Текст книги "Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина"

4. Благодетель

Чтобы наглядно увидеть процесс действия харизмы, достаточно взглянуть на одного низвергнутого кумира. Миф может быть разрушен в одно мгновение. В 1984 году Гэри Харт в течение нескольких недель казался героем дня. Его предвыборная команда тщательно оттачивала его образ как преемника традиций Кеннеди. Но во время дебатов накануне решающих первичных выборов в Джорджии Уолтер Мондейл проколол этот пузырь двумя короткими словами: «Где мясо?» – фразой, которую произносила актриса Клэр Пеллер в рекламе гамбургеров для сети Wendy’s. Внезапно став мишенью эффектной шутки, Харт так и не смог спасти свою тонущую кандидатуру. Изложив свою предполагаемую политическую программу, он добавил: «Вот и мясо» – но это лишь усугубило ущерб. Человеку, на которого устремлены внезапно ставшие скептическими взгляды всей нации, никакое мясо не поможет.

Мы достаточно хорошо понимаем эту изменчиво-подвижную силу, с помощью которой политические агитаторы, пиарщики и реклама умышленно пытаются навязать нам подобные иллюзии. Один из способов, убедительно показанный в «Мы», состоит в том, чтобы применить к харизматическому лидеру элементы традиционного культа героя, в данном случае ортодоксального христианства. До недавнего времени религия неизменно служила опорой государственной власти. Даже атеистические режимы использовали устойчивые паттерны эмоционального реагирования: об этом свидетельствует невероятная шумиха вокруг «нетленного» тела Ленина, агиографические трактовки его юности, а также мартирология первых большевиков, похороненных у подножия Кремлевской стены. Конечно, в случае Советского Союза эта эрзац-религия не имела длительного успеха.

Д-503 никогда не знал религии, учитывая, что она была отменена в далеком прошлом. Тем не менее он признает сходство между ритуалами Единого Государства и обрядами древнего христианского прошлого. Он сравнивает публичную казнь с литургией, а День Единогласия – с Пасхой, используя выражения вроде «готическая тишина» и «жертва» [168]. Следует помнить, что роман в первую очередь обращен к русскому читателю первых лет советской власти, который, вероятно, в младенчестве был крещен в православие и знал это прошлое не понаслышке. Д-503 описывает лица в аудиториуме, напоминающие освещенные свечами иконы, как в Православной церкви [168]. Наконец, благодаря этому обряду наш рассказчик обычно испытывает своеобразное духовное очищение. Любой христианин – и не только – отметит, что Д-503 пишет местоимения, относящиеся к Благодетелю, с прописной буквы и называет его «новый Иегова» [232]. Да и само это слово, содержащее элемент «благо», имеет подчеркнуто сакральное звучание, напоминая о божественной благодати. Другое наименование вождя, «Нумер из Нумеров» [183], явным образом имитирует титул «царь царей». Это выделяет «Его» из прочих – решающий шаг в создании харизмы, свидетельствующей, что «Он» заслуживает почестей как выдающаяся личность. «Он» наделен единственным в тексте именем, не состоящим из букв и цифр. «Он» носит белые одежды, необычные, характерные для священнослужителей. Возможно, еще теснее режим связан с Восточной православной кафолической церковью либо Римско-католической церковью. Д-503 называет христиан «единственные наши (хотя и очень несовершенные) предшественники» и напоминает, что «мы – говоря словами “Евангелия” древних – единая Церковь»; единая, иными словами, кафолическая [224, 230].

Разумеется, эта параллель между Церковью и утопией весьма широко распространена, особенно в том, что касается поклонения всемогущему вождю. Следует помнить, что точкой опоры большинства монархий зачастую служило почти полное слияние церкви и государства. Антиутопические режимы, однако, пытаются насаждать безусловно ложную (с точки зрения автора) веру, как это было в СССР. М. Этвуд в «Рассказе служанки» (1985) переносит движение так называемых религиозных правых – направление современного протестантского фундаментализма – в антиутопическое будущее: чтобы добиться политического повиновения, там скандируются библейские лозунги, а противников режима «спасают» путем публичного повешения – так во время инквизиции людей казнили ради спасения их души. Аналогичную роль публичные казни играют и в «Мы»: направляя всю народную ненависть на осужденных, режим разжигает в управляемых гражданах идеологическую горячку.

Показательна и сама стилистика, выбранная для именования вождя. Титулы монархов часто растягиваются на целые абзацы, но Благодетель отдает предпочтение крайней простоте. Подобно именам Пеле, Эйсебио, Шер, Либерале, Стинга, Бейонсе или слову, которым в народе называют почти любого монарха, «Его» мононим подчеркивает «Его» уникальные способности или высокое положение. Очевидно, что пиарщики Благодетеля как следует отшлифовали «Его» образ, сведя его к нескольким тщательно подобранным деталям. Все, что известно о «Нем» Д-503 и, соответственно, читателю, – это «Его» имя и факт, что «Он» обладает абсолютной властью над жизнями «своих» граждан. Тайна «Его» происхождения, способ, которым «Он» достиг высшей власти, и многое другое покрыто сакральным молчанием.

Харизма, как правило, заполняет лакуны в нашем знании о чем-то жизненно важном, в данном случае о якобы выдающемся качестве, которое отличает «Его» от прочих. Поэтому так важно, чтобы в наших знаниях имелись пробелы, которые мы могли бы заполнить намеками на сверхъестественное. Харизматики обычно прибегают к гораздо большему или гораздо меньшему количеству деталей, чем диктует общепринятая норма: суть в том, чтобы показаться необычным и извлекать выгоду из дальнейшей дезориентации наблюдателей. Стиль барокко говорит о богатстве, элегантная классика – об уверенности в себе. Замятинский режим делает выбор в пользу второго. Обратите внимание на скупость деталей и величественность «Его» явления народу:

А наверху, на Кубе, возле Машины – неподвижная, как из металла, фигура того, кого мы именуем Благодетелем. Лица отсюда, снизу, не разобрать: видно только, что оно ограничено строгими, величественными, квадратными очертаниями. Но зато руки… Так иногда бывает на фотографических снимках: слишком близко, на первом плане, поставленные руки – выходят огромными, приковывают взор – заслоняют собою все. Эти тяжкие, пока еще спокойно лежащие на коленях руки – ясно: они – каменные, и колени – еле выдерживают их вес…

Единственное движение этих рук – «медленный, чугунный жест» [169]. «Его» язык тела сдержан – из тех же соображений простоты. В описании Д-503 «величественным шагом первосвященника Он медленно спускается вниз, медленно проходит между трибун…» (курсив мой. – Б. К.) [170]. Во время их необыкновенной беседы Д-503 отмечает, как движется «Его» рука: «стопудово – медленно поползла» [281].

Подчеркивание роста, огромных рук Благодетеля симптоматично. Пинкер отмечает: «В большинстве обществ охотников-собирателей для обозначения лидера, вождя используется слово “большой человек”, и обыкновенно вождем действительно является человек большого роста» [Пинкер 2017: 544]. Один из способов казаться выше ростом – понизить точку отсчета, особенно в отношении соперников. Невысокому Сталину не нравилось, когда его заслоняли более высокие мужчины. Лидеры часто хотят, чтобы их видели стоящими в одиночестве, желательно на возвышении, возносящимися над толпой. Есть еще один вариант – полностью устранить потенциальных соперников. На протяжении романа Д-503 упоминает многих людей, которые были знамениты в нашу эпоху или ранее, но в этот список не входит ни одного имени правителя Единого Государства за все 800 лет его существования, за исключением Благодетеля. Куда девалась вся предшествующая история режима? Провалилась в оруэлловскую «дыру памяти»? Так или иначе, в Едином Государстве может быть только один герой – Благодетель.

Кроме того, Благодетель ассоциируется с исполинскими, но простыми геометрическими формами, как, например, на Площади Куба, где он верховенствует над 66 кругами правоверных, или стоит на вершине пирамиды власти. Когда он находится в центре этих концентрических кругов, нумерам ничего не остается, кроме как смотреть на него. Здесь нет места нервирующим мелким изъянам, свойственных простым смертным; по крайней мере, Д-503 смотрит вокруг, но, загипнотизированный собственным священным трепетом перед Благодетелем, ничего подобного не видит, во всяком случае в этот момент.

И наконец, Благодетель всемогущ – одного этого было бы достаточно, чтобы привести Д-503 к покорности. В его силах заставлять подданных уверовать в него – так, по-видимому, поступали многие диктаторы XX века. Единое Государство снабдило его мощным аппаратом, способным превратить осужденного в лужу воды на глазах у огромного скопления народа. Примечательно, что он переизбирается 48-й год подряд, хотя в последний раз не единогласно; но независимо от того, станет ли этот срок его полномочий последним, его правление по длительности превзошло режимы Салазара в Португалии и Ким Ир Сена в Северной Корее. Можем ли мы, исходя из этого, предположить, что Замятин предсказал 29-летний срок существования сталинизма? Д-503 с большим чувством и преданностью говорит о государственных ритуалах – о счастье сливаться с толпой, «радостно склоняя главы благодетельному игу Нумера из Нумеров» [234].

Ближе к концу романа Д-503, смеясь, развеивает миф о всемогущем Благодетеле. Это происходит, когда Благодетель неожиданно звонит Д-503 и требует встречи – так склонен был поступать Сталин позже. Поистине человек-памятник, он поначалу повергает Д-503 в благоговейный ужас.

…вижу только Его огромные, чугунные руки – на коленях. Эти руки давили Его самого, подгибали колени, Он медленно шевелил пальцами. Лицо – где-то в тумане, вверху, и будто вот только потому, что голос Его доходил ко мне с такой высоты, – он не гремел, как гром, не оглушал меня, а все же был похож на обыкновенный человеческий голос [281].

Еще раз обратим внимание на скупость жестов – Д-503 недаром описывает «Его» так, будто говорит о монументе. То, что он располагается на возвышенности, «вверху», также призвано привести Д-503 в смятение, и он действительно приходит в полный трепет, точно по плану. Дальнейшее трудно назвать беседой – это скорее поток слов Благодетеля, преисполненных жалостью к себе. Напрашивается вопрос: почему «Он» так старается оправдаться, и именно перед Д-503? В конечном итоге «Его» откровение, что 1-330 соблазнила Д-503 не из страсти, а только из надобностей заговора Мефи, вызывает у нашего рассказчика не что иное, как смех, за которым следует второе откровение: «Передо мною сидел лысый, сократовски-лысый человек, и на лысине – мелкие капельки пота» [283]. Эта вторая в романе отсылка к Платону заставляет засмеяться, в свою очередь, читателя. Некоторые исследователи усматривают в ней намек на Ленина. Теперь Д-503 видит правителя таким, какой «Он» есть на самом деле, – обычный человек, такой же, как он сам. Как следует из предшествующего описания «Его» голоса, Благодетель в ходе этой краткой аудиенции не изменился – просто до этого момента Д-503 обманывал себя сам. Правда все время была у него перед глазами, но, ослепленный близостью верховной власти, он не видел истинного положения вещей. Примечательно, что после того, как Д-503 бесцеремонно выбегает на улицу, растерявший всю свою величавость Благодетель не упоминается вплоть до последней записи, когда нашего рассказчика подвергают лоботомии.

К сожалению, большинство исследователей «Мы» по-прежнему остается во власти иллюзии образа Благодетеля. Как правило, анализ этого эпизода сводится к тому, что Благодетель «сокрушает» Д-503, высказывая мысли, в которых рассказчик узнает свои собственные. Однако никто не упоминает о разоблачающем смехе, который приводит эпизод к поразительной развязке [Collins 1973: 77]. Конечно, Д-503 расстроен, услышав, что 1-330 и Мефи всего лишь использовали его. И после того, как образ Благодетеля претерпевает столь внезапную и разрушительную перемену, Единое Государство, конечно же, теряет всю свою кажущуюся непобедимость. Невзирая на наше с таким трудом обретенное понимание, харизма непредсказуема.

5. Биология иллюзии

Одним из убедительных признаков того, что самообман имеет биологические истоки, служит аффективное измерение. Внушение, подчинение и заблуждение относятся к эмоциональным процессам, которые доставляют нам удовольствие. Прозреть истину, узнать героя – все это вызывает катарсис. Эмоции – это механизмы, сформированные естественным отбором для того, чтобы вызывать определенные виды поведения. Потакая нашей склонности наделять кого-то харизмой, эволюция побуждает особь естественным и, следовательно, эффективным образом подчиняться тому, кто кажется сильнее. Таким образом, Благодетель во многом прав, когда, подобно Великому Инквизитору Достоевского, говорит: «…о чем люди… молились, мечтали, страдали? О том, чтобы кто-то сказал им раз и навсегда, что такое счастье, а затем приковал их к этому счастью» [282].

Казалось бы, иллюзии биологически невыгодны, выражаясь языком эволюционистов, неадаптивны, и поэтому не могли возникнуть в результате естественного отбора. В первую очередь это время и силы, явным образом потраченные впустую на нечто несуществующее. К тому же неправильная оценка факторов окружения попросту опасна. И все же иллюзии и мифология получили развитие. Более того, по имеющимся данным, их влияние на людей только усиливается. По словам Л. Тайгера, мифология – это не только пережиток нашего эволюционного прошлого, но и растущий фактор будущего. Так, Тайгер утверждает:

Homo sapiens самонадеянно предполагает, что эволюция нашего мозга породила повышенную способность к рациональному, техническому и логически упорядоченному мышлению, а вовсе не к путанице, «океаническим чувствам», личным недостаткам и общественному эгоизму. И все же, по сути, прямым следствием добавления в мозг кортикальной ткани – и постоянной эволюции подкорковых центров — стала повышенная способность создавать иллюзорные представления (цит. по: [Pettman 1981: 175]).

Д. Бараш полагает, что социальные иерархии развиваются тогда, когда проигравшему в борьбе за лидерство выгоднее остаться в группе на подчиненном положении, чем сделаться разбойником-одиночкой. Проигравший лучше впишется в социальную структуру, если сумеет убедить себя, что это в его интересах, что таково естественное положение вещей. Лучше, чтобы индивид подчинялся добровольно и естественно. Бараш заключает:

…несмотря на наш хваленый интеллект и вечные заявления о личной свободе и независимости, люди проявляют тревожную склонность принимать подчиненные роли <…>…возможно, в результате отбора мы приобрели определенную степень послушности и внушаемости [Barash 1977:246].

Р. Петтман высказывает беспокойство, что повышенный интеллект не обязательно сделает представителей социального вида счастливее [Pettman 1981: 129]. Поскольку конформисты в целом устраиваются в жизни лучше, чем мятежники, в некоторых обстоятельствах, когда меньше знаешь, не только лучше спишь, но и получаешь адаптивное преимущество.

Биологи полагают, что язык (помогающий, помимо прочего, обманывать), религия, лидерство, а следовательно, харизма, миф – все это появилось примерно тогда же, когда замедлился рост мозга. Примечательно, что это было как раз в то время, когда группы охотников-собирателей начали объединяться в племена, – около 25 000 лет назад. По мере того как размеры сообществ перерастали рамки родственного альтруизма, росла и необходимость регулировать взаимный альтруизм. По словам М. С. Сугиямы, «одним из основных факторов давления отбора на людей [были] сами люди» [Sugiyama 1996: 411]. Появилось больше обманщиков, которых нужно было выявлять, и соперников, чтобы их подавлять. Тогда-то и возросла наша потребность в вождях, нужных хотя бы для того, чтобы поддерживать общественный порядок.

Все это отразилось на потреблении нами художественной литературы, в том числе «Мы». Сегодня у нас практически отсутствуют мегамифы – и не потому, что эта форма отмерла, – напротив, их так много, что ни один не становится первостепенным. Сегодняшний среднестатистический читатель романов и любитель кино воспринял гораздо больше мифов, чем его первобытный собрат. Процесс мифологизации усиливается, а не ослабевает, но сейчас в нем идет острая внутренняя конкуренция. Конечно, мы отдаем себе отчет в том, что художественная литература – это по большей части вымысел, но тем не менее значительная часть наших жизненных переживаний тратится на тексты и другие иллюзии. А там мы сталкиваемся с рядом тех же факторов, благодаря которым порождаются мифы. Мы предпочитаем, чтобы нам предоставляли более простую моральную дихотомию, ограниченный набор действий, и потому подчиняем свою волю приказу автора, бога текста, пусть и не всемогущего. Временно сосредотачиваясь на том, что от нас требуется, мы в этот момент верим, что слова действительно что-то значат, что они важны. Одна из радостей чтения – это ощущение того, что роман вас «захватил», что вы, по сути, прониклись его идеологией, подчинились его ограничениям. Мы любим наши иллюзии настолько, что готовы их покупать.

6. Биология ереси

К счастью, на этом все не заканчивается. Д-503 предпочел было полностью покориться Единому Государству, но, передумав, отказался от Операции по удалению фантазии. Семя сомнения уже посеяно, а это приведет к тому, что в конце тридцать девятой записи иллюзия будет разрушена. Естественный отбор создал противовес чрезмерной идеологической обработке.

Э. О. Уилсон предупреждает, что религии, по сути мифы, которые скрепляют социальную ткань, не должны быть чересчур косными [Уилсон 2015: 276]. Как мы уже отмечали, такое общество было бы уязвимо для любых изменений среды и рано или поздно оказалось бы на свалке истории. Замятин мог этого не знать, но у его перифраза Вольтера имеется и биологическое обоснование: «Еретики – нужны для здоровья; еретиков нужно выдумать, если их нет» [Замятин 1967: 251][21]21
  Статья «О литературе, революции, энтропии и о прочем» (1923) впервые опубликована в сборнике «Писатели об искусстве и о себе. Сборник статей № 1» (М.; Л.: Круг, 1924); в данном издании цитируемый фрагмент представлен в виде: «Аввакумы – нужны для здоровья; Аввакумов нужно выдумать, если их нет» [Замятин 1924: 70]. – Примеч. ред.


[Закрыть]. И действительно, так оно и было. Вместе с мифами и языком получила развитие склонность к иллюзии и обману. Равно как и меры по выявлению обмана и развенчиванию иллюзии. В конце концов, если конкурирующие особи представляют серьезную угрозу нашим генетическим судьбам, мы, вероятно, обречены участвовать в этой форме конкуренции. Нет такого закона, по которому в природе все должно быть как можно проще. В свою очередь, талант на этом поприще может сделаться личным идеалом и основой для мифологизации. И часто этот идеал воплощают художники.

В этой связи стоит напомнить, что героизм всех настоящих еретиков Замятина состоит в их способности воспринимать. Единственное, что кто-либо из них произвел, – это телескоп Галилея, сам по себе инструмент для чувственного восприятия. Они не созидают, а видят. Обратите внимание, что именно аспект восприятия Замятин подчеркивает в своей похвале Эйнштейну, преодолевшему интуитивный реализм – еще одну форму самообмана: «…ему удалось вспомнить, что он, Эйнштейн, с часами в руках наблюдающий движение, – тоже движется, ему удалось на земные движения посмотреть извне» [Замятин 2003–2011, 3: 177]. Без сомнения, это было не так просто понять до космической эры.

Эскалация напряженности между обманом и его обнаружением заставляет нас предположить, что битва, составляющая двигатель текста, ведется отчасти между силой заблуждения и проницательностью. Это особенно острый вопрос для нас как исследователей. Чтение художественной литературы изначально не является объективным делом, при котором мы придерживаемся исключительно слов, написанных автором. Например, ни в одном тексте невозможно дать полное описание человека: слишком много деталей придется в него включить. Можно сказать, что самой краткой и при этом точной абстракцией был бы генетический код, но и сам он тогда оказался бы слишком пространным, и при этом важнейшие факторы влияния окружающей среды (культура, личная история и т. д.) не были бы учтены. Автор старается вызвать у нас дополнительные иллюзии, намечая лишь несколько характерных черт и оставляя все прочее на усмотрение читателя. Что мы знаем о внешности Д-503, кроме того, что он мужчина, ему 32 года и у него волосатые руки? Исходя из описания других нумеров, мы можем с уверенностью предположить, что у него выбрита голова и что он, как и все остальные, носит юнифу. Автор отмечает негроидные черты R-13, но не говорит ничего подобного об 0-90 и 1-330 – из этого мы можем сделать вывод, что Д-503 не негроид; его волосатые руки и голубые глаза 0-90 дают понять, что и он, и обе женщины принадлежат к европеоидной расе, как и большая часть предполагаемых русских читателей Замятина. Учитывая, что к Д-503 испытывают сексуальное влечение три женщины, он должен обладать по меньшей мере приятной внешностью. Но каким бы мы ни представляли себе Д-503, этот образ – продукт нашего собственного воображения. Поскольку текст написан от первого лица, вполне возможно, что некоторые читатели-мужчины представят его похожим на них самих. И это было бы вполне уместно для романа: ведь одна из его важнейших сюжетных линий касается обретения героем нормальной человеческой психики, то есть, по сути, внутреннего опыта, сходного с опытом читателя. Однако на этом пути Д-503 часто разочаровывает нас, возвращаясь к своему прежнему, двумерному, «я». Прослеживая неверный путь Д-503 к нормальности, читатель и сам может быть легко уведен в сторону собственными иллюзиями.

Для исследователя тот же самый процесс оказывается сложным. С одной стороны, мы, вероятно, беремся изучать роман, например «Мы», потому что прочитали его как обычные читатели и он нам понравился. Да, мы можем возвращаться к нему, как это делаю я, с возрастающим удовольствием, предаваясь все большему количеству иллюзий, которые незаметно предлагает нам текст. Как отмечает М. Буш, один из общепризнанных признаков великого искусства состоит в том, что повторное воздействие (просмотр, чтение, прослушивание и т. д.) порождает не скуку, а, напротив, более глубокое понимание [Bush 1967]. Но когда мы пытаемся с позиций исследователей разобраться в том, как это происходит, нам приходится укрощать воображение читателя. Не можем ли мы назвать это за неимением лучшего слова столкновением между эстетическим чтением и чтением объективным, необходимым для научной точности? Художественное слово придает плавучесть – во время чтения нам трудно удержаться на твердой земле. Так, Б. Эдвардс утверждает, что художественный набросок легче скопировать, перевернув оригинал вверх ногами – таким образом копиист защищает себя от иллюзий, создаваемых изображением [Edwards 1979]. По тем же причинам некоторые корректоры вычитывают текст по возможности задом наперед, чтобы не отвлекаться на сюжет и прочие посторонние мысли при выполнении своей сложной и трудоемкой, но важной задачи. Но вместо того чтобы разглядеть детали текста, якобы объективный читатель может оказаться во власти новых ошибочных иллюзий, что, в свою очередь, приведет его к ложным выводам, – в этом и есть главная опасность.

Не каждому удается прочитать «Мы» объективно. Не следует недооценивать эту задачу, особенно когда речь идет о таком головокружительном тексте. Д-503 своим смехом развеивает иллюзию о якобы всемогущем Благодетеле и выходит вон. Тем не менее, как мы увидим в следующей главе, некоторые исследователи заявляли, что Единому Государству всенепременно хватит рациональности и мощи, чтобы подавить восстание Мефи. Замятин ничего подобного не говорит: в финале романа итог сражения висит на волоске. Эти специалисты сами ввели себя в заблуждение, возможно по причинам, изложенным ранее. Более того, оказывается, что неодушевленные предметы и абстрактные идеи также могут быть харизматичными. Математическая образность воздействует на представление о Едином Государстве так сильно, что до недавнего времени ни один читатель не дал себе труда вглядеться в нее и понять, что вся эта математика почти полностью ошибочна. Текст в очередной раз вынудил читателей сделать поспешные и неверные выводы.

Замятин не только вводит точную меру успеха или неудачи при чтении – он дает читателю возможность видеть дальше, чем позволяют слова рассказчика, как на протяжении всего романа, так и после его прочтения. Это особенно верно в конце, когда развитие восприимчивости Д-503 обрывается на грани восприятия бесконечной Вселенной, включающей в себя также бесконечные революции в самом восприятии. Без сомнения, это еще один случай самообмана, и как раз тогда, когда мы думаем, что теперь-то всё поняли. Читателю доставляет удовольствие чувствовать себя героем романа, так же как ученому доставляет удовольствие делать выводы. Это главная награда за ту работу, которую мы выполняем как воспринимающие субъекты. Мы ощущаем отсвет золотого ореола, на мгновение внося свои имена в возвышенный список, где уже значатся Галилей, Лобачевский, Дарвин, Эйнштейн, конечно же, Колумб, конечно же, Эдвард О. Уилсон и Бретт Кук, если вы дадите мне мои пятнадцать наносекунд славы, и, что важно, вы сами как проницательный читатель.