Текст книги "Кольцо принца Файсала"

Глава 3. Рамон Благочестивый

Том заметил вдалеке крупный предмет, который то выныривал, то снова скрывался под водой. На долю секунды Том поверил, что это ожила фигура с носа корабля. Но морок тут же рассеялся. Человек! Он двигался словно во сне и находился довольно далеко от лодки, чтобы можно было различить его лицо и туловище.

Не было никаких сомнений в том, что бедняга услышал шум весел. Скорее всего, это жертва какой-нибудь безжалостной борьбы: нередко двое отчаявшихся людей хватаются каждый за свой конец долгожданной добычи и рвут ее друг у друга. Но в море прав тот, кто сильнее. И, как часто говаривала мать Тома, назад возвращается только победитель и рассказывает всем свою версию случившегося.

Том втянул весла в лодку.

Судя по тому, как слабо и нерешительно звучал этот крик о помощи, человек провел в воде уже долгое время.

Том мешкал, раздумывая, стоит ли ему выдавать себя. Если человек так долго находился на краю гибели, кто знает, вдруг, едва завидев лодку, он набросится на Тома, стремясь спасти себе жизнь? Тому едва ли достанет сил справиться со взрослым мужчиной, даже совсем измученным. Следовало быть настороже и, если что, просто-напросто тихо исчезнуть.

В этот момент Том услыхал громкий стон и душераздирающую мольбу о помощи. Чей-то хриплый голос проговорил:

– Спаси меня, брат мой, и ты будешь вознагражден, я клянусь тебе… Клянусь, это так же верно, как и то, что мое имя…

Голос потонул в предсмертном хрипе.

Вытащив нож и положив его на скамью, Том направил лодку туда, откуда доносился голос, и вскоре увидел мужчину, который держался за обломок судна, по форме напоминавший основание мачты.

Держась на достаточном расстоянии от незнакомца, Том решился подать голос.

– Кто вы? – спросил он.

– Друг, друг, – раздался торопливый ответ. – О Господи, благодарю тебя за твою доброту!

– Кто ты?

– Мое имя Рамон эль Пьядосо, – ответил мужчина на испанском. – Я родом из Кадиса, но уже пятнадцать лет служу на португальских торговых судах. Мой добрый друг, помоги мне, я уже четверо суток без воды.

«Эль Пьядосо» по-испански значит «благочестивый». Том покосился на фляжку с водой и увидел, что для двоих ее вряд ли будет достаточно, особенно если этот Благочестивый так сильно страдает от жажды.

– Что с тобой случилось, Рамон? – спросил Том. – Ты потерпел кораблекрушение?

Мужчина жалобно простонал, потом заговорил снова:

– Самое ужасное, что может произойти с моряком. Мятеж! Но скажи мне, мой друг, с кем я говорю? Судя по голосу, ты еще молод.

Поколебавшись мгновение, Том ответил:

– Меня зовут Том Коллинз, и мне четырнадцать лет. Скоро пятнадцать.

– Само небо послало мне тебя, Том Коллинз, – простонал мужчина, – ты будешь вознагражден за свое доброе дело.

– Расскажи мне о кораблекрушении. Мы ведь говорим о португальском галеоне?

– Сначала глоток воды, Том, хотя бы пару капель воды. Мое горло пересохло, а губы потрескались и кровоточат. Но да, да, ты прав, это был прекрасный галеон, который назывался «Святая Елена», настоящая гордость Порто. Его больше нет. Остались только полумертвый боцман из Кадиса и благословенный обломок мачты, на котором раньше красовался наш фор-марсель.

«И еще деревянная фигура с голубыми глазами, – подумал Том. – Про нее этот Рамон Благочестивый, скорее всего, не знает».

Тут пелена тумана развеялась, и Том увидел все как на ладони. Состояние мужчины оказалось поистине бедственным.

Верхняя часть его туловища едва виднелась над водой, голыми руками он обнимал обломок мачты. Его рубашка, бывшая когда-то белой, превратилась в грязные лохмотья, а кожа напоминала крабовый панцирь. Мокрые волосы прилипли к голове, щеки ввалились, руки и ноги посинели от холода, а в глазах застыла мольба, смешанная с отчаянием.

Только теперь Том обнаружил, что мужчина был не один. Рядом с ним находилось еще одно существо, вполовину меньше него ростом. Держась за мачту обеими руками, он уткнулся в нее лицом, и было неясно, жив он или уже окоченел.

Бедняга был африканец и, как показалось Тому, почти его ровесник.

Непроизвольно Том подплыл ближе и заметил, как в потухших глазах испанца затеплилась жизнь и промелькнула тень благодарности.

– Спасибо, Том Коллинз, – прошептал он, готовясь отпустить обломок мачты, который до сих пор спасал его от смерти.

Том погрузил весло в воду, еще точно не зная, как следует поступить. Этот человек внушал ему отвращение. И в то же время что-то в нем было странно притягательное.

Всего час назад, когда на море опустилась беззвездная ночь, Том сам просил о помощи, молитвенно складывал руки и выцарапывал надгробную надпись на досках лодки. Теперь же его дела поправились, и он держит в своих руках судьбу другого человека.

Том вспомнил, что мужчина упомянул о вознаграждении. Его слова засели у Тома в голове и зудели там, как надоевшая муха, но никаких доказательств того, что испанец говорит правду, он до сих пор не получил, поэтому предпочел держаться от мужчины на расстоянии весла.

– Кто этот негр? – спросил Том.

В своей жизни он видел много африканцев, потому что испанские, португальские и британские суда, перевозившие рабов, частенько бросали якорь у Невиса. Во время стоянок чернокожих выводили на палубу – вычесать вшей и подышать свежим воздухом.

Том с Теодорой не раз поднимались на борт таких судов, чтобы продать пиво, ром, вино, солонину, соль и маис.

Днем рабы всегда хранили молчание, но издавали громкие, леденящие душу крики в ночные часы, когда на кораблях избавлялись от трупов умерших невольников. Говорили, что по дороге из Африки на Карибы гибло больше половины негров, ведь в лучшем случае плавание длилось два месяца, но при плохой погоде растягивалось на полгода и больше.

Однажды, когда Том был еще совсем маленьким, он проснулся ночью от криков, доносящихся с фрегата, стоящего в гавани. Он хотел переползти через маму и броситься бежать на помощь, но мать уложила его обратно в кровать и сказала, что он должен возблагодарить Бога за то, что тот наградил его белой кожей и зелеными ирландскими глазами.

– Ты спрашиваешь, кто он, – простонал Рамон и указал на чернокожего, который не подавал никаких признаков жизни. – Это раб, которого я прихватил с собой с тонущего судна. Я почти не помню, сколько дней мы с ним уже в море. Ты, верно, думаешь, что я спятил, если стал спасать этого юнца? Думаешь, море помутило мой разум? Нет, мастер Том, этот парень, каким бы черным он ни был и каким бы жалким ни казался, стоит столько золота, сколько весит он сам.

Заросшее бородой лицо испанца расплылось в безумной улыбке.

– Я вижу, тебе это интересно, Том. Я расскажу тебе все, без утайки, если ты дашь мне немного воды. Всего один глоток воды, Том, и ты узнаешь правду об этом пареньке. Ты ведь знаешь, что рабов прозвали черным золотом?

Том отпрянул назад. Само собой, он никогда не торговал рабами, но знал, что цена за взрослого мужчину не была головокружительно высокой. Что уж говорить про этого заморыша, который висел рядом с Рамоном на обломке мачты.

– Спаси меня, – молил испанец, – и ты будешь вознагражден. Неужели ты думаешь, что я просто так таскаю с собой этого чернокожего и делюсь с ним последними каплями пресной воды? Неужели ты думаешь, что я забавы ради день и ночь забочусь о том, чтобы он не сдох? Подумай об этом, Том, ты, похоже, парень умный и рассудительный.

Том отвел взгляд, но слова Рамона уже достигли своей цели.

Он достал фляжку с водой и изучил ее содержимое. Испанец испустил глубокий вздох и жалобно всхлипнул.

– Нам предстоит долгий путь, – Том постарался, чтобы его голос звучал как можно мягче, – и я сам нахожусь здесь уже довольно давно, поэтому не могу дать тебе слишком много.

Рамон облизнул губы, которые потрескались от морской воды и солнца.

– Пару капель, Том, всего пару капель.

– А как быть с тем, вторым? Он умер или еще жив?

– Ох, конечно, жив, мастер Том. Даже не сомневайтесь. Что ему сделается! Этим неграм нужно куда меньше, чем нам. Я видел рабов, которые довольствовались одной лишь росой, оседавшей у них на коже.

Рамон толкнул локтем чернокожего мальчишку, и тот едва заметно шевельнулся. Схватив раба за волосы, испанец запрокинул его голову, и Том увидел исхудавшее лицо и красные воспаленные глаза.

– Скажи что-нибудь своему спасителю, – свирепо потребовал Рамон, – скажи, или я брошу тебя в море. Хватит возиться с тобой!

Какое-то мгновение мальчишка смотрел на Тома. Его потрескавшиеся губы шевельнулись, словно он хотел что-то произнести.

– Видишь, Том, – произнес испанец, – в этом маленьком дьяволе еще хватает жизни. А теперь… теперь глоточек воды, пару капель, Том, сжалься надо мной, и я озолочу тебя, а этот день ты будешь вспоминать как лучший день в твоей такой еще недолгой жизни.

– У тебя действительно есть золото? – спросил Том.

– И даже лучше чем золото.

– Драгоценные камни?

– Глоточек воды, Том, и я расскажу тебе мою историю.

Том подгреб ближе, так что между ним и испанцем был только обломок мачты. Он поднял фляжку с водой, мужчина открыл рот и задрал голову.

Первые капли упали на щеки, но остальные попали куда следует. Испанец смеялся и плакал, жадно глотал воду и умолял дать еще.

– Еще пару капель, Том, еще пару капель для Рамона.

Том, изучив содержимое фляжки, дал испанцу еще немного воды, потом заткнул пробку.

Моряку досталось не больше половины стакана, но его взгляд заметно оживился.

– Теперь твою руку, Том. Протяни мне руку, и будем друзьями.

– Как насчет вознаграждения? – Том проверил, на месте ли его нож.

– Неужели тот, кто оказался на самом краю гибели, способен на ложь, Том?

Том бросил взгляд на спокойное море, над которым уже почти рассеялся туман, хорошенько подумал и ответил:

– Да.

Ответ, казалось, ошеломил испанца, и он на мгновение даже потерял опору и ушел с головой под воду. Когда он появился снова, вид у него был совершенно потерянный.

– Тогда брось меня, Том Коллинз, брось. Плыви домой к своей семье, я благодарен тебе за воду и если и буду что проклинать, то не тебя, а твое невезение. Потому что ты встретил в море свою удачу, но не разглядел ее. Ближе к богатству, чем сейчас, ты уже не будешь никогда.

Пока мужчина говорил, Том освобождал место на носу лодки. Решение взять испанца на борт он принял давно; по-другому и быть не могло. К тому же моряк сильно ослаб и не представлял для мальчика опасности.

– Хватайся за борт, – велел Том, – хватайся за борт и забирайся в лодку.

– Ты мудрый мальчик, Том Коллинз, твои родители будут гордиться тобой. К несчастью, моя правая рука пострадала в борьбе за спасение нашего судна, а левая, что все эти дни была мне вместо спасательного троса, теперь едва ли сможет удержать щепотку табаку.

Рамон забросил свою искалеченную правую руку на край лодки, и она лежала там, как дохлая рыбина. Он попытался помочь себе левой рукой, но все равно не смог перебраться через борт.

Том протянул испанцу руку, и тот наконец оказался в лодке. На мгновение он прикрыл глаза, по его щеке скользнула слеза и упала на мертвенно-бледные руки.

– Благодарю тебя, Том Коллинз, – прошептал он, – благодарю.

Рамон выпрямился, все еще испытывая головокружение, высморкал нос и расхохотался в небо, скаля зубы и выплакивая последние слезы.

– Побывав, как я, на краю смерти, учишься ценить жизнь, – отсмеявшись, прошептал он. – Дома в Кадисе у меня остался паренек, на два года старше тебя. Я думал про него, когда смерть подходила особенно близко. Спасибо тебе, Том, благодаря тебе я снова увижу своего любимого сына. Твой отец, должно быть, очень счастливый человек.

– Мой отец умер, – сухо ответил Том.

Рамон закрыл глаза.

– Прости меня, Том. Но твоя мать, она ведь еще жива?

Том кивнул и уставился на обломок мачты – чернокожий мальчишка вцепился в нее так сильно, что, казалось, слился с ней, став с мачтой единым целым. Рамон улыбнулся и подмигнул.

– Давай-ка втащим его в лодку, Том.

Вдвоем они схватили мальчишку за тонкие, безвольно повисшие руки. Парнишка был таким тощим, что можно было пересчитать все его кости, которые того и гляди грозили прорвать кожу на его плечах и бедрах. На худых лодыжках раба болтались черные кандалы весом чуть ли не с него самого.

Парень кулем упал на дно лодки, и Тому показалось, что совсем скоро им придется выкинуть его за борт.

– Эти негры куда более выносливы, чем ты можешь себе представить, – сказал Рамон, заметив его скептический взгляд, – а этот вообще особого сорта.

– Придется ему тоже дать воды, – пробормотал Том.

– И это будет чрезвычайно разумное вложение, Том.

– Мне так не кажется.

– Взгляни на цепочку на его шее, – прошептал Рамон и подмигнул. – Приглядись, что висит на ней, ибо вся твоя оставшаяся жизнь будет зависеть от этой вещицы.

Том наклонился над мальчишкой. На шее у того действительно была цепочка, сделанная из неизвестного материала. Она сидела туго, нигде не провисая.

Рамон задрал рабу голову и показал Тому кольцо, служившее единственным украшением цепочки. Оно тоже было сделано из неизвестного Тому материала. Во всяком случае, золотым кольцо точно не было. Да и с какой стати раб будет разгуливать с золотом на шее?

– Интересно, Том? – прошептал Рамон. – По глазам вижу, что тебе интересно.

– Из чего сделано это кольцо? – спросил Том.

– Говорят, – загадочно начал Рамон, – что оно сделано из кости зверя, живущего в Африке, и того, кто его носит, оно наделяет редкой силой.

– Подобные истории я слышал не раз, – презрительно сощурился Том.

Рамон усмехнулся, но тут же снова сделался серьезным.

– Я тоже, Том, я тоже. Просторы семи морей просто кишат историями, и сейчас ты услышишь еще одну. Видишь ли, причина, из-за которой судно с полным парусным оснащением, с двадцатью одной пушкой и командой, насчитывавшей восемьдесят вооруженных солдат, со здоровенным трюмом без крыс, чумы и другой заразы, утонуло в первом же своем плавании, лежит на дне твоей лодки.

Едва Рамон вымолвил последнее слово, как раб открыл глаза и посмотрел прямо на Тома. Взгляд его был безрадостен, в нем не было ни гнева, ни печали, ни благодарности.

Испанец лукаво улыбнулся.

– Он понимает все, что мы говорим.

– Они что, говорят в Африке на испанском?

– Я понятия не имею, на каком языке они там говорят, но некоторые из них, особенно дети, знают испанские слова. Когда пять месяцев находишься в плавании, это что-нибудь да значит, и этот парень хоть и раб, а так просто его не проведешь. Видишь ли, Том, когда двое людей несколько суток болтаются в море на каком-то жалком бревнышке, то и дело ожидая смерти, они очень быстро находят общий язык. Не то чтобы я снизошел до какого-то раба, но, когда Бог тебя покинул, даже в таком обществе переносить тяготы легче. Пойми меня правильно, Том, у нас с ним не один и тот же Бог. Если он вообще у него есть. Сам я человек набожный, и меня удивляет, что за все время из его черного рта не вырвалось ни единой молитвы. Поэтому прошу тебя запомнить, Том, никогда не поворачивайся спиной к рабу, тем более к этому.

– Он что, какой-то особенный? – пожал плечами Том.

Стремительным движением Рамон схватил Тома за запястье. Его губы тряслись, а голос дрожал:

– Этот чернокожий мальчишка – сын вождя. У нас бы его назвали принцем. Его племя населяет один из островов Зеленого Мыса, куда еще ни разу не ступала нога белого человека. Многие пытались, ох и многие… знатные господа на галеонах, грабители на самодельных шхунах, каперы под черным флагом, губернаторы на четырехмачтовых барках, но все они потерпели неудачу. И мало того, Том, мало того. Этот черный как уголь вождь осмелился грабить суда как испанские, так и португальские, и теперь он богаче, чем иные дворяне. В тех краях его считают кем-то вроде бога, неважно, что он черный, для своего племени он велик так же, как Господь наш Всемогущий. И когда разнесся слух о том, что его единственный сын оказался на борту «Святой Елены», начался ад. Волнения, мятеж, грабежи, убийства и, наконец, пожар и кораблекрушение; и все из-за какого-то крошечного колечка – доказательства того, что парень – сын короля. Ты понимаешь то, что я тебе говорю, Том Коллинз? Понимаешь, как тебе повезло, что в этот сентябрьский день ты повстречал Рамона из Кадиса?

Том в ответ лишь плечами пожал. Рамон снова схватил его, но было видно, что он уже овладел собой.

– Сам я инвалид и уже ни к чему не пригоден, моим рукам пришел конец, но мой дух еще жив. Доставь меня на сушу, и я вознагражу тебя по-царски. Кольцо, что ты видишь на шее этого чернокожего паренька, – это кольцо короля. Каким бы черным он ни был, у себя на родине он – самое главное сокровище своего племени. Спаси меня, Том Коллинз, и ты получишь свою долю богатств в этом королевстве.

– Долю? – прошептал Том.

Боцман кивнул, и его глаза блеснули.

– Половина этого раба будет твоей.

Глава 4. Отец Инноченте

Том стоял в коридоре возле небольшой комнаты, которая располагалась над покоями сеньора Лопеса. Он только что вернулся домой с моря, и было еще очень рано. Из всех комнат второго этажа эта была самая маленькая и обычно использовалась для хранения парусов и сетей, бочонков со свининой и бутылок с соком. Теперь все это было убрано, и на полу лежала соломенная циновка, а прямо над ней была длинная полка, на которую какой-то заботливый человек поставил вазу с веточкой фиалкового дерева. Этим человеком мог быть только тот, кто спал сейчас на циновке, а именно – моряк из Кадиса.

Едва придя в себя и подлечив свои раны, Рамон принялся плотничать и вырезать деревянные колышки для донных рыболовецких сетей. Такое усердие пришлось по нраву хозяину таверны, особенно после того, как удалось отремонтировать его любимое кресло.

Умение Рамона приспосабливаться беспокоило Тома. Каждое утро он спрашивал моряка, когда они отправятся с рабом на острова Зеленого Мыса, и каждое утро получал один и тот же ответ: как только придет корабль, Рамон наймется на судно и заберет чернокожего парнишку с собой.

– Без меня ты никуда не поплывешь, – отвечал Том, – помни наш уговор.

– У меня и в мыслях не было отправляться без тебя, Том, – уверял испанец, – а этому негру и бежать-то некуда. С ним прямо как с поросенком: чем больше он становится, тем больше мы для него делаем.

Том стоял, прижавшись к двери, и тайком подглядывал за моряком. Он никак не мог раскусить этого Рамона, который, казалось, был благодарен ему за то, что он для него сделал. Но руки боцмана выздоровели и окрепли, а сам испанец оказался чересчур хитрым и обходительным малым и вдобавок умел прикидываться глухим, когда трактирщик принимался жаловаться на еще один лишний рот, который ему приходилось кормить.

Но пока ухо было глухо, уста моряка источали сладость.

– Большая редкость встретить в наши дни такого щедрого человека, как вы, сеньор Лопес, – Рамон даже глаза прикрывал от полноты чувств. – Нет, сеньор, не спорьте. Мы всего лишь четверо жалких людишек, которые ежедневно вкушают плоды вашего гостеприимства и радушия.

– Делаю что могу, – бормотал Лопес, не совсем уверенный в том, дурачат его или и вправду хвалят.

– Позвольте налить хозяину, да побольше. Мне же хватит и малости.

– Ага, вы, значит, тоже будете? – и сеньор Лопес обеспокоенно заерзал в своем кресле.

Но Рамон сделал вид, что не слышит, и вместо этого спросил:

– Где прошла ваша юность, сеньор?

Дальше можно было не волноваться. Рамон спокойно сидел и слушал сеньора Лопеса, который часами мог петь о своем суровом детстве и отрочестве, которые, несмотря на всю свою суровость, наградили его столь добрым нравом.

На протяжении трех недель моряк из Кадиса вил из сеньора Лопеса веревки. Всегда готовый услужить Рамон вел себя крайне любезно, особенно с матерью Тома, которая, однако, редко с ним заговаривала. Она чувствовала, что испанец неискренен, и ждала, когда он покажет свое истинное лицо.

Том ничего такого не замечал, но все же задавался вопросом, с чего бы неотесанному моряку украшать свое жилище свежими цветами.

Чернокожий паренек был временно устроен под полом таверны, в кладовке по соседству с провизией. Том приносил ему еду и следил, чтобы в его кувшине всегда была свежая вода. Одна мысль о том, что парнишка может скончаться от чахотки, была невыносима. Для Тома он стал единственной надеждой когда-нибудь разбогатеть.

В подвал никогда не проникали солнечные лучи, но, по словам Рамона, свет был бы губителен для глаз раба.

– Кроме того, – добавлял испанец, – так он не привлечет ничьего внимания. Представь, что будет, если поползут слухи о том, что мы держим в кладовке сына короля.

Все же матери и сестре Том решился сказать правду, но это не произвело на них большого впечатления.

– У меня теперь есть собственный раб, – сообщил Том Теодоре.

– Половинка раба, – поправила она его, – и что ты будешь с ней делать? И кстати, мы говорим о правой половинке или о левой? А может, вы поделили его посередине?

– Ты мне просто завидуешь, – фыркнул Том, – впрочем, как и всегда.

Теодора улыбнулась и поправила длинные черные волосы.

– И почему все ирландцы такие глупые? Дураку понятно, что за этого тощего птенчика не дадут и пяти горшков мочи. Ты останешься с носом, Том Коллинз. Рамон надует тебя.

– Зато ты у нас умная, – огрызнулся Том. – Этот мальчишка-раб стоит столько же золота, сколько весит сам, и в один прекрасный день, когда мы доставим его на острова Зеленого Мыса, Том Коллинз разбогатеет и сможет купить половину Невиса, если захочет.

Услыхав последнее замечание, сестра расхохоталась и заявила, что если этого раба будут продавать исходя из его веса, то она не даст за него и дохлой курицы.

В тот же день Том решил кормить чернокожего два раза в день вместо одного в надежде, что тот станет хоть немного более упитанным. Раб по-прежнему ничего не говорил и молча съедал все, что ему приносили. Но когда после нескольких недель удвоенного рациона он не стал выглядеть сильнее или, по крайней мере, здоровее, Том понял, что худоба парнишки была врожденной, и сократил число приемов пищи до одного.

Том постучал в дверь.

Рамон стремительно сел, предварительно спрятав под подушку нож. Но, различив сквозь щели в стене Тома, он улыбнулся и открыл дверь.

– Рано вы сегодня, Том Коллинз.

Том проскользнул внутрь и сел на единственный стоявший в комнате стул.

– Я был в море, – сказал он. – И, кстати, скоро у нас будет гость.

– Гость? Кто? – глаза Рамона забегали.

– Очень важный гость. С чего бы, ты думал, таверну вымыли и отскребли от погреба до чердака?

Рамон попробовал пальцем лезвие ножа.

– Расскажи мне, что тебе известно, – прошептал он.

Речь шла о человеке по имени отец Инноченте, которого отправил на Карибы восьмой по счету папа римский. На самом деле его имя было Саласар, и был он инквизитором, посланным церковью искоренять ересь и преследовать ведьм. Его знали на всех островах в окрестностях Сент-Кристофера, где он успел заработать себе определенную репутацию. По правде говоря, страх людей перед этим святым отцом пересиливал даже страх перед чумой и лихорадкой. Многие боялись даже нос высунуть за дверь, когда отец Инноченте посещал их остров. Слухи о методах, к которым прибегала инквизиция, выбивая признания из заключенных, давно достигли Невиса. Ни для кого не было секретом, что многие еретики в Испании закончили свои дни на костре.

В последний раз Инноченте был на острове два года назад. Он прибыл в сопровождении десятка солдат, писца и палача, и его слово было для них законом. У него не было друзей, но все его уважали. Во время своих визитов он, как правило, останавливался у сеньора Лопеса, который потчевал инквизитора по всем правилам поварского искусства. За те двое суток, пока в таверне гостил важный гость, хозяин проникался сильным религиозным чувством, а его речь становилась такой витиеватой, что ее с трудом можно было разобрать. Таверну, которая и без того славилась своей чистотой и про которую никто бы не посмел сказать, что здесь привечают еретиков, ведьм или людей с сомнительной репутацией, переворачивали вверх дном, скребли и мыли от погреба до чердака. На самом видном месте откуда ни возьмись появлялось распятие, чтобы любой мог видеть: здесь живет истинный христианин, которым может гордиться папа римский и вся католическая Испания.

Самого сеньора Лопеса тщательно мыли и дезинфицировали от вшей, а его лучшую одежду чистили и штопали.

Рамон уставился в пространство невидящим взглядом. По его лицу нельзя было ничего прочесть.

– Что ты об этом думаешь? – спросил Том. – Боишься инквизиции?

Испанец резко поднялся и ответил, что он всегда был богобоязненным человеком и, если потребуется, он поможет отцу Инноченте всем, чем только сможет.

– Ты его знаешь?

Рамон вздохнул.

– Я слышал о нем, но кто может сказать наверняка, что знает отца Инноченте?

– Но ведь у нас на острове нет ведьм, – заметил Том.

Рамон с тревогой взглянул на него.

– Если бы на Невисе не было ведьмы, – прошептал он, – отец Инноченте сюда бы не пожаловал. В народе он известен как самый ревностный из всех инквизиторов. Его пытки чудовищны, а то, что остается от тех, кто попал к нему в лапы, вывешивают на виселице, чтобы внушить еще больший страх остальным.

Том приложил палец к губам, призывая к тишине. Усевшись на пол, он убрал в сторону соломенную подстилку, которая служила Рамону постелью, и с едва заметной улыбкой откинул крышку люка, спрятанную в полу.

Рамон встал на колени рядом с ним.

– Готовы комнаты его превосходительства? – донесся из отверстия голос Лопеса.

– Все в полном порядке, – отвечала мама Тома, пришивая последнюю пуговицу к хозяйскому камзолу, на спине которого уже предусмотрительно был вшит клин, чтобы, не дай бог, платье не треснуло, когда трактирщик начнет раскланиваться перед святым отцом.

– Чтобы ни одной крысы на полу не было, – сварливо отозвался сеньор Лопес.

– Том расставил по углам ловушки, – ответила мама Тома, – а Рамон забил все щели в кладовке и погребе.

– И чтобы вот она, – хозяин указал на Теодору, – все три последующих дня была глуха и нема как рыба.

Мама Тома громко пообещала, что рот ее дочери будет заперт на семь замков.

– Говорят, – простонал Лопес, – что на этот раз отец Инноченте прибудет на Невис с совершенно особым поручением. Да-да, чего уставились, так оно и есть. Но ничего, теперь мы положим конец ереси.

– Ереси? – мать Тома покосилась на дочь.

– Вот именно, ереси! Разве я не талдычил вам об этом целый год, или вы попросту не желали слушать? Ну ничего, теперь этому придет конец. Скоро появится инквизиция, и вы сами все увидите.

Том закрыл люк.

Рамон стоял около окна, голый по пояс, собираясь переодеться.

Том спросил себя, почему у Рамона на спине всегда свежие рубцы. Мама была права, когда говорила, что у этого испанца странный характер. Перепады настроения случались у него неожиданно.

Как-то раз Том видел Рамона на берегу: он хлестал себя плетью и рыдал, как дитя, безудержно и безутешно. Плеть он взял из покоев сеньора Лопеса, и Том поначалу решил, что моряк собирается научить уму-разуму их общего раба, но вскоре понял, что Рамон самым жестоким образом истязает самого себя.

– Зачем ты это делаешь, Рамон? – спросил Том.

– Потому что я это заслужил, – ответил испанец. – Каждый удар плети.

– Заслужил? За что?

– Тебе лучше этого не знать, Том Коллинз. Я заслужил все муки ада, это так же верно, как и то, что мое имя Рамон из Кадиса.

Том слышал, как он стонет по ночам в своей комнате. Особенно странно и неприятно было слушать, как испанец разговаривал во сне на разные голоса.

Но с наступлением нового дня Рамон опять становился самым спокойным и беззаботным человеком в мире.

Том почувствовал руку испанца у себя на плече.

– Нам следует радоваться, – сказал Рамон, – что наша церковь заботится о нас. Вспомни, Том, Господу Всемогущему, творцу всего живого, самому пришлось бороться со змеем в Эдемском саду. Зло – оно повсюду, и для борьбы с ним все средства хороши. Вот поэтому у нас и есть инквизиция.

– Расскажи мне о ней.

– Я знаю только то, что мне рассказывали, – вздохнул испанец. – Инквизиция вроде допроса, после которого наши ряды очищаются от еретиков.

– Я еретик, Рамон?

Рамон улыбнулся.

– Нет, – сказал он, – ты не еретик, Том, ты всего-навсего честолюбивый и наглый мальчишка, который любит приврать. Настоящий еретик – это куда серьезней.

– Объясни, кто они такие, эти еретики?

Рамон довольно долго молчал, пока наконец не спросил:

– Тебе ведь хорошо известно, кто такая ведьма?

Том кивнул, не уверенный, правда, встречал ли он в своей жизни хоть одну ведьму. Рамон прикрыл ставень и достал свою трубку.

– Бывают женщины, – произнес он, – которые рождаются ведьмами. Они возятся с жабами и змеями, занимаются черной магией, заколдовывают людей и все такое прочее. Они заодно с Вельзевулом, который есть сам дьявол. Еще люди говорят, что ведьмы не тонут.

Том уставился на него.

– Как не тонут?

– Это правда, – кивнул испанец, – в Кадисе я собственными глазами видел, как одну старуху раз за разом бросали в реку, а она никак не хотела тонуть.

– Она просто хорошо плавала.

– Нет, Том, ты не понимаешь. Эта женщина была ведьмой. Она водила дружбу с самим дьяволом. Я слышал, что есть ведьмы, которые проникают в дома и пьют кровь грудных младенцев.

Том отвел взгляд и помотал головой, словно стараясь прогнать наваждение.

– Инквизиция, – сказал Рамон, набивая табаком трубку, – избавляет нас от женщин подобного рода. За это мы должны быть ей благодарны.

Испанец повернулся спиной к Тому и понизил голос.

– В народе говорят, – еле слышно произнес он, – что на Невисе живет одна ведьма.

– Ты веришь в это?

– Вот мы и увидим.

– Кто же это может быть? – тоже шепотом спросил Том.

Рамон посмотрел на свою трубку и покачал головой.

– Понятия не имею, но будь уверен, отец Инноченте знает, где ее найти. Но теперь ступай, Том, и постарайся немного вздремнуть. И выкинь все плохие мысли из головы. Лучше вспомни ту забавную историю, которую я тебе рассказывал. Про поросенка, который стал губернатором на Ямайке.

Том ушел и вскоре уже лежал в своем линялом гамаке, подложив руки под голову, и пытался уснуть.

Но сон никак не шел. Он посмотрел на сестру, спавшую рядом на скамье. Ее темные волосы разметались, щеки разрумянились, а между приоткрытых губ виднелись жемчужно-белые зубы.

Том уставился в потолок. Отец Инноченте будет жить у сеньора Лопеса. Именно здесь, а не где-то еще. Что бы это значило?

Он вдруг тяжело задышал и принялся оглядывать сестру от макушки до пят.

«А ведь похожа, – внезапно подумал он, – явно похожа на ведьму». Он вспомнил, что без напоминания матери Тео почти никогда не читает молитву после еды.

Когда же они зажигают свечу во славу Пречистой Девы Марии, Тео может вдруг улыбнуться и закатить глаза. Или скорчить гримасу, а спустя мгновение снова стать притворно серьезной. Порой она говорит: