Текст книги "Ближе, чем ты думаешь"

Брэд Паркс
Ближе, чем ты думаешь

Brad Parks

Closer Than You Know

© 2018 by Brad Parks

© Сорокин К., перевод, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2021

* * *

Посвящается Алисе Мартелл – с благодарностью за ее талант, преданность, мудрость и бесконечную доброту

Глава 1

Он надел лучший костюм, в котором обычно появлялся только на похоронах.

На ней был жемчуг. С ним она больше чувствовала себя матерью.

Взявшись за руки, они пошли по бетонной дорожке к Управлению социальной службы долины Шенандоа, отделения которого занимали унылое здание с облицованными металлом стенами. Ни зелени, ни украшений – ни единой попытки сделать прилегающую территорию более привлекательной. Как и у любого подобного учреждения округа, у социальных служб не было ни средств, ни желания заниматься облагораживанием. Сюда ведь по своей воле не приходят.

Мужчина остановился у входной двери:

– Помни: мы идеальны, – обратился он к жене.

– Идеальная пара, – отозвалась она.

Он толкнул дверь, и они прошли по мрачному коридору, выложенному из шлакоблоков, к приемной. На глаза попался знак «ОРУЖИЕ ЗАПРЕЩЕНО».

Вскоре они оказались в помещении с расставленными по периметру синими стульями из искусственной кожи и стенами, увешанным грозными предостережениями о фальшивых продуктовых талонах. Группка посетителей, которым «повезло» родиться в семьях, поколениями живших в нищете, уставилась на супругов. Жемчуга и костюмы были здесь редкостью.

Не обращая на них внимания, мужчина и женщина пересекли комнату и представились администратору, затаившейся за толстой глыбой прозрачного пластика. Не самая легкая работа: выплачивать пособия, отклонять запросы, распределять детей, жертв насилия, и беспризорников, забирать их из одних семей и отдавать в другие. Тут всякое случается. Вскоре к супругам вышла назначенный им специалист по делам семьи, женщина с тугим конским хвостом на голове и в очках в квадратной оправе. Обратившись к ним по именам, она тепло, с улыбками и объятиями поприветствовала их.

Нынешний прием разительно отличался от их предыдущей встречи около трех месяцев назад: тогда всё ограничилось сухими рукопожатиями и объяснимым недоверием. Без повода подобные семьи не обращались в социальные службы долины Шенандоа и не вызывались стать приемными родителями. Подобные семьи – со средствами, связями; одним своим видом создававшие впечатление, что не привыкли долго ждать желаемого, – либо обращались в частные агентства по усыновлению, либо сами уезжали за границу: в Восточную Европу, если хотели усыновить белого ребенка, в Африку, Азию или Южную Америку, если им было все равно.

«Серьезно? – хотела спросить их специалист по делам семьи. – Как вы здесь оказались?»

Но в ходе беседы супруги добились ее расположения. Рассказали о неудачных попытках забеременеть, затем о тестах, которые показали, что они никогда не смогут иметь собственных детей.

Они всё еще не теряли надежды и решили усыновить местного ребенка. Зачем ездить за границу, когда прямо здесь, в двух шагах, многие дети нуждались в помощи? Они искали того, кому была бы нужна их любовь.

Сотрудница социальной службы пыталась объяснить им, что здесь не было никаких гарантий. Могут пройти месяцы или годы, прежде чем найдется ребенок, которого они смогут усыновить. И даже в этом случае есть вероятность, что после какого-то времени, потраченного на воспитание ребенка, им придется вернуть его родной матери. Усыновление всегда было крайним средством. Для социальных служб – не говоря уже о законах штата Вирджиния – всегда предпочтительнее воссоединение детей с их биологическими родителями.

Услышав это, женщина принялась грызть ногти. Мужчина же ничуть не смутился.

После этого собеседования последовали ознакомительное родительское собрание, а затем учебные занятия. Супруги делали заметки, задавали вопросы и в целом вели себя так, будто пытались стать лучшими учениками в классе.

При осмотре их дома проверили каждый уголок – всё было безупречно: начиная от детских замков и заканчивая детекторами дыма.

А детская? Идеальная. Кроватка превосходила все требования. Подгузники были сложены аккуратными стопками. А стены недавно перекрасили в синий.

– Синий? – поинтересовалась специалист по делам семьи. – А что, если окажется девочка?

– У меня предчувствие, – ответил мужчина.

Они прошли проверку на отсутствие уголовной судимости. Расчетные листки подтверждали высокие доходы. Банковские выписки демонстрировали рост резервных фондов.

Страхование жилья – есть. Автострахование – есть. Страхование жизни – есть. Врач подтвердил, что будущие мать и отец совершенно здоровы. Блестящие рекомендации.

За тринадцать лет работы специалист по семейным делам общалась с сотнями семей. Даже у лучших, самых любящих, самых добрых из них были свои проблемы.

У всех были недостатки, кроме этой семьи. Она никогда не встречала пару, настолько готовую к тому, чтобы завести ребенка.

Они были идеальной парой.

Официально социальные службы в долине Шенандоа не ранжировали потенциальных приемных родителей, но был ли вопрос, кто будет первым в очереди, если появится подходящий ребенок?

Даже сейчас супруги держались так, словно присутствовали на важной публичной церемонии, хотя на самом деле они пришли в убогий кабинетик, в котором не было даже окон, чтобы получить одну-единственную бумажку. Это был сертификат, подтверждающий, что они выполнили все необходимые процедуры, чтобы занять свое место среди других желающих стать приемными родителями.

Они сияли, когда им вручили сертификат. Теперь делу был дан законный ход.

И снова объятия. Снова улыбки. Администратор вышла из своего укрытия, чтобы сфотографировать их – такой важный для пары момент заслуживал снимка.

Затем они ушли.

– Что, если всё это было затеяно напрасно? – спросила женщина, выходя из здания.

– Такого не будет, – заверил ее мужчина.

– Ты действительно думаешь, что всё получится?

Он наклонился к ней:

– Не переживай, – сказал он. – Совсем скоро у нас будет ребенок.

Глава 2

Если вы, как и я, работающая мать, то знаете, насколько очевидна эта истина: хорошие няни – которые внушают доверие и берут не дорого – встречаются реже, чем безупречные алмазы, а по ценности по крайней мере вдвое их превосходят. Они словно соединительная ткань, без которой все разваливается, кислород в легких, жизненно важный витамин, который делает движение возможным.

С другой стороны, без хорошей няни, особенно в случае с младенцем, и всё остальное выходит из строя. Потерять няню, особенно когда у тебя на руках младенец, – это все равно что стать парализованным.

И эту катастрофу я пыталась предотвратить во вторник вечером в начале марта, когда неслась к дому Иды Фернклифф, одним глазом следя за дорогой, а другим глядя на часы, стрелки которых зловеще приближались к шести вечера.

Миссис Фернклифф присматривала за нашим трехмесячным Алексом с тех пор, как он отправился в ясли, когда ему было шесть недель. В обращении с детьми и младенцами она проявляла магические способности Гарри Поттера: терпелива и добра, заботлива и спокойна, невозмутима в любой ситуации.

Со взрослыми же она превращалась в Волдеморта. Мой муж Бен называл ее Кайзер, как кайзера Вильгельма[1]1
  Вильгельм II – последний германский император и король Пруссии. Царствование Вильгельма было ознаменовано усилением роли Германии как мировой промышленной, военной и колониальной державы и завершением Первой мировой войны, поражение в которой привело к свержению монархии в ходе Ноябрьской революции. (Здесь и далее – прим. пер.)


[Закрыть]. И не только из-за ее усиков. У нее были свои правила, которым она следовала с немецкой педантичностью, ожидая того же от других.

Одно из таких правил – детей нужно забирать к половине шестого, не позже. Она разрешала опоздания на пятнадцать минут, хотя столь великодушную поблажку миссис Фернклифф даровала, поджав губы и испепеляя взглядом. По истечении этого времени она штрафовала на двадцать долларов и доллар сверху за каждую последующую минуту.

Приезд после шести был поводом расторгнуть договор. И мы подписались под этим: я, Мелани А. Баррик, и мой муж, Бенджамин Дж. Баррик. И миссис Фернклифф ясно дала понять, что она не колеблясь воспользуется этим пунктом договора, когда я трижды задерживалась из-за своего жалкого сменщика Уоррена Плотца – каждый раз он опаздывал больше, чем на полчаса, и из-за него я потом неслась как угорелая и приезжала в 5:52, 5:47 и 5:58 соответственно.

Жалобы на вечно опаздывавшего Уоррена ни к чему не привели. Видимо, будучи сыном владельца компании, он считал, что имеет право вытирать о других ноги. Я могла бы просто не задерживаться независимо от того, приходил ли он вовремя или нет, если бы не первое правило «Даймонд Тракинг», согласно которому диспетчерский пункт – путеводная нить для колесящих по стране сорока шести фур со свежими продуктами, должен бесперебойно работать двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.

А я просто не могла позволить себе потерять эту работу. Мне платили восемнадцать долларов в час и не требовали ни цента за медицинскую страховку – привилегия, стоившая того, она включала бесплатный детский осмотр – особенно сейчас, когда у нас появился Алекс.

Безусловно, работать диспетчером грузовой компании в тридцать один год совсем не то, чем я ожидала заниматься, когда выпустилась из Университета Вирджинии с отличием и надеждой заниматься значимой работой в какой-нибудь социально ответственной организации.

Но мои благородные порывы неожиданно столкнулись с реалиями выпускного 2009 года – самого ужасного в истории современной Америки для тех, кто только вышел на рынок труда. К тому же положение усугубляла степень по английской литературе, означавшая, что я красноречива, учтива – а значит, никому из работодателей не нужна.

Потребовались пять лет и тысяча безуспешных сопроводительных писем к откликам на вакансии – пять лет, в течение которых безработица перемежалась с подачей латте в «Старбаксе» – прежде чем я получила эту работенку. И я не собиралась бросать ее, пусть даже из-за вечных опозданий Уоррена Плотца мне бы еженедельно грозили приступы стенокардии.

На часах было 5:54, когда я подъехала к светофору на бульваре Статлер, полукругом опоясывающем восточную сторону Стонтона, старомодного городка с населением около двадцати пяти тысяч человек в долине Шенандоа в Вирджинии. В основном мне нравилось неторопливое течение жизни Стонтона, если это не касалось водителей, оставлявших перед собой промежуток длиной в шесть машин, что вынуждало меня петлять по дорожным полосам, обходя их.

По горькому опыту я знала, что от Статлера до дома миссис Фернклифф ровно шесть минут езды. Значит, если я стою на светофоре в 5:54, то успеваю. Но едва-едва.

Когда до светофора оставалось около сотни ярдов, загорелся желтый. Сколько я буду ждать, пока загорится зеленый, было, наверное, известно только богам, ведающим хронометражем Вселенной. Если я остановлюсь, то наверняка не успею вовремя. Миссис Фернклифф откажет нам, и потом долго придется искать новую няньку.

А это, я уже знала, дело пропащее. Бен был аспирантом с жалкой стипендией – выросший в Алабаме бедный чернокожий вряд ли мог рассчитывать на семейную поддержку, – поэтому какой-нибудь новомодный центр ухода за детьми, обещавший, что к трем годам ребенок овладеет квантовой физикой, нам был не по карману. Нам оставались только детские сады на дому, большинством которых, казалось, заправляли заядлые курильщики, рассеянные прабабушки или люди, не видевшие ничего страшного, если ребенок случайно вдохнет свинцовые опилки.

Я нажала на газ. Свет сменился на красный буквально за наносекунды, прежде чем я пересекла сплошную белую линию.

Да и черт с ним. Успела же. Я тяжело выдохнула.

В зеркале заднего вида я увидела мигающие синие огни полицейской машины Стонтона.

Штраф за нарушение правил дорожного движения – и через двадцать три минуты я в полном бешенстве въехала на короткую подъездную дорожку миссис Фернклифф. Схватив квитанцию с надеждой пробудить ей снисходительность Кайзера, я взбежала по ступенькам и схватилась за ручку входной двери.

Закрыто.

Странно. Обычно миссис Фернклифф оставляла дверь открытой. Ей не хотелось отвлекаться на посетителей и оставлять детей без присмотра.

Я нажала кнопку дверного звонка и стала ждать. Пятнадцать секунд. Тридцать секунд. Я снова нажала кнопку.

– Миссис Фернклифф, это Мелани Баррик, – громко сказала я, зная, что она дома и просто злится на меня. – Извините, я опоздала. Меня снова задержали на работе, и по дороге сюда я так торопилась, что меня остановила полиция. И… Я позвонила бы, но не смогла найти свой телефон.

Господи, как жалко звучали мои оправдания. Не могу сказать, что я худшая мать из всех – мои собственные родители, которые отдали меня на усыновление в девять лет, уже давно закрепили свои права на этот титул – но, похоже, я успешно стремилась к тому же.

– Простите меня, хорошо? – продолжила я. – Мне очень, очень жаль. Не могли бы вы открыть дверь?

Ответа по-прежнему не было. Может быть, она просто собирала вещи Алекса, чтобы бросить мне их в лицо вместе с ребенком.

И договором с выделенным условием приезжать до шести часов.

Выждав минуту на крыльце – интересно, обойдется ли мне это еще в один доллар? – я слегка разозлилась. Сколько она намерена отмалчиваться? Я постучала в дверь костяшками пальцев.

– Миссис Фернклифф, пожалуйста, – умоляла я. – Извините за опоздание. Правда, я сильно задержалась. Простите, я ужасная мать. Простите за все.

И по-прежнему никакого ответа.

Наконец из-за двери послышался строгий голос миссис Фернклифф:

– Уходите. Уходите, или я звоню в полицию.

– Да, разумеется. Просто дайте мне забрать Алекса, и мы поедем.

А потом миссис Фернклифф сказала такое, отчего меня словно пронзило электрическим зарядом в несколько гигаватт.

– Алекса больше нет.

Резко перехватило дыхание.

– Что?

– Его забрала социальная служба.

Теперь электрический заряд пробежал с ног до головы. Я знала, что миссис Фернклифф была строгой, но это уже похоже на патологию.

– Вы передали его социальной службе только потому, что я опоздала на двадцать минут? – взвыла я.

– Я не делала ничего подобного. Они пришли и забрали его несколько часов назад.

– Что? Почему? Что за…

– Спросите об этом у них. А теперь убирайтесь. Не хочу, чтобы вы появлялись у моего дома.

– Миссис Фернклифф, почему социальная служба забрала Алекса? Я просто не понимаю, что происходит!

– Ладно, – будто сплюнула она. – Мне всё про вас рассказали. Надеюсь, они увезли ребенка как можно дальше от вас.

– Что вы несете?

– Я звоню в девять один один.

– Но не могли бы вы просто… поговорить со мной? – Никакого ответа. – Пожалуйста, миссис Фернклифф, прошу вас…

Но она не отзывалась. Я слышала ее голос по ту сторону двери – она нарочно громко говорила – сообщавший полиции Стонтона, что к ней ломятся в дверь и она боится за свою безопасность.

Понимая, что у меня нет выбора и что непоколебимая миссис Фернклифф вряд ли передумает, я спустилась с крыльца и вернулась к машине.

Сидя за рулем, я понимала, что должна найти Алекса, но была слишком ошеломлена, чтобы собраться с мыслями и придумать, как действовать дальше.

Мне всё про вас рассказали. Надеюсь, они увезли ребенка как можно дальше от вас.

Что это вообще могло значить? Алекс не голодал. На его теле не было синяков. Да и не могло быть: мы никогда не били его.

Все, что могло прийти мне в голову – так это то, что в соцслужбу на меня просто кто-то настучал. Если вы, подобно мне, воспитывались, переходя от одной приемной семьи к другой, то наверняка знаете этот тип людей: эдакий подлый, мерзкий, мстительный подвид человека, который станет пользоваться прикрытием социальной службы как оружием, строча анонимки на соседей, коллег или кого угодно другого, к кому он испытывает ненависть.

Я не думала, что среди моего окружения есть кто-либо подобный. Уоррен Плотц явно не способен на такое предательство: он просто-напросто проспал бы все на свете. Я не конфликтовала ни с кем из соседей. У меня не было врагов.

По крайней мере я о них не знала.

Я заставила себя съехать с подъездной дорожки и выехать на улицу, хотя бы ради того, чтобы миссис Фернклифф не успела натравить на меня полицию.

Но когда я это сделала, меня охватила паника.

Алекса больше нет.

Его забрала социальная служба.

Чем больше я пыталась убедить себя в том, что произошло простое недоразумение, тем больше понимала, как ошибалась. Социальные службы не являются за просто так и не отбирают чьего-то ребенка только потому, что нянька пожаловалась на поздний приезд родителя. Они делают это только тогда, когда у них есть веские причины или, по крайней мере, когда они считают, что эти причины у них в самом деле есть.

И они без соответствующих поводов не возвращают ребенка родителям.

Это был один из тех принципов, которые мне пришлось усвоить, пока я пребывала под опекой штата. Но главному выученному мной в детстве уроку – который теперь откликнулся подобно старому – меня научила одна из приемных сестер. Я тогда размышляла о том, как меня вырвали из привычного, удобного места, чтобы без видимой причины отправить в приют.

– Это ведь настоящий кошмар, – простонала я.

– Нет, дорогая, это система опекунства, – ответила она. – Беда всегда ближе, чем ты думаешь.

Глава 3

Все тело покрылось холодным потом. Машиной я управляла чисто интуитивно. Похоже, мои руки напрочь прекратили мне подчиняться.

Я свернула на проспект возле той улицы, где жила миссис Фернклифф. Двойная желтая линия казалась размытой от застилавшего глаза пота или слез. Мне хотелось позвонить Бену. Просто до ужаса хотелось. Но в дополнение к своим исследованиям и двум классам, в которых он работал ассистентом преподавателя, ему еще приходилось частично вести обучение в Центре образования в Университете Джеймса Мэдисона. Он никогда не брал трубку, когда работал со своими учениками.

Возник вопрос и о том, куда же делся мой телефон. Я поискала в привычных местах: на столе у входной двери, в сумке с подгузниками, за диванными подушками, – и не нашла его.

Единственный человек, к которому я могла бы обратиться в подобной ситуации, был Маркус Петерсон. Он был моим менеджером в «Старбаксе», а сейчас просто оставался хорошим другом, который бросил бы все, чтобы помочь мне.

Единственная проблема была в том, что его контакты тоже были сохранены в пропавшем телефоне. В самом деле, кто теперь запоминает наизусть телефонные номера друзей?

А больше обратиться было не к кому. Остальные мои друзья либо жили слишком далеко, либо же я общалась с ними лишь от случая к случаю. Что касается наших родителей, то Бен был из Алабамы, а моих, можно сказать, и вовсе не существовало. Вот один из самых жестоких фактов взросления в приемных семьях: когда дела идут хуже некуда, не к кому обратиться, нельзя опереться на родное плечо.

Совершенно не представляя, как действовать дальше, я поехала в социальную службу, надеясь, что Алекс все еще там или что кто-то еще, работающий допоздна, сможет сообщить мне его местонахождение.

Ближайший офис находился в Вероне, рядом с комплексом правительственного центра. Социальные службы долины Шенандоа были одним из двух агентств, с которыми мне довелось познакомиться еще в детстве. Их офисы, как правило, представляли собой строгие кирпичные коробки без окон наподобие складов. Что ж, ладно. Если вы когда-нибудь были ребенком, которого вечно таскали с места на место, может быть, и вам знакомо чувство, что тебя вроде как… складируют.

В четверть седьмого вечера во вторник на стоянке была лишь одна машина, маленький «шеви». Может быть, его владелец все еще на работе и подскажет мне, что да как.

Вход для сотрудников располагался в левой части здания. Над дверью горел маленький фонарик в защитной сетке. У двери не было ни звонка, ни домофона.

Не зная, что еще можно предпринять, я стала стучать кулаком в дверь.

Прямо скажем, такое решение было немногим лучше, чем если бы я сразу сломала себе руку. Ростом я всего полтора метра, а вешу несчастные пятьдесят четыре килограмма – вряд ли я представляла собой серьезную угрозу для прочной стальной двери. Однако я попыталась сделать все возможное, тарабаня в дверь, как в огромный железный барабан. Так меня точно должен был услышать владелец «шеви».

Я начала стучать в дверь ровным ритмом: четыре удара, пауза, затем еще четыре удара.

Бум, бум, бум, бум. И ждем. Бум, бум, бум, бум. И снова ждем.

Наконец оттуда раздалось:

– Чем могу помочь?

Этот голос из-за двери был женским.

– Ох, спасибо, спасибо, – говорю я, сознавая, как измученно звучит мой голос. – Кто-то из социальной службы сегодня пришел и забрал моего сына у няньки… Я просто… Просто хотела поговорить с теми, кто за это отвечает, и все уладить.

Я изо всех сил старалась не выглядеть вконец отчаявшейся женщиной.

Повисла пауза.

– К вам кто-нибудь звонил или заходил? – спросила она наконец.

Она задала мне вопрос, что само по себе было необычно. Не по правилам. Но ведь и вся ситуация была необычной, не так ли? Нельзя же просто так отобрать у матери ребенка без хоть какого-нибудь уведомления.

– Нет. Никто, – ответила я с облегчением, потому что даже такой нейтральный вопрос заставил меня почувствовать, что женщина эта мыслит здраво, раз уж решилась поговорить со мной.

– Хорошо, подождите. Как вас зовут?

– Мелани Баррик. Моего сына зовут Алекс. Его забрали из дома Иды Фернклифф на Черчвилл-авеню, а я… Я даже не знаю почему.

– Хорошо. Мне нужно кое-куда позвонить. Я скоро вернусь.

– Спасибо, – сказала я. – Огромное спасибо.

Я продолжала стоять, глядя на дверь. Температура на улице, похоже, была не выше пяти градусов, а я не потрудилась захватить куртку, когда уходила с работы. Но все это не имело значения. Мое сердце бешено колотилось, так что холода я даже не чувствовала.

Я надеялась, что они, прямо сейчас осматривают Алекса: его пухлые коленки, его открытую улыбку, его всегда сияющие серо-голубые глаза. И они видят, что ребенок не подвергался насилию в семье.

Может, кто-нибудь и пытался мне позвонить, но в нашей квартире нет стационарного телефона; мой же мобильник, оставленный неизвестно где и, скорее всего, в хлам разряженный, наверняка сразу перевел звонок на голосовую почту.

Но вроде бы ситуация начинала налаживаться. Наверняка для окончательного решения вопроса потребуется время – у социальных служб на все требуется черт знает сколько времени – но потом, вечером, Алекс вернется к нам домой. Будет спать в своей кроватке, станет просыпаться среди ночи, чтобы я покормила его, и все такое. Как и обычно.

С другой стороны двери я услышала неуверенное:

– Вы здесь?

– Да, да. Я здесь, – сказала я, наклонившись к двери, словно это могло приблизить меня к Алексу.

– Я поговорила с моим руководителем о вашем деле. Она сказала, чтобы вы вернулись утром.

В моей голове словно что-то взорвалось.

– Что?! – завопила я. И вовсе не потому, что не расслышала ее слов.

– Извините, но я передаю вам все слово в слово. Она сказала, что о процедуре вам расскажут потом.

Процедура? Мы стали частью какой-то процедуры?

– Но где он? – спросила я.

– Извините, я не могу вам этого сказать.

– Нет, подождите, – отчаянно взмолилась я. – Вы не можете просто так забрать моего сына, а потом ничего мне не сказать. Я же… Я же его мать. У меня есть права. Это… это же безумие. Не могли бы вы хотя бы открыть дверь и поговорить со мной?

– Извините, мэм, – сказала она, уже гораздо тверже. – Вам придется вернуться утром.

– Нет, нет! – я уже кричала. – Это жене справедливо! Вы совершаете ошибку, огромную ошибку. Я знаю, что кто-то подал жалобу или что-то в этом роде, но, кто бы это ни был, он лжет. Они лгут вам. Вы же знаете, люди постоянно лгут. Послушайте, они же просто используют вас, чтобы отомстить таким, как я! Вы должны это понимать!

Меня уже не волновало то, что я говорю, словно сумасшедшая.

– Возвращайтесь утром, мэм, – сказала женщина. – А мне нужно идти.

– Можно мне самой поговорить с вашим руководством? Ведь… ведь я вовсе не плохая мать. Я бы никогда не причинила боль своему ребенку. Я просто хочу взглянуть на него. Убедиться, что с ним все в порядке. Неужели вы не понимаете? Пожалуйста!

Ответа не было. Я снова постучала в дверь.

– Пожалуйста! – в отчаянии произнесла я. – Пожалуйста, помогите мне!

В течение следующих пяти или десяти минут все более истерично я твердила свою просьбу во всех возможных вариациях.

Мне довелось многое узнать о системе социальной защиты детей, поскольку недостатки ее работы я испытала на себе. Я видела, как самые благие намерения рассыпались в прах перед непримиримостью и бессмысленностью бюрократической машины. Мне пришлось повстречать множество взрослых людей, которые откровенно пользовались отсутствием должного надзора со стороны соцслужб: среди них были и нерадивые соцработники – законченные лентяи, работавшие спустя рукава, лишь бы удержаться на рабочем месте, и семьи, которые брали на воспитание детей исключительно ради выплаты пособий.

Да, таких было меньшинство. Но в этот огромный аппарат втягивались и хорошие люди тоже, а он был слишком неуклюж и слишком перегружен так называемой борьбой за облагораживание общества. Этот громоздкий механизм неизбежно создавал больше проблем, чем был призван решать.

Запутавшиеся в этом аппарате люди называли его просто «системой». Действительно, весьма подходящее определение для чего-то холодного, сложного и безликого. Стоило вам попасть в его сети, и вы потихоньку начинали терять человечность. Ваша семья превращалась в досье, передававшееся от одного измотанного, низкооплачиваемого, перегруженного работой государственного служащего другому.

Мне удалось вырваться из испорченного детства, а затем я в поте лица работала, чтобы избавиться от этого безумия: не для того же все это делалось, чтобы вновь окунуться в него?

Этого не должно, просто не должно было случиться.

Только не с Алексом.

Потому что я прекрасно понимала, как работает эта схема. Когда вы попадали в лапы системы, выбраться из них было уже нелегко. Огромный ее механизм работал подобно гигантской стальной пасти, которая удерживала вас между заостренными резцами, отрывая от вас по куску каждый раз, когда вы пытались сопротивляться.

Независимо от того, что сказано в законе, каждый родитель, о котором сообщали в социальные службы, оказывался заведомо виновным, пока не мог доказать обратного. Соцработники либо приходили к такому убеждению самостоятельно, либо же в спешке изучив его досье. Я видела, как это произошло с моими собственными родителями. Всякий раз, когда со мной общался кто-то из соцработников, было похоже, что меня негласно принимают как минимум за какое-то отребье.

Они будут напускать на себя вид сыщика в поисках улик. Станут говорить со мной о партнерстве и сотрудничестве. И во время такой беседы постоянно будут звучать вопросы с подковыркой: в их колоде для собеседника козырей не найдется.

Кто-то уже принял решение о том, где Алекс проведет ночь. Теперь он был в руках у кого-то неизвестного – приемного родителя или администратора воспитательного дома, которых я ни разу в жизни не видела и которые наверняка не станут заботиться о моем сыне так же, как я.

А может, и нет. Может, прямо сейчас он лежит в кроватке, плача от голода. Завернутый в грязную пеленку. Или еще что похуже.

Я могла бы сколько угодно плакать об этом, проклинать небеса, бросаться в агонии наземь, но все это было бы совершенно бессмысленно. Рыдая, я повалилась на дверь, а затем упала на холодный бетон пола.

Женщина за дверью исчезла.

И Алекс – тоже.