Текст книги "Интимная жизнь наших предков. Пояснительная записка для моей кузины Лауретты, которой хотелось бы верить, что она родилась в результате партеногенеза"

Часть третья
Обманка
(энкаустика)

1

Попрощаться с Адой, уезжавшей в Грецию, дядя Танкреди решил в аэропорту, вместе с Лауреттой и доктором Креспи. Обняв племянницу, он пошутил: «Развлекайся и наслаждайся отдыхом. Обещаю не умирать до твоего возвращения».

И Ада, как бы абсурдно это ни выглядело, поверила ему и отправилась на посадку, ни о чем больше не тревожась. Но, уже сев в самолет, вдруг поняла, что совсем отвыкла путешествовать в одиночку и даже не взяла с собой ничего почитать. К счастью, полет длился недолго, а в кармане кресла обнаружился традиционный глянцевый журнал авиакомпании. Ада принялась листать его в надежде найти анонсы театрального фестиваля в Афинах и Эпидавре, а может (во что, правда, верилось слабо), и о последней работе Мимиса Плессаса. Но туристов, летящих в Грецию в августе, эта тема явно не интересовала, их привлекали вопросы попроще, которым, похоже, журнал посвятил все свои страницы: море, пляжи и местная еда, припорошенные неизбежной щепоткой археологии в качестве дежурного блюда. Среди фотографий восхитительных пейзажей, эвзонов в складчатых белых юбках-фустанеллах[61]61
  Похожая на килт традиционная юбка, которую носили мужчины нескольких балканских стран, часть парадной униформы президентской гвардии эвзонов – почетного караула Президентского дворца и парламента Греции.


[Закрыть] (четыреста складок в память о четырехсотлетнем турецком иге) перед зданием парламента, песчаных дюн и крошечных бело-синих домиков в глаза вдруг бросилось занимающее целую страницу подводное фото совершенно голых младенцев, плавающих, ловко двигая ручонками, в одном бассейне с молодыми дельфинами. Фотография не имела ничего общего с Грецией: она иллюстрировала рецензию на Homo Delphinus, недавно переведенную на итальянский книгу известного французского ныряльщика Жака Майоля. Текст был коротким и малоинформативным: рецензент сосредоточился в основном на экспериментальных родах в воду, которые Майоль принимал в присутствии двух гинекологов, участников движения за «мягкие роды» (отсюда и фото).

Снимок напомнил Аде о теме, занимавшей ее в начале исследовательской карьеры. Ахилл, один из самых ее любимых героев, был сыном морской нимфы, нереиды Фетиды, жившей на дне моря и, судя по изображениям на древних вазах, разъезжавшей на дельфине или гиппокампе[62]62
  В греческой мифологии морская лошадь с рыбьим хвостом.


[Закрыть]. Она выходила из воды только в исключительных случаях, и одним из них, по мнению некоторых античных поэтов, было рождение сына, зачатого от смертного. Мать родила маленького Ахилла в прибрежном гроте, а отец вскоре перенес младенца в лес, доверив его кентавру Хирону.

В древних текстах рассказы о первых днях новорожденного были немногочисленны, фрагментарны и противоречивы. Ада тогда считала, что имеет право представить себе совсем другую сцену, возможно вдохновленную двумя документальными фильмами, которые она подростком видела по телевизору в программе о чудесах природы. В первом показывали рождение китенка, которому подруги матери сразу же помогли подняться на поверхность, чтобы он мог дышать. Во втором морской конек–самец, вертикально качаясь на волнах, буквально выстреливал из отверстия в центре живота мальков, заложенных самкой в его выводковую сумку еще в виде икринок и выношенных им самим. Аду и Лауретту это зрелище очень тронуло, а дядя Тан проворчал: «Было бы справедливо, если бы и у людей хоть иногда рожали отцы, а не матери». Пару лет спустя Ада заметила бы ему, что у греческих богов такое тоже случалось: несколько детей Зевса, например, родились прямо из его собственного тела.

Что касается рождения Ахилла, Ада фантазировала, что младенец появился на свет не на земле, а в морских глубинах. Ей представлялась нереида, легко, несмотря на уже оформившийся живот, плывущая под водой среди водорослей, раковин и кораллов. Она видела, как та, изгибаясь, словно танцуя, следует за волнами, как в такт этим движениям между материнскими бедрами появляется светлая детская головка, за ней выскальзывает крохотное тельце идеальных пропорций, все еще связанное с матерью лазурной пуповиной, и кружится вокруг нее, словно маленькая рыбка. Кровь? Да, возможно, вслед за ребенком протянулась и полоска крови, тончайшая алая нить, сразу растворившаяся, исчезнувшая в морской синеве.

Когда Ада рассказала об этой фантазии психоаналитику, тот не придал ей особого значения. «Это все литературщина, – отмахнулся он. – Слишком рационально, материал для статьи, а не для погружения в глубины своего “я”».

Ада обиделась. Впрочем, возможно, психотерапевт был прав.

2

Дария ждала ее в афинском аэропорту. Каждый раз, когда они летали куда-нибудь вместе, Ада удивлялась, как же мало у подруги багажа. Пожалуй, она не знала других людей, чей двухнедельный запас вещей уместился бы в небольшой рюкзачок, и с закрытыми глазами могла бы перечислить его содержимое, как в «игре Кима»[63]63
  Скаутская игра, в ходе которой нужно за одну минуту запомнить, а затем назвать 24 различных предмета.


[Закрыть]: зубная щетка, две пары трусиков, белая майка с синими шортами, шерстяной джемпер, нейлоновая ветровка, бикини, пляжное полотенце, ласты, флакон крема для загара, пачка тампонов, диафрагма и спермицидный крем, небольшой блокнот для зарисовок, два карандаша и пятнадцать кассет фотопленки. Единственную пару обуви, полупрозрачные пластиковые сандалии «под перламутр», которые, попав на пляж с крупной галькой или острыми ракушками, можно было использовать как коралловые тапочки, Дария надевала сразу. Единственное «приличное» платье тоже было на ней: безразмерная трикотажная туника клубничного цвета, которой она при помощи пояса придавала тот или иной необычный вид. На шее висели две камеры, Polaroid и Rolleiflex, а солнцезащитные очки заодно заменяли ободок для волос.

Ада же вечно стыдилась своего огромного чемодана. Но она никогда не умела выбрать самое необходимое и всякий раз таскала с собой горы одежды, бижутерии и туалетных принадлежностей. «Будто купила билет на Луну в один конец», – шутила Дария.

Из-за этого чемодана добираться до прокатной машины, крохотного японского внедорожника, забронированного еще из Италии и ожидавшего их у кольцевой дороги, им пришлось на такси. Среди царившего на дорогах хаоса их водитель был, похоже, наименее адекватным: он не обращал внимания на светофоры, подрезал другие машины, непрерывно разгонялся и тормозил. Когда он наконец высадил девушек у ворот прокатной конторы, на пыльной дороге, забитой грузовиками и автобусами, Ада тут же перегнулась через отбойник: ее рвало. Пока Дария возмущалась слишком высокой ценой поездки, таксист-грек глядел на обеих с нескрываемым презрением.

В смысле транспорта это был явно не их день. Сотрудник проката, равнодушно хрустевший кунжутно-медовым печеньем, на ломаном английском заявил, что единственная в их гараже маленькая «тойота» еще не вернулась из Олимпии.

– Но позвольте! – воскликнула Дария. – Я же бронировала ее на одиннадцать! И заплатила за две недели авансом, – добавила она сердито, показывая квитанцию из итальянского турагентства.

Тот лишь развел руками, продолжая двигать челюстями:

– Тот турист, что взял ее в прошлое воскресенье, звонил сообщить, что еще на пару дней задержится в Олимпии. Не проблема, он же платит.

– Не проблема? А нам теперь что делать?

– Возьмите другую. Огромный выбор к вашим услугам.

Во дворе действительно было вразнобой припарковано машин двадцать, сплошь внедорожники: широкие, вместительные, пассажиров на пять-шесть.

– Вон тот «лендровер», например, – предложил сладкоежка, бросив взгляд на листок, который Дария оставила на стойке, – будет вам стоить всего на двести долларов больше…

– Да не нужна нам такая громадина! – Дария явно теряла терпение.

Ада присела на чемодан. Ей хотелось поскорее выпить чего-нибудь прохладного, чтобы избавиться от кислого привкуса во рту. Но делать нечего: служащий четко дал понять, что готов предложить только то, что есть на стоянке, – берите или уходите.

– Что мне, в полицию звонить? – продолжала бушевать Дария. – Кстати, где тут телефон?

– Думаете, полиция сможет что-то сделать с машиной, которой у нас нет? – криво усмехнувшись, бросил служащий, на этот раз тщательно выбирая английские слова. Ада поняла, что еще немного – и она разревется.

Но в этот момент в ворота въехал чихающий «ситроен» Deux Chevaux, весь покрытый пылью и попахивающий горелой резиной. Он чихнул последний раз и остановился у офиса.

– Вот эту! – радостно закричала Дария, протянув к нему руки. Водительская дверь распахнулась, и из нее выбрался загорелый мускулистый молодой человек в засаленном рабочем комбинезоне на голое тело (хотя, возможно, трусы на нем все-таки были).

– Ты что, рехнулась? – нахмурилась Ада, но тут же расхохоталась: потрепанная машинка была клубнично-розовой, как туника Дарии, – «художественная натура» подруги уже не в первый раз подталкивала ее к абсурдным выводам или решениям.

Засмеялись даже любитель сладкого с молодым механиком, похожим на античную статую.

– Подождите пару часов, я хоть приведу ее в порядок, – сказал механик по-английски.

– У нее же передачи на руле переключаются! Ты вести-то сможешь? – забеспокоилась Ада.

– Это не так сложно. Слушай, если мы ее упустим, в Микены и к полуночи не доберемся.

– Видите, решение всегда найдется, – сказал клерк, предложив наконец клиенткам своего кунжутного печенья. – Нам с вами, итальянцами, легко друг друга понять: una faccia, una razza[64]64
  Дословно «одно лицо, одна раса» (ит.) – часто употребляемое в Греции выражение, подчеркивающее долгую историю культурных связей с Италией.


[Закрыть].

3

Но добраться в Микены до темноты им все-таки не удалось. У Дарии ушло немало времени, чтобы разобраться с переключением передач в таратайке на две лошадиные силы. Та дергалась, чихала, а Дария продолжала, ругаясь и хохоча, заливать мотор. Через полчаса такой езды Ада предложила сменить ее за рулем: «Иначе меня снова стошнит».

Других машин на шоссе, к счастью, почти не было. Добравшись до Коринфа, Дария настояла на короткой остановке: ей хотелось сделать пару снимков во дворе Археологического музея, где, как она помнила по прошлой поездке, на фоне зеленых олеандров и кипарисов стояло несколько белых статуй, а крохотный ручеек, порожденный бившим здесь же ключом, тонкой струйкой стекал по бледно-розовому глиняному ложу. Подруги были здесь не в первый раз: в 1975-м, прочтя «Я не боюсь летать», они, несмотря на сильную жару, поднялись на Акрокоринф, чтобы посетить храм Афродиты и совместно поразмыслить о живших там в классическую эпоху храмовых проститутках, иеродулах, за несколько драхм (которые они затем отдавали жрецу) совокуплявшихся с любым желающим. «Вот уж где настоящий секс нараспашку!» – воскликнула Дария, цитируя Эрику Йонг. Даже годы спустя непредсказуемая и скандальная американская писательница оставалась ее учительницей и образцом для подражания по части эротических приключений.

Ада же, как истинная античница, цитировала Горация и Страбона: «Не каждому дано побывать в Коринфе!» Вне всяких сомнений, это была земля наслаждения и удовольствия. И с этой точки зрения поездка тоже оказалась необычайно приятной.

Теперь очарование Коринфа поблекло, и Аде хотелось поскорее продолжить путешествие. Пока Дария искала ракурс поинтереснее, она уселась прямо на землю у источника и умылась прохладной чистой водой, потом, не удержавшись, сделала большой глоток («Будем надеяться, она питьевая!»), утерла лицо платком, огляделась и вдруг заметила, что в ложбинке между шеей и плечом статуи юноши, стоявшей чуть выше других, свили себе гнездо две ласточки. Почему-то выбор этого места, пусть и куда менее безопасного, чем под карнизом, показался Аде особенно трогательным: юноша словно бы ласково прижимал гнездо щекой. Ее глаза вдруг наполнились слезами – может, просто от усталости. Стараясь быть поблизости, когда проклюнутся птенцы, обе птички летали туда-сюда, заглушая своим чириканьем болтовню туристов.

Наконец Дария решила, что успела достаточно: она отсняла почти всю кассету на тридцать шесть кадров и осталась довольна. Как всегда, найдя нужный ракурс, она сперва щелкала «поляроидом» и ждала, пока на фотобумаге проявится изображение. Затем, при необходимости, меняла ракурс, фокусировалась, подстраивала диафрагму объектива Rollei и только тогда делала второй снимок, уже на пленке, стараясь по возможности подчеркнуть тени – пригодится для создания глубины в trompe-l’œil. Иллюзия перспективы в ее пейзажах всегда была идеальной: казалось, что на месте стены в гостиной или пола в коридоре и вправду возникают цветущий луг или белые паруса в открытом море под розовым закатным небом.

– Обман зрения, – говорила Ада.

– Оптическая иллюзия, – поправляла ее Дария. – А ведь именно благодаря иллюзиям жизнь становится прекрасней.

Прежде чем ехать дальше, она решила сделать «поляроидом» еще один кадр: подругу, присевшую на капот машины.

– У меня волосы спутались, – попыталась отмахнуться Ада.

– Ты чудесно выглядишь, совершенно естественно, просто немного устала после самолета. Идеально подходит для первой страницы дневника этой поездки. А теперь ты меня щелкни, только, пожалуйста, не отрежь голову или ноги.

Фотографом Ада была невеликим и знала это. Увидев снятую ею карточку, смазанную и нечеткую, Дария поморщилась:

– Ладно, поехали. Можешь сесть за руль, если хочешь.

4

Солнце клонилось к закату, жара постепенно спадала. Проехав бог знает сколько еще километров, девушки вынуждены были остановиться: дорогу медленно переползала большая черепаха, похожая на мяч для регби, за ней в пыли тянулся извилистый след. Дария тут же распахнула дверцу, чтобы взять ее на руки.

– Пускай себе ползет, – воскликнула Ада, схватив подругу за запястье.

– Посмотри только, какая красавица! Давай заберем ее в Италию.

– Самолетом? Думаешь, с черепахами пускают на борт? И потом, тебе мало было прошлого раза?

Несколько лет назад Дария везла в своем «жуке» на пароме в Бриндизи трех черепах, которых поймала на поросших низким кустарником склонах Аркадии. За время плавания бедные животные от страха или, может, из-за морской болезни опорожнили свои кишечники прямо на пассажирский коврик. Это невероятное количество белесых экскрементов Дарии так и не удалось отчистить, и коврик пришлось выбросить.

– И ты ведь потом даже не оставила их у себя, передарила матери.

– Это потому, что у нее есть сад, а у меня, как ты знаешь, только балкон.

– Так зачем тебе тогда эта бедолага? Пускай ползет, говорю же.

– Ладно, но знай, что ты со своим трепетным отношением к природе бываешь иногда просто невыносима.

Черепаха тем временем доползла до миртового куста на обочине, и Ада, не желая поддаваться на провокацию и вступать в дискуссии, завела мотор. Далекие поля, днем щеголявшие в серо-зеленых мундирах, с наступлением сумерек окрасились в лиловый. Там и сям попадались ярко-розовые и нежно-голубые полосы – усыпанные цветами олеандры на берегах небольших речушек. В ясном небе потихоньку начали загораться звезды.

Когда они приехали в Микены, совсем стемнело. К счастью, с ночлегом уже все устроилось: из Афин Дария позвонила пожилой англичанке, жившей возле зоны раскопок, и забронировала комнату. Они уже не раз останавливались здесь и частенько вспоминали забавный случай с парой молодоженов из Италии, которые пригласили их в свою комнату и шепотом поинтересовались, откуда в Греции взялись обезьяны.

– В Греции?! Насколько я знаю, здесь их нет, – нахмурилась Ада. – По крайней мере, не в дикой природе… Вот в Африке или в Индии…

– Может, их сюда завезли – ну, знаете, как в Гибралтар? – настаивали молодожены.

– Ерунда! Как это вам только в голову взбрело? – воскликнула Дария.

– Так нам сказала синьора хозяйка.

– Миссис Чепмен? Вы уверены?

– Абсолютно! Она сказала, что места здесь тихие, спокойные, можно прекрасно выспаться, только брачные крики обезьян иногда мешают.

– Брачные крики обезьян? Это она так сказала?!

– Да, и очень извинялась. Говорит, такое случается.

– Думаю, она пошутила.

Но им не удалось переубедить итальянскую пару, и, выйдя из комнаты, Ада и Дария, терзаемые сомнениями, тоже начали строить догадки, смеясь над перлами собственной изобретательности.

– Ну а правда, почему бы им здесь не жить? Может, их еще в древности привезли из Африки…

– Или, например, в XIX веке. Помнишь Крит, ту пальмовую рощу у моря? Говорят, там проходили наполеоновские солдаты, возвращаясь из Египетской кампании. Гид рассказывал: не похоже, что те пальмы посадили специально. Должно быть, они набрали с собой фиников, а в этом месте устроили привал…

– …и сплевывали косточки прямо в песок.

– Что за ерунда!

Они до ночи хохотали, не в силах остановиться, как девчонки в школьной поездке, вспоминая нелепости, которые слышали от гидов в своих первых путешествиях.

– «Внимание! Не наступайте в эту ямку! Именно здесь вышел на берег Зевс, обратившийся в быка, чтобы похитить красавицу Европу. Видите след копыта?»

– «Лестница, ведущая в грот, слишком скользкая? Не выдумывайте! Вспомните о бежавшей по ней несчастной женщине, готовой вот-вот разродиться близнецами!»

– Это еще кто? Какая-то туристка? Что там вообще случилось и когда?

– Туристка? Вот еще! Это Латона, мать Аполлона и Артемиды, искала здесь безопасное место для родов. Но земля отказалась ее принимать, и Латоне пришлось плыть на Делос.

– «Осторожнее! Не стоит глядеться в этот пруд, кончите как Нарцисс. Здесь он и утонул, бедный мальчик».

– Помолимся за его грешную душу, – пролепетала Дария, благоговейно складывая руки.

Аде понадобилась пара минут, чтобы перестать смеяться, вспомнить, о чем шла речь, и сосредоточиться.

– Хотя… помнишь, в Афинском музее, в зале микенского искусства? Там была фреска, кажется, с Санторини… и на ней группа обезьян…

– Синие обезьяны, прыгающие по скалам! Да, ты права. Меня тогда особенно впечатлил цвет – совершенно ненатуральный. Обезьяны, надо же. Значит, все-таки было что-то подобное!

– И ты что же, хочешь сказать, что прямо здесь, в оливковой роще, по деревьям лазают обезьяны, совсем как в Калькутте?

Они уснули, так и не придя к общему мнению. Но обе безумно устали и уже ни в чем не были уверены.

Оглушительный рев разбудил их еще до рассвета. Ада вскочила с кровати и распахнула окно. В роще у самого дома пять или шесть ослов во всю глотку орали серенады о своей любви к прекрасной течной ослице, скрытой от них каменной оградой.

– Дария, Дария, вставай, погляди на брачные крики обезьян! Donkey, monkey[65]65
  Осел, обезьяна (англ.).


[Закрыть] – похоже, миссис Чепмен нужно поработать над произношением…

– Или, может, это итальянским молодоженам стоило бы подучить английский!

5

В то утро Аду разбудил не концерт влюбленных ослов, а подступивший к горлу кисловатый вкус рвоты, столь отвратительный, что она едва успела добраться до общей ванной комнаты в конце коридора.

Стоя на коленях перед унитазом и чувствуя, как желудок сжимается от судорог и холода, она думала: «Не стоило мне все-таки пить из священного источника. Там ведь не было написано, что вода питьевая».

Напуганная шумом Дария прибежала ей помочь.

– Я вся вспотела, и от меня несет. Надо помыться, – пожаловалась Ада, почувствовав наконец, что желудок пуст.

Санузел оказался несколько рудиментарным: душа не было, только пластиковая занавеска над ванной и чуть теплая вода из крана. Но, стекая по намыленному телу, она приносила приятное облегчение. Пока подруга терла ей спину, Ада замотала голову в полотенце и почувствовала себя заново рожденной.

– Так-то гораздо лучше. Все прошло.

Она выглянула в окно. Солнце еще не взошло, но уже светало. В полях, тут и там перечеркнутых штрихами олив, было тихо.

– Слушай, а давай-ка сходим к Львиным воротам, пока не понаехали туристы, – предложила Ада.

– Конечно.

Натянув шорты и футболку, Дария подхватила камеры и вышла, стараясь не хлопнуть дверью.

Они были совершенно одни: наслаждались солнцем, поднимающимся из-за вершины Пророка Илии, помахали рукой двум ленивым львам, дошли до могилы Агамемнона, обнаружив, что охранник еще не открыл ворота, потом сели в машину и поехали завтракать в единственный в деревне бар с таксофоном. К этому часу улицы уже заполнились местными, сплошь мужчинами: ремесленниками, пастухами, гидами, продавцами сувениров. Единственным попавшимся им приезжим оказался долговязый скандинав в туристических ботинках и с тяжелым рюкзаком за плечами. Появление двух женщин вызвало радостные улыбки и приветственные возгласы на греческом или традиционно ломаном английском. Кто-то криво усмехнулся, но в целом их встретили доброжелательно.

Дария заказала кофе и липких турецких сладостей на меду, Ада взяла горячий чай с засохшим пончиком. Хозяин вдобавок поставил на их стол чудесный серебристо-фиолетовый цветок артишока в прозрачном стакане. Несмотря на то что живот побаливал, Ада чувствовала себя гораздо лучше – спокойнее, расслабленнее, умиротвореннее.

– Интересно, сколько они еще протянут, пока туризм их не испортит? – спросила она вполголоса.

– Думаю, без туристов они просто сдохнут с голодухи, – несколько агрессивно ответила Дария. – И потом, хотела бы я знать, почему они вечно что-то жуют: тыквенные семечки, арахис, это чертово кунжутное печенье… И почему не могут следить за своими руками? Разве обязательно хватать меня за плечи, чтобы отвести к столу?

– Да брось! Ты же знаешь, они это не со зла.

Купив заодно упаковку из двенадцати бутылок минеральной воды, они загрузили ее в багажник – похоже, здесь лучше не рисковать и не пить из родников и фонтанов. Какая жалость! Утолять жажду водой из древних источников было бы так романтично…

Ада взглянула на часы: да, уже можно позвонить в Донору, не перебудив весь дом. Получив у бариста горсть жетонов, чтобы не пришлось прерывать разговор на середине, она спросила у него, где телефон. Тот, крутанувшись на каблуках, отвел ее за руку, другой рукой приобняв за шею, – кажется, здесь вообще не представляли себе общения без физического контакта. Набрав номер, она подождала, пока жетон провалится в щель. Последовала долгая пауза, изредка прерываемая эхом и жужжанием, потом наконец подошла младшая из горничных, сразу же передавшая трубку дяде Тану. Его голос доносился словно бы издалека, слабым отзвуком, как будто и в самом деле пересек «тени задумчивых гор и бескрайние бездны морские», как писал Пасколи в стихотворении «Антикл», которое Ада читала студентам. Дядя, как всегда в последние несколько лет, завтракал в постели.

– У нас все в порядке, Адита, не беспокойся. Чувствую себя прекрасно. А вы там как? Неплохо доехали?

Ада рассказала ему о машине цвета платья Дарии, о ласточкином гнезде, о черепахе и о восходе солнца над руинами, но ничего не сказала о боли в животе, предпочитая не давать поводов для беспокойства. Дядя в ответ попросил найти для него хорошую биографию Ласкарины Бубулины.

– Кого-кого?

– Это героиня войны за независимость от турецкого владычества. Ты же миллион раз видела ее портрет на банкноте в пятьдесят драхм!

– Никогда об этом не задумывалась. Хорошо, я поищу. Не по-гречески, конечно?

– Э-э, нет. Если не найдешь по-итальянски, сойдет английская или немецкая.

Раздался сигнал, что жетоны подошли к концу.

– До завтра, дядя.

– Вовсе не обязательно названивать мне каждый день, Адита.

– Я же скучаю по тебе. Обнимаю.

– Зевс да хранит тебя, племянница. Или Афродита, если тебе так больше нравится.

Вернувшись в дом миссис Чепмен, они заплатили несколько драхм за ночевку, собрали багаж, сели в машину и направились в сторону Эпидавра. Дария вела аккуратно, чтобы Аду не слишком укачивало. Полуденное солнце припекало немилосердно, а теплый ветер из открытых окон ерошил подругам волосы, но совсем не освежал. Показался Тиринф, крепость Амфитриона, где обманом был зачат Геракл[66]66
  По более распространенной версии мифа, это случилось в Фивах, приютивших изгнанного Амфитриона.


[Закрыть]. Тогда, чтобы продлить ночь любви Зевса и Алкмены, солнце трижды отказалось взойти на небосвод.

Ада не могла не связывать все, что видела, с мифами и историями, которые благодаря дяде Тану еще в подростковом возрасте захватили ее помыслы. Дария же снова удивлялась, как же сильно стены, сложенные из огромных каменных глыб, напоминают нураги[67]67
  Мегалитические башни на Сардинии, построенные во II–I тысячелетиях до н. э.


[Закрыть] на Сардинии, куда они с мужем прошлым летом ездили отдыхать.