Текст книги "Интимная жизнь наших предков. Пояснительная записка для моей кузины Лауретты, которой хотелось бы верить, что она родилась в результате партеногенеза"

5

До открытия конгресса еще оставалось время, и, похоже, обеим хотелось провести его вместе. Эстелла с жаром рассказывала о своей учебе и интересах: ей хотелось бы заниматься культурной антропологией применительно к современной семейной жизни. Ничего общего с шаманизмом: антропологическое исследование родословных древ. «Только не у индейцев хопи или ирокезов, те уже давно описаны Кребером и Морганом, – говорила она смеясь, – а у нынешних европейцев».

Учитывая неаполитанское происхождение девушки, руководитель диплома подошел к вопросу серьезно и доверил ей работу, посвященную взаимоотношениям между поколениями в больших семьях юга Италии. Изучать тему нужно было изнутри, используя метод «включенного наблюдения», сформулированный Малиновским[21]21
  Бронислав Малиновский – британский антрополог польского происхождения, основатель функционализма в антропологии и социологии.


[Закрыть], – то есть жить вместе с исследуемыми.

– Хорошо хоть не в деревне, а в небольших провинциальных городках: все это крестьянство уже изучено от и до. Я займусь изучением родства в семье горожан, лучше всего в финансовых или культурных кругах. Только нужно еще найти подходящих.

Ада расхохоталась:

– Тогда моя семейка – идеальный кандидат для твоего исследования. Нас, Бертран-Ферреллов, много, целых четыре поколения, которые постоянно делятся на разнообразные фракции и коалиции. Скандалы, обиды, запреты, союзы и подставы. Короче, непростое семейство…

– Но вы же преподаете в Болонье, я видела в программе. Мне нужен городок поменьше.

– Это только я живу в Болонье: приехала туда учиться и осталась. А семья моя из Доноры, там не больше восьмидесяти тысяч жителей. Слушай, если появится желание туда отправиться, я дам тебе адрес и телефон моей кузины Лауретты. Она поможет не потеряться в лабиринте наших родственников.

И Ада процитировала популярную на их факультете шутливую поговорку «Философия – про грезы, психология – про слезы, а антропология – про теткины артрозы», добавив:

– Вот в чем, в чем, а в тетках с их артрозами у нас в семье недостатка нет. А главное, они все такие разные…

Эстелла вежливо посмеялась, но не сказала ни «да», ни «нет»; она осторожно свернула листок, который Ада ради такого исключительного случая вырвала из своего дорогущего молескина, положила в карман и в ответ, слегка склонив голову и смешно сдувая с лица падающий локон, стала записывать прямо на программе конгресса номер манчестерского телефона – «на всякий случай». Она выглядела сейчас совсем юной, почти подростком.

«И на какой же такой случай мне может понадобиться эта крошка?» – подумала Ада, вдруг с удивлением осознав, что ее увлечение – всего лишь иллюзия, порожденная воспоминаниями о столь любимых в юности фотографиях и картинах. Ну и дурища же: решить, что втюрилась в девчонку, хотя та ей в дочери годится! Кончай, Ада, уже не смешно!

– Может, наберу тебя, если вдруг окажусь поблизости, – мягко сказала она и, извинившись, поднялась, чтобы не опоздать на открытие.

6

В главном зале не было никого, кроме докладчиков, да и те далеко не все: председатель извинялся, что некоторые еще не успели приехать. Впрочем, заседание открылось по расписанию, с типичной для университетского мира пунктуальностью. Официальным языком конгресса был английский, который все понимали и на котором могли более-менее бегло объясняться.

Сперва слово предоставили испанскому библеисту. Тот начал с риторического вопроса: разве можно столь легкомысленно подходить к такой ужасной теме, как путешествие в мир теней для разговора с мертвыми? Ведь мы, живые, делаем это ради собственной выгоды или любопытства, не заботясь о страданиях, которые приносим мертвым, пробужденным от бесконечного забытья. Ада скривилась: почему же легкомысленно? К таким вопросам ученые всегда относились с крайней серьезностью.

Древним евреям, продолжал библеист, было строго-настрого запрещено вызывать мертвых: еще царь Саул безжалостно изгнал из Израиля всех магов и некромантов, но в момент крайней необходимости, перед решающей битвой с филистимлянами, сам же и нарушил свой запрет. Сменив царские одежды на простонародное платье, Саул отправился в селение Аэндор, где, как он знал, жила старуха-волшебница, избежавшая изгнания, и умолял ее призвать дух недавно умершего пророка Самуила, чтобы спросить у того совета.

Становилось жарковато. За окнами жужжали пчелы. Ада постоянно отвлекалась, она все еще думала об Эстелле. Но словосочетание «аэндорская волшебница» заставило очнуться: словно прямо в лицо вдруг плеснули холодной водой. Ее тотчас же затянуло в омут воспоминаний. Вот она девятилетней девочкой сидит на полу в узком простенке между окном и сервантом, жадно вчитываясь в найденный в библиотеке кузины Грации Аликандиа роман канадской писательницы Люси М. Монтгомери (только во взрослом возрасте Ада обнаружила, что М. означает Мод) «Волшебство для Мэриголд», который ей настолько понравился, что она читала и перечитывала его, пока не запомнила наизусть каждую строчку. Ни одна другая приключенческая книга из имевшихся дома и вроде бы лучше подходивших ее натуре не привлекала Аду больше, чем «Мэриголд» (что она осознала лишь много лет спустя, да и то с помощью психоаналитика).

Лесли, семья Мэриголд, ужасно напоминали Бертран-Ферреллов: зажиточные горожане с аристократическими замашками, снобы и ретрограды; псевдоантичные виллы среди бескрайних полей, ростовые восковые портреты умерших дочерей под стеклянными колпаками; бесконечные обеды, мраморные лестницы, дальние комнаты, где жили одинокие пожилые родственники… Клондайк, дядя Мэриголд, напоминал маленькой Аде дядю Танкреди, Молодая Бабушка могла с легкостью сойти за портрет бабушки Ады. А у Старой Бабушки, которая перед смертью просила внучку пожарить ей яичницу, была загадочная черная кошка, которую звали… Аэндорская Волшебница! Незнакомой еще с Библией маленькой читательнице это имя тогда ни о чем не говорило, но образ оказался настолько ярким, что неизгладимо отпечатался в памяти.

Как же Ада скучала по тем временам, по тому чтению! Став взрослой, она часто спрашивала себя, была ли в детстве счастливее, чем сейчас. Нет, пожалуй, совсем наоборот. Но тогда она, по крайней мере, считала, что может быть счастлива в будущем, и еще не утратила надежду.

К жужжанию пчел теперь примешивался далекий треск газонокосилки университетского садовника. Из открытого окна пахло свежескошенной травой. Помнится, воображаемая подруга девочки Мэриголд, которая являлась ей только весной, была на самом деле цветущим кустом боярышника.

Когда воспоминания покинули Аду и она обратила внимание на происходящее в зале, выступал уже другой оратор. Он говорил о XXIII песни «Илиады», в которой мертвый Патрокл во сне является Ахиллу и просит его похоронить. Ничего нового, если не считать удовольствия послушать цитаты: докладчик произносил их по-гречески, а Ада сразу же радостно вспоминала в переводе Монти, который читала еще в средней школе, готовясь отвечать «прозаический пересказ». Сколько раз она слышала их от дяди Танкреди, имевшего обыкновение цитировать классику применительно к повседневной жизни и вечно придававшего древним максимам иронический подтекст!

«Спишь, Ахиллес! неужели меня ты забвению предал? Не был ко мне равнодушен к живому ты, к мертвому ль будешь?»[22]22
  Здесь и далее «Илиада» в пер. Н. Гнедича.


[Закрыть] – укоризненно говорил он на кладбище, обнаружив, что порог семейного склепа зарос сорняками. Или, например: «И взаимно с тобой насладимся рыданием горьким!» – это всегда говорилось, когда Ада или Лауретта, совсем еще малышки, плакали навзрыд, ударившись лбом об угол стола в игровой, или хлюпали носом, если бабушка Ада ставила их в угол. «Насладимся рыданием горьким» – двум девчонкам четырех-пяти лет от роду! В итоге они с кузиной выросли в атмосфере романтики и античного героизма, словно пришедших из романов Д’Аннунцио (по крайней мере, на словах). Даже о возлюбленном, появившемся у Ады в подростковом возрасте, ее родные говорили: «Там твой Патрокл пришел».

Свое выступление второй докладчик закончил вопросом: а есть ли для исследователя практическая разница между катабасисом[23]23
  Сошествие в подземный мир (греч.).


[Закрыть], вызовом духов и явлением призрака, и если да, то в чем она заключается? Нужно ли разделять явления мертвых, «поднимающихся» из преисподней поговорить с живыми по собственной инициативе, и случаи, когда живые «спускаются» в Аид, чтобы побеспокоить его обитателей своими проблемами? Потом он внезапно добавил: «А как насчет общения с душами умерших, всех этих спиритических сеансов, столь модных в прошлом веке? С ними-то как быть?»

Ада раздраженно поморщилась. Как уже говорилось, она была рациональной до мозга костей и всегда считала спиритические сеансы всего лишь недостойным обсуждения на конгрессе серьезных ученых прикрытием для разного рода мошенников на доверии и прочих шарлатанов. Будучи по натуре исследователем, а значит, ничего не принимая на веру, она не могла простить Виктору Гюго его многолетние нездоровые попытки общения на острове Джерси с духом утонувшей Леопольдины[24]24
  Старшая дочь Гюго, утонувшая вместе с мужем в возрасте 19 лет во время лодочной прогулки по Сене.


[Закрыть]. Она и «Волшебную гору» Манна не смогла дочитать из-за отрывка, где вызывают тень двоюродного брата Ганса Касторпа, Иоахима, и та появляется. История была трогательной, но Ада разделяла мнение автора, не случайно назвавшего следующую главу «Очень сомнительное».

(Я упоминаю об этих мелких деталях, кажущихся на первый взгляд бессмысленными и незначительными, чтобы читатель как можно лучше понимал внутренний мир Ады, ее душу или, если определять, как сейчас принято, более наукообразно, личностный склад – конечно, не так полно, как психоаналитик, которого она, как-никак, посещала несколько лет, но вполне достаточно, чтобы считать ее реальным человеком с настоящим жизненным опытом, а не персонажем, придуманным автором, то есть мной, для демонстрации некой теории. В противном случае мне было бы проще написать монографию вроде дипломной работы Эстеллы Йодиче.)

7

Все еще негодуя, Ада выскочила из зала, не дослушав оратора, и, чтобы успокоиться, решила немного прогуляться по университетскому парку. Дорожки здесь были ухоженными, веяло прохладой, а шелест листвы приглушал плеск весел с реки и смех гребцов. Вот по ветке проскочила белка, вот шумно расправила крылья птица, вот по соседней дорожке прошел какой-то мужчина – она увидела только спину, да и то лишь на пару секунд. Похоже, молод и полон сил: высокий длинноволосый шатен в шортах. Студент, по какой-то причине оставшийся в колледже? Сын докладчика, приехавший к полудню? Может, фавн, сбежавший из «Сна в летнюю ночь»? Пак?[25]25
  В английском, германском и скандинавском фольклоре – лесной дух, шутник. Один из главных героев шекспировской пьесы «Сон в летнюю ночь».


[Закрыть] Обитатель Нарнии? Какая разница, все равно он тут же исчез. Слишком много читаете, девушка, слишком много читаете, как сказала бы, покачав головой, ее школьная учительница математики, усмехнулась Ада.

Приняв душ, наша героиня решила не спускаться на обед в готическую трапезную, а остаться в своей комнате, чтобы напоследок перечитать доклад, – не в последнюю очередь из-за очередной записки Дарии. Та предупреждала, что до вечера отправляется в Рокингем – это недалеко от Корби, в Нортгемптоншире: встреченная ею на реке компания собиралась осмотреть замок. «Там есть прекрасный парк, точнее, много парков в разных стилях, знаменитых своими садовыми лабиринтами и прочими топиарами – ты же знаешь, что это такое, правда? Деревьям и живым изгородям придают самые необычные формы – идеально для моих муралей. Мы едем на машине с одним парнем, который живет здесь уже шесть лет и привык рулить по левой стороне дороги, так что вернемся не слишком поздно. Не обижайся, если не смогу послушать твой доклад: все равно я его уже наизусть знаю. Ни пуха!»

Ада перекусила фруктами, которые накануне нашла в корзинке на прикроватном столике – презент от организаторов. Потом взяла текст доклада, улеглась поперек кровати и принялась в который уже раз его перечитывать. Но не прошло и десяти минут, как она незаметно уснула.

Пробуждение было внезапным. Казалось, прошло лишь несколько мгновений, но часы на каминной полке показывали без пятнадцати четыре. Вечернее заседание начинается через каких-то десять минут, а она должна выступать второй! Позорище! Быстро умыться – и бегом, даже не причесавшись, в мятой одежде! Хорошо еще, она легла не раздеваясь. Да и зал, к счастью, недалеко.

Ада вошла на цыпочках через боковую дверь, стараясь остаться незаметной, но Эстелла, сидевшая рядом со своим профессором во втором ряду, обернулась и заговорщически улыбнулась. «Я пришла, только чтобы вас услышать», – неужели взгляд девушки говорил именно это? Ада пригладила волосы и одернула блузку. Она была тронута и польщена.

Первый докладчик, Марк Тиссеран из Сорбонны, уже завершал выступление. Услышав произнесенные на французский манер латинские стихи об Энее, спустившемся в загробный мир, Ада догадалась, что речь шла об «Энеиде». А ведь она тоже собиралась процитировать то место, где тень брошенной Дидоны презрительно проходит мимо, отказываясь слушать извинения любовника и не отвечая ему ни единым словом.

Ей было досадно, что доклад коллеги в чем-то предвосхитил ее собственный и тот покажется теперь уже не столь оригинальным. Некюйя в изложении Вергилия, как раз объяснял профессор Тиссеран, лишь опосредованно относится к теме «разговоров с мертвыми». На самом же деле не только покинутая царица, но и большинство других теней, с которыми сталкивается Эней, не произносят ни слова. Вероятно, это связано с тем редким, если не единственным в античной поэзии случаем, когда речь идет не о придуманных автором персонажах, а о реально существовавших людях, многие из которых относительно автора «Энеиды» жили совсем недавно. Но для Энея, спустившегося в Аид, это далекое будущее, они еще не родились.

– Некоторые даже считались его прямыми потомками, – продолжал Тиссеран, – например, красавец Марцелл, egregium forma[26]26
  «Юноша дивной красы» (лат.). Здесь и далее «Энеида» в пер. С. Ошерова.


[Закрыть], как описывает его поэт, любимый племянник Августа, назначенный его наследником, miserande puer[27]27
  «Отрок несчастный» (лат.).


[Закрыть], внезапно скончавшийся в возрасте девятнадцати лет в 23 году до нашей эры, то есть за четыре года до публикации поэмы, над которой Вергилий к тому моменту уже некоторое время работал. Может быть, чтобы «заслужить благосклонность»[28]28
  Captatio benevolentiae (лат.) – ораторский прием, направленный на получение поддержки слушателей. Часто применялся Цицероном.


[Закрыть] своего патрона, а может, на самом деле тронутый этой внезапной трагедией, положившей конец стольким надеждам, поэт посвятил ему ставшие бессмертными строки: Tu Marcellus eris! manibus date lilia plenis, purpureos spargam flores[29]29
  «Будешь Марцеллом и ты! Дайте роз пурпурных и лилий: / Душу внука хочу я цветами щедро осыпать» (лат.).


[Закрыть]. Будешь Марцеллом! Обратите внимание: «будешь», а не «был» – и пока еще даже не «есть». Будешь, и так ненадолго, юноша дивной красы, egregium forma. Осыпьте его ворохами лилий, а я, Анхиз, осыплю пурпурными розами. Трогательно, не так ли? Говорят, когда Вергилий читал «Энеиду» Августу и его сестре Оттавии, мать Марцелла упала в обморок. Эта патетическая сцена известна нам по картине Энгра.

Вдруг профессор Палевский поднял руку:

– А могу я задать вопрос?

Программа не предусматривала обсуждений, а попытки вступить в спор сурово пресекались модератором, но профессор Тиссеран лишь усмехнулся:

– Пожалуйста.

– Если Марцелл на самом деле существовал, если это исторический персонаж, причем настолько важный, что был назначен наследником самого Цезаря Августа, должны существовать и его портреты?

– Не в современном смысле этого слова. Есть статуи, бюсты…

– А сходство присутствует?

– Кто же это теперь может сказать? Разумеется, художники приукрашивали своих знаменитых моделей – по крайней мере, так было до конца XIX века.

– Согласен. Но если он сам, то есть Марцелл, позировал для этих статуй, он бы себя узнал?

– Разве можем мы об этом знать? Да и в конечном счете какое это имеет значение?

– Какое имеет значение? Некоторые утверждают, что портрет, в котором мы способны себя узнать, содержит частицу нашей души. Вот почему некоторые примитивные народы не позволяют себя фотографировать, – яростно бросился в атаку профессор Палевский.

– Только не говорите, что вы лично в это верите.

Эстелла беспокойно заерзала в кресле и вцепилась в руку Палевского, как бы удерживая его, но тот продолжал настаивать: если у докладчика есть слайды, хотя бы один, с изображением таких статуй, их обязательно нужно показать.

– Душа, заключенная в картине, может говорить, если ее спросят.

– Прямо здесь и сейчас? – поинтересовался француз. Он явно наслаждался ситуацией. – С нами, современными учеными, занимающимися литературой, а не спиритизмом?

– Конечно, не с любым из нас. Только с тем, у кого есть дар.

Кое-кто в зале тихонько хихикал, но в целом присутствующие были раздражены и смущены. Как реагировать на подобные выходки?

Ада взглядом поискала модератора: почему он не вмешается и не заставит этого сумасшедшего заткнуться? Бедняжка Эстелла, сжимая в руках костыли, что-то возбужденно шептала Палевскому, словно просила покинуть зал. В конце концов ей удалось убедить профессора хотя бы замолчать, но не раньше, чем он угрожающе процедил:

– Завтра поговорим.

И тут все поняли, что скрывается под названием его доклада: «Современная некюйя». Просто цирк какой-то!

8

Только чувство долга не позволило нашей героине снова выскочить из зала. Будь ее доклад запланирован на завтра, она прямо сегодня вечером сказалась бы больной и уехала бы рано утром. Но модератор уже объявлял ее имя – Ада понимала, что просто не имеет права раздуть скандал.

Изначально Ада собиралась говорить без бумажки, доверившись, как обычно, собственной памяти. Сейчас же ей вдруг показалось, что волнение может заставить ее сбиться. Наверное, лучше читать. Но первой среди докладчиков уткнуть нос в текст, будучи при этом самой молодой, – не покажет ли она тем самым свою неуверенность? Нет, лучше говорить, глядя слушателю прямо в глаза: выбрать случайного человека и наблюдать за его реакцией – так всегда делали ее учителя. Спокойно и хладнокровно.

Эстелла, все еще пунцовая от смущения, ободряюще улыбнулась ей со второго ряда.

«Ты пришла сюда, девочка, чтобы меня послушать. И я буду говорить для тебя. Надеюсь, лекция окажется полезной. Название моего доклада ты уже знаешь, поскольку оно указано в программе и к тому же только что было объявлено: “Молчание женщин”. Я собираюсь переосмыслить несколько самых известных упоминаний некюйи, в основном латинских, а не греческих (хотя мой предмет – именно греческая литература): у Вергилия, Овидия, Лукана, Гомера – и доказать, что герой никогда не спускается в загробный мир, чтобы выслушать умершую женщину, будто женские слова ни здесь, ни там не имеют значения.

Часто именно женщины вызываются сопровождать героя за порог смерти, чтобы совершить более или менее жестокий ритуал, необходимый для общения с духами. Сивилла у Вергилия, аэндорская волшебница в Библии, ужасная ведьма Эрихто в “Фарсалии” Лукана, отхлеставшая ядовитой змеей не желавший оживать труп, – это женщины, посвятившие себя колдовству, ведьмы, бессмертные божества.

На троне царства теней сидит его властительница, Персефона, принимающая дань: золотую ветвь, которую можно найти, лишь следуя за двумя белыми голубками. Она сидит молча, ей не нужно слов, чтобы отпускать души на волю, освобождать и снова налагать на них узы, связывающие с загробным миром. Единственные покойницы, кого о чем-либо спрашивают, – престарелые матери, да и то лишь потому, что те случайно попадаются на пути, как Антиклея Одиссею: “О, взгляни-ка, кто это там! А я и не знал, что ты умерла… Расскажи мне, что творится дома, мама”. Ни тебе: “Что с тобой случилось? Как твои дела?”, ни “Я по тебе соскучился”! Он командует: “Рассказывай. Служи мне, как служила при жизни”. Молодые женщины, возлюбленные – им поэты слова не дают, даже если те еще на пороге Аида, даже если только что умерли. Дидона с не зажившей после недавнего самоубийства раной не слушает оправданий и извинений предателя-любовника (только оправдания и извинения, никаких вопросов), а лишь презрительно проходит мимо, опустив глаза, суровая и бесчувственная, словно камень. И молчаливая, словно тот же камень. Обвиненную мужем в преступлении на почве самых чудовищных страстей Клитемнестру поэт не призывает поведать свою версию истории. Даже Пенелопе, которая, как и Клитемнестра, еще жива, Одиссею советуют не доверять: “Можешь поведать ей часть своих тайн, но не все. Женщины, особенно жены, опасны, они ведут нас к погибели”.

Или вот Эвридика, о которой мы говорили за завтраком… Эвридика, юная невеста величайшего поэта и певца всех времен, погибшая на цветущем лугу от укуса гадюки, блуждает во тьме, хромая и безгласная. Жених, Орфей, осмелился спуститься за своей любовью в царство мертвых, осмелился просить повелителей теней вернуть ее хотя бы на время отпущенной ей жизни, вернуть такой же молодой, какой она была. “Это одолжение, а не подарок, потому что в конце концов она, как и все люди, должна будет сюда вернуться. Я прошу вас во имя той любви, которую и вы познали, если правдива история о твоем, Персефона, похищении тем, кто сидит сейчас рядом с тобой. Если же вы не отдадите ее мне, я не вернусь один, а останусь здесь, в подземном царстве, живой, но без нее подобный мертвому”.

Прекрасно, правда? Очень трогательно. Аж сердце разрывается. При звуке лиры Орфея души умерших зарыдали, Тантал перестал тянуться к ускользающей от него воде, Сизиф прекратил свой бесплодный труд и уселся на камень, который вкатывал на гору, коршуны бросили клевать Титию печень, жестокие фурии впервые прослезились, сочувствуя певцу. Сердца царя и царицы подземного мира смягчились. Как они могли отказать такому поэту, такому верному и безутешному влюбленному? Призывают Эвридику, блуждающую среди теней: она лишь недавно прибыла и еще хромает. Жених берет ее за руку. “Будь осторожен, Орфей, не вздумай смотреть на нее, пока она не воскреснет в мире живых”. Но он не может сдержаться, оборачивается и, как ты знаешь, милая Эстелла, навсегда теряет возлюбленную.

Но разве ей, Эвридике, нечего сказать? Неужели жених, увидев ее снова, ни о чем не спросил? “Как ты, милая любовь моя? Не пугает ли тебя эта темнота, плачешь ли ты, болит ли укушенная нога? Поговори со мной, Эвридика. Скажи, что любишь меня и хочешь вернуться со мной”.

Нет, ничего не говорит, ни о чем не спрашивает Орфей, и ничего не отвечает его потерянная невеста.

А разве повелители теней поинтересовались, хочет ли она уйти, прежде чем делать одолжение просящим? Услышали ли хоть слово из уст этого драгоценного залога, запрошенного и отданного, этой вещи, этого камня, немого, как презрительная Дидона?

Нет. Ни единого слова – даже когда Орфей снова ее теряет. Обернувшись, он видит, как она исчезает, как ее снова засасывает в темную бездну, тянет руки, чтобы обнять, но обнимает лишь пустоту. В том, что она умерла второй раз, Орфей может винить только самого себя: на что тут жаловаться, если недостаточно сильно любишь?

Так почему же вы, женщины, ныне живущие под солнцем, жалуетесь, что мужчины вас не слушают? Что они вас не спрашивают? Что их не интересуют ваши ответы, ваши мысли? Что их обижают, а может, и пугают ваши слова?

Если мужчина теряет вас, теряет во всех смыслах этого слова, то из-за слишком сильной любви. Таково их оправдание. Заткнитесь и не жалуйтесь.

Но ты, Эстелла, еще молода и не имеешь никакого отношения к миру мертвых. Ты принадлежишь новому миру, Эстелла. Миру, где женщины наделены даром речи. Говори. Говори, как я говорю с тобой».