Текст книги "Дракула. Самая полная версия"

Глава двадцать пятая

Дневник доктора Сьюарда

11 октября вечер

Меня попросил записать это Харкер, так как сам он не в состоянии работать, а точная запись нужна.

Мы все заметили, что за последние дни время захода и восхода солнца является для миссис Харкер периодом особенной свободы; когда ее прежняя личность может проявляться вне влияния контролирующей силы, угнетающей ее или побуждающей к странным поступкам. Состояние это наступает приблизительно за полчаса до наступления восхода или заката и продолжается до тех пор, пока солнце поднимается высоко или пока облака пылают еще в лучах скрывшегося за горизонтом дневного светила. Сначала ее состояние становится каким-то колеблющимся, словно некие узы начинают ослабевать, внезапно наступает чувство абсолютной свободы. Когда же свободное состояние прекращается, быстро наступает реакция, которой предшествует предостерегающее молчание.

Когда мы сегодня встретились, она была несколько сдержана и проявила все признаки борьбы. Затем, после продолжительной паузы, сказала:

– Утром мы приступим к исполнению нашей задачи, и только Богу известно, что ожидает нас в дальнейшем. Вы будете так добры, что возьмете меня с собою. Я знаю, на что в состоянии пойти отважные, стойкие люди, чтобы помочь бедной слабой женщине, душа которой, может быть, погибла… во всяком случае, в опасности. Но вы должны помнить, что я не такая, как вы. В моей крови, в моей душе – яд, который может убить меня; который должен убить меня, если своевременно мне не будет оказана помощь. О, друзья мои, вы так же хорошо знаете, как и я, что моя душа в опасности; и хотя я также, как и вы, знаю, что для меня один только путь, но ни вы, ни я не должны избрать его.

– Какой путь? – спросил хриплым голосом Ван Хельсинг.

– Этот путь – моя смерть сейчас же, от своей руки или от руки другого, но во всяком случае раньше, чем разразится величайшее бедствие. Я знаю, и вы тоже, что умри я сейчас, вы в состоянии будете спасти мою бессмертную душу, как вы сделали это с бедной Люси. Если бы только смерть или страх смерти стояли единственным препятствием на моем пути, я не задумываясь, умерла бы здесь, теперь, среди любящих меня друзей. Но смерть не есть конец. Я не могу допустить мысли, что Божья воля направлена на то, чтобы мне умереть в то время, как мы имеем надежду спастись. Итак я, со своей стороны, отказываюсь от вечного успокоения и добровольно вступаю в тот мрак, в котором, может быть, заключено величайшее зло, какое только встречается в мире и в преисподней… Но что даст каждый из вас? Знаю, ваши жизни, – быстро продолжала она, – это мало для храбрых людей! Ваши жизни принадлежат Богу, и вы должны вернуть их Ему; но что дадите вы мне?

Она поглядела на нас вопросительно, избегая глядеть в лицо мужа. Квинси как будто понял, кивнул головой, и ее лицо просияло.

– Я прямо скажу вам, что мне надо, потому что, между нами, не должно быть в этом отношении ничего скрытного. Вы должны обещать все, как один, – и даже ты, мой любимый супруг, – что когда наступит час, вы убьете меня.

– Какой час? – спросил Квинси глухим, сдавленным голосом.

– Когда вы увидите по происшедшей в моей внешности перемене, что мне лучше умереть, чем жить. Когда мое тело будет мертвым, вы должны немедля ни минуты проткнуть меня колом и отрезать голову, вообще исполнить все, что понадобится для успокоения моей души.

Квинси первый заговорил после продолжительной паузы.

– Я грубый человек, который, пожалуй, жил далеко не так, чтобы заслужить такое отличие, но я клянусь всем, что свято и дорого для меня: если момент наступит, я не уклонюсь от долга, который вы возложили на нас.

– Вы истинный друг! – вот все, что она могла проговорить, заливаясь слезами.

– Клянусь сделать то же самое, дорогая мадам Мина! – сказал Ван Хельсинг.

– И я! – произнес лорд Годалминг.

– И я последую их примеру, – заявил ее муж, обернувшись к ней с блуждающими глазами, и спросил:

– Должен ли я также дать обещание, жена моя?

– Да, милый, – сказала она с бесконечным сочувствием в голосе и глазах. – Ты не должен отказываться. Ты самый близкий и дорогой для меня человек; в тебе весь мой мир; наши души спаяны одна с другой на всю жизнь и на всю вечность. Подумай, дорогой, о том, что были времена, когда храбрые мужья убивали своих жен и близких женщин, чтобы они не могли попасть в руки врагов. Это обязанность мужчин перед теми, кого они любят, во время тяжких испытаний. О, дорогой мой, если мне суждено принять смерть от чьей-либо руки, то пусть это будет рука того, кто любит меня сильнее всех.

Еще одно предостережение – предостережение, которого вы не должны забывать: если это время должно наступить, то оно наступит скоро и неожиданно, и в таком случае вы должны, не теряя времени, воспользоваться выгодой своего положения, потому что в то время я могу быть… нет, если оно наступит, то я уже буду… связана с вашим врагом против вас.

И еще одна просьба, – добавила она после минутной паузы, – она не столь существенна и необходима, как первая, но я желаю, чтобы вы сделали одну вещь для меня, и прошу согласиться.

Мы все молча кивнули головами.

– Я желаю, чтобы вы прочли надо мной обряд погребения.

Ее прервал громкий стон мужа: взяв его руку, она приложила ее к своему сердцу и продолжала:

– Ты должен хоть когда-нибудь прочесть его надо мой. Какой бы ни был выход из этого страшного положения, это будет утешительной мыслью для всех или некоторых из нас. Надеюсь, прочтешь ты, голубчик мой, чтобы он запечатлелся в моей памяти навеки в звуках твоего голоса… что бы ни случилось.

– Но, дорогая моя, – молил он, – смерть далека от тебя.

– Нет, – ответила она, – я ближе к смерти в настоящую минуту, чем если бы лежала под тяжестью могильной насыпи.

Как я могу – да и вообще кто-нибудь – описать эту страшную сцену во всей ее торжественности. Даже скептик, видящий одну лишь пародию горькой истины во всякой святыне и во всяком волнении, был бы растроган до глубины сердца, если бы увидел маленькую группу любящих и преданных друзей на коленях вокруг осужденной и тоскующей женщины; или услышал бы страстную нежность в голосе супруга, когда он прерывающимся от волнения голосом, так что ему приходилось временами умолкать, читал простой и прекрасный обряд погребения.

– Я… не могу продолжать… слова… и… не хватает у меня… голоса…

Она была права в своем инстинктивном требовании. Как это ни было странно, какой бы причудливой ни казалась нам эта сцена, нам, которые находились в то время под сильным ее влиянием, впоследствии она доставила большое утешение; и молчание, которое доказывало скорый конец свободы души миссис Харкер, не было для нас полным отчаянием, как мы того опасались.

Дневник Джонатана Харкера

15 октября. Варна

Мы покинули Черинг-Кросс 12-го утром, приехали в Париж в ту же ночь и заняли приготовленные для нас места в Восточном экспрессе. Мы ехали день и ночь и прибыли сюда около пяти часов вечера. Лорд Годалминг отправился в консульство справиться, нет ли телеграммы на его имя, а мы расположились в гостинице. Дорогой, вероятно, происходили случайности; я, впрочем, был* слишком поглощен желанием уехать, чтобы обращать на них внимание. Пока «Царица Екатерина» не придет в порт, для меня не может быть ничего интересного на всем земном шаре. Слава Богу, Мина здорова и как будто окрепла: возвращается румянец. Она много спит; дорогою она спала почти все время. Перед закатом и восходом солнца она, впрочем, бодрствует и тревожна; у Ван Хельсинга вошло в привычку гипнотизировать ее в это время. Сначала требовалось некоторое усилие, но теперь она вдруг поддалась ему, точно привыкла подключаться. Он всегда спрашивает ее, что она видит и слышит.

Она отвечает:

– Ничего; все темно. Я слышу, как волны ударяются о борт, и как бурлит вода. Паруса и снасти натягиваются, реи скрипят. Ветер сильный…

Очевидно, что «Царица Екатерина» все еще в море и спешно направляется в Варну. Лорд Годалминг только что вернулся. Получил четыре телеграммы, по одной в день со времени нашего отъезда, и все одинакового содержания: Ллойд не имеет известий о «Царице Екатерине».

Мы пообедали рано и легли спать. Завтра нам надо повидать вице-консула и устроить так, если возможно, чтобы попасть на корабль, как только он придет. Ван Хельсинг говорит, что для нас важно попасть на судно между восходом и закатом солнца. Граф, превратись он даже в летучую мышь, не может силою своей воли пересечь воду и поэтому не может покинуть корабль. Так как он не посмеет обернуться человеком, не возбуждая подозрения, чего он, очевидно, желает избегнуть, то он должен оставаться в ящике. Следовательно, если мы попадем на судно после восхода солнца, он будет в нашей власти, потому что мы сможем открыть ящик и овладеть им прежде, чем он проснется. Пощады от нас ему нечего ждать. Надеемся, что с чиновниками и моряками затруднений не возникнет. Слава Богу, это такая страна, где подкупом можно сделать все, а мы в достаточном количестве запаслись деньгами. Нам надо только похлопотать, чтобы судно не могло войти в порт неведомо для нас между закатом и восходом солнца, и мы будем спасены.

16 октября

Ответ Мины все тот же: удары волн о борт корабля и бурливая волна, темнота и благоприятные ветры. Мы, очевидно, в полосе везения, и когда услышим о «Царице Екатерине», мы будем готовы. Так как она должна пройти через Дарданеллы, мы можем быть уверены, что узнаем все своевременно.

17 октября

Теперь, кажется, все устроено для встречи графа. Годалминг сказал судовладельцам, что подозревает, что в ящике на корабле могут оказаться вещи, украденные у его приятеля, и получил согласие на вскрытие ящика под свою ответственность. Владелец корабля дал ему письмо, приказывающее капитану предоставить Годалмингу полную свободу действий, и дал такое же разрешение на имя своего агента в Варне. Мы повидали агента, на которого очень сильно подействовало ласковое обращение с ним Годалминга, и все мы спокойны: с его стороны будет сделано все, что может содействовать исполнению наших желаний. Мы уже сговорились, что делать, когда ящик будет вскрыт. Если граф окажется в ящике, Ван Хельсинг и Сьюард отрубят ему голову и воткнут кол в сердце; Моррис, Годалминг и я будем на страже, чтобы предупредить вмешательство если понадобится даже с оружием в руках. Профессор говорит, что если мы совершим обряд, то тело графа скоро обратится в прах. В таком случае против нас не будет никаких улик, даже если возникнет подозрение в убийстве. Но даже если этого не произойдет, мы одолеем или падем, когда-нибудь записки явятся доказательством нашей правоты и станут стеной между некоторыми из нас и виселицей. Мы решили не оставить камня на камне, но привести наш план в исполнение. Мы условились с некоторыми чиновниками, что как только «Царица Екатерина» покажется, нас тотчас же уведомят.

24 октября

Целая неделя ожидания. Ежедневные телеграммы Годалмингу, но все те же: «нет известий». Утренний и вечерний ответы Мины под гипнозом неизменны: удары волн, бурливая вода, скрипящие мачты.

Телеграмма от Руфуса Смита, Ллойд, Лондон, лорду Годалмингу, через вице-консула, Варна

24 октября

«Сегодня утром получено известие о «Царице Екатерине» из Дарданелл».

Дневник доктора Сьюарда

25 октября

Как мне не достает моего фонографа! Писать дневник пером страшно утомительно, но Ван Хельсинг говорит, что я должен записывать все. Вчера, когда Годалминг получил от Ллойда телеграмму, мы все были в диком возбуждении. Теперь я знаю, что чувствуют люди в сражении, когда раздается приказ начинать атаку. Одна лишь миссис Харкер не проявила никаких признаков волнения. Впрочем, в этом нет ничего странного, потому что мы приняли все меры, чтобы она ничего не знала, и старались скрыть наши чувства, когда были в ее присутствии. Она очень переменилась за последние три недели. Сонливость все больше овладевает ею, и хотя у нее здоровый вид – к ней вернулся румянец – Ван Хельсинг и я недовольны ею. Ван Хельсинг сообщил, что он внимательно осматривает ее зубы во время гипноза, и говорит, что, пока они не начинают заостряться, можно не опасаться перемен. Когда перемена наступит, необходимо будет принять меры… Мы оба знаем, каковы будут эти меры, хотя не поверяем друг другу своих мыслей. Ни один из нас не уклонится от обязанности… страшной обязанности.

Только 24 часа пути от Дарданелл сюда при той скорости, с какой шла «Царица Екатерина» из Лондона. Следовательно, она придет утром: поскольку она никак не может прийти раньше, мы рано разойдемся. И поднимемся в час утра, чтобы быть наготове.

25 октября. Полдень

До сих пор нет никаких известий о прибытии судна. Гипнотический ответ миссис Харкер сегодня утром был тот же, что всегда, так что, возможно, мы еще получим известие. Мы, мужчины, в лихорадочном возбуждении, все кроме Харкера, который внешне совершенно спокоен.

Ван Хельсинг и я немного встревожились сегодня по поводу миссис Харкер. Около полудня она впала в сон, который нам не понравился. Хотя мы ничего не сказали другим, но нам обоим было не по себе. Она была беспокойна все утро, и мы сперва обрадовались, что она заснула. Однако когда ее муж случайно сказал, что Минаг спит так крепко, что он не может ее разбудить, мы пошли в ее комнату взглянуть. Она дышала и выглядела так хорошо и спокойно, что мы согласились, что сон для нее полезнее всего. Бедняжка! Ей надо так много забыть; неудивительно, что сон, приносящий ей забвение, полезен.

Позднее

Наше предположение оправдалось, так как после освежительного сна, продолжавшегося несколько часов, она стала веселее и бодрее. На закате солнца она дала обычный гипнотический ответ. На каком бы месте Черного моря ни был граф, верно лишь то, что он спешит к месту назначения. К своей погибели, надеюсь!

26 октября

Вот уже второй день, как нет известий о «Царице Екатерине». Она должна была бы быть уже здесь. Что она все еще на плаву – очевидно, так как ответ миссис Харкер под гипнозом на восходе солнца был обычный. Возможно, корабль временами стоит на якоре по причине тумана; некоторые пароходы, прибывшие вчера вечером, сообщили, что на севере и юге от порта стоит густой туман. Мы должны быть настороже, так как судно может прибыть каждую минуту.

27 октября. Полдень

Очень странно; все еще нет известий о корабле, который мы ожидаем. Миссис Харкер прошлой ночью и сегодня утром отвечала, как всегда: удары волн и бурливая вода, хотя прибавила, что волны слабые. Телеграммы из Лондона те же: «нет известия». Ван Хельсинг страшно встревожен и только что сказал мне, что боится, как бы граф не ускользнул. Он прибавил многозначительно:

– Мне не нравится сонливость мадам Мины. Душа и память проделывает странные штуки во время транса.

Я хотел подробнее расспросить его, но вошел Харкер, и профессор сделал мне предостерегающий жест. Мы должны постараться сегодня на закате солнца заставить ее разговориться во время гипноза.

Иллюстрации для подарочного издания 1916 года.

Художник – Эдгар Альфред Холлоуэй.

«”Царица Екатерина” вошла в Галац сегодня в час дня»

Телеграмма от Руфуса Смита, Ллойд, Лондон, лорду Годалмингу, через вице-консула, Варна

28 октября

«Царица Екатерина» вошла в Галац сегодня в час дня».

Дневник доктора Сьюарда

28 октября

Когда пришла телеграмма о прибытии судна в Галац, это не стало для нас ударом, как следовало ожидать. Правда, мы не знали, откуда, как и когда разразится гроза, но мы ожидали, что случится нечто странное. Запоздание с прибытием в Варну подготовило нас к тому, что события складываются не так, как мы ожидаем; непонятно было только, где произойдет перемена. Конечно, это нас поразило, но мы быстро оправились.

– Когда отправляется следующий поезд в Галац? – спросил Ван Хельсинг, обращаясь к нам всем.

Мы с удивлением переглянулись и хотели ответить, но миссис Харкер нас опередила:

– В шесть тридцать утра.

– Откуда вы это знаете? – спросил Арчи.

– Вы забыли, или может быть, не знаете, хотя Джонатан и доктор Ван Хельсинг должны бы это знать, что я знаток по части расписаний поездов. Дома в Эксетере я всегда составляла расписания поездов, чтобы помочь мужу. Я нахожу это настолько полезным, что теперь всегда изучаю расписания поездов тех стран, по которым путешествую. Я знала, что если нам нужно будет побывать в замке Дракулы, то мы поедем через Галац или, во всяком случае, через Бухарест, и я тщательно запомнила поезда. К несчастью, запоминать пришлось немного, так как только завтра идет единственный поезд.

– Удивительная женщина, – прошептал профессор.

– Нельзя ли нам заказать экстренный? – спросил лорд Годалминг.

Ван Хельсинг покачал головой:

– Нет, думаю, вряд ли. Страна эта не похожа на вашу или мою; если бы мы даже и получили экстренный поезд, то он пришел бы позднее обыкновенного. К тому же, нам надо еще собраться. Мы должны обдумать и организовать погоню. Вы, Артур, ступайте на железную дорогу, возьмите билеты и устройте все, чтобы мы могли уехать завтра. Вы, Джонатан, идите к корабельному агенту и получите у него письмо к агенту в Галаце с разрешением произвести такой же обыск на судне, как здесь. Вы, Квинси, повидайте вице-консула и заручитесь его поддержкой и помощью его колллеги в Галаце, чтобы все устроить для облегчения нашего путешествия и не терять времени на Дунае. Джон останется с мадам Миной и со мной, и мы посоветуемся. Вас могут задержать, но это неважно, так как, когда зайдет солнце, здесь с мадам Миной буду я и смогу получить ответ.

– А я, – сказала миссис Харкер оживленным тоном, более похожим на ее прежнюю манеру, постараюсь быть всячески полезной, буду думать и писать для вас, как привыкла делать до сих пор, Я чувствую, будто мне что-то помогает, точно спадает какая-то тяжесть, и я чувствую себя свободнее, чем за все последнее время.

Трое молодых людей просияли в эту минуту, так как по-своему поняли значение ее слов. Но Ван Хельсинг и я, повернулись друг к другу, обменялись серьезными, тревожными взглядами, и ничего не сказали.

Когда трое мужчин ушли исполнять поручения, Ван Хельсинг попросил миссис Харкер достать дневник и выбрать из него запись Харкера о пребывании в замке6 Она отправилась за дневником; когда дверь за ней закрылась, он сказал:

– У нас одна и та же мысль. Говорите.

– Произошла какая-то перемена. Но это хрупкая надежда; она может обмануть нас.

– Именно так; знаете, зачем я попросил ее принести рукопись?

– Нет, – ответил я, – впрочем, может быть, чтобы иметь случай переговорить со мной наедине.

– Отчасти вы правы, Джон, но только отчасти. Мне надо сказать вам кое-что. О, мой друг, я сильно… страшно… рискую; но я считаю это справедливым. В ту самую минуту, когда мадам Мина сказала слова, которые приковали наше внимание, на меня снизошло вдохновение. Во время транса, три дня тому назад, граф послал свой дух прочесть ее мысли; или, что вернее, он заставил ее дух шиться к нему в ящик на корабль. Итак, он узнал, что мы здесь; ибо у нее есть больше сведений, ведь она ведет открытый образ жизни, видит глазами и слышит ушами, чего он лишен в своем ящике-гробу. Теперь граф делает величайшее усилие чтобы скрыться от нас. Теперь Мина ему не нужна. Благодаря своим обширным познаниям он уверен, что она явится на зов; но он гонит ее, ставит насколько возможно, вне пределов своей власти, чтобы она не могла к нему явиться. Вот тут-то я надеюсь, что наш человеческий ум, который так долго был умом взрослого мужчины и не утратил Божьего милосердия, окажется сильнее, чем его детский мозг, лежавший целые века в могиле, который не дорос до нашей зрелости и исполняет лишь эгоистическую и, следовательно, ничтожную работу. Вот идет мадам Мина; ни слова при ней о трансе. Предоставьте мне говорить, и вы поймете мой план. Мы в ужасном положении, Джон. Я боюсь, как никогда прежде. Мы можем надеяться лишь на милосердие Бога. Молчание. Она идет.

Когда миссис Харкер вошла в комнату с веселым и счастливым видом, позабыв, казалось, за работой о своем несчастье, она подала Ван Хельсингу несколько листов, отпечатанных на машинке. Он начал сосредоточенно пробегать их, и лицо его оживлялось по мере чтения. Затем, придерживая страницы указательным и большим пальцами, он сказал:

– Какая-то неясная мысль часто жужжала у меня в мозгу, но я боялся дать ей распустить крылья. А теперь, обогатив свой ум свежими познаниями, я снова возвращаюсь к тому источнику, где зародилась эта полумысль, и прихожу к заключению, что это вовсе не полумысль, но целая, хотя столь юная, что не может еще пользоваться своими маленькими крылышками. Подобно тому, как происходит дело в «Гадком утенке» моего земляка Ганса Андерсена, это вовсе не утиная мысль, но лебединая, которая гордо поплывет на своих широко распростертых крыльях, когда придет время испробовать их. Слушайте, я прочту вам то, что здесь написал Джонатан:

«Тот, другой, который неоднократно отправлял свои силы через реку в Турцию; тот который был разбит, но приходил снова и снова, хотя каждый раз возвращался один с кровавого поля, где были уничтожены его войска, так как знал, что может одержать окончательную победу только в одиночестве».

Какое мы можем вывести из этого заключение? Вы думаете, никакого? Посмотрим. Детская мысль графа ничего здесь не видит, поэтому он и говорит об этом так свободно. Ваша взрослая мысль тоже ничего не видит. Моя тоже не видит ничего, вернее, не видела до сих пор. Но вот начинается речь той, которая говорит, не думая, потому что она также не знает, что это значит… что это могло бы значить. Это совершенно подобно тем элементам, которые кажутся неподвижными, что, однако, не мешает им совершать свой путь в системе мироздания и доходить до своей цели. Вдруг блеснет свет, раскрывается небо и что-то ослепляет, убивает и уничтожает; земля вскрывает свои недра на большие глубины. Разве не так? Вы не понимаете? Хорошо, я объясню. Изучали ли вы когда-нибудь философию преступления? Да и нет. Вы, Джон, – да, так как это изучение безумия. Вы, мадам Мина, нет, так как преступление далеко от вас… только однажды оно коснулось вас. Все же ваш ум работает правильно. Во всяком преступлении есть своя особенность. Это до того постоянно во всех странах и во все времена, что даже полиция, незнакомая с философией, эмпирически узнает, что оно таково. Преступник всегда занимается одним преступлением, т. е. настоящий преступник тот, у кого есть предрасположение к определенному разряду преступлений и который не способен на другое преступление. Ни один преступник не обладает мозгом зрелого человека. Он умен, хитер и находчив, но в отношении мозга он не зрелый человек. Во многом у него детский мозг. У нашего преступника тоже детский мозг, и то, что он сделал – детская работа. О, моя дорогая, я вижу, что глаза ваши широко открыты, и блеснувший свет показал вам всю глубину… – прервал он ход своих размышлений, видя, что миссис Харкер всплеснула руками, и глаза у нее засверкали. Затем он продолжал:

– Теперь настала ваша очередь говорить. Скажите нам, сухим людям науки, что вы видите вашими блестящими глазами.

Он взял Мину за руку и крепко держал ее, пока она говорила. Его большой и указательный палец нажимали инстинктивно и невольно, как мне показалось, ее пульс, пока она говорила:

– Граф типичный преступник. Нордау и Ломброзо определили бы его так же, и действительно, ум его не-правильно сформирован. Поэтому в затруднении он обращается к привычному способу. Его прошлое может служить руководящей нитью для будущего; одна страница этого прошлого, которое мы знаем по его собственным рассказам, содержит описание того момента, когда граф, находясь в тисках, вернулся в свою страну из той, которой хотел овладеть, с целью приготовиться к новому походу. И он вернулся на поле брани лучше подготовленный и победил. Точно так же он прибыл в Лондон, чтобы овладеть новой страной. Он потерпел поражение и, когда потерял последнюю надежду на успех, и само его существование оказалось в опасности, он бежал за море к себе домой, как раньше бежал через Дунай из турецкой земли.

Так как он преступник, то он себялюбив; и так как его разум ограничен, недоразвит, то действия его основаны на себялюбии, и он замыкается на одной цели. Эта цель – жестокость. Как раньше он бежал за Дунай, бросив свое войско во власть врага, так и теперь он хочет спастись, забыв обо всем остальном. Итак, его собственное себялюбие освобождает мою душу от ужасной власти, которую он приобрел надо мною в ту страшную ночь. Я почувствовала это, о, как почувствовала! Благодарение Господу за Его великое милосердие. Моя душа стала такой свободной, какой не была с того самого ужасного часа; и меня только мучит страх, что во время транса или сна он может, пользуясь моей близостью к вам, выведать от меня ваши планы.

Профессор успокоил ее:

– Он пользовался только вашим разумом: поэтому он и сумел задержать нас здесь в Варне, между тем как корабль, на котором он находился, незаметно пронесся, пользуясь туманом, в Галац, где, несомненно, им все приготовлено, чтобы скрыться от нас. Но его детский ум не пошел дальше, и может быть, по Божьему промыслу, то, чем злодей хотел воспользоваться для собственной пользы, окажется для него величайшим вредом. Охотник попал в свои собственные сети. Именно теперь, когда граф думает, что замел следы, что опередил нас на много часов, его детский мозг внушает ему, что он вне опасности. Он думает также, что поскольку он отказался от чтения ваших мыслей, то и вы не будете знать о нем. Вот тут-то он и попался. Страшное крещение кровью, которое он совершил над вами, дает вам возможность мысленно являться к нему, как вы это делали во время вашей свободы в момент восхода и заката солнца. Вы перенесетесь к нему силой моей воли, а не его. И эту полезную для вас и для других способность вы приобрели от него же ценою вашего страдания и мук. Главное, он не подозревает ни о чем, ибо для собственного спасения сам отказался от знания нашего местопребывания. Мы, однако, не так себялюбивы и верим, что Господь с нами. Мы последуем за графом; мы не сдадимся, и, даже если погибнем, все же не будем походить на него. Джон, это был великий час; он подвинул нас далеко вперед на нашем пути! Вы должны все записать, и когда остальные вернутся по окончании своих дел, дадите им это прочесть; тогда они будут знать столько же сколько и мы.

Я записал, пока мы ждали их возвращения, а миссис Харкер перепечатала мою запись на машинке.