Текст книги "Течение Алкиона"

18

Входная дверь шлюза открыта. На мгновение я подумал, что кто-то мог войти, но, конечно, это был абсурд. Она была открыта, потому что ждала. Ждала меня.

Я вошел, открыл внешнюю дверь и перешел в камеру с воздухом. Однако не стал снимать шлем. У корабля могли быть повреждения и течи. В шлюзе было давление, но градуировка приборов была хормонской, и я не мог определить показания. Я открыл внутреннюю дверь.

Коридор тянулся вдоль периметра корабля, и лестница вела вниз от металлической платформы, на которой я стоял. В отличие от «Хохлатого Лебедя» этот корабль был ориентирован не горизонтально, а вертикально. Я ступил на лестницу. Гравитационное поле все еще работало, что было обнадеживающим признаком. Это означало, что силовая установка не была полностью выведена из строя, даже если двигатель нельзя использовать на полную мощность. Одним из преимуществ раздельной двигательной системы было то, что авария не выводила из строя систему жизнеобеспечения. Тепло и свет оставались до конца. Тогда почему сигнал маяка умолк? Я заинтересовался. Отключил ли ее Алахак (в таком случае он должен был остаться жив)? Но возможно, то, что маяк отключится вместе с последним призывным воплем, было предусмотрено автоматикой. Это означало конец его возможностей – трасса «Гимнии» была переписана, ее знания переданы. Постаревший или нет, Алахак все еще сохранил свой пунктуальный аналитический ум.

Алахак сидел в рубке управления, откинувшись в своем большом кресле, пристегнутый и выглядевший для всех так, словно он летел… Но корабль был мертв, и он тоже.

Он был разрушен естественным взрывом энергии, который уничтожил привод и истощил силовую батарею. После бедствия он прожил в капоре еще несколько часов. Я пришел слишком поздно, но он знал, что я приду. К приборной панели было приколото письмо. Оно было без адреса, но я знал, кому оно предназначено.

Я спустился по лестнице в двигательный отсек, чтобы помочь Кувио.

Двигатель был взорван, и Кувио сгорел в этой адской топке. Я быстро закрыл люк, отрезав пышущий из него жар. Радиация находилась в пределах нормы. Сырая масса горючего разлетелась в разные стороны. То же самое произошло на борту «Джевелин», когда она разбилась. Все было очень похоже.

Я вернулся в рубку управления и вгляделся в труп Алахака. Он был напряжен и жесток в своей суровой гибели. Я подумал, что смерть Алахака была не более приятной, чем у его инженера. Точно так же как боль «Хохлатого Лебедя» была моей болью, так и боль «Гимнии» – его болью.

Я вскрыл письмо и прочитал.

Друг мой.

Как ты догадываешься, это письмо написано несколько дней назад, на Холстхэммере. Я пишу его, пока Кувио относит устройство для вашего корабля, сразу же после нашей беседы. Теперь, когда ты его читаешь, я, конечно, мертв. Я произношу эти слова как мертвый.

Год назад я нашел мир за пределами того, что люди называют. Венцом. Это мир, о существовании которого кое-кто из хормонцев знает, а другие подозревают о его существовании. Он увековечен в нашем языке только словом Мейстрид, которое ты, предположительно, мог бы перевести как «земля, совершенно невозможная».

Это мир, из которого вышла раса, известная как хормонцы. Существует доказательство – на Хоре, – но оно запрещено и уничтожено. Хормонцы, большая наша часть, чтобы быть точным, уверяют себя, что мы – уроженцы Хормона. Мы лгали всем другим расам, перемещающимся в космосе. Это дело гордости.

Прошу тебя, не разглашай эту информацию кому-либо еще – чьей-то расе. Я прошу не ради себя, но ради тех хормонцев, которые не знают, и тех, кто не желает, чтобы другие знали об этом. Я не скажу тебе, где нашли Мейстрид. Надеюсь, что его не откроют вновь. Там сейчас находятся несколько моих друзей, которые пытаются сделать все, чтобы этот мир не нашли. Мы хотим постепенно стереть Мейстрид, сохранить его лишь как слово, используемое детьми.

Мы – реликтовая раса, которая называет себя теперь хормонцы. Наш дом забыт, но колония на Хоре выжила. Мы не нашли следов других колоний, но сейчас наши корабли исследуют пространство за пределами Венца.

«Потерянная Звезда» тоже нашла Мейстрид. Ее следы я безошибочно определил в нескольких мертвых городах – вы, люди, хвастливый народ и, похоже, оставляете свои отметки на каждом мире, который посещаете. Я не уверен, что корабль взял свой груз на Мейстриде, но уверен, что для изучения планеты ее экипаж был достаточно квалифицирован, чтобы не ошибиться в идентификации родной расы Мейстрида. Это питало мое безрассудство и – если ты получил это послание – тщетную попытку достигнуть ядра Алкиона. Я не собирался брать груз, а только уничтожил бы его. В то время, когда я пишу это, не знаю, насколько мне удастся приблизиться к цели.

Теперь «Потерянная Звезда» твоя. Ее груз принадлежит тебе и другим людям на борту твоего корабля. Тайна Мейстрида тоже твоя. Было бы не этично просить тебя, чтобы ты поступил с грузом так же, как поступил бы я. Может быть, он понадобится тебе. Ты можешь получить большую выгоду, передав его своим нанимателям.

Ты был другом мне, Грейнджер, вот почему я передал тебе все, что знаю сам. Надеюсь, ты доберешься до «Потерянной Звезды», потому что, если ты этого не сделаешь, попробуют другие хормонские корабли и будут потеряны другие хормонские жизни. Если уж «Гимния» не смогла пробиться, то нет корабля, который сумеет преуспеть в этом деле, но это их не остановит. Если ты полагаешь, что это знание будет обременительно, тогда я прошу прощения за то, что взвалил все это на тебя.

Как бы ты ни поступил, можешь быть уверен, что Алахак согласится с тобой.

Координаты, которые ты уже имеешь, приведут тебя к «Потерянной Звезде». Надеюсь, твой поход будет успешным. Прощай.

Алахак-мейстридианин.

«Ну, какой теперь из этого толк?» – сказал я себе и сунул письмо в карман Алахака.

Я стоял перед креслом, стараясь не беспокоить человека внутри него. Осмотрел приборы, показания которых достаточно легко считывались. Я направился к его детекторам и изучил курс, который вел корабль в ближайшую солнечную систему, – курс, на котором он не мог не попасть в солнце. Я тщательно выставил приборы управления. Конечно, у «Гимнии» не было мощности для движения, но момент инерции движущегося тела нес ее в соответствии с заданным курсом. Все, что ему нужно было, так это слегка ускорить ее на этом пути. Я выпустил внутреннюю энергию, чтобы дать ей этот толчок. Тогда она совершенно умрет. Ни света, ни жизни. На это могло уйти несколько лет, но она непременно достигла бы заданной цели и своего конца, если только временные штормы не собьют ее с курса или пылевые облака не сожрут ее в то время, как она движется на тахионных ветрах.

Я покинул корабль, уверенный, что Алахак не одобрил бы попытку похоронить его.

Затем я вернулся на «Хохлатый Лебедь».

19

Джонни ожидал меня у шлюза, он же помог мне снять костюм.

– Они мертвы? – спросил он.

– Весьма.

– Вы выполните то, что должны были выполнить они?

– Все, что мог, я уже сделал.

Мы медленно шли назад в рубку управления, где с нетерпением ожидал дель Арко.

– Все кончено? – спросил капитан. Я кивнул.

– Можем ли мы прокрутить теперь запись?

– Несомненно. – Я держал запись в одной руке, помогая Ив пересесть в другое кресло. Ввел координаты, пока мне надевали капор и крепили концевые детекторы на шее.

– Это более точно подскажет нам, где находится «Потерянная Звезда».

– Это выведет нас на мир, в котором она находится, и примерное ее местоположение. За двадцать световых лет от нее невозможно точно определить отметку. Я буду рад, если мы узнаем хотя бы континент, на котором она находится.

– Вы нашли что-нибудь еще? На корабле хормонцев, я имею в виду.

– Да. Мертвого Алахака.

– Больше ничего?

– Да. Я знаю, почему он умер.

– Почему?

– Это его дело. Личное.

– А что о Мейстриде? – спросила Ив.

– Я ходил туда не за баснями, – сказал я ей. – Он умер от голода. Никому не желаю оказаться на его месте.

– О’кей, – сказал капитан. – Трогаемся.

– Есть, сэр, – ответил я. И начал рассматривать приборы. Распечатка от компьютера показывала, что мы неподалеку от цели. Бедный Алахак привел нас практически к самым дверям. Я скользнул в желоб кресла и приготовился к перемещению.

«Алахак чертовски умен, – думал я про себя. – Он достаточно хорошо понимал, что может до нее и не добраться. Поэтому он захотел, чтобы я все сделал за него. Он думал, что было бы невежливо спрашивать о моем согласии, поэтому мог ронять только намеки. Он вполне хорошо сознавал, что у меня не было оснований для этого путешествия – ни моих собственных, ни из добрых побуждений. Это путешествие ничего не стоит. Если я не использую его для того, чтобы сделать другу одолжение. Но если я это сделаю, Шарло засадит меня в тюрьму. Навсегда».

Я бросил «Хохлатый Лебедь» через барьер световых скоростей и устремился к логову дракона.

Мы пришли, «Потерянная Звезда», готова ты к этому или нет.

Теперь, когда приз был практически у нас в кармане, я был особенно аккуратен. Я старался, насколько это было возможно, уберечь «Лебедь» от каких-либо неприятностей.

Мы прошли поблизости от глубокого разлома и несколько раз должны были попасть в тиски искажающих течений, но там не было ничего нового, чего бы я не мог избежать с минимальными издержками. Мы достигли звездной системы менее чем через три часа. Но даже когда мы были совсем рядом, хлопот не убавилось. Это было не просто.

– Вокруг солнца аморфоз – искажение изображения предмета, – заявил я.

– Что? – голос Ротгара эхом отозвался в динамике.

– Оно в фокусе. Проход энергии, которая выносится из ядра Течения. Горячее пятно. Уста ада. Там существует искривляющая область, похожая на клетку, охватывающую половину системы. Туго закрученная материя. Лететь туда – все равно что ползти по битому стеклу.

Я осторожно сбавил ход и перешел в дрейф, не направляясь прямо к звезде, но я нашел этот мир без особого труда.

– Это она ревет, – сказал я. – Дефектна область приблизительно в несколько миллионов миль. Чертовски неприятное место. Я могу приблизиться на малых сверхсветовых, если это удастся, в противном случае потащимся на досветовых. Гарантий нет.

Ситуацию осложнило то, что наши хлопоты не закончились даже по достижении этого мира. На нем не было ни одного куска паршивой скалы, на который я мог бы посадить корабль. Это была необыкновенно честная и добрая планета, похоже, с атмосферой и, возможно, даже с жизненной системой. Что за поверхность могла находиться в центре искажающего поля? Какой вид жизни мог там развиться?

– Это займет время, – сказал я. – И не будет приятно. Через час или чуть больше мы будем в поле – если все пройдет гладко, – где притягивающая мощность более чем от тысячи солнц вызывает рефлекторные судороги. Думайте быстрее. Один раз в вашей жизни возникла ситуация, когда вас совершенно не примут в расчет.

Имея внизу изрубцованный ад, все внимательно вслушивались, а я направил корабль вниз и начал сближаться.

Менее чем через три минуты я был наполовину покойник. Я ощущал, что сила, о которой я говорил, так велика, что в самых мрачных мечтах я никогда не представлял чего-то столь же колоссального. Это было невозможно. Я чувствовал явное присутствие поля, тащившего меня и прижимавшего к поверхности. Меня утаскивало из моего крепления. Я знал, так же как я знал свое имя, что не могу противодействовать этому. Мои руки почти свалились с рычагов.

«Шевелись! – завыл ветер. – Ты угробишь нас всех!»

Я собрал в комок свое бьющееся сердце и направил все свое мужество на овладение обстановкой. Я ощущал арки своих крыльев и напряженную сталь своего позвоночника. Я стал сочувствовать потокам и деформациям. Я попал в плоскость напряжения и молил, чтобы мое присутствие там было абсолютно неэффективно. Я начал выискивать слабые места в давящей стене и заскользил «Лебедем» вдоль них, как движется в воде рыба – простым лавированием.

Вокруг меня были гигантские руки, они ласкали меня, гладили и убаюкивали, Чтобы убить небольшое млекопитающее, вроде мыши, вы держите его – или ее – крепко и мягко удерживая на спине, со скальпелем в руках. Когда оно – или она – пытается выскользнуть из захвата, вы сдавливаете крепче и одним движением сносите голову.

Я чувствовал себя подобно такой мыши, но был спокоен. Несмотря на испуг, я сдерживал страх. Крепко.

Чем ниже я опускался, тем сильнее становилось искажение. Думаю, это было оно. Худшее, что могло предложить Течение. Уничтожьте это, и вы покорите Течение Алкиона. Вы выиграете.

Снова и снова, пытаясь не раздражать его, пробую выскочить и проскочить незамеченным. Как клоп на бедре человека. Как крадущийся леопард. Как охотник в толпе. Как червь в моей собственной кишке.

Огромная рука начала сжиматься. Я не мог выскользнуть, зажатый между двумя складками поля. Я убегал из расщелины. Она была слишком запутанной. Она растекалась слишком быстро. Это очень резко чувствовалось. Я изучал ее, но не мог определить контуры. Она была упругой и тонкой, как костяк лягушки. Она реагировала с отвращением и ненавистью; солнце было гигантским гибельным глазом, жарившим мои глаза в капоре. Оно видело меня, и я мысленно всматривался в его лицо, выбирая момент, чтобы нанести удар и вырваться, как отвратительный хищник, которым я стал, когда вторгся в ее тело.

Все еще поглаживаемый, все еще сжимаемый, но с признаками нетерпения, растущего пыла и сжирающего рвения. Все более готовый, готовый к предстоящему мгновению.

Рука со скальпелем опускается, опускается к моей шее.

Я не мог вздохнуть, мои крылья были загнуты за спину и сложены, я был обречен на смерть, шея моя согбенна, позвоночник трещал, я должен вырваться, но не мог даже вскрикнуть, не мог вдохнуть воздух и не мог его выдохнуть, я был на грани угасания, уничтожения…

«Потеряй на время сознание и позволь мне…»

Я не слышал, так как кровь била мне в уши, не мог слышать, потому что моему мозгу не хватало кислорода, я сражался за воздух, за свои чувства, за свою безопасность.

«Теряй сознание!!!»

Я отключился.

Я открыл глаза и абсолютно ничего не увидел. Я был горячий, потный и очень уставший. Тело мое было выпрямлено, словно вынесло ужасные пытки. Влага была потом. Она изливалась из меня. Но не на лицо. На нем была холодная тряпка. Когда я открыл глаза вновь, то увидел лицо Ив.

– Ты потерял сознание, – сказала она.

Это я уже знал.

– Когда?

– Как только мы сели.

– Мы внизу?

– Да.

Но я знал, что этого не могло быть. Я был без сознания не более чем несколько минут. А мы находились более чем в миллионе миль.

– Что случилось? – спросил я. – Я не помню.

– Ничего не случилось. Была грубая тряска, и я подумала, что все мы можем погибнуть. Я видела Ника, и он уже был почти трупом, призывая выйти в глубокое пространство и зовя тебя. Но ты упорно вел корабль. С тебя тек пот и слезы, но ты вел корабль. Мы следили за твоими странными движениями, но они каждый раз оказывались верными. Мы сели.

– Сколько времени… – начал было я, но вынужден был остановиться, чтобы откашляться. – Сколько времени это продолжалось?

– Пятьдесят восемь минут. Я считала. Мы внизу уже минут десять.

– Оставь меня одного, – сказал я.

Она отошла, забрав с собой тряпку.

Я закрыл глаза.

«Это сделал ты?»

«Мы. У тебя излишне расшалилось воображение. Но ты знал, что необходимо было делать».

«Ты знал, что делать».

«Я не сумел бы. Это твой мозг предлагал решения. Твои воспоминания, твои рефлексы, твои действия. Все, что я должен был делать, это удерживать их вместе, выполнять механическую работу».

«Я не машина».

«Ты должен быть машиной для того, чтобы летать. Твой мозг поразил твою механическую эффективность. Поэтому ты должен был потерять сознание».

«Если я так много значу в моем собственном теле, то я заинтересован в том, чтобы ты не вышвыривал меня».

«Я и не могу этого сделать».

«Ладно, я не сержусь».

«Ты даже не сердишься, что я здесь».

«Ты подавляешь свои возможности», – признался я.

Мог ли я остаться в живых без него? Я снова открыл глаза.

– Что-то не так? – спросила Ив. Она все еще была поблизости.

– Я болен.

Дель Арко всунул чашку с кофе мне в руку. Внезапно мне пришло в голову, что кто-то снял с меня капор и отсоединил меня от кресла. Но я слишком устал, чтобы беспокоиться. На мгновение мы оказались в безопасности, и мне не хотелось знать, что кто-то пытается нарушить это впечатление.

– Шарло был прав, – сказал капитан. – Мы нуждались в вас.

– Да, – милостиво согласился я. – Но двое других парней могли бы сделать то же самое.

Я потягивал кофе несколько мгновений, после чего ко мне вернулось ощущение своего тела. Когда все ушло в прошлое, я забеспокоился о происходившем. Я выбрался из кресла и вгляделся в мир снаружи.

Там мало что можно было увидеть. Вид был ужасным, но не пугал. Я почувствовал доверие – я мог придумать ужасно много тварей, которые могли бы населять этот мир.

Я настроился на знаменитый сигнал «Потерянной Звезды». Он доходил громко и чисто. Я, конечно, слышал его и прежде, но только в виде иллюзорного слабого шепота. Теперь, несомненно, он был реален. Не желанный шепот. Не песня сирены. Это был звук, удобный для восприятия. Почти домашний.

– Ну, – сказал я. – Там сокровища капитана Кидда. Помеченные отметками «X». А теперь дайте мне поесть и отдохнуть.

– Хочешь спать? – спросила Ив.

– Нет. Я только прикорну на часок—другой, а затем мы отправимся в чащобу. Это будет недолго. Скажи Джонни, чтобы он подготовил первый рейс. И, – добавил я, – запомните лучше все, что самая медленная часть космического полета – это посадка на такси в город. Она может быть хуже всяких ожиданий, но не нужно рассчитывать именно на это.

20

Конечно, был диспут о том, кому что делать. Все хотели ехать, и никто не хотел оставаться. У меня были собственные причины не брать с собой еще кого-то, но дель Арко не собирался дать мне первому осмотреть «Потерянную Звезду». Он все еще полагал, что это его увеселительная прогулка.

Наконец аргументы были исчерпаны, восстановилось статус кво. Кто-то должен остаться на корабле, и кто-то должен суметь поднять его, если поисковая партия не вернется. Поэтому перст судьбы остановился на Ротгаре и Ив. Ротгар не был героем, и он был вполне удовлетворен таким решением. Но Ив заявила, что на борту должен остаться компетентный пилот. К несчастью, ей напомнили, что компетентный пилот является незаменимым и единственным экспертом по чужим мирам и должен идти. Мы взяли Джонни вопреки моему желанию. Но дель Арко был капитаном, и противные аргументы не были вескими и убедительными.

Таким образом, трое из нас сели в десантный вездеход – разновидность танка-амфибии, – сконструированный и построенный на Пенафлоре и являвшийся последним словом в деле транспортировки на чужих мирах. Пенафлор имеет неестественно завышенные требования в отношении эффективности бронезащиты, которую испытывают даже на боевое применение. Но это все же было много быстрее, чем идти пешком или же, как альтернатива, снова поднять «Лебедь» с риском на этот раз не избежать кораблекрушения. Я, конечно, не хотел этого делать – вносить возмущения в пространство, подобное этому. Было совершенно очевидно, что эффекты искажения были так же велики на поверхности планеты, как и в пространстве.

Правда, на поверхности особо не поскачешь вверх-вниз. Поток здесь не был достаточно сильным, чтобы именовать его чем-то большим, нежели каприз. Тем не менее здесь была жизнь, – жизнь в экстремальных условиях, только она могла существовать в атмосфере земного типа. Все, что здесь жило, было и способным изменяться.

Это означало в обычных условиях, что искажающие волны приходят в измененный район, а жизненные формы поглощают энергию волн. Только неподвижные объекты могут сопротивляться силам такой величины. Бронированные вездеходы и космические скафандры могли выстоять против искажений точно так же, как они могли стоять под солнечными лучами и жесткой радиацией. Но жизненная система не может эволюционировать в железном ящике. Она не может хранить местные условия на значительном протяжении. Она должна жить с ними. Жизненные формы существуют за счет искажающей энергии. Они всасывают непостоянное течение, запитывают в русла и используют. Единственной их проблемой является сверхизобильная поставка энергии. Они должны придумывать пути ее использования, которые не были бы просто необходимы в эмпирическом списке.

И поэтому они постоянно изменяли форму.

Каждая искажающая волна – их частота менялась каждые десять минут, до полудюжины в минуту – давала повод для изменения ландшафта. Это была ритмическая часть. К тому же жизненные формы могли использовать сэкономленную энергию, чтобы внести изменения между волнами. Каждая биоформа испускала такой флюид, какой хотела. Она могла принять любую желаемую ею форму, или вовсе никакой, в точности на такое время, чтобы удержаться на мгновение или два. И так как искажающая энергия из солнечной области была крайне обильна, то не было пределов изобилию форм жизни, кроме самой жизни. Изменяющаяся система, рассуждал я, должна осуществить очень быструю эволюцию только в одном направлении. Полная возможность изменения была пассивным сбросом энергии. Владение подачей и приемом. Но означает ли это, что мы – как агрессоры – были в безопасности? Возможно, нет – ловчая яма весьма пассивный вид западни.

Дальше мы не пошли до тех пор, пока я не определил, что местные жизненные формы не так уж многосторонни, как мне казалось вначале. Существовал определенный набор форм, которые они могли принимать. Все было достаточно ординарно. Не было резких углов и прямых линий, не было и осевых соединений. Цилиндры и сферы были, вероятно, предпочтительнее, но изогнутость и волнистость вполне обычны, и несколько раз я видел изогнутые лентой Мебиуса существа.

Вначале я думал, что подобная жизненная система должна легко достигнуть разумности, но позднее понял, что это невозможно. Интеллект необходимо улучшать своеобразной медитацией между стимулом и действием: на человеческом примере это рационализация. Есть расы, которые нерациональны – у них нет памяти и языка, – но они все еще могут квалифицироваться как разумные. Они получили псевдоэмоциональную систему воздействия как интерпретатор физических сигналов и своеобразный прибор по принятию решений, который модифицирован чисто интроспективными значениями, ничего общего не имеющими с условием Павлова. Они не работают на чистом рефлексе. Это совершила жизненная система. В ней нет расхождения между стимулом и сигналом. Нет расхождения, которое могло привести к появлению разума.

Я решил, что это, скорее всего, простейшая биосфера. Тем не менее я не отбросил свои первоначальные предположения и здоровую порцию подозрительности. Мы с дель Арко были вооружены. Джонни – которому мы поручили управлять транспортным средством – тоже имел разнообразнейший арсенал наготове. Огненная мощь, конечно, была неотъемлемой частью конструкции вездехода пенафлорцев.

Мне не нравилось передвижение внутри форта. Одно дело нести мобильное небольшое оружие, чтобы защитить себя от непредвиденных опасностей. И совершенно другое – иметь с собой что-то, что постоянно тревожит чужой мир и имеет достаточное количество жара, чтобы испепелить континент. Это слишком много, чтобы задумываться над каким-то решением. И конечно, чужаки точно такие же, как и люди – в некоторых отношениях. Все, что они делают после того, как выв них выстрелите, так это превращают ад во много раз более проклятое место. Это происходит чаще всего из-за сумасшествия или испуга, но разве можно было полагаться на ребенка вроде Джонни? Правильно, когда приказывают не стрелять без крайней необходимости, но ведь так редко можно узнать наперед, что есть крайняя необходимость, чаще всего это выясняется, когда все уже позади, слишком поздно.

Первые сто миль мы преодолели весьма быстро, и никто нас не беспокоил. Прибор вспышками подавал нам сигналы, указывающие на возмущения искаженного поля, несмотря на нашу защиту, но пока шли сигналы, мы не могли сбиться с курса. Радиосвязь с кораблем была громкой и четкой, но сто миль – это не так уж и много, а нам предстоит пройти еще несколько сотен. Мы путешествовали большей частью по растительности, которая резко меняла и цвет, и форму, поэтому за одну минуту мы проезжали вдоль яркой голубой долины с желтыми пятнами, а в следующее мгновение она могла быть красной или черной. Я никогда не видел такой поверхности: покрытие было настолько толстым, что наши колеса имели достаточно прочную и ровную опору. Растительность дрожала от прикосновения и старалась ускользнуть из-под колес. Ковер растительности был плотным, но не высоким – после нашего продвижения он быстро поднимался.

Я постоянно осматривал поверхность. Она была неодинаковой, и это требовало от меня значительных усилий, чтобы фиксировать все отличия. Я обманулся в надежде найти – «более высокий» уровень жизненных форм. Нет пасущихся стад, нет мух, нет быстрого движения.

Не было стандарта, который я мог бы обратить к системе, сделав ее более всесторонней. Место охотящегося четвероногого с огромными клыками по-прежнему оставалось свободным. Самой большой опасностью здесь было то, что мы не знали, что здесь может представлять опасность.

Затруднения возникли, когда мы достигли места, которое выглядело как гигантская плоская равнина. Снизу нас слегка постукивало, а сверху мы видели бесконечный пестрый ковер с цветами, растущими на глазах и лопающимися от масла. По мере приближения мы могли видеть листья, ветки и цветы, которые все время менялись. Они уходили в стороны, съеживались и беспомощно перекатывались. Но дальше мы не видели никаких очертаний – только цветы и сверхъестественное однообразие. Долина тянулась до самого горизонта во все стороны. Далеко справа начало заходить солнце. Его непостоянный свет угасал и мерцал, диаметр изменялся. В ослепляюще белом и резком, по-электрически желтом свечении были ясно видны выступы.

Джонни спускал нас по склону – где я видел голую скалу, впервые взгромоздившуюся из этих живых ножек, – на равнину. Тут мы остановились.

– На колесах не доберемся, – сказал он. – Я спущусь вниз. Продеремся.

– Не продерешься – поплывешь. – сказал я. – Это море.

– Покрытое растениями?

– А почему бы и нет? Даже на прекрасных обычных мирах существуют такие моря. Поверхность их затянута сорной травой, саргассовыми водорослями, обтягивающими их словно кожа, – гроздь растительных островов. Тысячи квадратных миль на многих мирах. Это вполне обычно.

Он запустил турбины, и винты начали толкать нас через эту мешанину. Это была в большей степени вода, чем растительность. Растения не оказывали нам сильного сопротивления. Море изменило приспособляемость к нам – из желания оказать услугу. Очень вежливо.

– Далеко ли другая сторона? – угрюмо спросил дель Арко. Ему было скучно.

– Как знать? Может быть, «Потерянная Звезда» погрузилась на целых пять морских саженей в глубину. Лучше вызвать «Лебедь» и сообщить им, что до завтрашнего ужина мы не вернемся.

Капитан проинформировал Ив, что мы наткнулись на болото и продвигаемся медленно.

– Между тем, – предложил я, – давайте все вспомним, что терпение – это достоинство и очень хорошая черта характера.

Вынужденное снижение скорости превратило пятьсот миль в очень долгую дорогу. Я был рад, что справился и посадил корабль так близко – вернее, ветер справился. По масштабам планеты пятьсот миль – это небольшое расстояние.

– Мы можем сыграть в карты, – сказал Джонни, – или еще во что-нибудь.

– Если тебе скучно, – сказал я, – пусть тебя сменят.

– Кто сменит? – ответил он. – Я здесь сижу, не делая ничего. Мы движемся одним курсом по неподвижному морю при спокойной погоде. Кто еще нужен?

– Не знаю, – сказал я. – Мы можем встретить морское чудовище.

Никто не рассмеялся. Я был похож на юмориста, стоявшего перед лицом смерти. Когда события подавляюще обыденны, сардоническая ирония так жег привычна, как и подавленность.

Я предостерегал о реальной возможности встретить морское чудовище, но в целом это было предостережение о том, что нам может встретиться все, что угодно. Ничего не случилось. Ничто не предвещало, что что-то может случиться. Даже дождя не было.

Я удовлетворился мыслью, как прекрасно было бы разрешить кому-то еще управлять, и это было лучшим шансом расслабиться с тех самых пор, как меня подобрала «Элла Марита».

Мы передвигались на колесах, пока не съехали в океан, – это был океан, а не просто соленое озеро или канал. Безграничность его начинала угнетать. Постепенно я определил, что наша дорога должна приближаться к концу. «Потерянная Звезда» не могла полностью находиться под водой, если ее сигнал все еще доходил до нас. Если бы она оставалась в воде, то не смогла бы так хорошо сохраниться. Космические корабли сконструированы в расчете на воздух, а не на воду. Если она просуществовала восемьдесят лет, то только потому, что была на поверхности и на суше.

Солнце все еще летаргически догорало над горизонтом. Местное дневное освещение могло продержаться еще часов пять, а нам, по общему мнению, нужно было еще часов восемнадцать. Местная ночь могла быть длиннее или короче, но я решил, что она, похоже, будет такой же продолжительности, как и день. Данный мир не имел осевого наклона (Алахак дал мне раньше примерное описание). Я подверг сомнению расчеты «Карадок» (они слишком давно их делали), что мы сумели сесть так близко, но все свидетельствовало о том, что погрешность была невысока.

Я сообразил, что даже в течение ночи света будет достаточно, чтобы видеть. Последний луч солнца прочертил длинную сумеречную линию, изломанную в искривляющих полях. Но даже такая, ночь была столь же удобна, как и день. Хотя ночь на чужой планете – всегда плохое время, где бы это ни было.

Тем временем «Потерянная Звезда» сигналила все ближе и ближе. Солнце зашло, а мы все еще были в море. Я спросил себя, неужели кто-то дожидается ночи? Пока мы чувствовали себя в безопасности, но предполагали встретиться с насмешливым приемом. Однако я недолго размышлял об этом. Мы могли вскоре получить удар в спину, и сейчас все трое чувствовали желание находиться подальше от Течения. Перспектива провести в бронированном трясущемся вездеходе два дня была отвратительной.

Я был прав, ожидая, что ночная тьма не будет слишком интенсивной. Хотя этот мир и был безумным, но он был идеально сориентирован для того, чтобы использовать естественную иллюминацию. Нас освещал слабо различимый сектор ядра Алкиона и могучая когорта из тридцати ближайших звезд с сильным световым излучением. Зияющая пропасть ядра висела в небе наподобие огромного занавеса, исторгая бледный, но эффективный свет. Горизонт пылал белым, окружая нас гигантским серебряным кругом, сияющим как драгоценный камень.