоном, потому что главное она уже сказала. Я почувствовал, что терпение ее истощается, а она, должен отметить, человек на редкость терпеливый.

– Дверь у тебя хоть цела? – спросил я для очистки совести, поскольку не сомневался, что она ответит: «Да ничего этой двери не сделается».

– Думаю, все будет отлично, если мы ее отшлифуем как следует, – ответила Кэрол после очередной паузы, причем в голосе ее слышалось сомнение. Я переварил услышанное, а сестра уже откровенно добавила: – Он все время жутко хандрит. – Снова помолчала и закончила: – Брайан, по-моему, он сильно по тебе тоскует.

Это быстро решило все дело. Через час я забрал Гарри и нелегально поселил его в своем временном пристанище. Как я понимаю, больше он в жизни ничего не царапал, разве что вычесывал у себя случайного клеща, которого мог подцепить во время прогулок в лесах Мэна. Не то чтобы я хотел бросить тень на его поведение – говоря по совести, я и сам был немного не в себе, когда Гарри не было рядом. В те две недели, пока он жил у Кэрол, я вставал по утрам, принимал душ и молча ехал на работу, а когда коллеги постепенно заполняли нашу комнату в редакции, до меня доходило, что уже девять утра или даже полдесятого, а я еще ни с кем и словом не перемолвился. На работе я задерживался дольше обычного, обедал в ресторане и возвращался в унылую квартиру в мрачном доме, а вскоре так же молча ложился спать. Постепенно я превращался в робота-трудягу, чего всю жизнь старательно и упрямо избегал. Не было утренних прогулок по малолюдным еще улицам, случайных встреч с незнакомыми, но очень дружелюбными людьми, вечерних вылазок в кафешку, где все без исключения клиенты восхищались неправдоподобно выдрессированным псом, который приветствовал их у дверей.

Наверное, нет ничего удивительного в том, что мы стали такими близкими друзьями, если вспомнить, как закалялась наша дружба в горниле моего развода. Тогда Гарри, без преувеличения, помог мне удержаться на плаву, послужил своего рода громоотводом для переполнявших меня эмоций (хотя вообще-то я человек достаточно сдержанный). Одному Богу известно, куда бы меня занесло и что я мог бы натворить, если бы каждый вечер у меня не было необходимости прийти домой, погулять с собакой, съесть по пути кусочек пиццы, потом посидеть часок на веранде – я просматривал журнал, а Гарри лежал, свесив лапы с верхней ступеньки, и с удовольствием наблюдал за тем, как течет жизнь на улице. Впрочем, слово «необходимость» – не то. Мне хотелось приходить домой.

Гарри вливал в меня энергию, с ним было веселее на душе. Мы зависели друг от друга, делились своими эмоциями, и я был неколебимо уверен, что он всегда рядом. Возможно, всему этому я придавал даже чересчур большое значение – хотя неудивительно, если вспомнить, чем закончилась моя семейная жизнь.

Однажды к Гарри пришла настоящая слава, но она ничуть не вскружила ему голову. Моя покойная родственница, прославленная журналистка «Вашингтон пост» Мэри Макгрори, посвятила ему две-три колонки, охарактеризовав пса как «благовоспитанное и изящное существо, очень дружелюбное, с легким намеком на черты отъявленного мошенника и… политика». Сначала она рассказала в газете, как он прятался в ямках, которые мы с ней только что выкопали в ее саду, чтобы посадить недотроги[7]7
  Недотрога – растение семейства бальзаминовых.


[Закрыть]. В другой раз – о том, как он собирает толпы людей, когда гуляет со мной в воскресенье по Кливленд-Парку. Наконец, она расписала тот случай, когда в необычайно холодный сочельник, ближе к вечеру, я попросил ее побыть с Гарри в вестибюле «Лорд энд Тейлор»[8]8
  «Лорд энд Тейлор» – старейшая (с 1826 года) в США сеть универмагов.


[Закрыть] в Бостоне, а сам кинулся спешно покупать подарки (раньше не успел). Измотанные предпраздничной беготней покупатели, оказавшись рядом с моей собакой, получали передышку хоть на минутку.

«Гарри, – написала Мэри, – оказывал на них потрясающее воздействие. Все старались непременно с ним заговорить. Выражение озабоченности сходило с самых хмурых лиц и сменялось широкой улыбкой, стоило им заметить этого пса. Люди, у которых, судя по всему, уже не оставалось ни секунды свободного времени, останавливались, чтобы почесать его за ухом и прошептать что-нибудь ласковое. Его поздравляли с Рождеством, нередко проявляя любезность и адресуя свои поздравления и мне тоже».

Слава Гарри не ограничилась появлением в прессе. Его показали в выпуске популярного в Бостоне вечернего телевизионного журнала «Хроника»: он медленно шествовал по нашей улице, а проворный и очень ловкий оператор отползал от него на корточках, держа камеру чуть ли не у самой земли. Вообще-то предполагалось, что эпизод будет посвящен мне и одному из моих романов, но все зрители, звонившие по этому поводу, говорили только о моей собаке.

Более того, Гарри удалось оставить след и в политической истории. Когда я работал корреспондентом «Бостон глоуб» при Белом доме, мне пришлось освещать отпуска, которые Билл Клинтон проводил на острове Мартас-Вайньярд, в том числе и в то лето, когда разразился скандал с участием Моники Левински. Гарри был там, где привык находиться в таких поездках, то есть лежал у моих ног в пресс-центре, который разместился в старомодном спортзале местной школы. Иногда он лениво позевывал, скучая и намекая на то, что я должен возместить ему эту скуку долгой поездкой на взморье, где удастся всласть побегать за мячиками. Я же печатал совершенно пустую статейку об очередном дне семейства Клинтон, в течение которого абсолютно не за что было зацепиться (члены президентской семьи в те дни почти не разговаривали друг с другом). Внезапно на трибуну, возбуждая всеобщее любопытство и волнение, ворвался пресс-секретарь Белого дома Майк Маккарри. Постучал по микрофону, убеждаясь, что тот включен, и сообщил, что принес нам официальное правительственное заявление.

Президент, с мрачным видом продолжал Маккарри, приказал совершить бомбовые налеты на Афганистан и Судан в качестве актов возмездия за произведенные в начале того месяца теракты против американских посольств в двух африканских странах[9]9
  Седьмого августа 1998 года произошли взрывы в посольствах США в Найроби (Кения) и Дар-эс-Саламе (Танзания). В результате было убито двенадцать американцев и большое число местных жителей. Вина была возложена на «Аль-Каиду», американские самолеты нанесли удары крылатыми ракетами по фабрике в Судане (где предположительно изготавливалась взрывчатка) и по лагерям «Аль-Каиды» в Афганистане, вследствие чего также пострадали местные жители.


[Закрыть].

Пресс-центр тут же забурлил. Репортеры, еще несколько минут назад лениво дремавшие или сражавшиеся в компьютерные игры, возбужденно забросали оратора вопросами. Фотокорреспонденты защелкали камерами. Молодые режиссеры телеканалов поспешно отдавали команды по мобильным телефонам. Советники отдела национальной безопасности собирали журналистов в углу небольшими группами и инструктировали их по поводу действий в экстремальных ситуациях.

Но Гарри увидел во всем этом только одно: появился человек, который был ему симпатичен – Маккарри. Стоял он всего в нескольких шагах, в идеальном положении, чтобы поиграть в мячик в закрытом помещении. «Наконец-то можно хоть с кем-то порезвиться!» И пес поднялся, прошествовал к трибуне и бросил мячик к ногам Маккарри. Представитель Белого дома не обратил на него внимания, спеша завалить корреспондентов кучей фактов о совершенных налетах, применявшейся при этом тактике, количестве задействованных военнослужащих, характеристиках использованных ракет и прочем. Гарри стерпеть такого не мог. Негромким утробным рычанием он напомнил о себе, подобрал с пола мячик и бросил его на туфли человека.

– Подожди, Гарри, не сейчас, – сказал ему Маккарри, с трудом подавляя невольный смешок. Я тем временем пытался оттащить пса подальше, чтобы он не попадал в объективы фотоаппаратов и видеокамер. Гарри посмотрел на меня как на сумасшедшего, но я все-таки отволок его к своему столу. Пройдут годы, историки станут спорить о том, в чем же заключалась «доктрина Клинтона», и ради этого будут, несомненно, прослушивать старые магнитофонные записи и вчитываться в стенограммы выступлений сотрудников администрации президента. И у них возникнет неизбежный вопрос: что это за таинственный советник президента по имени Гарри, с которым пресс-секретарь обменивался столь туманными фразами?

Но вернемся в прихожую моей бостонской квартиры, к полученной мною бандероли. Число подозреваемых в ее отправке было бесконечным – по крайней мере, на мой взгляд. Кого это я заставил улыбнуться? Не ту ли женщину, с которой в тот момент встречался? Ну, это не так уж интересно. А может быть, кто-то из перечисленных выше подруг решил с помощью столь широкого жеста снова появиться на моем горизонте? Хм, вполне возможно. Или кто-то из еле знакомых соседок по району, из тех, кого я встречал в кафе или в спортзале? Может быть, может быть.

Я не стал делиться этой новостью со всеми, но кое-кому осторожно намекнул, что получил на днях нечто эдакое вместе с почтой – вот загадка, разве не странно? И ожидал, что кто-то из них скажет, мол, ничего странного – правда, ожидал я этого напрасно. Главная трудность, даже для такого искушенного искателя истины, как я (впрочем, немного вдруг зазнавшегося), состояла в том, что делиться информацией по столь деликатному вопросу оказалось не так-то легко. Был прямой путь – взять да и спросить в лоб: «А не ты ли случайно прислала мне невероятно замечательный галстук и с ним – очень трогательную записку?» Этот путь я испробовал всего один раз и получил ответ: «Ты шутишь!» – и вслед за этим взрыв хохота. Ограничимся тем, что отметим: эту особу я вычеркнул из списка подозреваемых.

Так что пришлось мне прибегнуть к дипломатическим ухищрениям, необычным и не характерным для меня. Я позвонил нескольким знакомым женщинам и среди трепа о разных пустяках осторожно намекнул на тайную поклонницу. «Странную штуку я тут получил на днях. Ну подумай сама, у кого может найтись время на такие глупости?» Мои собеседницы и сами этому удивлялись, по крайней мере, если судить по их ответам, которые варьировались от «Нужно быть идиоткой, чтобы проделывать такие трюки» до «А ты уверен, что это прислали тебе?» Все без исключения были у меня на подозрении, но уличить кого-то из них мне так и не удалось. То, что поначалу пробудило во мне столько самомнения, быстро превратилось в удар по самолюбию, однако передо мной неотступно маячили одни и те же вопросы: кто, почему, чего ради?

Эти вопросы грызли меня вплоть до того вечера, когда я переступил порог своей квартиры и обнаружил нечто такое, чего видеть мне не хотелось. Это «нечто» в корне меняло ход вещей.

5

Забавно (хотя и не смешно), как жизнь умеет дать тебе пинка именно в то время, когда не ждешь от нее ничего, кроме обычного холодного безразличия. Меня она лягнула в один ничем не примечательный вторник, в начале января. В Бостоне это очень тягостное время, когда красота осени Новой Англии[10]10
  Новая Англия – традиционное название нескольких штатов на крайнем северо-востоке США, в число которых входит и Массачусетс.


[Закрыть] уже давно отошла в прошлое, а радостей весны приходится ждать еще очень-очень долго.

День, о котором идет речь, не сулил ничего из ряда вон выходящего: написать обычную колонку для газеты, позавтракать с одним нудным политиком, согнать семь потов на тренажерах, а потом провести скучный вечер, потому что по телевизору не будет ни одной спортивной передачи. Единственной отдушиной намечалась прогулка с собакой, а после – сэндвич с индюшатиной, который я брал в магазинчике у дома (в нашем квартале его все называли «магазинчик панини»[11]11
  Панини – сэндвичи, обычно подрумяненные, из багета или итальянской булочки (от итал. panino – булочка, лепешка).


[Закрыть]). Такие дни иногда случаются, главное – чтобы не слишком часто.

Здесь надо упомянуть о том, что обычно, когда я входил в квартиру, Гарри уже ждал меня у двери. Я так и не выяснил: то ли он чуял меня, когда я подходил к дому, то ли различал звук моих шагов по ступенькам лестницы, то ли просто пробуждался от глубокого сна, когда слышал, как поворачивается ключ в замочной скважине. Как только я входил, он тихонько взвизгивал, долго терся о мои ноги, потом садился прямо передо мной и настойчиво смотрел в глаза, пока я не целовал его в лоб. Не встретить меня таким образом для Гарри было все равно что для Дональда Трампа[12]12
  Трамп-старший, Дональд Джон (род. 1946) – преуспевающий бизнесмен, писатель, участник телевизионных шоу. В 2011 году занял семнадцатое место по популярности в США (рейтинг журнала «Форбс»).


[Закрыть] – упустить случай сказать слово «я». Такого просто не случалось – вплоть до того вечера, о котором я рассказываю.

В прихожей не было Гарри, не было повизгивания, не было вообще ничего. В квартире царила полнейшая тишина, и это настораживало.

– Гарри! – встревоженно позвал я. В голове мелькнула мысль: может, он у Кэрол, а я забыл, отупев от дневной скуки? Нет, не похоже. Может, пес просто постарел и дрыхнет сейчас на моей кровати? Очень сомнительно. – Гарри! – крикнул я снова, и голос мой растворился в полутемной гостиной, как молоко в чашке черного кофе.

Наконец я увидел его, и внутри у меня все похолодело. Он лежал на своем любимом месте, под столом у самого окна: голова поднята, хвост опущен, но Гарри даже не пытался постукивать им по полу, как делал всякий раз, когда я на него смотрел. Испуганными глазами он глядел на меня не отрываясь.

– Гарри! Что случилось, мой хороший? – ласково обратился я к нему.

Он чуть выше поднял морду и быстро заморгал. Мне подумалось, что пес, возможно, напроказничал: нечаянно свалил картину или оставил кое-что неположенное на ковре в спальне, потому что у него разболелся живот. Однако ничего подобного я не увидел и не учуял.

– Да что с тобой, Гарри?

Я медленно подошел к нему, все еще надеясь, что он выберется из-под стола и поздоровается со мной как ни в чем не бывало, будто я просто разбудил его, и ему нужно всего лишь встряхнуть своей царственной головой, чтобы окончательно прийти в себя. Но он вместо этого продолжал упорно смотреть на меня, не отводя взгляда, словно хотел услышать ответы на еще не заданные вопросы. Когда мне оставался до него один шаг, Гарри сделал нечто поразительное, хотя от него следовало этого ждать: он перевернулся на спину и развел в стороны задние ноги. Таким образом он показал мне рану внизу живота, сочившуюся алой кровью. Гарри хотел сразу объяснить мне, почему он не поднимается на ноги. Пес у меня, надо повторить в тысячный раз, был невероятно умный.

Я прижался к его морде, не желая, чтобы он понял, как я напуган, и заверил, что все будет в полном порядке. Погладил его по голове, по шее, по ушам, тихонько добрался до раны, напоминающей прогрызенное отверстие. Вероятно, он весь день грыз себя в этом месте, что в высшей степени не было похоже на Гарри. Когда в ветеринарной клинике ему накладывали швы, он вовсе не нуждался в нелепом ошейнике, похожем на воротники елизаветинской эпохи. Я просил его ничего не жевать на себе, он и не жевал – просто и ясно. Вести себя иначе было бы ниже его достоинства.

Я велел ему лежать спокойно, принес смоченную в теплой воде тряпочку и промыл рану, что было, кажется, чрезвычайно болезненно, хотя Гарри ничем мне не мешал. Насколько я мог припомнить, мне никогда не приходилось видеть таким перепуганным существо с врожденным чувством уверенности в себе – значит, дела были еще хуже, чем казалось на первый взгляд, а дела даже на первый взгляд выглядели худо. Я помог ему встать на ноги, но Гарри зашатался, а потом опять повалился на пол. Это повторялось снова и снова, пока я не убедился, что выбора нет, придется обращаться к врачу. Я взял его на руки, почувствовал, как он положил голову мне на плечо, робко попробовал покачать (в нем было примерно семьдесят пять фунтов[13]13
  Около тридцати четырех килограммов.


[Закрыть] чистых мышц), спустился с ним вниз и пошел по улице к своей машине.

У ветеринара, к которому я обычно водил Гарри, в такое позднее время было уже закрыто, и мы направились сразу в ветеринарную клинику «Энджелла», до которой было пятнадцать минут езды – четверть часа адских терзаний, в течение которых я не переставая разговаривал с лежавшим на заднем сиденье лучшим другом, стараясь заглушить собственную тревогу.

– Все будет в полном порядке, Медвежонок Гарри. Скоро ты поправишься. Ничего с тобой не случится, ты же молодчина.

Мне очень хотелось самому в это поверить. Гарри, похоже, не разделял моего деланного оптимизма – он понуро смотрел в пол или прямо перед собой, а не разглядывал, как обычно, проплывающую за окном панораму. В клинике мы записались в регистратуре, представительница которой смотрела на нас с полнейшим равнодушием и потом направила в большущую приемную, наполненную звериной какофонией, в которой сливались мяуканье, чириканье, тявканье и ворчание всех оттенков. В царстве животных даже в лучшие дни царит полный хаос, что уж говорить о нем в минуты бедствий в больничных покоях, лишенных всякой привлекательности? Гарри здесь совсем не понравилось. Он протиснулся между моими ногами, спрятался, насколько смог, под старенькой лавкой и с отвращением ждал дальнейшего, широко открыв глаза от своего личного страха и содрогаясь от всего происходящего вокруг нас. Я не снимал руку с его головы, поглаживал за ушами, тихонько уверял его, что все будет отлично.

Через час с лишним нас пригласили в необычно пустую смотровую комнату, где уставшая дежурная (судя по всему, только вчера получившая диплом) просмотрела регистрационный листок и спросила:

– Мы хорошо себя чувствуем?

Ага, просто прекрасно. Я, пока суд да дело, впитывал идею внутренней отделки: мне страшно понравились привинченные к стене лампы. Ну, этого я, конечно, ей не сказал. Вообще молчал до тех пор, пока дежурная через несколько минут не оторвалась от своих записей и не взглянула на меня.

– Его зовут Гарри, – стал объяснять я. – Совершенно замечательный пес. – Уже произнося это, я подумал, что именно так говорят все (или почти все) владельцы собак, входящие в этот кабинет. – Сегодня вечером, когда я пришел домой, он оказался болен. Не встретил меня у порога. И показал вот эту рану внизу живота.

Гарри, кстати, совсем не хотелось иметь никакого дела с ветеринаром. Он отлично понимал, где мы находимся, зачем здесь эта женщина и что может ждать его в ближайшие минуты. Поэтому он намертво вжался в пол у моих ног. Закончив изложение жалоб, я наклонился, взял Гарри за плечо и перевернул на спину. Глаза его снова наполнились страхом, однако он понимал, зачем я это делаю.

Дежурная долго всматривалась, проводя пальцами по внешнему окровавленному краю небольшой раны. Я прижимал Гарри к полу, а она подхватила какой-то инструмент и взяла из раны маленький кусочек ткани, отчего Гарри яростно задергал ногами. Я отпустил его.

– Все в порядке, – проговорила дежурная, хотя явно имела в виду не состояние здоровья Гарри. Потом взяла стетоскоп и внимательно прослушала бока и грудь пса, посмотрела в большие карие глаза, открыла ему пасть и заглянула туда.

– Подождите здесь пару минут, – сказала она мне.

На самом деле ждать пришлось не менее получаса, и каждая следующая минута заставляла меня нервничать все сильнее.

Когда дежурная снова вошла в кабинет, я сидел на металлическом табурете, а Гарри буквально прикипел к полу у моих ног. Доктор облокотилась о стол и проговорила на редкость буднично:

– Надо еще провести детальный анализ, но я могу почти с полной уверенностью сказать, что это рак, злокачественная мастоцитома.

Я почувствовал, как кровь отлила от лица. Рак. Бросил взгляд на Гарри – как он на это отреагирует? – и только потом сообразил, что слово «рак» не входит в его довольно обширный словарный запас. Пес по-прежнему смотрел прямо перед собой, мечтая об одном: сейчас же оказаться дома, устроиться на коврике или прямо на паркете, в знакомой обстановке, среди привычных звуков и набитых опилками игрушек. Пока я приходил в себя, доктор все говорила и говорила – то ли ей совсем не было дела до моих переживаний, то ли у нее просто не было времени меня успокаивать.

– …Самое обычное явление у таких крупных собак, а процент выздоровления очень большой, – разобрал я наконец. – Но операцию нужно сделать не откладывая, прямо на этой неделе.

* * *

Сделали две операции (ветеринары нашли еще и вторую опухоль), и уже через несколько дней Гарри выздоравливал, привычно попивая молоко и принимая у нас дома посетителей. Он старательно обнюхивал и осматривал миски с курятиной и рисом (я готовил для него каждое утро и каждый вечер), выискивая наиболее прожаренные кусочки. Выходит, в печальной истории была и позитивная глава: в этой квартире я прожил больше пяти лет, но только теперь начал пользоваться газовой плитой.

Итак, зимой он вроде поправлялся, и ни один из нас не знал, что худшее еще впереди, и это «впереди» не за горами.

Гарри начал быстро сдавать, а мастоцитома, как оказалось, была только одним из предвестников такого оборота дел. К марту пса уже рвало всем, что он съедал, некогда гордая фигура стала худеть – сперва почти незаметно, потом все быстрее и быстрее. Я уже не мог не обращать на это внимания, и нам пришлось обратиться к доктору Памеле Бендок – ветеринару, лечившему Гарри всю его жизнь. У нее нам приходилось бывать нередко – желудок у Гарри был очень нежным, да и хронический артрит его донимал.

Опишу Пэм одним словом: красавица. Можно добавить еще два: умеет успокаивать. Она принадлежит к тем редким очаровательным людям, которые начинают нравиться в ту же минуту, как только с ними познакомишься. Клиника ее располагалась на втором этаже старинного дома по Ньюбери-стрит, улицы, которая славится самыми фешенебельными в Бостоне магазинами. Клиентура у нее была богатая, не скупившаяся ни на вопросы, ни на высокие запросы – последнее относится и ко мне. Совсем не то, что в отдаленном пригороде, где врачи диктуют, а посетители беспрекословно выполняют все, что им велено. По всем названным и по многим другим причинам Пэм стала искушенным дипломатом. Она распахивала дальнюю дверь и почти неслышно входила в смотровой кабинет: светлые волосы собраны в аккуратный длинный хвост, а белый халат закрывает стройную высокую фигуру с ног до головы, оставляя на виду только отвороты джинсов и пару сабо. В общем, к счастью, она ничем не напоминала Джеймса Хэрриота[14]14
  Хэрриот, Джеймс (наст. имя и фамилия Джеймс Альфред Уайт; 1916–1995) – английский ветеринар и писатель.


[Закрыть].

– Ну, как у вас дела, ребята? – улыбнулась она, переводя взгляд с меня на Гарри и обратно.

Гарри даже не старался скрыть своей многолетней влюбленности в доктора, да и мне это не особенно удавалось, если говорить честно. Пес подошел к Пэм, а она присела на корточки, прикоснулась щекой к его морде и проговорила:

– Ты не очень хорошо себя чувствуешь, Гарри? Ну, мы постараемся, чтобы тебе стало лучше. – Выпрямилась, одним широким движением вскинула Гарри на смотровой стол – мы с ним даже ахнуть не успели. Это было очень похоже на Пэм, скроенную из сплошных контрастов: худощавую, но удивительно сильную, привыкшую верить неумолимым результатам обследований, но исключительно гуманную, когда дело доходило до объяснения диагноза. Она могла не задумываясь опорожнить кишечник пациента, даже не надевая перчаток, теми самыми пальцами, которые только вчера заботливо обрабатывал мастер маникюра в салоне на Ньюбери-стрит – а услуги там стоят недешево.

Когда она прижимала стетоскоп к груди Гарри, было похоже, что выслушивает доктор не только сердце-мотор, но и самые потаенные уголки души. В кабинете воцарилась тишина, а Гарри поднял голову, чтобы доктору было удобнее слушать.

– Давно у вас был полноценный отпуск? – спросила меня Пэм.

А? У меня? Я сделал усилие и вернулся мыслями к окружающей действительности.

– Какой там отпуск, – ответил я. – Я в последнее время пишу, работы слишком много.

Между прочим, не спешите с выводами. Пэм была замужем, имела детей. Я не строил на ее счет никаких серьезных планов. Всего-навсего был ею очарован, и в этом отношении далеко не одинок. Невозможно было находиться рядом с ней и не пасть пред чарами успокаивающего голоса, нельзя было ей не верить – например, когда она говорила Гарри, что может ему помочь и непременно поможет. Эти чары действовали не только на мужчин, но и на женщин. Такова уж Пэм Бендок.

С Гарри они были знакомы уже без малого десять лет, с тех пор, когда он еще был неловким щенком месяцев четырех от роду, а Памела, незадолго до этого получившая диплом ветеринара, работала в переполненном посетителями зоомагазине на Ньюбери-стрит, причем сразу было видно, что долго она на этом месте не задержится. Такая женщина заслуживала гораздо большего, чем зоомагазин с орущими птицами, вонью аквариумов и сплошь покрытыми татуировкой молодыми покупателями, которые только для потехи заходили взглянуть на ящериц. За много лет она хорошо узнала Гарри, которого мучили приступы артрита, такие жестокие, что порой он вынужден был ковылять по улицам на трех лапах. Пэм досконально изучила все особенности его хрупкого организма, которому требовался, кажется, постоянный уход. Знала она и то, что хозяин Гарри ни за что не согласится «оставить его на денек» (как советовала регистратор), что меня нужно звать сразу по окончании любой процедуры, что я предпочитаю – да нет, настаиваю на том, чтобы сидеть в приемной, пока он не очнется от наркоза.

Гарри вырос и стал спокойным, уверенным в себе псом, непременным атрибутом Бэк-Бэй – он неизменно сидел без всякой привязи на веранде дома и задумчиво взирал на окружающий мир. Пэм тоже «выросла», пройдя путь от зоомагазина (который успел прогореть) до собственной клиники на Ньюбери-стрит. Начинала со скромного кабинета, где работали, кроме нее самой, только две сестры (они же регистраторы), а затем превратила его в клинику с целым штатом врачей, обслуживающих неуклонно растущую клиентуру. Еще она принадлежала к тому типу людей – я имею в виду, женщин, – которые с возрастом становятся все более привлекательными. Опыт шел ей на пользу практически во всех отношениях.

– С детьми сейчас хорошо проводить отпуск на островах Карибского моря, – сказала Пэм с улыбкой и широко распахнула глаза, чтобы показать: сама она вовсе не избалована роскошью отдыха в тропиках. Разговаривая со мной, Пэм прощупала моего довольного пса вдоль и поперек. При этом ее руки все чувствовали, иногда задерживаясь то тут, то там и тихонько прижимая пациента таким образом, чтобы не причинить боль, а расслабить мышцы и успокоить. Она заглянула в уши Гарри. Взяла кровь на анализ так, что Гарри даже не вздрогнул. Она могла бы и глаз у него вынуть, а он лишь взглянул бы на меня (оставшимся глазом), будто говоря: «Да все нормально, я ей доверяю».

Пэм заглянула на миг в карточку и сказала, приблизив лицо к морде пса:

– Ты немного похудел, Гарри. Мне это не слишком нравится.

Доктор предложила нам прийти завтра и пройти УЗИ. Я объяснил, что сам не смогу, потому что мне нужно уехать, но попрошу Кэрол привести Гарри.